Текст книги "Должники"

– Вы говорили, вчера она пришла в себя.

– Совершенно верно.

– Почему сегодня без сознания? Опять в коме?

– Нет.

– А в чем тогда дело?

– Спит. Это глубокое погружение в сон.

– Разве можно так спать? От вашего голоса и мертвый поднимется.

– Был бы счастлив, если б умел воскрешать. Но, увы, способен только будить. Кстати, вы тоже можете разговаривать обычным тоном. Этим навредить ей нельзя.

– А чем можно?

– Не поверите, но за тридцать лет практики я пришел к выводу, что кроме врача рядом с больным, особенно в тяжелых случаях, стоит Господь Бог. Вот Он знает все. Потому что только Он решает: оставить человека людям или забрать с собой. Мы же с вами, кроме всего прочего, должны поблагодарить небеса за то, что позволили ей через месяц выйти из комы. Думаю, теперь наша больная пойдет на поправку, нужно лишь набраться терпения. Завтра сделаем томографию, тогда получим более точную картину.

– Спасибо. Надеюсь, я в вас не ошибся. Если еще нужны какие-то средства, не стесняйтесь, скажите.

– Пока такой нужды нет.

– Если поставите ее на ноги…, – короткая пауза. – Вы меня знаете, я благодарить умею.

– Не стоит благодарности. Мы делаем все возможное.

– Я бы хотел побыть с ней один.

– Хорошо. У вас пятнадцать минут, – звуки шагов и прикрываемой двери. Затем тишина.

Тоня почувствовала прикосновение чужих, чуть дрожащих пальцев к своей руке.

– Эх, Антонина Романовна, что ж ты наделала, милая? Даже в страшном сне я не мог бы увидеть такую встречу, – этот глуховатый голос что-то будил в памяти, был с чем-то связан, рождал какие-то ассоциации. Приглушенный тембр будто возникал из прошлого, заставляя вспомнить нечто очень важное. Стало трудно дышать, словно каменная глыба навалилась на грудь, заболела голова. Она непроизвольно застонала и с трудом разлепила веки.

Рядом, слегка наклонившись вперед, чтобы быть ближе, сидел Олег Антонович Боровик. Незадачливый экономист из таежной избушки, леший, спасший жизнь ей и сыну, крестный отец Ильи. Его бледное ухоженное лицо выражало, тревогу, волнение, озабоченность, страх – чувства, совсем не присущие сильному человеку, каким запомнился Боровик. Он постарел, похудел, поседел, но узнать его было легко. Те же глаза с ироничной смешинкой (даже цвет их не потускнел), тот же голос, та же крупная, крепко посаженая голова – странный, удивительный человек, пообещавший когда-то, что они обязательно встретятся. Изумления от этой неожиданной встречи отчего-то не возникало.

Тоня попыталась поздороваться и улыбнуться, но опять ничего не вышло.

– Лежи, милая, лежи, – смешно засуетился Олег Антонович, – тебе нельзя волноваться. Все хорошо, все уже позади. Может, водички? – он вдруг стал похожим на заботливую больничную санитарку из старых советских фильмов. – Черт, что я несу?! – вернулся в нынешнюю реальность. – Тебе же, наверняка, нельзя сейчас пить. Я лучше позову врача, а сам исчезну до завтра. Хочешь, чтобы я ушел? Если – да, закрой глаза, ладно? – она продолжала смотреть не мигая. – Хорошо, я пока посижу с тобой. Только помолчим оба. Тебе напрягаться абсолютно исключено, – как будто она собралась петь и плясать. – Одно скажу: у тебя, девочка моя, теперь все будет хорошо. Отлично будет, даю честное слово. Веришь? Если – да, закрой глаза, – она моргнула. – Умница! Мы с тобой еще спляшем на свадьбе моего крестника, надеюсь, он еще не женат. А сейчас, милая, я, пожалуй, пойду. Все равно через пару минут выгонят. Заодно и доктора позову, договорились? – она довольно вздохнула и сомкнула уставшие веки. – Вот и молодчина, до завтра!

Этот день стал началом медленного, но верного выздоровления. Она училась всему заново: двигаться, говорить, улыбаться, пить, есть. Училась жить. И в отличие от новорожденного человека, еще неспособного осмыслить свое рождение как дар Божий, собственное возрождение считала бесценным подарком судьбы. Ее часто навещал Боровик. Первые, самые трудные, две недели приходил ежедневно. Появлялся, точно часы: в одиннадцать утра, после обхода. После обеда исчезал, чтобы вечером заскочить ненадолго. «Ненадолго» растягивалось на пару часов. Все это время Олега Антоновича за дверью терпеливо ждала охрана: два неприметных молодца в штатском, Тоня их видела как-то мельком. Научившись связывать звуки в слова, она однажды спросила, чем занимается сейчас бывший таежный отшельник.

– Карму свою очищаю, – загадочно улыбнулся экс-леший.

– Олег Антонович, шутите?

– Нет, милая, такими вещами не шутят.

– Но вы же работаете?

– Конечно. Мало того, другим даю зарабатывать, – и тут же перевел разговор.

Его волновало все, вся Тонина жизнь до того момента, как она неожиданно прыгнула на дорогу, под машину Боровика. Если б не этот прыжок, возможно, они никогда бы не встретились. Хотя Олег Антонович с этим мнением был категорически не согласен, уверяя, что судьбу не обманешь. Услышав признание Антонины, что стала певицей, он с улыбкой заметил.

– А ведь я тогда говорил, что путь в артистки тебе не заказан, помнишь? – короткое местоимение звучало в обращении к ней тепло, доверительно, почти по-родственному.

Боровик познакомился со Степаном и Лерой, полностью подчинив их своему обаянию, стал перезваниваться с Ильей. Уладил каким-то образом дела с Олей Гуревич, заверив, что возобновление концертной деятельности совсем близко, а пока Ольге не помешало бы отдохнуть и подлечить маму. Об этом поведала сама помощница, ввалившись в одноместную палату как-то под вечер с извинениями, охапкой цветов и фруктами.

За время пребывания в больнице Олег Антонович стал для Антонины близким человеком, пожалуй, даже больше, чем другом. Он кормил ее с ложки, без стеснения и брезгливости обтирал влажными полотенцами, пропитанными чем-то прохладным, причесывал – заботился по-отцовски. Тоня, выросшая без родителей и воспитанная тетей Розой, понятия не имела об отцовской любви, но ей почему-то казалось, что именно так опекают дочек отцы. Давно, в пятилетнем возрасте она тетю Розу спросила, почему другие ребята живут с отцами, а у нее папы нет.

– Твой папа умер, – сердито ответила тетка.

– Давно?

– Давно.

– Почему?

– По кочану. Не задавай глупых вопросов! – девочку тогда поразил не ответ, а интонация. Никогда еще любящая и любимая Розочка не говорила с племянницей таким чужим и холодным тоном.

О маме все было известно: она улетела на небо, когда Тоня появилась на свет. Умерла. Тетя Роза часто вспоминала сестру, после этих воспоминаний дочке всегда хотелось быть похожей на мать. Про отца же девочке запомнилось, что он умер среди кочанов и лучше о нем не спрашивать.

Поведение Олега Антоновича, так активно вторгшимся в ее жизнь, было не совсем понятным. Ни отец, ни любовник, ни муж и ни друг – никто, посторонний человек, однажды оказавший помощь в сложной ситуации. Что могло оставить след в его памяти после той встречи в таежной избе? Пылающий жаром больной ребенок? Маленький мальчик, барахтающийся в ручье? Крестины, походившие больше на фарс, чем на истинный церковный обряд? Даже атеистка Аренова понимала, что поп у ручейка в дикой лесной глуши вряд ли имеет право уподобляться священнику в церкви. Или, может, непредсказуемое поведение идиотки, внезапно бросившейся под колеса чужой машины, вынудило его к такой заботе? Поразмыслив, «идиотка» пришла к единственно верному выводу, объяснявшему отношение Боровика к Антонине: совесть, не позволявшая быть в стороне, когда у другого проблема. Тем более, что к созданию этой проблемы он тоже приложил свою руку: нужно с толком водителей подбирать. Поразмыслив подобным образом, Тоня заснула. Завтра выписка, и она, наконец-то, окажется дома. Возвращение в привычную жизнь тоже требует сил.

…Небо на горизонте пылало огненно-красным. Солнечный диск стремительно падал вниз, словно жаждал погрузиться в лаву, извергнутую небесами на землю. Не светило – самоубийца, решивший разом покончить с собой и со всем, что прежде грелось в его лучах. Без солнца небосвод сразу же превратился в серый нависший купол, под которым стало тревожно, и воцарилась полная тишина. Обездвижелось все живое: насекомые, птицы, даже колосья пшеницы замерли, слегка наклонив к земле свои рыжие отяжелевшие головы в ожидании скорой казни комбайном. Все застыло.

– Идем скорее, – он поднялся с земли и протянул руку. – А то, пока мы тут прохлаждаемся да заходом солнца любуемся, поезд уйдет. Учти, ждать нас никто не будет.

– Разве нам не в аэропорт? Мы же, вроде, на самолет билеты купили.

– Ты забыла, что я летаю только на тех самолетах, которыми управляю сам. И тебе никогда не позволю подняться в небо с чужими пилотами, – он заботливо отряхнул с ее юбки налипшие ржавые колоски.

– Считаешь, что я могу тебе одному довериться? Хочешь, чтобы не верила никому больше? – пошутила она.

– Почему же? Уверенность во мне не лишает тебя веры в кого-то другого. Когда, конечно, это не касается твоей жизни, – он посмотрел на часы. – Послушай, если мы с тобой сию же секунду не рванем через поле, опоздаем точно, – и, не дожидаясь ответа, легко подхватил ее на руки, помчался вперед, смешно прыгая, как кенгуру.

– Ты забыл чемодан, – рассмеялась она, счастливая от его близости и силы, позволявшей нести жену, словно пушинку. – У меня же там ноты и косметика.

– Мы начнем свою жизнь с начала, с нуля. Зачем нам это старье?

«Начало не возникает из пустоты, и будущее не бывает без прошлого», – хотела возразить она, но промолчала. Он не бежал – летел над землей, изредка касаясь ее ногами, обутыми в странные сапоги со шпорами, точно у всадника. Ветер свистел в ушах. От небритой мужской щеки несло жаром. От разгоряченного тела под тонкой рубашкой – неповторимым запахом любимого человека.

– Я люб-лю-те-бя! – прокричала она в притихший вечер. – Давай навсегда останемся здесь!

Внезапно сбоку возникла пара желтых горящих глаз, которые, увеличиваясь, приближались на всех парах. За глазами проглядывалось извивающееся темное тело, точно у гигантской гусеницы. «Поезд, – ужаснулась она и издала дикий вопль.

От неожиданности бегун споткнулся, оба повалились на землю и, покатившись куда-то вниз, чудом избежали столкновения с длинным железнодорожным составом, повилявшим на прощание задом, как дешевая привокзальная шлюха.

– Ты что, совсем помешался?! Куда несешься, как угорелый? Нас же по рельсам чуть не размазало!

– Иди ко мне, – позвал он тихо, – посмотри, красота какая! Не злись.

– Мы прозевали поезд.

– Ничего страшного, другой придет. Иди ко мне, – низкие нотки в голосе подчинили бы себе и медузу Горгону. – Вот умница, садись, – похлопал ладонью примятые пшеничные колосья. Она опустилась рядом, на землю, еще не остывшую от дневного зноя. – Смотри сюда, видишь?

Внизу мерцало огромное озеро. Вечерний сумрак не скрывал неподвижной зеркальной поверхности, отражавшей кусты и деревья, кругов, кое-где расходившихся по воде, потемневших от времени деревянных мостков. К одному была привязана лодка.

– Поплаваем? Давно не плавали вместе.

Она поежилась.

– Я боюсь.

– Ты же со мной! А кто говорил, что будет мне доверять? Пойдем, сейчас луна появится. Плавала когда-нибудь голышом под луной?

– Нет.

– Увидишь, как это здорово!

– А ты-то откуда знаешь?

– Знаю.

…Вода льнула к ней, как опытный любовник приникает к обнаженному телу, стараясь не оставить без ласки ни единой клеточки кожи. Трепетно, нежно, бесстыдно. Она не плыла – с восторгом отдавалась мягким, прохладным прикосновениям, предвкушая другие – нетерпеливые, жаркие.

– Холодно?

– Нет.

– Хочешь на берег?

– Да.

– Тогда плыви. И жди меня.

– А ты?

– Там, на берегу, чуть правее растет тутовник. Ты же любишь шелковицу, – и резко взял вправо, широкими взмахами загребая воду.

– Какая шелковица?! Я не хочу! Мне страшно одной. Вернись!

– Ничего не бойся, – прокатилось над озером. – Подожди, я быстро!

Она поплыла за ним, стараясь не потерять упрямца из виду. Вот он приблизился к дереву, нависшему над водой, вскарабкался, обезьяной запрыгал по веткам, выискивая плоды. Тишину нарушили шорохи, прерывистое дыхание охваченного азартом человека и глухое ворчание тутового дерева, недовольного появлением бесцеремонного чужака.

– Осторожно, не упади, – верхушка дерева обломилась, и человек полетел вниз. – Подожди, я сейчас! – она изо всех сил замолотила по воде руками, стараясь быстрее плыть. – Держись, любимый, держись… Я сейчас, – сверху падал шелковичный дождь, черные ягоды градом барабанили по песку…

Разбудил стук. Сердце колотилось, готовое выскочить из груди, мокрые щеки горели. Она открыла глаза и увидела ставшую привычной обстановку: белые стены, потолок, шторы на окнах, тумбочка с недочитанной книгой. Антонина с облегчением вздохнула: это был сон. Ночной кошмар, который закончился с обычным стуком, сообщавшим, что жизнь продолжается.

– Завтрак! – в приоткрытую дверь приветливо улыбалась повариха.

– Спасибо. Я сегодня выписываюсь, дома поем.

– Нет-нет, надо покушать. Выписка будет не раньше двенадцати. Вы хоть у нас и на особом счету, но счета счетами, а порядки порядками. Приходите, я вам горяченького какао налью, – голова в белой косынке снова улыбнулась и исчезла.

После завтрака позвонила Лера.

– Привет, дорогая! Как ты?

– Сегодня выписываюсь.

– Я в курсе. Тошка, ты меня, Бога ради, прости! Хотела за тобой приехать, но не получается: репетиция. Отменить никак невозможно, сама понимаешь. Не обижаешься?

– Нет, конечно.

– Пыталась дозвониться Олегу Антоновичу: то не отвечает, то аппарат выключен. И Степана в Москве нет, он сейчас в Питере. Слушай, солнышко, у меня просьба: если Боровик по каким-то причинам не сможет забрать тебя из больницы или машину прислать, пожалуйста, позвони до двенадцати. Я закажу для тебя такси.

– Не нужно. Прекрасно доберусь сама.

– А почему голос грустный?

– Сон дурацкий приснился.

– Не верь в эту чушь! У меня, например, сон никогда не бывает в руку. Все наоборот: если снится хорошее – к неприятностям, если плохое – к удаче. Не бери в голову и не вздумай расстраиваться. Пока, мой хороший, я побежала, ненавижу опаздывать. Созвонимся завтра, договорились?

– Хорошо. Только у меня к тебе тоже есть просьба.

– Выкладывай.

– Пожалуйста, не говори об Олеге Антоновиче как о человеке, который должен заботиться обо мне. Он – чужой и ничем не обязан. Ни машиной, ни вниманием, ни чем-то другим. Понятно?

В трубке послышался вздох.

– Жаль, времени нет, чтобы выяснить, какая муха тебя укусила. А то бы я постаралась вправить тебе мозги.

– Прекрасно, значит, договорились. А мозги мне уже вправили. Надеюсь, обойдется без рецидива. Пока!

Она еще долго не могла успокоиться. Почему Валерия, умная, деликатная, неплохой психолог, решила, что ее подруга способна принимать услуги постороннего человека как должное? Без зазрения совести эксплуатировать его порядочность и доброту. Разве она, Антонина Аренова, давала повод подобному мнению о себе? Одно дело – пристроить в хорошую больницу человека, сбитого твоей же машиной, другое – позволить безмозглому пешеходу усесться себе на шею и всю оставшуюся жизнь соглашаться, чтобы тебя использовали в своих интересах. Олег Антонович, наверняка, состоятельный человек: не у каждого есть личная охрана. И, конечно же, многие пристают к нему с просьбами: деньги, связи, работа. Люди часто ищут лазейку проползти в благополучие и комфорт, но они заблуждаются. Ползает – пресмыкающееся, тащит, бедное, по земле свое брюхо и брюхом живет. А человек должен идти по жизни прямо, с совестью и умом, как бы судьба ни старалась сбить его с ног. К тому же удача уже находила ее в таежной избушке, нет смысла снова взывать к Фортуне.

Ближе к полудню в дверь снова постучали. Стук был уважительным, даже робким.

– Входите!

В дверную щель просунулся Володя, один из охранников Боровика.

– Можно?

– Конечно, – улыбнулась она, – здесь не офис, Хотя, как вы знаете, прием посетителей тоже ограничен.

– Антонина Романовна, – проигнорировал шутку телохранитель, – я приехал за вами. Олег Антонович приказал вас аккуратно доставить.

– А разве я чемодан? – развеселилась она.

– Вы можете шутить сколько угодно, но у меня приказ. И я его выполню, даже если придется применить силу. Олег Антонович, между прочим, сказал: «Будет упрямиться, тащи силком».

– Так и сказал?

На тумбочке зазвонил сотовый телефон.

– Да, Олег Антонович, здравствуйте.

– Добрый день, Тонечка! Владимир у тебя?

– Да.

– Не напугал?

– Скорее удивил.

– Это он может. Но ты не обижайся, в остальном Володя абсолютно безобидный и добрый парень.

– Вы забыли добавить: исполнительный и послушный. Собирается силком доставить меня домой по вашему приказу. Но хочу сказать: в свой дом я всегда возвращалась по собственному желанию, насильно меня туда еще никто не затаскивал. Вам не кажется, дорогой Олег Антонович, что вы своему «добряку» даете странные команды?

– А разве их несколько, добряков моих? – Боровик не скрывал веселого настроения. – Должен быть один, – потом посерьезнел. – Прости меня, Тонечка! Я, конечно же, обязан был тебя предупредить и…

– Вы ничего не обязаны, – не выдержала она.

– Нехорошо перебивать старших. Я, между прочим, в отцы тебе гожусь. Прояви, пожалуйста, выдержку и послушай. Кстати, помнится, я как-то уже давал совет не забегать в разговорах вперед, можно многое потерять. Стало быть, не запомнила. Да, я, действительно, приказал Владимиру забрать тебя из больницы. Но у меня появилось подозрение, что ты можешь заупрямиться и отказаться, поэтому и звоню. В двух словах ситуация следующая: сейчас ты с Владимиром поедешь ко мне…

– Олег Антонович!

– Я живу за городом, – терпеливо продолжал Боровик, – а тебе необходимы свежий воздух и покой – это первое. Второе – в твоей квартире идет ремонт, соседка сверху удружила: забыла закрыть кран с горячей водой. И, наконец, третье – в моем доме тебя ждет сюрприз. Надеюсь, Антонина Романовна, он вас порадует. Пока все. Вопросы есть?

– Я не знаю, – растерялась она. – А почему…

– Значит, вопросов нет, – проигнорировал любопытное наречие Боровик. – Да совсем забыл: в шкафу найдешь все необходимые вещи. До встречи!

– Конечно, я рада, что вы меня понимаете, – важно сообщила Антонина коротким гудкам. – И вам удачи, до свиданья.

Глава 13

Дом Олега Антоновича находился всего в нескольких километрах от МКАД, но казалось, далеко от Москвы. Лес, река, тишина, безлюдье – о подобном мечтает каждый второй житель столицы, измученный пробками, выхлопными газами и бешеным ритмом жизни, вынуждавшим крутиться волчком, чтобы выжить. Доехали довольно быстро, и скоро дорога вывела к кирпичному забору с каменными столбами. Автоматические ворота сдвинулись в сторону, открыв неприметный домик у въезда, аккуратно подстриженный газон, вымощенные брусчаткой дорожки и сосны, между которых затерялся смешной улыбчивый гном в красном колпаке и ярком желто-синем костюме. Среди деревьев, носилась пара русских борзых, играющих друг с другом.

– Нравятся? – впервые улыбнулся Владимир. Улыбка сделала насупленное лицо привлекательным, по-мальчишески открытым.

– Очень красивые! Я таких видела только в кино.

– А Берк с Тэем в кино и снимались. Знакомый режиссер уговорил Олега Антоновича согласиться на съемки. Один из наших ребят целую неделю провел с собаками на съемочной площадке. Говорил, вели себя вполне прилично, играли не хуже актеров, киношники носились с ними, как с кинозвездами, – он наморщил лоб, напрягая память. – Черт, не могу вспомнить, как фильм назывался! То ли «Дворцовый переворот», то ли «Дворцовые тайны», в общем, что-то историческое, не помню уже, – машина плавно затормозила, водитель дважды нажал на клаксон, докладываясь о приезде. Кажется, с дисциплиной здесь было строго. – Ну, вот мы и на месте. Подождите, сейчас помогу выйти.

Она стояла перед двухэтажным домом из рваного кирпича шоколадного цвета. В сочетании с ломаной черепичной крышей и стрельчатыми витражными окнами он казался выхваченным из волшебных историй, где сражаются благородные рыцари, принцев покоряют служанки, а добро всегда побеждает зло. Широкие гранитные ступени вели вверх, к двустворчатой резной двери. Цветник восхищал буйным пиршеством красок. По углам дома и над входом красовались кованые светильники под старину. Гостья неожиданно поняла, что этот жесткий человек, умеющий других подчинять своей воле, в душе романтик. Дверь распахнулась, на порог вышла худощавая женщина невысокого роста, в темном платье с кружевным белым воротником, белыми манжетами на длинных рукавах и в черных кожаных туфлях-лодочках без каблука. Тоне она напомнила школьную учительницу по математике, которая забрасывала тетю Розу записками с требованиями явиться в школу для обсуждения успеваемости способной, но ленивой ученицы Тумановой.

– Добрый день! – приветливо улыбнулась женщина. – Проходите, пожалуйста, в дом. Владимир занесет ваши вещи, а я проведу в гостевую комнату, – улыбка сразу превратила безликое сухопарое существо в очаровательное добрейшее создание, не способное обидеть и мухи. – Меня зовут Светланой, и я всегда буду рада вам чем-то помочь. Знаете, я ведь ваша поклонница. Сейчас, к сожалению, романсы не в моде, но, по-моему, лучше этого ничего нет, – продолжала она, ведя гостью по лестнице на второй этаж. – Вам, наверное, после больницы захочется принять ванну и отдохнуть? Если так, обед можно подать чуть позже.

– Спасибо, мне не хочется есть. Я бы лучше отдохнула. Олег Антонович не звонил?

– Господи, совсем забыла! Это у меня в суматохе перед вашим приездом сумбур в голове. Мы ведь тут живем очень уединенно, приемов не устраиваем, гостей не принимаем. Конечно, звонил, буквально с полчаса назад. Велел передать, что будет к ужину. А ужин у нас сегодня в шесть. Это в вашу честь так рано, обычно Олег Антонович раньше десяти-одиннадцати домой не возвращается. Перекусит на кухне и опять за бумаги. Я уж и не знаю, как к нему подступиться, чтобы берег себя. Разве мыслимо так работать? На износ, а ведь не мальчик уже, – она открыла одну из дверей. – Вот, проходите, пожалуйста, это ваша комната, – потом помялась немного и добавила. – Антонина Романовна, я…

– Можно без отчества.

– Хочу извиниться за болтливость. Не знаю, что на меня нашло, обычно я умею держать язык за зубами. А тут расслабилась. Да и вы как-то располагаете к откровенности: очень уж хорошо слушаете. В наши дни это большая редкость, сейчас обычно каждый сам хочет высказаться, ему совсем неинтересно, что другой думает. Ладно, что-то и вправду никак не могу остановиться, простите ради Бога. А вы располагайтесь. Если не желаете обедать, может, кофе подать? Я сейчас принесу.

– Спасибо, не нужно. Лучше отдохну.

– Конечно, как скажете. Вас надо будить?

– Нет.

– Тогда я просто постучусь, когда Олег Антонович вернется, хорошо?

– Да, спасибо.

Наконец-то она осталась одна. Тоня присела в кресло и осмотрелась. Обставлено без особых изысков, но со вкусом. Пушистый светлый ковер, огромное напольное зеркало в бронзовой раме, кровать, куда так и тянет прилечь, трехстворчатый платяной шкаф, обтянутый тисненой темно-коричневой кожей, пара таких же кресел, в которых легко утонуть, изящный журнальный столик с перламутровой вазой в виде шара, где радует глаз охапка темно-бордовых бархатных роз, консоль на гнутых ножках, на стене небольшая картина, пейзаж акварелью, под потолком хрустальная люстра с черными сверкающими подвесками. Эта комната явно обставлялась для женщины. Одна из стен представляла собой большое панно, выложенное из мелких сияющих разноцветных камней, и была чуть приоткрыта. Она слегка надавила рукой на ребро стены, плавно скользнувшей в сторону, и переступила порог. Вот где воистину роскошь! Такой ванной комнаты Аренова еще нигде не видела, даже в фильмах про красивую жизнь. Она быстро скинула с себя одежду, и легла в ванну, способную принять королеву. «Завтра съезжу домой, посмотрю, что там творится, – подумала Тоня, погружаясь в душистую пену. – А после ремонта сразу к себе. Если труд из обезьяны сотворил человека, то снова стать обезьяной легко: надо просто, бездельничая, пожить в этой роскоши».

Ровно в шесть постучалась Светлана.

– Антонина, пожалуйста, спускайтесь. Олег Антонович приехал, просит вас в столовую. Я провожу.

Она открыла дверь.

– А у вас можно заблудиться?

– Нет, что вы! На первом этаже помещений немного: библиотека, каминный зал, столовая, кабинет. Есть еще кухня, но, могу поспорить, вам туда и в голову не придет заглянуть.

– Это почему же?

– Хорошо отдохнули?

– Прекрасно! Так почему я не могу попасть в кухню?

Домоправительница улыбнулась.

– Думаю, ваш внутренний компас не ориентирован на готовку. Знаете, женщину обычно тянет туда, где она проводит больше всего времени. А я уверена, что кухня – не ваше место. Пойдемте?

«Знала бы ты, моя дорогая, сколько времени я безвылазно провела у плиты и на грядках», – мысленно усмехнулась бывшая батрачка и произнесла вслух.

– Тогда я за вами. А то вдруг у моего внутреннего компаса выйдет сбой?

В столовой Боровика легко бы разместился взвод. Овальный стол, за каким, наверное, пировали рыцари короля Артура. Дубовые стулья с резными высокими спинками. Белоснежная скатерть, закуски, при виде которых сразу приходит на ум слово «пиршество», шампанское в серебряном ведерке со льдом, темный янтарь в хрустальном коньячном графине, горящие свечи в подсвечниках из чуть потемневшего серебра, в центре – ваза с разноцветными хризантемами. Стол был накрыт для троих. «А Светлана, оказывается, фантазерка, – подумала Тоня. – Убеждала, что Олег Антонович любит уединение, а он приглашает в гости даже тогда, когда это явно некстати. Завтра же под благовидным предлогом уеду. Лучше жить среди стройматериалов и шума, чем в комфорте попадать в неловкую ситуацию и не принадлежать себе».

– Добрый вечер, Тонечка! – у окна приветливо улыбался хозяин. – Как самочувствие?

– Добрый вечер! Спасибо, хорошо.

– Ну и, слава Богу! Прошу, – пригласил жестом к столу, подождал, пока гостья усядется, и пристроился напротив, лицом к распахнутой двустворчатой двери. – Выспалась?

– Не спала.

– А что так? Я почему-то думал, что после больницы человека тянет поспать. Врачи утверждают, что крепкий сон – залог полного выздоровления. Немного шампанского?

– Лучше сок.

– Конечно, милая, как скажешь. Какой?

– Апельсиновый, если можно.

Он подал знак принести сок, за спиной тут же послышались шаги. «Да, командовать Олег Антонович умеет, – убедилась Тоня. – Не успеешь чего-нибудь пожелать, как тут же мчатся исполнять». Однако вместо сока ей кто-то сзади ладонями осторожно прикрыл глаза.

– Что за шутки?

– Не сердись, Антонина Романовна, лучше отгадай: кто? – с улыбкой в голосе предложил хозяин.

Прикосновение чужих рук было нежным, запах кожи – приятным.

– Лера?

– Нет.

И тут ее осенило! Но догадка казалась такой нереальной, что произнести имя она никак не решалась.

– Ну же, Тонечка, смелее, – подбадривал Боровик.

– Илья, – выдохнула она и прижала сыновьи ладони к губам.

– Привет, мама! Как же здорово, что меня отпустили! – перед ней, расплываясь в улыбке от уха до уха, стоял сын. Поверить в это было почти невозможно.

– Я же говорил: будет сюрприз, – развеселился Олег Антонович. – Быстро за стол, крестник, сейчас пировать будем!

– Господи, сынок, ты давно приехал? А как узнал, где я? У вас же занятия, почему тебя отпустили? – сыпала вопросами счастливая мать. – Как ты сюда добирался, на такси? Я ничего не понимаю.

– Пожалуйста, ваш сок, – Светлана поставила перед ней стакан с желтоватой, чуть пенистой жидкостью.

– Спасибо.

– Врач сказал, немного шампанского можно, – улыбнулся Олег Антонович.

– Боюсь, немногим не обойдусь, – протянула гостья фужер.

Давно Тоня не ощущала себя такой счастливой. На душе было радостно, спокойно, тепло: будто она, потерянная, где-то долго бродила впотьмах, а потом вернулась к себе. Разговаривали больше гости, хозяин поддакивал, изредка вставлял короткие фразы и слушал. Такого умения слушать Антонина еще не встречала ни у кого. Она узнала, что Илью отпустили на три дня: с командованием договаривался Боровик. Он же организовал поездку и встречу в Москве.

– Олег Антонович, я счастлива, что попала под вашу машину, – призналась Тоня. – Иначе мы бы с вами не встретились никогда.

– Встретились.

– Что я могу для вас сделать?

– Отправиться спать. Ты же не хочешь, чтобы я испытывал комплекс вины, если завтра тебе станет хуже?

– Я прекрасно себя чувствую и…

– Спокойной ночи, – не дал высказаться хозяин. – Тебя проводить?

– Не надо, я дорогу запомнила, – вздохнула гостья. – Спокойной ночи. Сынок, ты идешь?

– Мы еще немного пошепчемся, – опередил ответ Боровик, – не возражаешь?

– Не завидую тому, кто вам возразит, – улыбнулась она.

День начался со сборов. Антонина твердо решила посмотреть, что творится в ее квартире и, если возможно, остаться у себя дома. Здесь, конечно, очень комфортно, но злоупотреблять гостеприимством нельзя. Она гостевала уже сутки, пора и честь знать. Тем более, что теперь на шею Боровика свалились двое, а двоих, как известно, выдерживать в два раза сложнее. Илья от поездки с матерью отказался, сказал, что у него дела и укатил рано утром. Она не обиделась: взрослый сын не должен находиться под материнской юбкой. Потом позвонил Олег Антонович.

– Доброе утро! Как спалось на новом месте?

– Доброе утро, прекрасно!

– Сегодня вечером я вернусь пораньше. Есть разговор. А ты, наверняка, надумала проверить, как идет ремонт. Заставить тебя отдыхать и любоваться природой, думаю, бесполезно, поэтому присылаю тебе Владимира, поедешь в машине, под его присмотром. Не хотелось бы снова вытаскивать тебя из-под чьих-то колес. Спасатель, Тонечка, профессия не моя.

– Олег Антонович, я, наверное, останусь в своей квартире. Во-первых, за рабочими нужен контроль, во-вторых…

– Думаю. Что когда увидишь «во-первых», «во-вторых» отпадет само собой. Все, до вечера. Илья предупрежден. А сейчас, извини, у меня дела.

…В квартире дым стоял коромыслом. Поначалу у нее даже голова закружилась, и пришлось опереться на руку Владимира, чтобы не свалиться под ноги рабочим. Здесь что-то заливали цементом, штукатурили, дрелили, прокладывали какие-то трубы и провода.

– Добрый день! – из пыли выткался молодой парень лет двадцати пяти, в синем рабочем комбинезоне с желтой надписью «Заря» на груди. – Я – прораб, зовут Михаилом. А вы, конечно, Антонина Романовна? Олег Антонович о вашем приезде предупредил. Хотите посмотреть, как трудятся мои ребята? – приятный голос, правильная речь, тщательно выбрит, аккуратная короткая стрижка – он скорее походил на начинающего карьеру чиновника, чем на строителя.