Текст книги "Должники"

Глава 11

Елена Алексеевна директорствовала в школе. Когда Тоня впервые ее увидела, поразилась несходству сестер. Старшая – с подчеркнуто строгим взглядом из-за стекол старомодных очков, немногословная, скупая на эмоции и улыбки, безразличная к чужому мнению о себе, с непритязательным женским вкусом. Младшая – улыбчивая, любительница порассуждать, предпочитая диалогу собственный монолог, впечатлительная, готовая ахать над случайно раздавленным муравьем, охотница до вкусной еды и красивой одежды. У одной – серые глаза, ровный глуховатый голос, темные с проседью волосы, гладко зачесанные назад и небрежно сколотые шпильками в честный пучок на затылке. Другая – блондинка с замысловатой высокой прической, щедро сбрызнутой для верности лаком, голубоглазая, звонкоголосая, с приятным лицом, которое слегка портят по-мужски крупный нос и пористая жирная кожа. Если первая казалась учительницей, хоть и была врачом, то второй подошел бы в подчинение больше, чем школа, ЗАГС, где регистрируют новобрачных.

Елена Алексеевна Громодянская жила одна, в просторном кирпичном доме из трех комнат, большой кухни с окном, выходящим в сад, открытой террасы, где можно запросто погонять в футбол, и мансарды.

– Пойдем, Илюша, я тебе что-то сейчас покажу, – улыбнулась хозяйка, подводя приезжих к крутой деревянной лестнице с резными балясинами, ведущей наверх. Они поднялись в небольшое душное помещение под скатом шиферной крыши. Маленькое окошко слабо освещало две кровати, стол, пару стульев и видавший виды платяной шкаф с надтреснутым зеркалом в уголке. – Видел когда-нибудь море?

– Нет.

– Посмотри-ка сюда, – Елена Алексеевна легонько подтолкнула ребенка вперед, жестом предлагая матери присоединиться к сыну, и распахнула окно. Перед глазами обоих засияла живая аквамариновая безбрежность в легких белых барашках. Илья замер, вцепившись руками в узкий подоконник шириною не больше пяти сантиметров. – Ну как, – прозвучал сзади довольный голос, – нравится?

Воздух, сдобренный легким запахом йода, ворвался в чердачную комнатушку, заполняя свежестью легкие и радостью – душу. Это был не воздух – палитра вечерних кубанских запахов, богаче которой едва ли можно что-то придумать. Морская прохлада, дух только что политой земли в палисадниках и на огородных грядках, благоухание петунии и душистого табака, ни с чем не сравнимый аромат изабеллы, гроздьями свисавшей с виноградных лоз, – все пьянило, манило в детство, доказывало, что если и есть на земле райское место, так это именно здесь. Тоня счастливо вздохнула, испытывая к Галине Ивановне, настоявшей на их переезде сюда, огромную благодарность.

За ужином Елена Алексеевна поинтересовалась планами пары залетных птиц.

– Галина мне говорила, что вашему сыну необходимы морской воздух, разумная физическая нагрузка, свежие овощи, фрукты. Он ведь переболел воспалением легких? И, кажется, довольно серьезно?

– Да, – кивнула Тоня.

– Кушай, милый, кушай, – хозяйка придвинула маленькому гостю блюдо с крупно нарезанными кусками запеченной в духовке курицы, обложенной картофелем, щедро присыпанным зеленью и политым душистым растительным маслом.

– Спасибо, я наелся.

– Спасибо скажешь, когда твои румяные щеки из-за спины увижу, – рассмеялась станичница, выбрала аппетитное крылышко, пару картофелин, малосольный огурец, помидор, пахнущий солнцем и только что сорванный с грядки, сложила все это в пустую тарелку, подумав, бросила сверху несколько веточек укропа с петрушкой, добавила перья зеленого лука и поставила перед мальчишечьим носом. – Вот, пока не съешь, из-за стола не выйдешь, понятно? – и, заметив умоляющий взгляд в сторону мамы, добавила. – Но когда выйдешь, к морю пойдем. Договорились?

– Спасибо, – пролепетал Илья и обреченно надкусил золотистое крылышко.

– А мы, Тонечка, давайте выпьем по стопке, закусим, чем Бог послал, да покалякаем, як того наша душа пожелает. Согласны?

– Спасибо вам, Елена Алексеевна, – протянула Тоня граненый стаканчик.

– Да что ж вы оба спасибкаете через каждое слово? – усмехнулась та, наливая из штофа прозрачную душистую жидкость. – Я ж для вас еще ничего не сделала, с грядок кое-что собрала да из своего курятника курку зажарила. Разве это стоит благодарности?

– Сердце у вас доброе, Елена Алексеевна.

– А вот это лучше услышать при расставании, чем при встрече. Ну что, – подняла стопку хозяйка, – за все хорошее? – Тоня молча кивнула, мысленно удивляясь намекам Галины Ивановны на сложный характер младшей сводной сестры. Ей очень нравились и эта женщина за столом напротив, и дом. – Тогда за встречу! – улыбнулась Елена Алексеевна и осушила рюмку одним глотком.

… Луна выкладывала серебром дорожки. Морская кромка целовала песок и отстранялась со вздохом, чтобы тут же приникнуть опять к своему ненасытному другу. Стрекотали цикады, заливаясь на все лады. В окружении бесчисленной звездной свиты ухмылялось ночное светило. На кем-то брошенном у самой воды лежаке сидели трое. Мальчик, запрокинув голову, смотрел вверх. Две женщины задумчиво уставились вдаль, туда, где в темноте терялась граница между морем и небом. Говорить никому не хотелось, хотя вопросов у каждого накопилось немало. Хотелось просто дышать и наслаждаться новизной ощущений.

– Пора, ребятки, домой, – нарушила тишину Елена Алексеевна. – Завтра все обсудим, а сейчас время спать. Для первого дня у вас и так впечатлений много. Перебарщивать нельзя, не заснете.

… Под сладкое сопение сына началась война. Враждующими сторонами выступали эмоции с разумом. Пребывая в гармонии, эмоции настраивали на покой и обещали счастье. Разум разбивал наголову душевное умиротворение, бомбил беспощадно вопросами. Как надолго они здесь застрянут? В таком раю хорошо отдыхается, а живется? В чужом доме, за чужим столом, без работы, без денег, без зимней одежды, книг, привычных необходимых вещей. Чем расплачиваться за мансарду с видом на море? За питание? За те же овощи с грядки и фрукты из сада? Смешной подачкой от государства? Надо срочно искать работу. Любую, пусть даже самую примитивную, не привыкать. Для этого придется обойти все места, где можно пристроиться кем-нибудь, во что бы то ни стало разыскать хоть какую вакансию. Но много ли в станице свободных рабочих мест? Безусловно, в первую очередь стоит поговорить с Еленой Алексеевной. Она же директор школы, вдруг ей нужен учитель пения? Это было бы грандиозной удачей, разом решавшей все остальные проблемы. Но в такое везение верилось очень слабо, если не верилось вовсе. К тому же, неизвестно как к этому отнесется сама Громодянская, по сути, чужой им человек. Поселить в мансарде не значит поселиться на шее и решать за новых знакомых возникшие перед ними задачи. Как долго хозяйка вытерпит в своем доме постоянное присутствие посторонних? Гость хорош три дня, с четвертого – это обуза. А они с Ильей даже не гости – уступка родственнице, попросившей временно приютить мать с сыном… Вопросы сыпались, как снаряды, и каждый попадал в цель. Ответов не было. Ни одного…

Заснула Тоня на рассвете, под крики чаек, хрипло прооравших временное перемирие…

* * *

– Сегодня свари борщ. Или нет, лучше харчо. А на второе я бы съела рагу. Что скажешь?

– Хорошо.

– Умница. Кстати, не забудь, пожалуйста, почистить дорожки. Я вчера хотела в беседку пройти и не смогла, грязно. Только каблуки выпачкала. Вчера же какой ливень прошел! Почистишь, ладно?

– Почищу.

– Да нет же, я не о дорожках – это само собой. Туфли почистишь. Там, в тумбочке с обувью черный крем и щетка. В общем, найдешь. А я побежала, пока. Ой, чуть не забыла! Марья Васильевна хвалила Илью, говорила, очень толковый мальчик.

– Спасибо.

– И тебе спасибо, что нам краснеть за него не приходится. Я же взяла его без прописки, сама понимаешь. Если кто захочет мне нагадить, легко это сделает. Потому что из-за вас я стала теперь уязвимой, согласна?

– Вам туфли начистить до блеска?

– Ну вот, обиделась. И совершенно зря, я же от всего сердца. Лучше сказать, чем молча за пазухой камень носить. Не люблю лицемерить. И тебе не советую. А к вам я привыкла, можно сказать, привязалась. Вы мне сейчас, как родные. Между прочим, с родными я тоже никогда не темнила, что думала, то и выдавала в глаза. Все, пока, до вечера! – хлопнула входная дверь, зацокали каблуки по ступенькам, в окно постучали.

Тоня распахнула приоткрытую форточку.

– Что-то забыли?

– Днем плотник придет, Степаном зовут. Калитку надо подправить и частокол в двух местах накренился. Ты покажи, где. Только не вздумай ему рюмку налить! Не хватало мне еще сплетен, что в моем доме подчиненных спаивают. Лучше предложи чаю. Все поняла?

– Да.

– Хотя, знаешь, никаких чаепитий! Нечего баловать, он у меня зарплату получает. В общем, без меня Степана в дом не пускай. А то скажут, что я сводня. Одинокая молодая женщина и мужик – всякое можно подумать, – раздатчица указаний с улыбкой махнула рукой и деловито пошагала к калитке, ремонт которой ей выйдет, конечно, бесплатно.

Прошел два года, как Ареновы здесь поселились. Двадцать четыре месяца занял путь от эйфории до тихой ненависти ко всему, что их тут окружало. К просторному дому, в каком разрешалось передвигаться лишь для уборки и приготовления пищи. К сляпанной кое-как за сараем холодной вонючей уборной с торчащим на дощатой стенке ржавым гвоздем, где болтались для естественных нужд обрывки газеты. К душному чердаку, освещенному крохотным окном и единственной лампочкой, включать которую из-за экономии электричества позволялось только по вечерам. К тесной каморке, куда с трудом помещались небольшое корыто, ведро и купальщик. К соседям, не скрывающим любопытства. К огородным грядкам, заготовкам на зиму, к сорнякам, прополке, поливу, к курам, норовящим выскочить из курятника на соседний участок. Раздражало даже море с его крикливыми чайками, гниющими водорослями у береговой полосы и медузами, оставлявшими ожоги на теле. Но самым большим испытанием оказалась вежливая, улыбчивая, словоохотливая Елена Алексеевна Громодянская. Директор школы, принявшей в свои стены сына, хозяйка дома, приютившего вдобавок и мать. Как ни посмотреть – всюду приют. Место, пригодное для спасения, вышло местом, где нужно молчать и терпеть. Тоня включила пылесос, к возвращению Громодянской везде должны быть чистота и порядок. Помимо уборки следует еще приготовить обед, подмести дорожки, постирать и развесить белье, сварить яблочное повидло, привести в порядок проклятые туфли, проконтролировать плотника – за малейший огрех хозяйка вынесет мозг. А вечером – уделить внимание сыну, к ночи рухнуть в постель и до сна тупо таращиться в потолок. Без сил, без эмоций, без мыслей. Чтобы рано утром вскочить и начать все сначала: куры – грядки – глажка – плита – прополка – уроки – вечерний полив огорода. Да ладно бы только это! Она не боится работы, ради сына можно покрутиться и больше. Значительно хуже – унижение, которое приходилось терпеть. Иногда Антонине хотелось послать все к черту, вернуться домой, найти приличную работу (Вадим обещал помочь) и ждать возвращения мужа. В том, что ее Аренов рано или поздно вернется, жена военного летчика не сомневалась. Но наблюдая, как крепнет и наливается силой сын, какими безопасными становятся для него сквозняки, сырость и холод, как бесстрашно обливается он по утрам студеной водой, с каким упоением плавает и ныряет, она приказывала себе: терпи. И терпела. Намеки на дармоедство, упреки в неблагодарности, рассуждения об утраченной выгоде, бесконечные указания, советы, инструкции, как себя вести и что надо делать. Вранье.

Под привычное гудение пылесоса вспомнился разговор за завтраком на следующий день после приезда.

– Тонечка, а у вас профессия есть?

– Конечно.

– Какая? Кушай, Илюша, кушай. Яйца свежие, утром взяла из-под несушки. Видишь, какой яркий желток? В магазине такие не купишь. Так какая у вас профессия, Тонечка?

– Я окончила музыкальное училище. Могу преподавать пение в школе.

– Правда?! Тонечка, милая, мне ж тебя сам Бог послал! Ничего, что на «ты»? Я ведь все-таки старше, хотя, если честно, радоваться этому глупо. Еще большая глупость – ставить свой возраст в заслугу, согласна? – Тоня молча улыбнулась. – Так о чем мы? Господи, на радостях мысль потеряла. Кушай, Илюшенька, кушай, каша стынет… Вспомнила! Мы обсуждали твою профессию, правильно?

– Да.

– Надеюсь, Галина тебе говорила, что я директор школы? И весьма уважаемый, должна заметить. У меня высокая успеваемость, ежегодно больше шестидесяти процентов выпускников становятся студентами вузов. Для станичной школы это совсем неплохо, согласна?

– В городских школах не везде такой результат.

– У нас вполне приличный преподавательский коллектив, хоть и женский. Ни одного мужика, даже физрук – баба. Плотник, естественно, не считается. Но мы ладим, сплетни я пресекаю на корню. Ненавижу пересуды, впрочем, как и подхалимаж. Вместе отмечаем праздники, дни рождения. В общем, живем дружно, весело. Недавно вот свадьбу сыграли, теперь молодые пополнение ждут. А знаешь, кто невестой была?

– Нет.

– Учительница пения. Чуешь, к чему клоню?

– Не совсем.

– Рожать собралась певунья моя, – озорно подмигнула Елена Алексеевна, – к декрету готовится. Уйдет – тебя возьму на ее место. Пойдешь?

– Пойду, – улыбнулась Антонина, боясь поверить в удачу.

– Но придется, конечно, подождать. Возьми оладушек, Илья, это ж я для вас вчера напекла.

– Спасибо, я наелся.

– Тогда чайку попей, хуже не будет, – Елена Алексеевна задумчиво погладила мальчика по голове. – А знаете что, ребятки? Денег за жилье и питание я, естественно, брать с вас не буду. Нет-нет, – остановила она Тоню, открывшую рот для возражения, – не советую со мной спорить! Сахар положи, Илюша. Или вареньице возьми, вкусно и полезно. Я вот что предлагаю, Антонина… как тебя по батюшке?

– Романовна.

– Вот что хочу сказать, Антонина Романовна: пока певунья моя не уйдет рожать, может, по хозяйству поможешь? Убрать, приготовить, постирушки какие сделать. Я человек неприхотливый, мне много не надо. А вот вам обоим не мешало бы подкормиться. Вы ж, як поганки на той полянке, бледнющие да худющие. Так что надо вас откармливать, моя дорогая, поэтому готовить тебе придется много. Я уж прослежу, чтоб вы ели от пуза! А почему оладушек без варенья, Илюша? С вареньем кушай, не стесняйся. Ты, милый, теперь не в гостях, а дома. Мама твоя у нас хозяйкой будет. Да, Тонечка, и еще: если что нужно купить из одежды там или из обуви, говори. Вместе пойдем в магазин и купим. Холода наступают, одними платьишками да туфельками не согреться

– У меня куртка есть и сапоги, – улыбнулась Тоня. – Спасибо, не беспокойтесь, пожалуйста. Я привезу зимние вещи из дома.

– На билет денег дам, об этом у тебя пусть голова не болит. Кстати, насчет денег… Я бы, конечно, могла тебе за помощь по хозяйству еще и приплачивать…

– Не надо, Елена Алексеевна. Мне будет приятно вам помочь.

– Отлично, значит, договорились! Трудовая книжка, надеюсь, с собой?

– Конечно.

– Не теряй. Думаю, скоро потребуется.

Может быть, в ту минуту Громодянская была искренна. Врать она стала позже, когда вошла во вкус быть хозяйкой бесплатной, бессловесной, покорной батрачки.

Октябрь Тоня провела в приятных хлопотах и ожидании. Новые впечатления сына, которыми он делился взахлеб, сбор урожая, ящики с фруктами, банки с компотами, кадушки с соленьями, общие завтраки и обеды, сливы и груши прямиком с дерева в рот, овощи с грядок. Сын наливался здоровьем, как яблоко на ветке – румянцем. Тоня без устали порхала по дому, засыпая каждый вечер с надеждой, что наступающий день позовет к долгожданной работе, и она, наконец, займется тем, ради чего училась.

Ноябрь подошел к концу без изменений, однако хозяйка и постояльцы стали питаться отдельно. Одна теперь предпочитала уединение и тишину за столом, другие окончательно перебрались в мансарду и, поднимаясь наверх, Тоня радовалась предстоящему обеду или ужину с сыном наедине. На редкие вопросы о школьных делах Елена Алексеевна весело уверяла, что животик «певуньи» растет с каждым днем и до декретного отпуска осталось совсем немного. Посмеиваясь, желала своей подчиненной родить сразу тройню, тогда счастливой новоявленной маме достанутся орущие ангелочки в детских кроватках, а ее преемнице – хор чертенят с руладами в актовом зале. При этом школьный директор так открыто и прямо смотрела в глаза, шутила так искренне и забавно, что сомнения в правдивости слов исчезали мгновенно и, стыдясь собственного недоверия к человеку, впустившему их в свой дом, всем сердцем принявшему чужие проблемы, Тоня мысленно просила у Елены Алексеевны прощения. И опять принималась терпеливо ждать с новой надеждой на лучшие перемены.

В последний день месяца эти надежды рухнули: Громодянская безбожно врала. Правда всплыла, как всегда, случайно. С самого начала их совместного проживания хозяйка провела четкую границу между микро и макромирами, обозначив их раздел за калиткой. В макромире – магазины, сберкасса, почта – главенствовала Елена Алексеевна. Микромиром – дом и участок – правила Антонина, получившая вдобавок к правлению инструкции: во избежание сплетен и пересудов к соседской ограде не подходить, в переговоры не вступать ни под каким предлогом.

– Мое имя трепать по станице никогда не позволяла, не позволяю и впредь никому не позволю. Ты – человек неглупый, заниматься этим, конечно, не станешь. Но у Нюрки язык, что помело: разметет по всем хатам любое слово, да так переврет, что тебе и в голову не придет. Так что, Тонечка, предупреждаю к соседскому частоколу не подходить. Узнаю – будут у нас с тобой неприятности, – и, пытаясь смягчить слова, с улыбкой добавила. – Не обижайся, милая. Но я – человек принципов, изменить их, возможно, и рада бы, да не могу.

Тот день запомнился до мелочей. Утром, как обычно, ушел в школу Илья. Следом за второклассником туда же отправилась и директор, многозначительно пообещав на пороге вечерний сюрприз.

– Будь любезна, надень то платье, что я тебе подарила. Мне будет приятно.

– Хорошо.

– Да не усердствуй с уборкой. Я хочу, чтобы ты не валилась с ног от усталости и не куксилась за столом.

– Может быть, что-нибудь приготовить?

– Может быть, – бросила через плечо Елена Алексеевна, – только сегодня я займусь этим сама. Отдыхай. Включи телевизор, новости посмотри.

Весь день Тоня пыталась понять, какой сюрприз ее ждет? И сделала единственно верный вывод: Елена Алексеевна пригласит Антонину Романовну на замену учительнице пения, ушедшей, наконец-то, в свой запоздалый декретный отпуск. Пригласит официально, назначив время приема в директорском кабинете. А потом они втроем, как прежде, усядутся все вместе за стол и радостно отметят это событие. Простая догадка позволила открыть в сводной сестре Галина Ивановны еще одну черту: умение заморачивать голову.

Безделье делало ожидание невыносимым, даже возвращение сына из школы не сняло напряжение. Антонина поочередно хваталась за пылесос, за половую тряпку, надраила до абсолютной белизны всю сантехнику в доме, начистила обувь до блеска без разбору на свою и чужую, поплескалась в корыте. Затем поднялась наверх, переоделась в дареное платье, уселась на стул, прихватив с полки книгу, раскрыла наугад, выхватила взглядом какую-то фразу, бездумно уставилась в текст, не понимая смысл напечатанных слов… Отбивала минуты стрелка будильника, шелестел страницами учебника сын, бормоча себе что-то под нос, за окном гоготали соседские гуси, забарабанили по оконным отливам первые капли дождя – снизу не доносилось ни звука. Время остановилось. Наконец, хлопнула входная дверь.

– А почему дома меня никто не встречает?

Помощница по хозяйству пулей вылетела на лестницу, сбежала стремглав со ступеней, вмиг оказавшись рядом с хозяйкой. Смеющейся, мокрой, счастливой. Всеми лампочками сверкала включенная люстра, под вешалкой громоздились пакеты с коробкой, кокетливо перевязанной голубой шелковой лентой, к зеркалу прислонился огромный букет, капли на лепестках чайных роз и белых хризантем сверкали, точно алмазы, разбросанные чьей-то щедрой рукой.

– Господи, да вы промокли насквозь! Как же так, Елена Алексеевна?

– Представляешь, нескольких минут не хватило, чтобы успеть до дождя, – с восторгом просветила та, убирая со лба прилипшую мокрую прядь. – Такой ливень, с ума сойти! Возьми пакеты, Тонечка, там сплошные деликатесы. Мне в магазине девчата собрали целый продуктовый набор в подарок, директор – моя бывшая ученица. Раньше она у меня ходила в любимчиках, а теперь я у нее. Правильно умные люди говорят: надо делать добро, тогда оно вернется тебе сторицей, согласна? Что стоишь, Антонина Романовна? Тащи все на кухню. Сейчас под душем ополоснусь, и начнем в зале стол накрывать. Никаких гостей не желаю! Втроем праздновать будем, – Елена Алексеевна крутилась перед зеркалом, явно довольная тем, что оно отражало. Не смущали ни растрепанная прическа, ни заляпанные грязью колготки, ни потекшая с ресниц черная тушь – Громодянская была счастлива и сияла, точно начищенная пряжка ремня новобранца.

– А что праздновать-то? – невольно заразилась чужой радостью Тоня.

– Мой день рождения, Тонечка! Родилась я сегодня, дорогая Романовна. И не могу не признать, что это, действительно, праздник. Кстати, как утверждают многие, не для меня одной. Ладно, ты разберись тут со всем, только коробку не трогай, потом вместе посмотрим, чем хотели порадовать своего директора уважаемые учителя. Цветы в вазу поставь, хорошо? Да не забудь стебли обрезать. Я пошла в душ. А тебе идет мое платье, молодец, что надела, хвалю!

Тоня бережно гладила указательным пальцем пару жемчужин – черную и белую – на золотой ветке с ажурными листьями, в прожилках которых мерцали алмазы. Старинную брошь подарила тетя Роза на свадьбу.

– Родная моя, пусть радость всех, кто больше века прикасался к этому чуду, достанется тебе одной. Будь готова к тому, что в жизни белое всегда рядом с черным, как добро и зло, как день с ночью. Не жди одного, не беги от другого – принимай достойно все разом. Судьба пишется не только светлыми красками, в ней и темных предостаточно. Эта брошь видела многое: и слезы, и любовь, и ошибки… Когда-то давно она была подарена твоей маме, сейчас пришло время передать этот подарок тебе. Надеюсь, он принесет счастье. И силу, если вдруг нагрянет беда.

Тоня перевернула брошь, пытаясь еще раз, напоследок, рассмотреть клеймо неизвестного ювелира. С трудом прочитывалось: Санкт-Петербург, 1875, Агафо… остальные буквы стерты, фамилию прочесть невозможно. Но как бы ни звался искусный мастер, он сотворил красоту. Теперь этой красотой будут любоваться другие глаза, другая рука станет прикалывать ветку в алмазной росе к новому платью, другое сердце порадует черно-белая жемчужная пара… Тоня вздохнула, осторожно закрыла бархатный черный футляр и опустила в карман. Подарок она вручит за столом, после поздравительных слов, которых по праву заслуживает Елена Алексеевна Громодянская, человек, распахнувший своим постояльцам и двери, и душу.

Продуктовый набор оказался по-царски щедрым. Икра, балык, копченая, бьющая духом в нос колбаса с красивой овальной наклейкой, огромная коробка шоколадных конфет, шампанское, коньяк, импортный кофе в стеклянной овальной банке. Бывшая ученица не просто ценила своего педагога, а хотела доставить радость, побаловать, как балует взрослая дочь живущую отдельно одинокую мать.

– Тонечка, будь добра, собери помидоры, – в кухню вошла раскрасневшаяся после горячего душа Елена Алексеевна с тюрбаном из полотенца на голове, – там, в теплице, на крайней грядке, трошки осталось. Я их до дня рождения держу. Станичники все пытают, как я умудряюсь сохранить почти до зимы то, что у всех уже съедено? А я только молчу да улыбку на физиономию натягиваю: секрет, дескать, такой. Знаешь, обожаю помидоры в любом виде! Но больше всего – с брынзой домашней. Самые крупные выберу, разрежу на половинки, добавлю для запаха чуток чесночка тертого, зеленушки мелко нарезанной, про базилик особенно не забуду, сверху – брынзу тонкой пластинкой, чтоб аж светилась, и наслаждаюсь, – именинница даже зажмурилась от удовольствия. – Могу одна запросто десяток таких половинок умять. А нас будет трое, так что собирай до последнего, поняла?

– С легким паром, – улыбнулась Тоня.

– Спасибо. Зонт возьми, льет, как из ведра.

Ливень сменился ленивыми каплями. Небо поливало теперь живущих внизу не от души, а по скучной обязанности, с ленцой, словно тянуло лямку за копеечную зарплату. Природа делала вид, что платит, погода так же фальшиво изображала дождь. Склонившись над помидорным кустом, сборщица огородного лакомства размышляла. «Может ли человек придавать большое значение собственному появлению на свет? Если день рождения, такой радостный для одного, становится праздником и для многих, почему тогда за столом виновницы торжества нет никого из многих? А есть только пара случайных людей, один из которых – ребенок, другая – временная помощница по хозяйству. Непохоже, чтобы младшая сестра Галины Ивановны довольствовалась в этот день чем бы то ни было временным… Что означали утренние намеки на вечерний сюрприз? Так намекает лишь тот, кто уверен в своей способности кого-нибудь осчастливить. Елена премудрая отлично знает, как можно сделать счастливой свою постоялицу. Трудно поверить, что Громодянская из той породы людей, для кого один лишь факт рождения собственной персоны считается приятным сюрпризом для всех остальных. Она, конечно, эгоистична, но не настолько, чтобы вообразить себя центром Вселенной. А вот доставить радость другому да при этом ликовать самой – для нее, похоже, естественно, как дышать или думать»…

Проанализированная у помидорной грядки ситуация выдала результат: Елена Алексеевна сделает давно обещанное деловое предложение под занавес, когда у помощницы иссякнет терпение и испарится надежда. Потому что подобного рода сюрпризы должны обрушиваться лавиной, а не услужливо стелиться половиком. Аналитик подхватила корзину и деловито пошагала к дому, уверенная в безошибочности своих рассуждений.

В кухне кипела работа. Хозяйка ловко орудовала ножом, нарезая тонкими, аппетитно пахнущими овалами копченую колбасу. На кухонном столе возвышалась горка чистых тарелок, рядом притулилась миска с соленьями, блюдце со шпротами, разложенными по кругу в ряды и украшенными тончайшими лимонными дольками с пышными веточками укропа, розетка с красной икрой и масляной розой в центре, упакованный в целлофан кусок брынзы, чесночная головка, толченые в ступке орехи, тертая свекла в глубокой тарелке и еще всякая всячина, которая радует глаз и повышает жизненный тонус.

– Собрала? Молодец, – похвалила хозяйка, – поставь на пол. Но у нас с тобой небольшая проблема: я соль забыла купить. Вроде, на память не жалуюсь, а иду в магазин за солью – набираю всего под завязку, кроме соли. Может, Илью в сельмаг пошлем?

– Он уроки делает. Я схожу, только подскажите дорогу.

– Вот умничка, – порадовалась Елена Алексеевна. – Сапоги резиновые надень. У нас тут не город, после такого ливня по улицам в туфельках не походишь.

…К прилавку, несмотря на плохую погоду, выстроилась очередь: завезли гречневую крупу. Тоня поздоровалась и стала в хвост к паре молодых женщин, оживленно обсуждавших какую-то тему.

– Что будете делать? – спрашивала высокая брюнетка с короткой стрижкой пышную блондинку лет тридцати. – Опять к свекрухе?

– А куда денешься? Ты же знаешь, она хуже клеща: вопьется – не отодрать. Зануда, каких поискать! После смерти свекра мой совсем сбрендил: трясется над своей мамашей больше, чем над дочкой и женой, вместе взятыми.

– Переживает за мать, наверно. Полгода же не прошло, как Петра Кузьмича схоронили. А ведь они жили душа в душу, помнишь? Вот Ванька твой и старается, чтобы мать почаще вас видела и не так тосковала.

– Ага, можно подумать, у нее кроме нас нет никого. А дочка с зятем? Но только Марья Захаровна перед ними на задних лапках ходит, а моим дураком крутит, как хочет. Да ладно, ну их всех к черту! Вы-то где будете юбилей свой отмечать? Дома?

– В Москву рванем, на неделю. Вася премию получил, хочет подарок мне сделать.

– Везет тебе, такого парня отхватила! Не пьет, не матерится, зарабатывает прилично, мать за тридевять земель. А у меня – дурак дураком, зато гонору выше крыши. Слушай, – понизила голос блондинистая толстуха, – а Васька твой знает, что ты рожать не сможешь? Он же, вроде, любит детей. Я помню, на свадьбе все хвастался, что его невеста в школе работает, детишек петь учить, даже хор организовала. Какое место вы на районном смотре заняли?

– Первое.

– О, видишь, такой женой, конечно, только гордиться! А что аборт неудачный был, так не ты, Люська, первая, не ты последняя. На худой конец, из детдома возьмете, если уж совсем подопрет.

– Не знаю, пока такого желания нет. Мне этого добра в школе хватает, скучать не приходится. Все, закрыли тему… Валечка, взвесь, пожалуйста, гречки два кило.

– Не могу, Люсь, в одни руки только по килограмму. Вы ж не одни здесь.

Соль она принесла. Молча поставила на стол, вышла из кухни. Громодянская догнала Антонину у лестницы.

– Постой, что случилось? На тебе лица нет. Тебе плохо?

– Да. Мне плохо.

– Ну, пойди, полежи. Я сама все сделаю. Отдохнешь, бери Илюшу и спускайтесь.

– Извините, Елена Алексеевна, не смогу. Меня тошнит очень. Вы же не хотите, чтобы я блевотиной праздничный стол испортила? – и стала подниматься по лестнице, не прислушиваясь к летящим в спину словам.

…Почему вдруг так отчетливо вспомнился и без того памятный день, Тоня не знала. Пережив потрясение, она смирилась с бесстыдным обманом. Наглухо захлопнула дверь в тот отсек, где обитает память, повесила замок на короткий разговор в сельмаге. Одна ради выгоды сочиняет байки. Другая молча терпит вранье, потому что в примирении с ложью для нее больше прока, чем в попытках докопаться до истины. И обе совершают сделку с совестью.

Пылесос монотонно гудел, перекатываясь по хозяйским коврам и ковровым дорожкам, волоча за собой шнур-змею. Резиновую, копирующую ту, живую, о какой писал Аренов в письме. «Как же Аренов тогда не испугался? Я бы, точно, умерла со страху, – подумав об этом, Тоня поймала себя на мысли, что «Аренов» постепенно вытесняет привычное «Саша», даже если оба соседствуют в мыслях. Объяснялось это, видимо, тем, что Саша всегда был понятным и близким, существовал в реальности, не в мечтах. Она к нему прикасалась, лохматила волосы, шутливо шлепала по губам, когда муж безбожно перевирал мелодии, целовала, по выходным кормила обедом, по будням ждала, спорила, соглашалась – жила. Сейчас она выживала, и Аренов стал заклинанием, верой, надеждой – силой, на которой держалась его жена. Ни от Аренова, ни от Саши она не откажется никогда. Даже за все богатства мира, если вдруг ей кто-то по дури предложит.