Текст книги "Должники"

– Да, – улыбнулась Тоня.

– В таком случае, пожелай сейчас нашему юному дебютанту спокойной ночи и спускайся ко мне. Познакомлю тебя с моим старым другом. Мы сегодня случайно столкнулись с ним нос к носу у школы. Забавно, но я начинаю думать, что здесь не станица, а Вавилон, где можно встретить любого.

– Ты уверена, что вам не лучше побыть вдвоем?

– Абсолютно! У меня не так много друзей, чтобы распихивать их по разным углам. Поэтому придется тебе, солнце мое, подчиниться.

…Внизу озабоченно сновала хозяйка. Накрытый клетчатой скатертью стол был заставлен закусками: соленые огурцы с помидорами, квашеная капуста, присыпанная тонкими кольцами лука, крупно нарезанный хлеб, сыр, домашние пирожки, каждый с ладонь. Из кухни тянуло аппетитным запахом жареной курицы.

– Ой, Тонечка, – радостно всплеснула руками Елена Алексеевна, – здравствуй, моя дорогая! Я уж и забыла, как ты выглядишь.

– Добрый вечер, Елена Алексеевна! Вам помочь?

– Подожди секундочку, – Громодянская бросила взгляд на наручные часы, робко постучалась к жиличке, приоткрыла дверь, сунулась нерешительно в щель. – Лерочка, восемь часов, сорок пять минут. У меня все готово. Курицу ставить на стол?

– Спасибо, не надо. Мы сами. И вообще, вам больше не о чем беспокоиться. Спокойной ночи!

– Доброй ночи, Лерочка! Если что, зовите. Я спать не буду.

– А вот это как раз совершенно напрасно. Женщина должна высыпаться, иначе появляются морщины и мешки под глазами. Вы лучше плотнее прикройте дверь, чтобы мы не мешали вам отдыхать.

– Да-да, конечно, не волнуйтесь, пожалуйста. У меня со сном проблем нет, засыпаю, как только голова коснется подушки.

– Вот и славно! Приятных сновидений, моя дорогая. И передайте Тоне, что я ее жду.

– Спасибо! Обязательно, – Елена Алексеевна подтолкнула Антонину вперед и шепнула. – Слышала? Она тебя ждет. Иди.

Валерия крутилась перед зеркалом с головной щеткой в руке и шпильками во рту.

– Антоша, как лучше: поднять волосы или распустить?

– Тебе всякая прическа к лицу, ты же у нас красавица. Слушай, Лер, не слишком ли ты муштруешь Елену Алексеевну? Все-таки директор школы, уважаемый человек. По возрасту старше.

– Уважаемый человек?! Да у нее из каждой поры сочится притворство! Лицемерка и лгунья, каких поискать. Должен же кто-то…, – прервала фразу и прислушалась, – кажется, стучат в окно, слышишь?

– Наверно, твой гость.

– Тошечка, впусти его, пожалуйста! А то еще хозяйка сдуру кинется дверь открывать. Бедный Колокольцев потом не отмоется. Я же знаю, как любят чесать языки станичные кумушки. – Стук повторился. Тоня вышла из комнаты. – Я сейчас, – крикнула Лера вслед, – только переоденусь.

Антонина распахнула входную дверь.

– Заходите, пожалуйста, быстрее. Холодно.

– Хоть здесь и не город, но все же лучше сначала спрашивать: кто? А уж потом впускать постороннего. Добрый вечер, Тоня! – переступил порог плотник и приветливо улыбнулся, с удовольствием разглядывая помощницу по хозяйству. В одной руке он держал большой бумажный пакет с веревочными ручками, в другой – сосновую ветку с еловой шишкой и ярким оранжевым апельсином, висящим на длинной суровой нитке среди зеленых иголок.

– Здравствуйте, – растерялась Тоня при виде незваного гостя, – а Елена Алексеевна, кажется, спит. И она не предупреждала о вашем приходе.

– Неужели? А должна была?

– Степка, – мимо пролетела Валерия и повисла на плотничьей шее, – как же я по тебе соскучилась! – разомкнула руки и сурово добавила. – Все ж таки ты порядочный свин, Колокольцев. Как можно пропадать так внезапно, всерьез и надолго?

– А что оставалось разбитому сердцу кроме бегства в чужие края?

– Ладно, бегун, пойдем в дом. Не то мы с подругой превратимся в сосульки и растечемся по стульям талой водой. Что тогда будешь делать?

– Ладонями трепетно собирать, – весело подмигнул Тоне гость.

В пакете станичного плотника оказалось французское шампанское, бутылка «Столичной», большая коробка шоколадных конфет и апельсины.

– А скажи-ка, дружочек, как тебе удается жить вразнобой с нашей великой страной? – шутя, спросила Валерия, срывая с коробки целлофановую обертку. – Народ давится за дешевой водкой, а у тебя «Мадам Клико». Поделись секретом, дорогой борзописец, как это может быть?

– Во-первых, солнышко, я уже давно не борзописец, а плотник.

– Как плотник?! Ты бросил журналистику? – от изумления Валерия перешла на шепот. – А твои очерки? Книги? Статьи? Неужели ничего не пишешь?

– По мелочам, – уклончиво ответил Колокольцев, – в стол.

– Выходит, ты здесь не в командировке?

– Я тут живу. И работаю школьным плотником. Но ты интересовалась, откуда у меня это шампанское, верно?

– Да, – машинально пробормотала Троицкая. Ее взгляд выдавал совсем другой интерес.

– Все, любовь моя, прозаично, как серые будни. В позапрошлом году был у меня проездом приятель. Живет в Париже. Питает слабость к собакам, женщинам и, как выяснилось, к кубанским помидорам, которые отлично идут под водяру. А ты, между прочим, как женщина и актриса, обязана знать, что когда на столе у мужиков русская водка, то французское шампанское отдыхает. Вот моя «Мадам Клико» и отдыхала два года, – Колокольцев довольно оглядел закуски и уселся без приглашения за стол. – Присаживайтесь, дорогие девушки, перед таким закусоном грех стоять. Поговорим-ка лучше о вас, с кого начнем?

– Господи, – спохватилась Валерия, – я же, Колокольцев, не познакомила тебя с подругой!

– А мы знакомы. Антонина как-то показывала мне дыру в заборе. Просила починить.

– Передавала просьбу хозяйки, – уточнила помощница, усаживаясь напротив. – Приятно познакомиться снова. Между прочим, я подозревала, что вы не совсем тот, за кого себя выдаете.

– Но и вы не совсем та, кем тогда представились, разве не так?

– Колокольцев, прекрати препираться! – решительно вмешалась Валерия, опускаясь на соседний стул. Забавно потянула носом и лукаво улыбнулась. – Ты лучше скажи, Степан Анатольевич, почему с твоим появлением всегда что-нибудь происходит? Вот сейчас, например, догорает в духовке домашняя курица.

Тоня ахнула и бросилась к двери.

– Так и есть, сгорела, – беспечно констатировала подруга, входя следом. – Солнце мое, бросай-ка возню у духовки и пойдем к столу. Этот обгоревший птичий трупик все равно уже не спасти.

– Лера, мне бы лучше поспать.

– Не дури, – понизила голос Валерия. – Я, конечно, не знаю, как случилось, что известный журналист оказался в этой дыре в роли плотника, но надеюсь вытянуть из него правду. Если Степка, конечно, не врет, что, действительно, плотничает в школе.

– Не врет.

– М-да, неважнецкое будущее у нашей страны, когда такие, как Колокольцев, стучат молотком по дереву, а не занимаются тем, для чего их создал Господь. Пойдем, Антоша, не пожалеешь, если останешься с нами. Степан безумно интересный человек и потрясающий рассказчик. Он объездил полмира, знает пропасть диковин, от которых у тебя глаза полезут на лоб. Кроме того, у Степы очень полезные связи в самых разных кругах, в том числе и военных. Надеюсь, он их не растерял. И еще надеюсь, что Колокольцев способен будет помочь нам в поисках твоего мужа.

Короткое «нам» пролило бальзам на душу, а обещание помощи, пусть даже призрачной, заставило развернуться и послушно последовать за подругой.

Они проговорили до поздней ночи. Историю о военном летчике, которого государство похоронило, и его жене, упрямо не верившей в это, Колокольцев выслушал молча. Потом поднялся со стула, подошел к Тоне, почтительно склонился и поцеловал руку, нервно теребившую бумажную салфетку.

– Не могу ничего обещать, но постараюсь помочь. А вы держитесь, Тонечка. На таких женщинах, как вы, держится мужская вера, что можно выжить в любой, даже самой адовой ситуации. Когда тебя любят и ждут, судьба, конечно, может проверить человека на вшивость, но на тот свет не отправит, поверьте. Ваш муж, Тоня, счастливчик. Хотел бы я встретить похожую на вас.

А утром разразился скандал. Проснувшаяся среди ночи хозяйка не удержалась от соблазна посмотреть на друга известной артистки и заглянула в щель неплотно прикрытой двери. Подсматривала и подслушивала, пока окончательно не продрогла. Потом, проворочавшись до рассвета в постели, приняла решение: мансарду от жильцов очистить. И если перед известной артисткой Громодянская бушевать не посмела, то с бесправной прислугой церемониться не стала. Что явилось причиной хозяйского взрыва, помощница по хозяйству не поняла, да и нужды разбираться, если честно, у нее не возникло. Ни в те минуты, когда Громодянская с упоением хлестала оскорбительными словами, ни позже, когда в памяти всплывало перекошенное злобой лицо с трясущимся двойным подбородком и прыгающими на голове бигудями.

– Вон из моего дома, неблагодарная хамка, – выдохлась, наконец, сводная сестра Галины Ивановны, пафосно направив указательный палец почему-то наверх, но не в сторону выхода. – На дорогу не дам ни копейки! У тебя кузина – богачка, – язвительно ударила слово родства бывший филолог, – у ней и проси.

– Успокойтесь, Елена Алексеевна. Я ничего никогда не прошу, даже у самых близких людей. Сейчас соберу вещи и уйду.

– Вещи! – презрительно фыркнула Громодянская. – Да у меня одной в сарае больше вещей, чем у тебя вместе с сыном.

Состоятельная станичница оказалась права: вещей, действительно было мало. Два чемоданчика, куда без труда уложились школьные учебники и одежда. Тоня облегченно вздохнула, обвела напоследок взглядом чердак с окошком на море и, с удивлением отметив в себе появившуюся толстокожесть, спустилась по лестнице. Внизу демонстративно ждала Громодянская с поджатыми губами и сложенными под пышной грудью руками.

– До свиданья, спасибо за все, – спокойно поблагодарила экс-батрачка, открывая входную дверь.

– В благодарностях не нуждаюсь, – полетело вслед. – Шлюха! Сначала руку чужим мужикам подставляешь для поцелуев, потом и ноги разведешь охотно.

У калитки она поставила на землю внезапно отяжелевшие чемоданы и прислонилась к фонарному столбу, по ночам освещавшему улицу. Похоже, толстокожесть оказалась не такой надежной броней, как подумалось раньше. Тоня вспомнила прыгавшие бигуди и улыбнулась. Выходит, иногда фарс лучше трагедии: в первом присутствуют комические элементы.

– Мамуля, – бросился навстречу сын, – ты почему тут стоишь с чемоданами? Мы уезжаем? А как же съемка? Школа?

– Да, милый, мы возвращаемся домой. Сейчас отнесем наш багаж на вокзал в камеру хранения, потом возьмем в школе документы, простимся с тетей Лерой и уедем.

– Но я не могу! У меня работа. Я же всех подведу, мама!

– И это – абсолютная правда, – невозмутимо подтвердила Валерия, выросшая рядом. Увлеченная своими мыслями и разговором с сыном, Тоня не заметила, как та подошла. – Я уже несколько минут за тобой наблюдаю. Не хочешь рассказать, что случилось?

– Ничего, – пожала плечами Тоня. – Просто мы загостились, пора и честь знать.

– Слушай, Илюшка, будь другом, купи мороженое, а? Там, за углом, в киоске я видела шоколадное, – актриса вытащила из сумки кошелек, дала мальчику деньги. – Себе, мне и маме.

– Я не хочу, – вставила Антонина.

– Тогда два, идет?

– Ага, – кивнул мальчик и поскакал вприпрыжку к ларьку за углом.

– Итак? – вопросительно посмотрела на подругу Лера.

– Меня выгнала хозяйка. Вместе с сыном. Ты, естественно, остаешься.

– Нет, солнце мое. Я, естественно, ухожу. С жильем проблем нет, где-нибудь разместимся, станица большая. Тем более, что размещаться осталось недолго. Через пару дней мы здесь заканчиваем. Дальше съемки в Москве, несколько дней в Таллине, потом в Питере. Поедешь со мной?

– Куда?

– В Белокаменную, конечно.

– В Москву?

– Нет, в Париж, – поддразнила Валерия.

– Что я там буду делать?

– Во Франции?

– Лера…

– Понятно. Значит, в столицу нашей Родины? Что ж, одобряю твой выбор. Москва – не самое худшее место, где можно жить.

– Троицкая, ты издеваешься?!

– Нет, солнышко. Серьезна, как никогда. Помнишь, я недавно сказала, что у меня есть к тебе разговор? Жаль, что приходится начинать его под фонарем, но лучше так, чем никак…, – Валерия выдержала паузу и заявила. – Имеется деловое предложение.

– Какое?

– Прежде ответь: ты хотела бы жить в Москве? Я не шучу, – поспешила добавить.

Тоня всмотрелась в знакомое с детства лицо: ни тени улыбки, спокойное ожидание ответа, она и впрямь не шутила.

– Как ты это себе представляешь?

– Тетя Лера, я купил шоколадное! Последнее взял, остался только пломбир, – гордый Илья вручил актрисе, словно роскошный букет из роз, брикетик в коричневатой бумажке и сдачу копейками.

– Спасибо, ты настоящий друг! Давай-ка поможем твоей маме с чемоданами и отправимся в новую хату, – подхватила небольшой чемоданчик и улыбнулась. – Пойдемте-ка, ребята, к другому дому. Говорить «спасибо» этому у меня желания нет. А вечером все серьезно обсудим, идет?

Глава 12

– Вы, действительно, согласны?

– Да.

– За спасибо?! В зале, где осыпается потолок, по полу шныряют тараканы, а зрители вот-вот дадут дуба, и для них клизма с грелкой важнее Рахманинова с Абазой?

– Оля, ты себя слышишь?

– На слух не жалуюсь. А вот вы услышать никого не хотите. Оглянитесь вокруг, спуститесь, наконец, на землю! Любой мало-мальски мыслящий человек живет сегодняшним днем. Не оглядываясь назад, не забегая вперед. Потому что время сейчас такое: люди не живут – выживают. И никто не упустит шанс заработать. Кроме, конечно, таких ненормальных, как мы. Мне надоело быть альтруисткой, хватит! У меня, между прочим, мать серьезно больна. А вы в курсе, сколько стоит лечение? Где прикажете брать деньги? В богадельне, которую вы решили осчастливить своими романсами? Я же предлагала отличный вариант.

– Видимо, имеется ввиду попойка братков?

– Да, попойка! А чем жующий за столом хуже дремлющего на стуле? В чем разница? Молчите? Так я вам скажу. Разница между ними в том, что один дает, а другой все хочет получить на халяву. Деньги не пахнут. Зато очень неприятный запах от стариков и больных. Я бы даже сказала, от них несет вонью, которая репетирует разложение. И я не подумаю извиняться за эти слова, потому что ненавижу болезни и старость. Хочу долго оставаться молодой, не болеть, не считать копейки. Хочу иметь здоровую мать, а не беспомощное создание, которое нужно кормить с ложки, а потом задницу подмывать, сдерживаясь, чтобы тут же не блевануть. И ради этого выдержу все: панибратство, хамство, унижение. Стерплю даже ваше чистоплюйство. Буду рыть землю носом, пахать, как лошадь, договариваться с кем ни попадя, перешагивать через трупы, грызть конкурентов – не погнушаюсь ничем. Я уже давно не та девочка на побегушках, с какой вы когда-то начинали свою карьеру. Послушайте, неужели вам ни разу не приходило в голову, что, может, во многом благодаря мне у вас появились популярность и деньги? Нет?

– Оля, не слишком ли ты…

– Жаль, – перебила Ольга. – Тогда бы вы, наверное, поняли, почему я не собираюсь из-за вашей глупости все это терять. В отличие от вас, госпожа Воскресенская, я живу на земле, а не витаю в заоблачных высях. Да, мне Бог не дал актерских, музыкальных и прочих талантов. Но у меня неплохо работают мозги: я способна реально оценить ситуацию и из всех решений выбрать одно, единственно верное. И вот что я вам скажу: еще пара таких отказов и нам конец. Мы вылетаем в трубу. Слухом земля полнится, а прислушиваются сегодня только к тем, у кого деньги. Думаете, вам простят нежелание выступить на этой гребаной вечеринке? Ошибаетесь. Они не Воскресенскую запомнят, в их скудных извилинах застрянет занозой, что какая-то певичка осмелилась не принять предложение серьезных людей. И при любом упоминании вашего имени эти люди будут так молчать, что каждому и без слов станет ясно: с вами дело иметь не стоит, можете подвести. Да и характер не по чину: слишком гонора много. Неужели вы до сих пор не поняли, что в нашем бизнесе сарафанное радио – самая страшная антиреклама? Если она начнет действовать, не поможет никто: ни я, ни ваши чувствительные поклонники, ни Троицкая, ваша подруга. Сейчас кино в еще большей заднице, чем мы, Валерии бы самой удержаться на плаву. Поэтому, Тоня, или вы меня слушаетесь беспрекословно, или дальше мы идем врозь, – рыжий хохолок досадливо дернулся, жалобно скрипнули половицы под металлическими ножками стула, хлопнула дверь. Стена, ограждающая от неприятностей и проблем, получила пробой. Самым мощным снарядом, как всегда, оказались деньги.

Антонина вздохнула, задумчиво постукивая костяшками пальцев по обтянутому зеленой искусственной кожей подлокотнику кресла. Что ж, ее директор высказалась в духе времени: безапелляционно и жестко. Без сантиментов. Правда, неожиданно пространно, затыкая собственным многословием рот другому. Прежде Ольга стеснялась своего по-мужски низкого голоса и предпочитала больше слушать, чем говорить. Вроде, совсем недавно Оля Гуревич была восторженной, наивной девчушкой, басившей в каждое ухо о преданности искусству и талантливым людям. Вместе они прошагали путь длиною в десятилетие. Сейчас, похоже, подошли к развилке, где каждой предстоит не просто сделать свой выбор, но убедить попутчицу следовать за собой и дальше. Память напомнила, как все начиналось. Прошло десять лет, а будто вчера…

…Школьный актовый зал с притулившимся в углу сцены стареньким фортепьяно. Где-то в одном из классов идет съемка, в которой участвует сын. Там камера, осветители, ассистент с хлопушкой, режиссер, актеры, послушно выдающие чужие слова за свои. Здесь – полумрак, тишина, забытый кем-то холщовый мешочек со сменной обувью, тяжелые пыльные шторы по краям узких высоких окон и непередаваемый запах, зовущий обратно в беззаботное время… Почему тогда ничего не ценилось? Из-за наивной веры, что самое интересное и важное впереди? Эта вера пошатнулась только однажды, с последним звонком, когда вдруг к глазам подступили слезы от беспричинной грусти. Почти такое же чувство внезапно охватило ее и здесь, среди этих беспорядочно расставленных стульев, одинокого фикуса в нелепом напольном горшке, детских рисунков в дешевых деревянных рамках на стенах и кумачового полотнища с ленинским призывом учиться, растянутого над сценой под потолком. Она поднялась по скрипучим ступенькам, подошла к музыкальному инструменту, рассеянно взяла пару аккордов. Звук оказался на удивление чистым. Не отнимая правой руки от гладких черно-белых продолговатых пластинок, левой подтянула стул и опустилась на круглое сиденье-вертушку. Поначалу огрубевшие пальцы скользили по клавишам неумело, путались, тыкались в звучащие ноты, как слепые щенята в брюхо кормящей суки: жадно, нетерпеливо, наползая один на другого. Любимый инструмент словно мстил за отступничество, не желал единения. Потом дрогнул и уступил настойчивой ласке обретающих уверенность рук. Звуки рождались непроизвольно, сами собой. Это была не мелодия – сплетение противоречивых страстей, арабеска из ненависти и любви. Тишина школьного зала принимала исповедь, где мучились, каялись, признавались – музыкальные звуки. И ликовали, разрывая унылую цепь признаний торжеством победного духа. Она ощутила необыкновенную легкость и радость, словно вернулась в детские сны, когда летала. Вспомнилась песня, которую написала давным-давно, в другой жизни. Стала подбирать мелодию, припоминая полузабытый текст. Ноты всплывали в памяти, увлекая за собой слова. И она, не сдержавшись, запела. Пела, забыв обо всем: о страхах, об одиночестве, о сомнениях и ошибках, утрате иллюзий. В зале, где пионеры давали клятву и проходили школьные вечера, теперь торжествовала любовь. Способное сдвинуть светила и солнце чувство, против которого оказались бессильны тупость, бездарность, эгоизм тех, кто пыжится влиять на судьбы людей.

Отзвучала последняя нота, стали слышны капли дождя, бьющие по отливам. И биение сердца, готового разорвать грудную клетку ради свободы. Неожиданно раздались одобрительные хлопки. Тоня резко обернулась на шум.

– Браво, – прекратил аплодировать режиссер, искушавший сына актерством. Игорь Сергеевич подошел к сцене, внимательно посмотрел снизу вверх, задумчиво произнес. – Так вот вы какая, Антонина.

– Извините, – она поспешно поднялась со стула, опустила черную, кое-где оцарапанную крышку музыкального инструмента, спустилась со ступеней, привычно сопровождавших скрипом чужие шаги. – Надеюсь, я не помешала вашей работе?

– Скорее, наоборот. Кстати, у нас перерыв. Если хотите, можете пообщаться с Ильей, – развернулся и направился к выходу.

В тот зимний вечер ее судьба открыла Фортуне дверь. Удачи посыпались, как крупа из мешка, прогрызенного мышами. Песня, ставшая после кинопремьеры хитом и принесшая автору-исполнителю популярность. Выгодный обмен на однокомнатную квартиру в спальном, но чистом и зеленом районе столицы. Переезд в Москву. Москонцерт. Рыжая Ольга, с готовностью сменившая кино на эстраду и оказавшаяся надежной помощницей, у которой неожиданно прорезалась завидная деловая хватка.

Антонина взяла псевдоним – Воскресенская. «Туманова» потянула бы в прошлое, которое не вязалось с сегодняшним днем, а фамилию мужа выставлять напоказ жена военного летчика не решилась. От сотоварищей по эстрадным подмосткам Воскресенская держалась сторонкой. Шумные, любопытные, завистливые, интригующие – своей зависимостью от успеха они вызывали жалость. К тому же Тоня заняла нишу, позволявшую существовать обособленно, и какую многие ни во что не ставили. Она исполняла романсы, то есть, по мнению большей части эстрадного цеха, блажила. Ее так и прозвали – «блаженной», ибо глупо напрягаться за копейки, когда имеется возможность без труда сорвать приличный куш открывая рот под фонограмму. Она не завела новых друзей, не участвовала в сборных концертах, не ходила на поклон к первой даме эстрады, не присутствовала на модных тусовках. Все решили, что Тонька не дружит с мозгами. Блаженная, одним словом! Ее это не волновало никак. Антонина молилась лишь об одном: никуда не исчез бы краснодарский сосед, у кого она оставила для мужа письмо. Аренова твердо знала: Аренов вернется и обязательно станет искать ее и сына. Конечно же, первым делом – через единственную родственницу, тетю Розу. Ведь Саша не знает, что той давно уже нет.

Из прошедших лет, вместивших так много событий, знаковым стал год тысяча девятьсот восемьдесят девятый, месяц второй, февраль. Спустя десятилетие лицемерия и вранья советское правительство, наконец, решило, что сполна отдало свой долг Афганистану. Расплатились ни долларом, ни рублем, ни афгани – цинковыми гробами да крестами на могилах своих солдат. Оставшиеся в живых потянулись домой, туда, где их ждали семьи. Тоня выуживала любую информацию о выводе наших войск: из новостных телевизионных программ, из газет, из разговоров. Тот год прочертился в судьбе Антонины бесконечной синусоидой, где верхняя точка означала уверенность в скорой встрече, нижняя – страх никогда не увидеться с мужем. За долгое время ожидание проросло в ее жизнь, как прорастает брошенное в землю зерно: естественно и привычно. Но ждать, когда многие уже дождались, для души – нелегкая ноша. И жена офицера продолжала жить прошлым и будущим, воспринимая настоящее лишь как сцеп двух временных категорий.

Смысл настоящему придавали сын и работа. Хотя трудно назвать работой эмоции, с какими Воскресенская выходила на сцену. Илья вырос, взяв от отца не только фамилию, но и страсть к небу. Короткое увлечение актерством у подростка быстро прошло, не зацепив ни звездностью, ни талантом, ни желанием постоянно выдавать чужую жизнь за свою. Илья подружился с одноклассником, чей отец был пилотом Аэрофлота. Ребят сблизили профессия отцов, школьная парта, делимая на двоих, и непомерный интерес к любому механизму с мотором, способному двигаться по земле или в воздухе. Увлечение небом и техникой привело одного из друзей в МАИ[10]10
  Московский авиационный институт


[Закрыть], другого – в военное авиационное училище, одно из немногих, оставшихся в усеченной стране. Когда после выпускного вечера Илья заявил о решении стать летчиком, как отец, Тоня согласно кивнула, молча вышла из комнаты, поплакала в ванной, наглоталась сердечных капель, умылась, вернулась и с улыбкой сказала.

– Не мне тебя отговаривать, сын. Езжай, конечно. Сейчас многие стремятся в экономику и торговлю, а ты рвешься небо над Родиной охранять. Я, сынок, буду тобой гордиться и ждать. На какое число будем билет покупать?

С того разговора прошло три года, за это время мать с сыном виделись трижды. Однако на судьбу Антонина не жаловалась – терпеливо ждала. Теперь уже не одного, а двоих. Да она и не считала себя одиночкой, чей единственный собеседник – стены. Одиночеству не позволяла войти в ее жизнь Валерия – чуткая, искренняя, бескорыстная, способная с радостью принимать и чужой успех, и чужую проблему. Не подруга – сестра, близкий, родной человек. Троицкая второй раз рискнула примерить на себя статус жены. Когда она впервые озвучила имя избранника, Тоня не удивилась. И слепой бы сразу заметил, что Степан с Лерой давно любят друг друга, а подтрунивание и дружеские насмешки – это всего лишь ширма, за которой эти двое зачем-то старались укрыть свои чувства. Свадьбы не было. Расписались в неприметном районном ЗАГСе, тайком, под вечер, когда переженились все женихи и невесты. Заведующая, желая сказать что-нибудь приятное любимой актрисе, напоследок выдала новобрачным.

– Вы такая интересная пара! Приходите к нам еще, – вот уже девять лет «интересную пару» веселит эта фраза.

В журналистику Степан не вернулся, бывший плотник стал известным писателем. Его жена перестала сниматься в кино. Сомнительные кинопроекты отвращали талантливую актрису бездарностью свежеиспеченных режиссеров, напористых, деловых, умевших ткать из воздуха деньги, но не способных к искусству. Лера теперь играла на сцене и по-прежнему имела успех. Язвительные слова Гуревич в адрес подруги были несправедливы, хотя Ольгу можно понять: когда говорит обида, объективность молчит. Тоня вспомнила гневный монолог басовитой помощницы. Наверное, многое из сказанного той сгоряча стоит обдумать. Но не сегодня, а завтра. Сегодняшних воспоминаний и мыслей хватит с лихвой. Сейчас лучше встать, пройтись, не спеша, к стоянке, где ждет любимый старенький «Форд», да поехать домой. К горячей ванне, черному чаю с лимоном и детективу, позволявшему иллюзию принимать за реальность.

Антонина вздохнула, оторвалась от стула, набросила плащ и вышла. Когда лучшее впереди, не стоит расстраиваться по пустякам.

За дверью услышала, как звонит телефон на столе. Возвращаться – плохая примета, но звонивший не думал сдаваться. Звонки настойчиво пробивали дверь, призывая к общению. Поколебавшись, Тоня недовольно снова вставила ключ в замочную скважину. Сняла трубку, услышала длинный гудок. Досадливо чертыхнувшись, вернулась к двери. И уже в коридоре опять услышала за спиной звонки. На этот раз у нее даже не возникло сомнений, что возвращаться не стоит. Напротив, она ускорила шаг, словно хотела быстрее освободиться от раздражающих звуковых сигналов.

…Над набережной навис вечерний туман. За десять лет жизни в столице Антонина столкнулась с этим впервые. Москва не Лондон. Здесь утренние туманы случаются редко, а вечерние скорее увидишь во сне, чем на улицах. Но сейчас она не спала, удивленно озиралась по сторонам. Водяная дымка затемнила уличные фонари, дома, светофоры, прохожих. Водители скорее ориентировались на клаксоны, чем на фары, едва пробивающие светом туманную мглу. Было сыро, прохладно. Висячая муть вызывала неосознанную тревогу, недоверие к окружавшему миру. Уподобляться беднягам, которые сейчас черепахами ползли по дорогам, вцепившись в руль и старательно таращась перед собой в лобовое стекло, совсем не хотелось. Тоня решила спуститься в метро. Не так комфортно, как в своей машине, но надежно вполне. А от метро до дома пару автобусных остановок можно и пешочком пройти. В сумке, перекинутой через плечо, зазвонил сотовый телефон, подаренный Степаном в день рождения. Тоня подозревала, что муж подруги подарок только вручил, в поисках же хорошей, надежной модели, не жалея времени, носилась по магазинам, конечно, Лера. Антонина остановилась у перехода, под светофором, тускло мерцавшим красным.

– Да, слушаю вас.

– Алло, Тонечка, здравствуй! Это я, Тамара.

– Дунайская, – обрадовалась Тоня, – привет, мой хороший! У меня почему-то твой номер не определился. Как вы там?

– Нормально. Я телефон поменяла. Обзвонилась тебе сегодня, никто не снимает трубку ни дома, ни на работе. Слушай, Вадим нарыл информацию о твоем Аренове, – красный свет сменился оранжевым, в трубке появился треск.

– Томочка, – взмолилась Тоня, – пожалуйста, говори громче! Плохо слышно. Какую информацию?

– Я…хо…шо… шу, – заквакала трубка. – Ты…

– Что? Что ты сейчас сказала? – закричала Тоня, прикрывая рукой телефон. – Повтори, пожалуйста! – собравшаяся у перехода горстка людей потрусила через дорогу.

– А ну кончай базар! И сама не идешь, и другим пройти не даешь. Отвали! – сзади кто-то толкнул в спину, подарок выпал на проезжую часть. Высокий парень со спортивной сумкой, больно ударившей по плечу, побежал на противоположную сторону улицы, к набережной. Тоня с ужасом поняла: сейчас ее мобильник превратится в лепешку под колесами проезжавших машин. Из трубки, валявшейся в метре от тротуарной бровки, что-то неразборчивое кричал женский голос. В два прыжка Антонина оказалась рядом, схватилась за телефон. Резко взвизгнули тормоза, стукнуло в бок, голову пронзила острая боль, вспыхнул ослепительно яркий свет, потом все провалилось в бездонную черную яму. Последним было удивление, откуда такая яркость в тумане…

* * *

Белый потолок, белые стены, окно с белой шелковой занавеской, за которым плыли белые облака. Неужели она в раю? Вряд ли, грешников туда не пускают. Тогда где? Попыталась шевельнуть рукой – безуспешно. Хотела крикнуть – даже толком выдохнуть не сумела. Разучилась жить. Дверь приоткрылась, в щель проскользнуло небесное существо в белой шапочке и белом халате. «Ангел, – умилилась Тоня, – сейчас в чистилище меня поведет». Тут же стала перебирать в памяти собственные грехи. Уныние, самоуничижение, лень – что еще? «Ангел» прошелестел рядом, склонился над головой, уперся взглядом в открытые чужие глаза, ахнул и совсем не по-ангельски выскочил обратно в неприкрытую дверь. «Много телодвижений, толку мало. Не ангел. А кто?» – ответа не было. Как и не было больше сил размышлять. Усталость навалилась, мгновенно лишив способности думать. До смерти захотелось спать. Она закрыла глаза и в ту же секунду крепко заснула…

Разбудили мужские голоса. Один – негромкий, чуть хрипловатый, низкий, властный, с беспрекословными нотками, другой – не ограничивающий себя в силе звука, уверенный, с достоинством и уважительной интонацией к собеседнику.