Текст книги "Должники"

– Спасибо тебе огромное, Милка!

– «Спасибо» в рюмку не нальешь, моя дорогая. С тебя бутылка, первую зарплату полагается обмыть.

– Естественно. Слушай, а медсестры вам не нужны? – вспомнила Тоня про квартирантку. – У меня знакомая ленинградское медучилище закончила.

– Ну, ты, мать, даешь! Еще сама работать не начала, а уже кого-то пристраиваешь. Нет, дорогая, я не отдел кадров, пусть твоя знакомая сама суетится. Дуй завтра ко мне с утра на работу. В десять, чтоб была как штык, отведу тебя к начальству. Оденься прилично, но не перестарайся с нарядом. У нас мужиков – полтора человека, а ты хоть и скромница, но смотришься живописно. Лишние конкурентки нам ни к чему, согласна?

– Хорошо. Я учту.

– Только без обид, Туманова. Я не могу позволить, чтобы кто-нибудь из ревности выцарапал моей подруге глаза. Шучу, дорогая, до завтра!

…Прошла осень, любимое время года Ареновой Антонины. Опала листва, отошли арбузы и баклажаны, отцвели гладиолусы с астрами, пальто принялись за вытеснение плащей. Все складывалось хорошо. Видно, предыдущие беды так уплотнили собой грунт под Тониными ногами, что дальше по жизни зашагалось легко, без риска опять угодить в рытвину или яму. В поликлинике никто с вопросами о прошлом не приставал, не набивался в друзья, не учил уму-разуму, пользуясь тем, что у новенькой опыта – никакого. Ее приняли в свой коллектив равнодушно-спокойно, такое отношение стало для Тони самым приемлемым и комфортным. Повезло и с жильцами. Вадима почти никогда не было дома. Он рано уходил, возвращался поздно, часто пропадая на службе. Тоня квартирантку жалела, но как жена военного летчика понимала: чтобы делать карьеру, офицер нередко вынужден жертвовать временем для семьи. Впрочем, Тамара не унывала, у нее оказался стойкий иммунитет к «мелочам» подобного рода. Молодая женщина постоянно чем-то была занята: шила, вязала, повадилась бегать на рынок, убирала квартиру, хлопотала на кухне, отводила Илью в детский сад, когда Тоня работала в первую смену, приглядывала за ребенком, когда его мама трудилась по вечерам. И при этом казалась вполне довольной своей судьбой, постоянно мурлыча что-то под нос. Три источника поступления денег в ареновский семейный бюджет позволяли откладывать понемногу на черный день, а по выходным баловать себя походами в кино или в кафе, где подавали пломбир, так любимый и мамой, и сыном. Словом, Фортуна, кажется, меняла диспозицию, разворачиваясь лицом. Но это касалось лишь дней. По ночам, когда чуткий сон нарушало чужое счастье за стенкой, накатывали такая тоска и зависть, что собственное существование представлялось бессмысленным и никчемным, его не оправдывал даже сын. Тогда Антонина бесшумно выскальзывала из комнаты и, крадучись по квартире, как вор, пробиралась в кухню, где, не включая свет, наощупь доставала из тумбочки седуксен, проглатывала пару таблеток и тут же возвращалась к себе. Однажды за этим занятием ее застала Тамара, застывшая в освещенном дверном проеме.

– Ой! – испугалась квартирантка, наткнувшись на хозяйку, привидением возникшую из темноты. – Извини, пожалуйста, мы… я, наверное, тебя разбудила? – растрепанные волосы, румянец, глаза без малейшего признака сна, довольство, которое невозможно скрыть, – все утверждало право любить, но не виниться.

Тоня выругала себя за глупую привычку следовать чужим правилам: аптечку тетя Роза держала не в спальне, а на кухне, изменить это племяннице почему-то на ум не пришло.

– Нет, это ты извини, что я тебя напугала. Не люблю свет по ночам: вдруг нечаянно кого-то разбудишь, – солгала Антонина, машинально отметив, что вранье, похоже, начинает входить в привычку.

Тамара шагнула вперед и заметила лекарственную упаковку.

– Тонь, зачем ты принимаешь седуксен?

– У меня бессонница.

– Привыкнешь – потом, вообще, без него не заснешь. Сказала бы мне, что плохо спишь. Я же все-таки медик.

– И что?

– Существует куча способов, как в этом случае обходиться без транквилизаторов.

– А способ вернуть мне мужа есть в твоей «куче»? – слова вырвались неожиданно, как первая рвота при беременности, о которой пока не знаешь. Тоня тут же пожалела о них. Чем может помочь эта счастливая девочка? Причем здесь она? – Все нормально. Забудь. Я пошла спать. Мне завтра в первую. Спокойной ночи.

– Подожди, – застыла на пороге Тамара. Потом подошла совсем близко, взяла обе Тонины руки в свои. – Послушай, разве мы с Вадькой навязали этот гребаный интернациональный долг? Разве мой муж послал в Афганистан твоего? – помолчала и добавила после паузы. – Вчера свекровь получила похоронку. В Афгане погиб родной брат Вадима.

– А сегодня вы резвитесь в постели?

– Да! – с вызовом ответила Тамара. – И сегодня, и завтра, и послезавтра. Пока не забеременею. А потом рожу сына, лучше двух. И они вырастут, и станут военными. Как их отец, дядька, и дед. И перебьют всю эту нечисть, которая пердит в Москве, а воняет – на всю страну. Они же не дают нам спокойно жить! Мне, тебе, Вадькиной матери – всем бабам, у которых в мирное время отнимают сыновей и мужей. Назло рожать буду! И пусть только попробуют замахнуться на моего ребенка! – она вдруг заплакала, по-детски размазывая кулачком слезы.

– Не плачь, – обняла девушку Антонина, – все образуется. Вот увидишь, все изменится. А этих, кто сегодня над нами… мы их всех переживем. Они старые и гнилые, а мы молодые, здоровые, сильные – мы их, конечно, переживем. И мужья наши переживут.

– Правда?

– Правда.

Спустя две недели Тамара сообщила, что они с мужем перебираются на другую квартиру.

– Когда? – растерялась от неожиданности Тоня.

– Послезавтра. Тоня, ты не думай, нам у тебя было здорово, честное слово! Мы стали, как родные, ведь правда же? И к Илюхе я привязалась, он такой замечательный парень, его нельзя не любить. Но ты же сама понимаешь, что так жить не совсем удобно. Ни Вадиму, ни мне, – и добавила после короткой заминки, – ни тебе.

– Мы жили, по твоим словам, как родные. А ты тайком подыскивала себе другое жилье?

– Тонь, меня обидеть, вообще-то, непросто, даже тебе. Если ты думаешь, что, переехав, я перестану помогать с Илюшкой, то ошибаешься. Я, конечно, не буду больше убирать и готовить, но Илью не оставлю. Уж во всяком случае, пока не найду работу. Или своих не рожу.

– Мне не нужна помощь. У тебя самой забот полон рот.

– Пока человек живет среди людей, он не может не заботиться о других. Но если не хочешь, навязываться не стану. А только знай: вы с Илюшкой для меня, правда, близкие люди. И я бы не хотела, чтоб у нас получилось: с глаз долой – из сердца вон. Веришь?

Перед Тоней стояла молодая женщина, совсем девчонка, искренняя и открытая. Интуитивно Антонина с первого взгляда почувствовала в ней родственную душу. И если в собственной интуиции способна была сомневаться Туманова Тонечка, то Аренова Антонина не могла себе это позволить никак.

– Мне вовсе не хотелось тебя обидеть. Просто все неожиданно как-то.

– Я ничего сама не искала. Врать не буду, конечно, нам с Вадькой лучше бы жить отдельно. Но ты мне стала, действительно, как сестра, и мы решили не дергаться, пока нам не выделят какое-нибудь жилье, пусть даже комнату в общежитии. А пару дней назад Вадим был в гостях у приятеля, и тот предложил свою квартиру. Он местный, квартира родительская, сам живет у жены. В общем, объяснять долго, да я и сама толком не вникала. Вадик пришел вчера и заявил: собирай чемоданы, будем жить, как белые люди. А я, если честно, даже не знаю: радоваться или нет. Я ж по гороскопу близнец: в чем-то четко определиться – для меня проблема. С одной стороны, вроде, хочется зажить, наконец, своим домом, с другой – мне вас будет очень недоставать.

– Глупости, – улыбнулась Тоня, – привыкнешь. Мы же не расстаемся – разъезжаемся. Так что, выполняй-ка ты, дорогая, приказ мужа: пакуй чемоданы.

– Уже, – вздохнула Тамара, этот вздох никак не вязался со счастливой улыбкой, – упаковала.

– Вот и отлично! А завтра, если у вас нет никаких других планов, предлагаю отметить начало вашей новой жизни, идет?

– Ага!

Отработав первую смену, Тоня заскочила в магазин, потом в детский сад, где воспитательница доложила, что Илью уже забрали домой, и в три часа уже снимала в прихожей пальто.

– Мамуля, прривет! – повис на Тониной шее сын. – А мы с Тамаррой пельмени лепим. Тома сказала, что это вкусно. Хочешь с нами лепить?

– Что вкусно, милый? Лепить или есть?

– И то, и дрругое, – деловито пояснил сын. Научившись выговаривать трудную букву, он все еще раскатывал кончиком языка вибрирующий звук, наслаждаясь его звучанием. Илюшкино «рр» громко перекатывалось во рту, отдаваясь эхом в чужих ушах. Сын все больше радовал Тоню, удивительно сочетая в себе детскую непосредственность и почти взрослую рассудительность. Ее маленький мужичок, кажется, вырастал в самостоятельного мужчину, уже сейчас достойного уважения, гордости и любви. Он выучился беглому чтению и, поменявшись с мамой ролями, теперь уже ей читал перед сном сказки любимого Пушкина, которого, как и папу, звали Сашей. За эти минуты чтения Тоня благодарила судьбу и Бога.

Из кухни вышла Тамара. Закатанные по локоть рукава клетчатой рубашки, домашние брюки, руки в муке и мучная полоска под носом.

– Привет! У меня почти все готово. Минут через десять подтянется Вадим, он сегодня пораньше освободился. Переодевайся, будем стол накрывать.

– У тебя на лице мука, – улыбнулась Тоня, мысленно посылая к черту неведомого друга Вадима с его медвежьей услугой. – Шампанское будем пить? У меня есть.

– Под пельмени водочка идет, Антонина Романовна. Пьешь водку? – вдруг звонко шлепнула себя ладонью по лбу, нырнула обратно в кухню, выскочила со сложенным вдвое бумажным листком. – Господи, вот раззява, чуть не забыла! Тебе телеграмма, – сунула в руки и снова скакнула назад.

Поначалу лаконичный текст озадачил: «Буду час ночи проездом тчк стоянка десять минут тчк есть важная информация тчк Анна». Кроме навязчивых «тчк» были указаны номера поезда и вагона, которые, впрочем, как и имя отправителя ни о чем не говорили. Не было у адресата знакомых Ань, ради каких стоило бы, бросив все, мчаться на вокзал среди ночи. Тоня наморщила лоб, перебирая в памяти всех, кто мог знать ее адрес, и был бы уверен, что она откликнется на странное предложение.

– Тонь, сегодня по телевизору была такая интересная передача, – весело докладывала из кухни Тамара, – про женщину, ветерана войны. Представляешь, вся грудь в медалях! Она снайпер, в сорок первом, девчонкой, ушла на фронт. Всю войну прошла без единой царапины! С американцами на Эльбе встречалась, влюбилась в одного, родила. А ее за это…

Входная дверь открылась, в прихожую ввалился Вадим, обвешанный покупками.

– Привет, красавицы! – на его голос из кухни выбежал Илья. – О, и красавец! Принимай, друг, пакет, это тебе.

– Спасибо, а можно я у себя в комнате посмотрю?

– Конечно, дружище.

– Мойте, граждане, руки, – весело скомандовала Тамара. – Я уже стол накрыла, сейчас будем обедать.

– Что-то случилось? – озабоченно спросил квартирант хозяйку, застывшую статуей, и, не получив ответа, поводил пальцем перед чужим носом. – Тоня-я-я, ты меня видишь?

– Что? Да-да, конечно. Я сейчас, переоденусь только, – она ринулась в комнату, распахнула платяной шкаф, принялась лихорадочно перебирать вещи. Потом опустилась на стул и снова застыла, прижав к груди телеграмму, точно лотерейный билет с выигрышем в милллион. И вдруг беззвучно заплакала.

– Мамуля, – Илья отложил в сторону новую книжку, подаренную дядей Вадимом и, осторожно приблизившись, стал поглаживать Тоню по плечу, – тебя кто-то обидел?

– Нет, малыш, все хорошо. Наш папа жив. Я чувствую. Я это теперь точно знаю! Мне нужно сегодня обязательно встретиться с тетей Аней, помнишь ее? Она приезжала к нам, помнишь?

– Нет, – честно признался мальчик. – А когда надо? Сейчас? Хочешь, вместе пойдем встречаться?

– Нет, дорогой, это будет очень поздно. Я сама.

Послышался негромкий стук, дверь приоткрылась, в узкую щель просунулась Тамара.

– Тонь, все нормально?

– Все отлично, дорогая! Мы сейчас!

– Если будет нужна помощь, ты ведь нам скажешь, правда?

– Конечно.

За столом она улыбалась, поддерживала разговор, предлагала выпить за удачу, уверяла, что у нее легкая рука на перемену мест, поэтому пусть отбывающие готовятся к новоселью в собственной квартире, в общем, несла всякую чушь. А после уложила ребенка спать, уселась в кресло и уставилась на часы.

Секундная стрелка дергалась эпилептиком, минутная ползла в сотни раз медленнее черепахи, часовая и вовсе застыла на месте. От таких наблюдений запросто можно было свихнуться. У Тони разболелся затылок. Она вскочила с места, довольная даже такому предлогу, вынуждавшему что-то делать. Запивая таблетку цитрамона водой, решила немедленно ехать на вокзал, где ожидание, наверняка, будет не таким мучительно долгим.

Только заглотнула горькое лекарство, как тут же нарисовалась Тамара, будто караулила за дверью.

– Тонь, ты куда?

– На вокзал.

– Одна?

– Конечно.

– Возьми Вадима.

– Зачем? Ему завтра рано вставать.

– Ничего страшного. Мы все равно не заснем, пока тебя не дождемся. Пусть Вадька с тобой поедет. Нельзя женщине ночью одной.

– Разве? Ты же сама говорила, что мы, как мужики, – улыбнулась Тоня. – Помнишь?

– Одно дело – знакомиться, другое – расхаживать по ночам.

– Я возьму такси.

– Нет, ты возьмешь Вадима.

Препирались минут десять. Наконец, хозяйка поддалась уговорам и согласилась. Они выпили с Вадимом по чашке кофе, потом, снова поспорив, каким транспортом добираться, поймали такси и уже в одиннадцать подъезжали к серому зданию железнодорожного вокзала.

– Оставался бы ты лучше дома, – заметила Тоня, выходя из машины. – Ну что ты будешь маяться тут со мной? Еще целых два часа до прибытия поезда.

– Ничего. Помаюсь.

За разговором время пролетело совсем незаметно. Неожиданно для себя Тоня рассказала про мужа, про влюбленную в него девушку-снайпера, вспомнила даже страшные трое суток в тайге и знакомство с человеком, окрестившим ее сына в ручье.

– И ты не боялась?

– Чего?

– Ну, мало ли… Бородатый мужик в избушке, вокруг никого, ты одна, ребенок маленький. Неужели не было страшно?

– Было, конечно, особенно поначалу. А потом я поняла, что он добрый, порядочный человек. Просто судьба его так сложилась.

И, конечно же, как это обычно бывает, когда времени слишком много, они чуть не проморгали поезд. Если бы не чуткое Тонино ухо, поймавшее конец фразы диспетчера о прибытии, никакой встречи не состоялось бы.

– Жди здесь, – бросила Тоня и помчалась к платформе.

Нужный вагон оказался почти в самом хвосте состава. Она неслась к нему, лавируя между людьми и чемоданами.

– Поднимайтесь в вагон, через пару минут отправляемся, – строго приказала проводница молодой пассажирке в спортивном костюме, курившей на платформе. – Стоянка сокращена, – и ворчливо добавила. – Спала бы лучше, чем этой дрянью травиться.

Девушка презрительно плюнула на сигарету, будто та ей дала никчемный совет, метким попаданием забросила недокуренный «Космос» в урну, притулившуюся к темному киоску, и шагнула к железным ступеням.

– Аня, – бросилась к ней запыхавшаяся от волнения и бега Антонина, – подожди! Что ты хотела мне сообщить?

– Девушка, вам что, сто раз повторять? Немедленно поднимайтесь! Я не собираюсь отвечать, если вы окажетесь под колесами.

Анна схватила Тоню за плечи.

– Он жив, поняла?! Он бежал. Это мне сказал человек, который был с твоим мужем в плену.

– Все, кончайте болтать, – тетка в форменном берете наклонилась к ступеням. Состав лязгнул и дернулся. – Поднимайся сейчас же или я убираю ступеньки!

Анна ухватилась за поручень.

– Я дала твой адрес. Он сам тебе все подробно напишет. Жди.

– Как его зовут? – бежала Тоня рядом с вагоном.

Проводница отпихнула непослушную пассажирку и резко задвинула железную дверь. Поезд набирал ход. Тоня продолжала бежать, вглядываясь в мелькавшие мимо окна. Состав удалялся, небрежно виляя черным задом, словно подчеркивал презрение к оставшимся позади.

– Все нормально? Извини, что не выполнил твой приказ. Томка велела не спускать с тебя глаз, – вывел из оцепенения голос над ухом.

– Что?

– Все в порядке?

– Да, Саша, очень, – расплылась она в счастливой улыбке. – Прости, Вадим, я оговорилась.

– Нет проблем.

– Слушай, я буду большой эгоисткой, если попрошу тебя немного пройтись?

– Небольшой, – улыбнулся экс-квартирант.

Была ясная, теплая ночь. Позади остался вокзал с его суетой, металлическим голосом диспетчера, фырчаньем, лязгом и запахом, зовущими в путь. Теперь в уши вползла тишина, нарушаемая только собственными шагами. Говорить не хотелось, наверное, слишком многое выговорилось на вокзальной скамье.

– Надо же, совсем рядом с центром, а как будто в глуши, – негромко заметил Вадим. – А знаешь, мне, если честно, нравится ваш город. Солнце, фрукты, река, зелени много… Кажется, я не просто к нему привыкаю, а начинаю считать своим.

– Своим почувствуешь, когда обзаведешься друзьями и собственным, а не съемным, домом. Вот тогда вместо «ваш» станешь говорить «наш».

– Эй, мужик, закурить есть? – из темноты вынырнули трое.

– Не курю.

– А твоя цыпа?

– Ребята, у нас, правда, нет сигарет, – вежливо ответила Тоня.

– Замолкни! Будешь вякать, когда тебя начнут спрашивать.

– Парни, вы бы шли своей дорогой, – спокойно посоветовал Вадим. – Русским же языком сказано: не курим. Значит, помочь ничем не можем.

– Тю, так ничем и не можете? – они подошли почти вплотную. Один – худощавый, высокий, в кепке, надвинутой на глаза, правая рука в кармане, левая лениво подбрасывает и ловит продолговатый непонятный предмет. Другой – приземистый, с длинными, как у гориллы, руками, достающими едва ли не до колен. Третий – на вид совсем мальчик, подросток, непонятно каким Макаром примкнувший к этим двоим.

– Так, может, дядя, тогда денег на курево дашь? – хихикнул юнец.

– А тебе, парень, вообще, рановато курить.

– Слыхали? – развеселился сопляк и угодливо обратился к верзиле. – Митяй, можно с дядей покалякать?

– Заткнись! Послушайте, уважаемый, а почему бы вам, в самом деле, не помочь своим согражданам? По виду вы человек небедный, а мы тут поиздержались, даже тачку перехватить бабок нет. Кончились наши бабульки. Вы ж не хотите концы отдать вслед за ними?

– Я не подаю, – невозмутимо ответил Вадим.

Тоню вдруг затрясло, сердце бухнулось куда-то в асфальт, заледенели кончики пальцев, в голове зазвенело. И никаких мыслей, кроме одной: почему именно сейчас?

– А кто говорит о подачках? – верзила кивнул приземистому. Тот выбросил вперед корявую пятерню и схватил Вадима за куртку.

Все произошло в считанные секунды. Вадим резко развернулся и ударил нападавшего в челюсть. Длинный чуть отклонился, из-под его руки вынырнул юнец, оказавшись за спиной Вадима. Вся троица разбежалась. Только Вадим не тронулся с места, стоял, как будто ничего не случилось. У Тони подкосились ноги, она ухватилась за руку, спасшую их обоих. И тут же, потеряв равновесие, упала вместе с Вадимом, первым рухнувшим на асфальт.

– Вадь, ты что? Мы же выпачкаемся и получим от Томки нагоняй, – бормотала Тоня, пытаясь встать хотя бы на четвереньки. – Давай подниматься, а то нас вместо этих тварей в милицию заберут, – она обхватила Вадима, ладони скользнули по курточной ткани, ставшей неожиданно мокрой и теплой. От страшной догадки перехватило дыхание. Антонина отдернула руки и, увидев кровь, в ужасе закричала…

* * *

– Что-то часто мы стали встречаться, вам не кажется? Молчите? Ну-ну, молчание, так сказать, есть форма согласия.

– Можно позвонить? Я хочу предупредить жену Вадима, чтобы не волновалась. Она дома, с моим сыном. И ждет нас.

– Беспокоитесь, значит? Выходит, с чужими мужьями разгуливаете по ночам? – красавчик наклонился к ней через стол и, глядя в упор, выпалил.

– А, может, вы этих бандитов сами и навели? Может, вы с ними заодно? Почему ваш спутник убит, а на вас – ни царапины?

– Как убит?! – похолодела подозреваемая. – Врачи скорой помощи сказали, что он жив.

– Как говорится, ваши слова да Богу в уши, – усмехнулся следователь, опускаясь на стул.

– Прошу вас, скажите, пожалуйста, он жив?

– Молитесь и надейтесь, чтобы это было, действительно, так. В вашем положении это единственный шанс не попасть за решетку, по крайней мере, хоть свидетель будет. Ваши слова, поверьте, не являются доказательством вашей невиновности, – с ухмылкой развел руки. – Для меня уж точно. Ведь вы, вроде, учительница, не дура, включите мозги. Ну, кто поверит показаниям человека, уже имевшего привод в милицию? Совершенно верно, ни-кто! Ладно, заканчиваем с демагогией и занимаемся делом. Итак, имя, фамилия, отчество, год рождения, местожительство? – многообразие интонаций, от издевательских до участливых, исчезло. Перед Тоней сидел застегнутый на все пуговицы человек. Красавец, любующийся собой, бездушный работник милиции, готовый пренебречь истиной ради липовых показаний, отец, способный закрыть глаза на то, что его сын растет подонком. Время не изменило этого человека – любое общение с ним означало биться в глухую железную дверь.

– Разрешите мне позвонить. Пожалуйста, – взмолилась Тоня.

– Вы не ответили на мои вопросы, гражданка. А я не люблю повторяться.

Следователь допрашивал ее долго. Или нет. Под конец у Тони так разболелась голова, что она, вообще, потеряла способность мыслить. И когда ее, словно преступницу, вели в камеру по коридору, она мечтала лишь об одном: заснуть и не просыпаться.

…Что-то непонятное происходило вокруг. На дворе летний солнечный день, а небо темное, ночное, но без единой звезды. Внезапно этот черный небесный купол расцвел яркими вспышками, на землю посыпались разноцветные большие шары. Шары, приземляясь, лопались, из них выскакивали странные существа с узкими вытянутыми телами и плоскими овалами сверху, которые при богатом воображении можно принять за головы. Необычные десантники тут же активно принялись за дело: сталкивали людей лбами, расшвыривали, поджигали, взрывали, влезали длинными, гибкими, точно щупальца, пальцами в человеческие организмы, вытаскивали внутренности на свет, с интересом разглядывая. Тоню едва не стошнило. Уродцы шныряли среди людей, как ночные тараканы среди посуды у нерадивой хозяйки, как на помойке крысы. Плодились, покрывая копошащейся серо-зеленой массой улицы, деревья, дома. Но здесь, на земле, их словно не замечали, занимаясь каждый своими делами. Люди спокойно ходили, раскатывали в машинах, смеялись, беседовали между собой, молчали, поодиночке погруженные в мысли, – и ни одна живая душа не видела, что происходит. Тоне хотелось им крикнуть: «Остановитесь, посмотрите, что эти твари с вами творят»! Но не смогла разомкнуть даже губ, будто их сшили дратвой. Только мычала да тыкала пальцем в воздух перед собой. Вдруг небо от вспышек очистилось, стало голубым и безмятежно чистым, мерцающим удивительным светом, для описания которого вряд ли нашлись бы слова в любом языке. Она задрала голову вверх, с восхищением вглядываясь в свечение. И тут из света стали выступать фигуры в старинных одеждах. Молодая женщина в длинном платье свободного кроя и темной тонкой накидке, покрывающей голову, с малышом на руках, задумчивый седобородый старик, симпатичный юноша, прижимающий к груди толстую книгу, и другие, кто вырастал за ними. Завораживающие фигуры росли на глазах, заполняя собой весь небосвод, нависая над головами живущих внизу так низко, что, казалось, еще пара шагов – и они ступят на землю. При их появлении серо-зеленые уроды замерли, как по команде, потом затряслись, точно в малярийной лихорадке, и сгинули бесследно, «Смотрите! Смотрите! – закричала с восторгом Тоня. – Неужели не видите»?! – ее трясло, точно в лихорадке.

– Эй, девка, проснись! Че мычишь? Приснилось че?

Антонина открыла глаза, не соображая, где находится, кто перед ней и почему так бесцеремонно хлопает ее по плечу.

– А?

– Кончай орать, говорю. Щас сбегутся на твой ор – мало никому не покажется.

– Да заткни ты ей пасть, баб Мань! – взвизгнул кто-то в дальнем углу. – Шизанутая, что ли?

Реальность ударила по сознанию, точно пудовым мешком, разом прочистив мозги.

– Извините, я не хотела… Вообще-то, я не кричу во сне, это впервые.

– Все у нас, баб, что-то впервые, – ухмыльнулась, отодвинувшись, старуха. – И мужик, и беда, и болячки. Тебя за что сюда?

– Простите?

– Ты че извиняешься через каждое вяканье? Не трепыхайся, я ж тебе пока еще ничего дурного не сделала. Захомутали, говорю, за что?

– Не знаю.

– Ага, – понятливо кивнула старуха, – мы тут все не знаем, какого беса за решетку попали. Меня, вот, к примеру, в седьмой раз сюда заметают. А спроси: за что? Так отвечу: не знаю. Звать-то хоть как тебя?

– Антонина, можно Тоня.

– Разрешила, значит, – осклабилась старуха. – Ты, Антонина, завязывай с отдыхом. Щас жрачку принесут. Да не вздумай больше прощенья просить. Я не поп, а ты не на исповеди, – выцветшие маленькие глаза непонятного цвета, круглое морщинистое лицо со старческими пигментными пятнами, зачесанные назад прямые седые волосы, стянутые почти на макушке коричневым гребнем, дряблый, когда-то волевой подбородок над глухо застегнутым воротником серой ситцевой блузки, черная кофта ручной вязки, неопределенного цвета бесформенная юбка, хлопчатобумажные, в мелкую резинку чулки, стоптанные туфли, похожие на мужские, – маленькая безобидная старушка, таких можно встретить везде. Но, заглянув ей в глаза, Тоня подумала, что лучше б не встречаться с этой «безобидной» нигде.

– Не порви зенки об меня, Антонина. Лучше в себя загляни. Себя-то понять труднее, чем кого другого, – серьезно посоветовала бабка, поднялась и, неожиданно по-молодецки, насвистывая незнакомый мотив, направилась к хихикаюшей паре девиц.

…Прошло несколько дней. Аренову никуда не вызывали, ни о чем не пытали, ничего не объясняли, казалось, о ней просто забыли. «Забытая» уже уяснила, что это не страшный сон, не чья-то ошибка, не чужая халатность, не отцовская месть за оболтуса-сына. Ее просто перемалывал, как, наверное, и многих других какой-то большой механизм – бездушный и безымянный. Новенькая познакомилась с остальными, кроме бабы Мани их было в камере девять. Кто, как и Тоня, попали сюда недавно, кто сидел, ожидая чужих решений, почти полгода. Кого взяли за спекуляцию, кого – за мошенничество, воровство, а самую тихую, вежливую, интеллигентную с виду – за убийство мужа. Он был алкоголиком и нередко избивал жену с сыном-подростком. Убил-то, не выдержав, сын, но мать взяла его грех на себя. За эти дни Тоня узнала много историй. О человеческих промахах, за которые приходилось расплачиваться судьбой, об извергах-следаках, о судейских ошибках, тюремных романах, чудесных освобождениях. Вот уж воистину: женщина – самое живучее существо из всех живущих. Первый день Тоня не жила – просто двигалась, вдыхая скудные молекулы кислорода и выдыхая азот. На второй оказалась способной слушать и понимать, что говорят другие. В третий смогла без приступов тошноты съедать бурду в оловянной миске. К четвертому вечеру, собственные мысли уже не лишали разума, напротив, побуждали к трезвому анализу ситуации. А утром пятого дня дверь камеры распахнулась и прокуренный голос выкрикнул.

– Аренова, с вещами на выход!

– У меня же нет вещей, – растерялась она.

– Господи, да иди ты, дуреха, – шепнула баба Маня, подтолкнув сокамерницу к дверному проему.

Следователь сидел за рабочим столом, уткнувшись в бумаги, и, вроде, совсем не заметил подследственной, застывшей у порога. Он сосредоточенно изучал какие-то документы, шелестел страницами, с головой погрузившись в дела, вовсе не требующие замечать такую мелочь, как живой человек. Вызванная терпеливо разглядывала стены, пол, потолок, идеальный пробор мужской модной стрижки – так прошло минут пять. На шестой Антонина не выдержала и кашлянула в надежде хоть этим привлечь внимание

– Не слепой, вижу, – не отрываясь от важных бумаг, сухо заметил красавец. – Но и вы должны видеть, что я занят… Благодарите Бога, что пострадавший выжил и даже дал показания. Можно только позавидовать вашей способности выходить сухой из воды, – нажал незаметную кнопку под столом и выплюнул приказание конвоиру. – Увести, – головы он так и не поднял.