Текст книги "Должники"

– А при чем тут я, Антонина Романна? Как чуть что, сразу Шлома!

– Или ты сейчас выйдешь за дверь, или после урока войдешь в кабинет директора, – учительница развернулась лицом к притихшим шестиклассникам. Черные передники, белые воротнички, синие пиджаки, темные челки, светлые чубчики, красные галстуки – эта палитра советовала не расслабляться. Тридцать пар глаз, предвкушая очередное представление, способное сократить время до звонка, с интересом уставились на учительницу пения, одна пара лениво шарила по потолку. – Выйди за дверь, Шлома. Козлиное блеяние у тебя выходит, конечно, неплохо, но сегодня мы разучиваем другую песню. Сказку про семерых козлят разыграем на Новый год. Можно даже поручить тебе главную роль – мамы-козы. Хочешь?

Ученик оторвался от ленивого созерцания потолка и посмотрел на учительницу. Аккуратно повязанный пионерский галстук, наглаженные брючки, короткая стрижка, какой учителя добиваются от многих других безрезультатно, курносый нос с редкими веснушками, ясные голубые глаза.

– Шлома – панама – козлиная мама, – хихикнул кто-то из мальчишек.

То, что случилось дальше, скорее походило на дурной сон или страшилку для начинающего педагога, чем на урок. Шлома наклонил голову и с криком, смахивающим на рев звереныша, кинулся к обидчику. Сшиб с ног, остервенело принялся бить носком начищенного ботинка, размахивая при этом кулаками и не прекращая свой жуткий вопль. Незадачливый шутник, скрючившись на полу, пытался прикрывать руками лицо и голову. Двое ребят бросились на выручку, но тут же были отброшены: один – ударом ноги, другой – ударом кулака в нос. Остальные застыли в оцепенении, молча наблюдая за избиением товарища.

– Шлома, прекрати немедленно! – закричала учительница, рванувшись к озверевшему подростку, и получила сильный удар в живот. От неожиданности она даже не ощутила боли, одно изумление: откуда у этого желторотого стервеца такая выучка драться?

– Ах ты, гад! – рыжая девчушка, чей слабый голосок так старался не перевирать ноты, подлетела к хулигану. Тот легко отбросил ее, как пушинку, продолжая методично избивать лежачего.

Учительница, плюнув на азы собственного обучения, строго запрещавшего применять телесные наказания, шагнула вперед и твердой рукой влепила ученику пощечину. Потом схватила опешившего от неожиданной затрещины мальчишку, поволокла через школьную сцену к выходу и вышвырнула за дверь. Теперь в ее руках был не распоясавшийся двенадцатилетка, а обмякшее существо с выпученными глазами.

– А сейчас продолжим урок, – прозвенел звонок. – Что ж, к следующему разу всем знать слова песни назубок. Кто будет подглядывать в текст или беззвучно открывать рот, надеясь, что я этого не замечу, получит двойку.

…Жизнь потихоньку налаживалась, попеременно втягивая, как и положено, то в черные, то в белые полосы. К счастью, черный цвет мало-помалу уступал место белому. В белом жили надежда на встречу с мужем, радость общения с сыном и работа в школе. Черноту не отпускали презрительные голоса пары незваных гостей, полгода назад вручивших мятый конверт, и объяснение с Овчинниковым. Тот разговор на кухне Тоня вычеркнула из памяти, навсегда запретив себе даже мысленно к нему возвращаться. Слова, действительно, забылись, не забывался взгляд, каким тетушкин любимчик окинул напоследок глупую бабу, упустившую шанс изменить свою жизнь. Так мог бы смотреть сердобольный прохожий на собаку, преданно охранявшую хозяина-алкаша, храпевшего на уличной лавке. Непонятным только осталось, чего в этом взгляде было больше: жалости или понимания.

– Антонина Романовна, у вас, кажется, «окно»? – надтреснутый голос прозвучал в опустевшей учительской резко, холодный официальный тон подчеркивал разницу в статусе завуча и рядовой учительницы, из последних в каждом РОНО[6]6
  Районный отдел народного образования


[Закрыть] толпы очередников на работу.

– Да.

– Зайдите в кабинет директора. Наталья Андреевна приказала немедленно, – дверь захлопнулась, по учительской поплыл приторный запах дешевых духов.

Тоня открыла форточку, не спеша, навела порядок на рабочем столе и вышла.

…В эту школу Аренова попала по воле счастливого случая, столкнувшего племянницу Розы Евгеньевны с подругой любимой тетки. После того злополучного собрания, завершившегося изгнанием младшего продавца из беспорочной торговой команды, найти новую работу оказалось непросто. Двери одних начальственных кабинетов захлопывались перед носом, другие попросту не открывались, в третьи впускали со сладкой улыбкой, так же сладко обещая подумать. Думы делами не заканчивались, подвешивали в состояние невесомости, вынуждавшее болтаться между отчаянием и надеждой. В этой болтанке удалось пристроиться кондуктором трамвая. Дело, конечно, несложное, но непривычное. Навязывать пассажирам билеты было неловко, и поэтому «зайцы» плодились, как кролики, а контролеры, быстро раскусив стеснительную неумеху, стали предпочитать этот маршрут всем остальным, выстраиваясь на него в очередь. Ведь проверка, как правило, приносила доход, часть которого шла государству, часть приятно оттягивала карман. Трамвайный коллектив принял новенькую благосклонно, хотя слух о рохле разошелся довольно быстро. Молодые водители пытались ухлестнуть, пожилые – оградить от нахалов, опытные кондукторы намекали на возможность устроить себе приятное дополнение к зарплате за счет «забывчивости» иной раз кого-нибудь обилетить. Все попытки выходили безрезультатными, и скоро народ оставил Антонину в покое, посмеиваясь между собой над детской наивностью взрослого человека.

Дни шагали в ногу друг с другом и походили один на другой, как горошины в консервной банке: вроде и съедобны, а без приправы можно съесть лишь с голодухи. Наверное, так и кататься бы Тоне Ареновой с сумкой кондуктора, если бы не обычная рассеянность уставшего человека да расхлябанность городских коммунальщиков, проворонивших разбитый уличный фонарь.

Трамвай почти опустел, когда Тоня заметила немолодую аккуратно одетую женщину, уткнувшуюся в книгу с потрепанной мягкой обложкой. Женщина читала, как будто разговаривала с дорогим ее сердцу человеком: нежно поглаживала переплет, вздыхала, задумывалась с улыбкой и, кажется, не видела вокруг ничего кроме страниц, которые переворачивала так бережно, словно боялась, что кожа ее пальцев оцарапает бумагу.

– Конечная, – объявила кондуктор, – приехали, – в опустевшем вагоне звук голоса воспринимался громче обычного.

– Да-да, сейчас, – пробормотала пассажирка, неохотно захлопнула книжку, прихватила сумку, похожую на раздутый портфель, поднялась с места, шагнула к выходу. Сошла со ступеней, растерянно оглянулась по сторонам, словно не понимая, куда ее завезли. Двери закрылись, трамвай покатился мимо экс-пассажирки, по-прежнему озадаченно топтавшейся в темноте на асфальтовом пятачке.

И тут кондуктор, вопреки логике и рабочим обязанностям, крикнула водителю «остановите!» и рванула к передней двери.

– Ты чего, Антонина? Не положено.

– Пал Семеныч, миленький, откройте! Это моя родная тетка, – зачастила врунья. – Я ее только сейчас заметила, она мне очень нужна!

Павел Семенович вздохнул, но нелепую просьбу выполнил. Напарница напоминала его последыша, Юльку, которую немолодой отец любил больше двух своих взрослых оболтусов, и баловал, потворствуя любому капризу младшенькой.

– Я могу вам помочь? – вечерняя тьма настораживала, до ближайших домов ходу минуты три, а в темноте и все пять – мрак и одиночество на оптимизм не настраивали, скорее, вызывали тревогу.

– Кажется, я что-то напутала, – обернувшись, пробурчала себе под нос женщина и, придерживая указательным пальцем дужку очков в роговой оправе, строго спросила. – Разве это не пятый маршрут? – голос, интонации и картавящее «маршрут» выдали сюрприз – любимую Розочкину подругу, однокурсницу и адепта педагогики, мечтавшего переплюнуть Макаренко[7]7
  Макаренко Антон Семенович, советский педагог и писатель


[Закрыть], – Сиротину Наташу. На похоронах ее не было. Наталья Андреевна вот уже лет двадцать с лишком прочищала мозги юным камчадалам, сея под боком дремлющего вулкана разумное, доброе, вечное. В письмах на имя подружки, улетающих с севера к югу, неунывающая Сирота восхищалась своим мужем-агрономом, гейзерами и людьми, для которых сто рублей не деньги, сто километров не расстояние, а сто грамм не водка. Восторги на линованной бумаге перебивались отчетами о своих учениках, каждый из них, похоже, обосновался в Сиротином сердце прочнее, чем на камчатской земле.

– Здравствуйте, Наталья Андреевна! Вы меня не узнаете? Это я, Тоня, племянница Розы Евгеньевны.

Сиротина слегка наклонила голову вбок, отчего стала похожей на недоверчивую ворону, снова ткнулась пальцем в собственную переносицу, потом ахнула и обеими руками ухватилась за свой раздутый портфель.

– Тонечка, детка! – «сюрприз» радостно всплеснул руками, сумка шлепнулась на ноги в открытых босоножках. – Раззява! – лицо в очках сморщилось от боли. – Прости, милая, это не тебе. Черт, больно! – наклонилась к портфелю и пожаловалась окружающей темноте. – Тяжелый, чуть ноги не отбил. Вот ведь неблагодарный! Двадцать один год с ним ношусь, как с писаной торбой, другая уже давно бы на помойку выбросила, я же все воском натираю да берегу. Думаешь, ценит? Как бы не так! Вечно норовит напакостить: то меня по ногам долбанет, то других в бок пихнет.

– Давайте я помогу, Наталья Андреевна, – протянула Тоня руку к «обидчику».

– Спасибо, милая, не надо. Своя ноша, как известно, не тяжела. Ты лучше подскажи, куда меня завезла и как отсюда выбраться? – годы изменили Наталью Андреевну, только голос да характерная картавинка остались неизменными и, если б Сиротина не заговорила, узнать ее было бы трудно. Вместо жизнерадостной хохотушки, которая помнилась с детства, перед Тоней стояла серьезная женщина средних лет, настолько привыкшая быть умнее других, что не боялась подшучивать над собой. Пышные кудри сменила короткая стрижка с косым пробором, выдающим седину у корней прямых жидковатых волос, бледные губы, похоже, давно перестали дружить с помадой, вечно смеющиеся когда-то глаза выдавали усталость, темная юбка с серой блузкой просились к перекрою и смене цветов.

– Годы, Тонечка, никого не красят, – грустно улыбнулась Сиротина, словно читая Тонины мысли. – Разве что щадят некоторых, кто не вылезает от косметологов. Я к ним, увы, не принадлежу: нет на эти визиты ни времени, ни сил, ни желаний. Да и не для кого молодиться, если честно, – вздохнула она, – Муж умер в прошлом году. Я вернулась сюда. Бросила своих любимых камчадалов, хоть и уговаривали остаться. Слишком там все напоминало о Федоре, за двадцать три года проросло в каждую травинку… лучше уж вырвать с корнем, чем ходить босиком по стерне.

– А ваши ученики? Вы ведь преподавали?

– Какие ученики, Тонечка? Директор я, детка, мне по статусу положено быть немолодой, солидной и строгой. Господи, да что мы все обо мне! Ты-то как? Решила в отпуске кондуктором подработать? Это кто ж тебе позволил такое: с сумкой на боку бегать? А если на ученика наткнешься или, не дай Бог, на родителя, коллегу? Позор на всю школу! И тетка не спасет. Как она, кстати? Я звонила пару раз, не застала, а забежать все недосуг. Вернулась же совсем недавно, кручусь, как белка в колесе, себя забыла, не то, что друзей. Ты передай, что я непременно заскочу, обязательно. Вот только разберусь с делами и зайду. Тортик куплю, чайку попьем. Передашь?

– А вы разве не знаете?

– Что?

– Тети Розы больше нет, она умерла. Зимой.

– Господи! – портфель снова выпал из рук. – Как? Когда?

– Наталья Андреевна, простите, но мне бежать надо, трамвай уже подъезжает.

– Подожди, Тонечка, ты по какому маршруту катаешь своих пассажиров?

– По шестому.

– Так и есть, попутала, слепая сова, пятерку с шестеркой! Фонарь же на остановке не горит, видно, хулиганы разбили. Со зрением-то у меня проблемы, вот и вышла путаница. Придется тебе обратно меня прокатить.

«Путаница» обернулась сначала коротким разговором в трамвае, потом долгими воспоминаниями за чаем, умилением младшим Ареновым, размышлениями на кладбище о скоротечности бытия, снова беседами за домашним столом – две одиночки потянулись друг к другу, и старшая активно принялась опекать младшую. В итоге Антонина Романовна пополнила собой штат средней общеобразовательной школы, возглавляемой своей «опекуншей».

По правде сказать, Тоня не любила вспоминать «трамвайный» период собственной жизни: он был холодным и серым, как те рассветы, в которые она выходила из дома, чтобы выкрикивать в пассажирскую толкотню названия остановок. Но память, как известно, непредсказуема и выдает порой то, что хочется позабыть навсегда…

Учительница пения постучалась в дверь директорского кабинета и, ощутив на душе тепло, ставшее за последние два года привычным, взялась за дверную ручку.

– Можно?

На привычном месте, за облезлым канцелярским столом, с которым директор никак не могла расстаться, восседала Наталья Андреевна. Казалось, за неполные сутки она увеличилась на пару размеров. Руки, занявшие едва ли не половину столешницы, наклоненная по-бычьи вперед голова, суровый взгляд, неожиданные басовитые нотки – все выдавало начальницу, грозу и тех, кто учился, и тех, кто учил в этой школе. У окна приветливо улыбался высокий гладковыбритый брюнет, разодетый как на собственную женитьбу, разве что цветка не хватало в петлице. Даже если б он был с бородой и в лохмотьях, узнать его было бы просто. И Аренова, конечно, узнала.

Красавец стоял, будто сидел, развалившись, в кресле – комфортно, расслабленно, по-хозяйски. И деловито. Как барин, заглянувший на минутку в людскую.

– Надеюсь, Олег Валерьянович, вы знакомы, – пробасила Сиротина. – Антонина Романовна трудится в нашей школе уже два года. Преподает пение. Учительский коллектив и ребята – мы все ею довольны.

Едва заметное движение четко очерченных губ превратило улыбку в ухмылку. Брюнет окинул учительницу оценивающим взглядом.

– А я недоволен, – короткая фраза ударила по ушам, как хлыст по спинам дрессируемых зверей. – И с вашей коллегой я незнаком.

– Мне казалось, вы бываете на родительских собраниях.

– На то есть жена. В общем, уважаемая Наталья Андревна, надеюсь, вы передадите мои претензии Антонине… забыл отчество, ну, да это неважно. Все, что надо, я уже узнал.

После его ухода Сиротина со вздохом вернулась к своим прежним размерам и, помолчав, устало сказала.

– Что стоишь? Садись, в ногах правды нет. Рассказывай.

– О чем?

– О драке.

– Не поняла?

Наталья Андреевна, молча, протянула лист бумаги. Заявление от Шломы О.В., где он обвинял учительницу пения в избиении сына, Шломы Артема.

– Это правда?

– Да.

– Почему я узнаю об этом последней? – директор сняла очки и устало потерла переносицу. – Я ведь не просто старшая по работе, Тоня. Я твой старший друг. Разве не так?

– Наталья Андреевна, Артем – сложный подросток. Неадекватный, склонный к агрессии и насилию, неуравновешенный, хитрый. Уже сейчас в нем проявляются такие черты, которые в будущем могут привести на путь преступлений: неоправданная жестокость, лидерство любой ценой, лживость. Закрывать на это глаза нельзя.

– И ты решила открыть. А заодно пустить в ход кулаки?

– Можно, Наташечка Андреевна? – в дверной проем просунулась голова завуча.

– Через пять минут. Я занята.

– Хорошо, – осторожно прикрылась дверь.

– Послушная, – усмехнулась директор. – И слух у нашей Брониславы Викторовны хоть и отличный, но специфический: подслушивает лучше, чем слышит. В общем, так, Антонина, – Сиротина взяла заявление, разорвала лист, бросила мелкие клочья в корзину, – слушай меня внимательно: распускать руки педагог не должен ни при каких обстоятельствах – это раз. И второе: поддержку я могу оказать, только обладая полной информацией. А теперь иди, работай. Будем надеяться, что все обойдется.

– Спасибо, Наталья Андреевна. Я, правда…

– Иди, – оборвала на полуслове директор – И держи себя в руках, будь добра.

Прошло две недели. Сиротина по-прежнему доброжелательно улыбалась при встречах в школьном коридоре, интересовалась Ильей, передавала мальчику приветы и обещала совместный поход в кино или в кукольный театр. А на пятнадцатый день позвонила домой.

– Добрый вечер, ты одна?

– Конечно, – удивилась не столько позднему звонку, сколько странному вопросу Тоня.

– Зайди завтра ко мне в кабинет. Часов в пять. Надо поговорить.

– Что-то случилось? – вместо ответа трубка выдала короткие гудки.

…Наталья Андреевна курила у открытого окна, зажав сигарету между большим и указательным пальцами, словно за плечами у нее было несколько лет отсидки.

– А я не знала, что вы курите, – удивилась Антонина.

– Я тоже, – сухо бросила директриса, раздавив сигарету в металлической крышке от банки. – Почему ты скрыла, что была под следствием?

– Что?!

– Шлома – следователь. И он утверждает, что заводил на тебя уголовное дело. Лично. Это правда?

Красавчик с холодными глазами и вкрадчивым голосом, от которого бегали мурашки по коже, прокуренный кабинет – кажется, как давно это было. Конечно, он тоже ее узнал. Учительница, поднявшая руку на беззащитного школьника, и зачинщица драки в общественном месте – одно и то же лицо. И «лицу» этому от старшего Шломы, скорее всего, придется ждать неприятностей.

– Впрочем, можешь не отвечать. Знаю, что на дурное ты не способна, а оступиться каждый может. Жизнь не катится с ветерком по асфальту, а переваливается по рытвинам да ухабам – шишки набить проще простого. Я, во всяком случае, камни в тебя бросать не собираюсь. Хотя, признаться, не ожидала, что ты окажешься такой скрытной, – Сиротина тяжело вздохнула, поправила горшок с фиалкой и, направляясь к своему столу, неожиданно призналась. – А вот я на дурное способна. И не потому, что подлая, а потому, что слаба. Как говорится, кишка тонка сражаться с подлецами, – на столе зазвонил телефон, но директриса и бровью не повела. Подождала, пока звонивший уймется, потом глухо сказала. – Это отделение милиции в прошлом году взяло шефство над нашей школой. И теперь за весь год – ни одного чепе. Присылают дежурных, когда у нас проводятся вечера, занимаются правовым воспитанием старшеклассников. Ребята слушают их рассказы с открытыми ртами, сама видела, – и замолчала. Паузу держала минуты две, потом, будто переступив через что-то, добавила. – Шлома постарался. Пару дней назад меня вызвали в ГОРОНО[8]8
  ГОРОНО – городской отдел народного образования


[Закрыть] и предложили выбор: или я увольняю тебя, или кладу партбилет на стол… А шефы не вызывали. Просто позвонил их начальник и вежливо разъяснил, что милиция, призванная охранять правопорядок в стране, не имеет права опекать учебное заведение, где воспитанием подрастающего поколения занимаются нарушители общественного порядка. Грамотно изложили, – усмехнулась Наталья Андреевна, – как по писаному, – и опустила глаза. – Прости, детка, думаю, выбор мой тебе ясен…

Глава 8

– Прости, Аренова, – развел руками начальник отдела кадров. – Ты ушла – пришла другая. Сама понимаешь: свято место пусто не бывает. Наши люди хоть вузов и не кончали, но понимают, что работу надо ценить и крепко за нее держаться.

– Да, конечно. Извините, Сан Саныч.

…Ей отказывали все и везде. Коллеги Розы Евгеньевны, прежде клятвенно обещавшие помощь, отводили глаза, уверяя, что преподавательский штат в школах города полностью укомплектован. Заведующая детским садом, куда Тоня водила сына, заявила, что и рада бы взять, да не может: место музработника занято, а для няни Антонина Романовна никак не годится. Не нуждались в ней почтальоны, продавцы, кассиры, лоточницы, даже в дворники невозможно было пробиться. Скудный денежный запас таял на глазах, нищенской помощи от государства едва хватало на продукты и оплату коммунальных услуг – Тоня с ужасом понимала, что скоро им с сыном не на что будет жить. Баба Дуся по-прежнему заглядывала на огонек, но теперь не угощалась конфеткой, а угощала собственной выпечкой, прихватывая с собой глубокую тарелку аппетитных пирожков с творогом и курагой.

– Да ото ж мне только и радость, что об вас позаботиться, – ворчала она в ответ на Тонино «спасибо, не надо». – Слово-то какое дурацкое выдумали: не надо. Покуда жив человек, все ему надо! И есть, и пить, и любить, и печься об ком хочить. Да и не без задней мысли подкармливаю, Антонина, – усмехалась Евдокия Егоровна. – Я вот вам сейчас – пирожок, а вы мне опосля – цветок на могилку. У меня ж окромя вас – никого. Закопають – через год бурьяном зарасту. А так, мабуть, с вашей помощью буду лежать под цветочками, як барыня. Принесешь бабе Дусе георгинку, Илюха? – ласково гладила мальчика по голове пожилая соседка, подсовывая ребенку румяный пышный пирожок.

– Принесу.

– Господи, баба Дуся, что вы такое говорите? Живите хоть до ста лет!

– Ни, – вздыхала Евдокия Егоровна, – ни хочу. Устала. Уж стильки разов падала да подымалась – и не упомнить. Тяжелая у нас жисть, Антонина. Тильки трохи оклемаемся, подыматься начнем – обратно с ног валють. То голод, то война, то воронки по дворам шныряють – простому человеку все одно, беда. Таперича вот за долг выдумали, как его? Инта… интра…

– Интернациональный?

– Тьфу! И не выговорить, язык сломаешь А шо мы должны? Кому? У нас, шо, на своей земле не мае дилов? Тильки крутись, поспевай. Сеять, пахать, землю нашу, кормилицу, охранять, пацанят таких, как Илюха, растить, баб любить молодых. Вот ты – без мужика сохнешь, скоро, як свечка, стаешь. На хрена нам эти долги, скажи? Нет, милок, ты сначала у своем дому разберися, а уж после беги у чужой пламя гасить. А можэ, там и не горыть ничого, мы ж не знаемо. Хто ж нам скажить? Так, Илюха?

– Так, баба Дуся, – серьезно поддакивал мальчик.

Помолчали. Евдокия Егоровна взялась за белый фарфоровый чайник, наклонила, из носика упало несколько капель.

– Пусто.

– Я заварю еще, – вскочила со стула хозяйка.

– Ни, я вже уси почки промыла. Сыды, – гостья внимательно оглядела потолок, потом осторожно заметила. – Давнэнько не видать знакомого твово… ну, шо к тетке ще пацаном бегал. Болееть чи шо?

– Чи шо.

– Понятно, – вздохнула Евдокия Егоровна, задумчиво поводила указательным пальцем по изогнутой ручке чайной чашки с золотым ободком. – Как жить думаешь, Антонина? Сына без мужика тяжело подымать.

– Ничего, справимся.

Старушка согласно кивнула и поднялась, наконец, со стула.

– Пиду до дому. За погоду послухаю, мабуть, шо дельное скажуть. Бо вже осточертел цэй дож, – то, что в прогнозе погоды после программы «Время» Краснодар не упоминался никак, бабу Дусю не волновало. Страна большая, интересно и про других узнать.

Иногда звонила Хоменко. Бывшая одноклассница, узнав, что Тоня ушла из школы, в душу не лезла, спросила только однажды.

– Не пожалеешь?

– Нет, – коротко соврала Антонина.

Выждав какое-то время, Людмила позвонила снова и, выяснив, что подруга по-прежнему без работы, хотя отчаянно нуждается в ней, активно включилась в процесс поиска, но попала в тот же заколдованный круг.

– Ничего не понимаю! Или я уже вышла в тираж, и никто не старается быть мне полезным или, действительно, все забито. Кроме санитарки в больнице нигде ни хрена не устроиться, представляешь?

– Я бы пошла санитаркой.

– Куда?! В больницу?

– Почему нет? Другие же работают.

– По кочану! Другие – не ты. Подставлять под чужие задницы судна, мыть хлоркой полы да загаженные сральники ты всегда успеешь, а нам надо найти что-нибудь приличное. Санитарками, дорогая, трудятся либо престарелые бабки, либо соплюшки, кто мечтает поступить в мединститут и набирает стаж для льготного поступления. Хочешь переучиться на врача?

– Нет.

– Тогда заткнись и жди. Я не буду Людмилой Хоменко, если не пристрою тебя в нормальное место.

После месяца бесплодного ожидания Тоня отправилась к кооперативному рынку, где на углу, у доски объявлений «сдаю-меняю квартиру» топтались, осторожно присматриваясь друг к другу, владельцы вожделенных жилплощадей и те, кто надеялись хоть временно там поселиться.

– Что ищем? – придвинулся бочком щуплый мужичонка и, дохнув перегаром, добавил. – Могу сдать угол.

– Спасибо, не надо.

Обстановка здесь была, как на конспиративной квартире в фильмах про шпионов: серьезная, без шума и суеты, деловая. Угадывались конструктивизм и взаимное понимание. На небольшом пятачке толокся маленький коллектив, в котором каждый представлял собой полярно заинтересованную единицу, посторонним тут было не место. Новенькая поняла, что срочно нужно определяться, и приблизилась к кучке, выдающей хозяйскую жилку. Интуиция не подвела, уже через пару минут Антонина получила бесплатный совет, как не промахнуться со сдачей жилья. Подвохов выявлялось немало. Можно проколоться с квартирантами: загадят квартиру, в срок не заплатят, а то и вовсе поживут в долг под разными предлогами да сбегут, хорошо еще, если не обокрадут. Соседи могут в милицию настучать, что чужие живут без прописки. И, конечно же, не ошибиться с ценой.

– Особо задирать тоже не стоит, – втолковывала Антонине словоохотливая женщина лет пятидесяти, – совесть нельзя терять, себе дороже выйдет. Вы угол собираетесь сдавать или квартиру?

– Комнату.

– Если не секрет, за сколько?

– Не знаю. Я сегодня здесь в первый раз.

– Ага, то-то вас раньше не было видно. Я уж тут за полгода всех почти знаю.

– Полгода?! – испугалась Тоня. – Неужели так трудно найти квартирантов?

– Жилье сдать проще пареной репы, желающих снять – хоть отбавляй. Посудите сами: женятся, разводятся, учатся, я уж не говорю о приезжих – не на улице же им жить, общежитий и гостиниц на всех никогда не хватит. Нет, милая, с этим проблем не будет. А вот чтобы для жизни хорошего человека найти, придется походить и больше, чем полгода.

– Куда походить?

– Ну не в библиотеку же! Где вы видели, чтобы приличный мужчина библиотекой интересовался? А на кладбище одной разгуливать страшновато, да и не всем так везет, чтобы свою половинку у соседней могилы найти. В кино или на улице знакомиться – не по возрасту. Вы зря улыбаетесь, девушка. Я знаю, о чем говорю. Вот у меня, например, было две подруги. Одна, которая, кстати, на пять лет меня старше, как раз на кладбище и встретила собственную судьбу. Могилки по соседству были: у нее – мужнина, у него – жены. Но это, повторяю, везение редкое, такое далеко не с каждым случается. А вторая, вообще, никогда замужем не была и, представляете, мужа нашла именно у этой доски, где мы с вами сейчас разговариваем. Он квартиру менял на домик в станице, – завистливо вздохнула оставшаяся одиночкой подруга. И с тоской констатировала. – Живут сейчас душу в душу. Море в двух шагах.

– Простите, вы сдаете? – к ним подошла девушка. Открытое симпатичное лицо, приятный голос. Тоне она понравилась сразу.

– А вы хотите снять? – опередила чужой ответ та, что ходила сюда по сердечному делу. – Комнату? Квартиру? Одна? Предупреждаем заранее: никаких гостей, вечеринок и прочее, – безапелляционный тон вызвал у Антонины сомнения, что ее собеседница придет когда-нибудь к желаемому результату. – Ладно, вы тут разбирайтесь, а я пойду. Удачи! Не забудьте мои советы, – многозначительно добавила перезрелая охотница до замужества и поспешила к другой доске объявлений, куда подходил седовласый мужчина в отутюженных брюках и выглаженной светлой рубашке с аккуратно закатанными рукавами. Тоня мысленно пожелала даме успеха, потом повернулась к девушке, терпеливо ожидавшей ответа.

– Я сдаю комнату. Вам это подойдет?

После короткой заминки девушке призналась.

– Вообще-то, мы с мужем хотели квартиру, но, боюсь, из этого вряд ли что-то выйдет. Три варианта смотрела – ни один не подходит. А послезавтра мне уже надо быть в Ленинграде.

– В Ленинграде?

– Ну да, – кивнула потенциальная квартирантка – муж у меня военный, академию закончил, через неделю выпуск. Получил сюда назначение. Мы хотели заранее подобрать жилье, чтобы не заниматься этим в отпуске. На собственную квартиру, конечно, сразу рассчитывать не приходится, общежитие тоже пока под вопросом, поэтом я и вырвалась сюда на три дня, подыскать что-нибудь. Думала, найду и сразу обратно. Да что-то не получается, наверное, я невезучая.

– Думаю, наоборот, – с улыбкой возразила Тоня. – Я ведь совсем недорого сдам. Комната изолированная, большая. В квартире только мы с сыном. Сын ходит в садик, меня почти целыми днями нет дома, – вдохновляясь, привирала Антонина, не совсем понимая, зачем это нужно. – Хозяйку изображать не собираюсь, будем жить, как дружные соседи в маленькой коммуналке. Не всегда же люди между собой на кухне враждуют, правда? Бывает и совсем по-другому. Мне почему-то кажется, мы поладим.

– А где у вас?

– В центре, недалеко от парка.

– Здорово! – девушка задумалась, по-детски смешно шевеля губами, похоже, взвешивала все «за» и «против». – Цену можете назвать?

– Конечно. – Тоня озвучила первую пришедшую на ум цифру: уж лучше синица в руках, чем в небе журавль. Тем более, что с этой «синичкой» они почти одного полета.

– Мне хотелось бы посмотреть. Если вам удобно, я готова хоть сейчас.

Тоня дружелюбно протянула руку.

– Антонина, можно просто Тоня.

– Тамара, можно просто Тома, – улыбнулась девушка, пожимая протянутую руку. И добавила. – Как-то не по-женски мы с вами знакомимся – через рукопожатие. Кажется, так знакомятся мужики.

– Что ж, значит мы мужики. Только в юбках.

* * *

Заплатив за месяц вперед, Тамара уехала в Ленинград, обещая быстро вернуться. Обещание не сдержала. Лишь спустя тридцать дней Тонин порог переступил молодой загорелый мужчина с парой больших чемоданов. Рядом сияла Тамара, солнце поджарило ее, как нерадивая хозяйка – сухарь: до черноты.

– Где вы так загорели, ребята?

– В Севастополе, – рассмеялась девушка, – оголодались по солнышку. Здравствуйте, Тоня! Познакомьтесь, пожалуйста, это мой муж, Вадим. Я ему о вас рассказывала.

Вадим добродушно улыбнулся и поставил у двери чемоданы.

– Добрый вечер! Томка все уши прожужжала, как ей повезло с хозяйкой, – огляделся вокруг и добавил, – кажется, с жильем тоже. У вас очень уютно.

– Спасибо, проходите, пожалуйста. Вот ваша комната, располагайтесь. А я поставлю чайник, будем чай пить. Или, может, пообедаете? У меня плов свежий, суп овощной.

– Спасибо, мы сыты. А от чайку не откажемся. Кстати, это вам, привет из Севастополя, – он выудил из пакета жены синюю с золотом коробку и протянул хозяйке. – Чернослив в шоколаде, очень вкусная штука, если честно.

– Не пробовала, но охотно верю.

…Вселение новых жильцов стало первой удачей, позвавшей вторую. Через пару дней позвонила Хоменко и радостно сообщила, что, наконец-то, нашла приличное место.

– Работа – не бей лежачего! Сидеть да талончики выдавать, а для разминки – карты разносить.

– Какие карты? Игральные?

– Медицинские, дурында! В регистратуру я тебя пристроила, будешь в моей поликлинике работать. Оклад, правда, не такой уж большой, как хотелось бы, но все лучше, чем ничего.