Текст книги "Должники"

Глава 6

Жизнь окрасилась в серый цвет. Серым промелькнула теткина свадьба, на работе кружили серые тени, даже глаза сына, сияющие прежде голубизной, посерели. Тетя Роза разрывалась между двумя домами, испытывая комплекс вины за обретенное счастье. Она забирала Илью из детского сада, готовила, убирала, подбрасывала деньги тайком в кошелек, наивно полагая, что племянница ничего не заметит. Чрезмерная опека становилась назойливой, раздражала. Хотелось покоя, тишины и полного одиночества. Порой утомляло даже присутствие сына. В такие минуты Тоня, ужасаясь собой, подхватывала ребенка и отправлялась с ним в кино, на прогулку, по магазинам – куда угодно, только бы не сидеть дома на пару, не слышать бесконечные вопросы про папу. В последнее время Илья, словно сознательно, мучил ее.

– Почему ты больше не читаешь мне папины письма? – пытал по-взрослому сын.

– Некогда.

– А почему некогда?

– Мама много работает, устает.

– Я тоже хожу на работу. Почему я не устаю?

– Детский сад, сынок, не работа.

– А что?

– Место, где дети ждут своих мам и пап, когда те освободятся от дел.

– Почему тогда папа за мной не приходит?

– Твой папа, Илюшенька, далеко отсюда, в командировке.

– Неправда! – выкрикнул Илья, в его глазах с ресницами, как у девчонки, стояли слезы. – Ты врррешь, ты все врррешь!

И тогда, не успев подумать, она ударила сына по лицу. Хлестко и больно, как наглого мужика, который изощряется в хамстве. Ребенок громко заплакал и, захлебываясь слезами, стал выкрикивать, что нельзя бить тех, кто любит.

– Я люблю папу, люблю! – рыдал навзрыд бедный малыш – А ты дерешься! За что?!

– Мальчик мой, – опомнившись, кинулась Тоня к сынишке, – солнышко, прости меня! Это не мама тебя обидела, это боль моя.

– А где она? – всхлипнул сын.

– Кто?

– Боль твоя!

Тоня прижала маленькую почемучку к себе и, покачивая, забормотала, прерывая слова поцелуями.

– Наш папа вернется, милый. Обязательно вернется, вот увидишь. Ты пойдешь в первый класс, а он будет стоять за твоей спиной и радоваться, что у него такой большой, такой умный, серьезный сын. Но если папа вдруг не успеет на твой первый звонок, то непременно будет к последнему. Он прилетит на большом самолете с красными звездами и спросит: где мой сын? Где Илья Аренов, который учится лучше всех, кем стоит гордиться? Я хочу подняться с ним в небо, показать облака.

– Высоко?

– Высоко, сынок. Наш папа не будет низко летать, – доверчивый малыш счастливо вздохнул. – Вы взлетите над облаками, двое Ареновых, старший да младший. Папа даст тебе штурвал, прикажет: рули! И ты станешь управлять самолетом, как настоящий летчик, – слезы катились по застывшему лицу. Боясь потревожить засыпающего ребенка, она вытиралась мокрыми щекой и носом о свое плечо. – А я останусь вас ждать на земле, сколько понадобится, хоть всю жизнь. Но зато, когда вы с папой вернетесь, твоя мама, сынок, будет самой счастливой на свете. Ты выпрыгнешь из кабины, скажешь: привет, мам, вот и мы. А папа ничего не скажет, просто посмотрит и улыбнется. Если взрослые по-настоящему любят друг друга, слова не нужны. Ты сам это поймешь, когда вырастешь и полюбишь.

В комнате стало тихо. Наплакавшись, сладко посапывал на руках сынишка, за стеной, у бабы Дуси голосом Кобзона надрывался телевизор, отщелкивали время часы – жизнь продолжалась. Только не было в этой жизни Саши… И вдруг ее охватила ярость. На мир – за непротивление злу, за жадность, несправедливость, циничный расчет, за повальное вранье. На себя – безвольную унылую особь, которую легко унизить и растоптать, доверчивую, как глупая рыбина, глотающая разинутым ртом наживку. Чему она поверила?! Равнодушному короткому тексту, вслепую отшлепанному на «Оптиме» чьей-то рукой? Печатям – обычным чернильным оттискам выдавленного куска резины? Или, может быть, тем, кто за этим стоит – лживым трусам в генеральских погонах? Как можно принимать за правду всеобщее помешательство, где все – в перевернутом виде? Или чужие вопли оказались настолько сильны, что забили голос собственной интуиции? Что было в письме? Что капитан Аренов погиб. Она этому верит? Конечно же, нет! Тогда почему так быстро сломалась: обозлилась на весь белый свет, набрасывается без причины на сына, завидует родной тетке? Разве Саша любил бы ее такой? Угрюмой, раздражительной, отгородившейся от людей – унылой тенью прежней себя самой.

От неудобной позы и тяжести затекли ноги, онемели руки. Она поднялась со стула, осторожно переодела Илью в ночную пижаму, уложила в кроватку. Ребенок что-что сонно пробормотал и затих. Неожиданно Тоня вспомнила Боровика. Интересно, узнает ли Олег Антонович, что хотел стать вторым отцом, а остался единственным? «Не смей так думать! – тут же себя одернула. – Санька жив. Надо просто в это верить и ждать – тогда он обязательно вернется. Потому что ни одна война на земле не вечна, тем более такая бессмысленная и чужая».

В эту ночь Тоня спала крепко и ни разу не закричала во сне.

* * *

Их разрывали на части. Казалось, весь город сошел с ума, решив отовариться в одном магазине. С полок сметался товар, словно сухая листва – метлой дворника с тротуара: скоро и деловито. В ход пошли все размеры, цвета, фасоны без сезонных различий.

– Или у меня съехала «крыша», или народ свихнулся, – пожаловалась Татьяна. – Уже почти все полки пустые, а они прут и прут. Неужели их мужики не заслужили в новогоднюю ночь ничего лучшего кроме наших говеных рубашек?

– Не плюй в руку, из которой кормишься, – заметила, проходя мимо, старшая. – И вообще, хватит прохлаждаться, рабочий день еще не закончился.

– До закрытия всего пятнадцать минут.

– Вот столько и будем работать, – бросила, не оглядываясь, Светлана Михайловна.

– Мегера, – буркнула в спину Сытина. – Неудивительно, что от тебя мужики бегут, как тараканы от дихлофоса. Ой, – расцвела она в следующую секунду при виде знакомого покупателя, – вам Антонину или, извините, рубашку?

– Мне, если можно, улыбку, – попросил Овчинников, с любопытством разглядывая жалкие остатки на полках.

– А вы шутник!

– Дэвушка, выручай, дарагая! – к прилавку подскочил запыхавшийся пожилой кавказец, обвешанный пакетами с авоськами. – Через час поезд, домой еду. Все с подарками, адын внук остался.

– У нас не детский магазин.

– Зачем детский? Внуку двадцать уже, на целую голову выше, чем я!

– Какой размер? – процедила сквозь зубы Татьяна, мысленно проклиная так не вовремя заглянувшего покупателя.

Дмитрий одобрительно улыбнулся радеющему о своей родне азербайджанцу и перешел к противоположной стороне прилавка.

– Добрый вечер!

– Здравствуйте. Если хотите что-то купить, пожалуйста, поторопитесь. Мы через десять минут закрываемся.

– Во-первых, Тонечка, с наступающим Новым годом.

– Спасибо, вас также.

– Во-вторых, я хотел бы извиниться за внезапное исчезновение и долгое отсутствие.

– Не стоит. Мы не друзья, за свои действие нам вовсе не обязательно отчитываться друг перед другом.

– Согласен, но я имел в виду Розу Евгеньевну. Кстати, дома ее не застать, она в отпуске?

– Ай, дарагая, спасыба! С Новым годом, красавица! Будышь в Кубе, дядю Джавида спроси, любой покажет. Ковер тебе падбирем – лучше всех, – мимо протрусил довольный покупатель, за ним продефилировала продавщица. Поравнявшись с Тоней, она выразительно посмотрела на часы, улыбнулась Овчинникову и замурлыкала под нос.

– Пять минууут, пять минууут…

– Дима, извините, но если вы не собираетесь ничего покупать, вам лучше уйти. Сейчас кассу снимать будем. А Роза Евгеньевна вышла замуж и переехала к мужу.

– Передайте мои искренние поздравления, – расплылся в улыбке теткин любимчик, не трогаясь с места. – Адрес дадите?

– Конечно, только в другой раз. Сейчас у меня из-за вас могут быть неприятности.

– Никогда себе этого не простил бы. Завтра работаете?

– Нет.

Он молча кивнул и отлип, наконец, от прилавка.

Весь следующий день, тридцать первого декабря, Тоня крутилась, как белка в колесе. С утра сбегала на рынок, где от цен едва не упала в обморок, потом заскочила в парикмахерскую, ужаснулась, пулей вылетела обратно, убрала квартиру, нарядила елку, забрала сына из детского сада. И все время мысленно благодарила Георгия Павловича за удачную идею показать жене новогоднюю Ригу: никогда еще новоиспеченная родня молодожена так не стремилась к тишине и покою. Кроме того, Илье явно не хватало материнского внимания. Когда Тоня возвращалась с работы, ребенок спал, а утреннюю пробежку с сыном в детский сад вряд ли можно назвать полноценным общением. Одним словом, в придачу к шампанскому с оливье она мечтала насладиться сыном, домом и ленью.

Вечером позвонила Милка Хоменко.

– Привет, Туманова, с наступающим тебя! Счастья в новом году, здоровья, денег побольше и чтоб мужик твой, наконец, вернулся, поняла?

– Спасибо, Хомячок, я тоже тебя поздравляю. Желаю больше хороших людей рядом, и пусть тебя меньше достают больные.

– С ума сошла?! Я молюсь, чтоб беззубые множились, это ж кормильцы мои! А из всех хороших, как ты говоришь, мне нужен единственный. Да он, черт бы его побрал, пока не засветился даже на горизонте, – Людмила трудилась зубным техником, в деньгах не нуждалась, но была не замужем. Однако одиночеством своим не тяготилась, подшучивая и над потенциальными женихами, и над собой в качестве приманки для дипломированной нищеты. Бывшие одноклассницы столкнулись как-то случайно, у входа в продуктовый магазин, разговорились и, хоть в школе особенно не дружили, сейчас общались с удовольствием, правда, ограничиваясь трепом по телефону. Новый год Милка предлагала встретить вместе, усиленно зазывала к себе. Сейчас она опять завела ту же пластинку. – Ну что, Туманова, так и будем в новогоднюю ночь балдеть в одиночестве под елкой? Может, все ж таки подгребешь ко мне? Хочешь, могу к тебе завалиться, я на подъем легкая.

– А я, Милка, за последние дни устала, как вокзальная шлюха, с ног валюсь. Не то, что к тебе, в собственную ванную еле вползаю.

– Шлюхам платят прилично, а ты, дорогая, вкалываешь за копейки, – резонно возразила спец по зубным протезам и вздохнула. – Что за жизнь сволочная! Две роскошные молодые бабы – и обе проводят самый лучший праздник в году в обнимку не с мужиком или хотя бы друг с дружкой, а с долдонящим ящиком, который и в будни осточертел до смерти. Разве это справедливо, скажи?

– Для меня – да.

– Выбитая ты какая-то, Тонька. Так и будешь в чадре сокола своего дожидаться? А если он себе там какую-нибудь красотку подцепил? Медсестру или повариху, к примеру. Про общепит ничего сказать не могу, не знаю, а мы, медички – народ беспощадный, если можно устроиться за чужой счет, уж будь уверена, маху никто не даст, а даст симпатичному офицеру.

– Послушай, зачем ты мне это говоришь?

– Затем, чтоб на жизнь проще смотрела и принимала ее такой, как есть! Не сомневаюсь, что твой мужик никуда от тебя не денется, вернется целым и невредимым. Но это вовсе не означает, что ты, дорогуша, должна воткнуть в задницу лучшие годы. Вот признайся, как на духу, Туманова, ты, вообще, из своей норы куда-нибудь выползаешь кроме работы и детского сада?

– Во-первых, я – Аренова, – сухо поправила бывшую соседку по парте Тоня. – А во-вторых, не твоего ума дело, как я живу. Сначала заведи себе мужа, а потом обсуждай чужую семейную жизнь, понятно? – и бросила трубку.

Она кипела от злости. Как посмела Хомячка судить ее мужа?! Который за жену мог глотку перегрызть любому, кто просил верить и ждать, чья любовь дарила им столько радости, сколько этой зубодробилке и не снилось! Да они иногда ссорились, может быть, не всегда понимали друг друга, однако любому нормальному человеку ясно: двое встречаются вовсе не для того, чтобы бесконечно поддакивать один другому, но чтобы постигать вместе смысл жизни. В том, что смысл ее собственного существования – любовь, теперь сомневаться не приходилось. И не абстрактная, какую проповедовал Боровик, а к конкретному человеку – Аренову Александру, самому надежному и лучшему в мире.

Тонечка злилась, но злость выходила бодрящей, даже веселой, потому что говорила Милка о Саше, как о живом. И это казалось убедительнее всех добрых, разумных слов, каких не жалеют для мертвых.

Остыв и поразмыслив, она поняла, что Хоменко знала цену одиночеству и пусть коряво, но искренне хотела сменить пугающий ценник нынешнего бытия на более подходящий. Через десять минут Тоня уже набирала знакомый номер.

– Прости, Милка, не права, каюсь! Хочешь, приезжай ко мне? Посидим, повспоминаем, я салатиков наготовила, – выдумывала виноватая, втайне надеясь на чужую мудрость. – Кто их есть будет? Одна надежда на тебя, Хомячок.

– Надеяться, Туманова, нужно только на себя. И не вешай мне лапшу на уши, врать ты никогда не умела.

– Хорошо, не буду, из салатов, если честно, один оливье. Но и ты не держи на меня обиды, ладно?

– Грош мне цена как врачу, если б я на больных обижалась.

– Обожаю тебя, зубодер ты мой ненаглядный!

– Нет, Туманова, тебе точно надо прочистить мозги! Я ж не деру зубы, а вставляю, сечешь разницу?

– Ага, так притопаешь?

– Сиди уж, балдей с ребенком под елкой. Небось, Илюха еще не спит?

– Сейчас уже, кажется, нет, по-моему, я его разбудила.

– Вот и мужичок тебе, – завистливо вздохнула Милка. – И ты права, подруга: зачем еще кто-то, когда рядом такое чудо?

– Спорим, у тебя будет не хуже?

– Спорить с тобой мне нет никакого резона. Ты же, Туманова, бедна, как церковная мышь, у тебя даже крупинкой не разживешься.

– Я работник советской торговли, – заважничала младший продавец. – У меня дефицит под прилавком. Со мной дружить выгодно.

– С тобой цапаться выгодно, тогда можно дождаться хоть каких-то человеческих слов.

– Ты обещала не злиться.

– А я и не злюсь, просто вправляю тебе мозги.

– Мам, – позвал из комнаты сын.

– Иду, малыш! Все, дорогая, жду тебя завтра. Только не вздумай притопать с утра, убью!

– Ладно, убийца, пока, – весело попрощался довольный абонент и отключился. У Тони отлегло от сердца, кажется, Милка на нее не сердилась.

…Били куранты. Она считала удары, сражаясь с крученой проволокой, оплетающей пробку бутылки, пыхтела и удивлялась, почему иногда одним так трудно дается то, что у других выходит играючи. Саша открывал шампанское легко, без всяких усилий, как будто затычка сама рвалась на свободу, и требовалось только чуток ослабить ее кандалы. А его неумеха-жена уже ноготь сломала – результат нулевой. Наконец, на десятом ударе курантов проволока раскрутилась, на одиннадцатом – стрельнуло пробкой, к двенадцатому залило пеной любимый салат и скатерть. Илюшка восторженно завопил, подставляя под пену свой фужер.

– Не жульничать! – шутливо шлепнула сына по макушке Тоня. – Это мамино. Где твоя газировка? Давай быстрее, не то мы с тобой в новый год опоздаем.

– Давай-давай! – нетерпеливо подпрыгивал на месте сынишка.

Она быстро наполнила детский бокал лимонадом.

– С Новым годом, малыш, – по инерции хотела добавить «с новым счастьем», но вовремя остановилась, решив, что лучше старого в ее жизни нет ничего и не будет. – Загадывай скорее, чтобы в следующий раз Дед Мороз привез тебе папу. Загадал?

Сын зажмурился, пробормотал себе что-то под нос, потом открыл глаза и выдохнул.

– Я попросил. Дедушка Мороз обещал.

В дверь позвонили. Почти одновременно с этим раздался телефонный звонок. Тоня крепко поцеловала сынишку.

– С Новым годом, милый, – повторила с улыбкой, хватаясь за трубку.

– Да?

– Привет, с наступившим тебя, дорогая! С новым счастьем! – в радостно возбужденном голосе тети Розы чувствовался легкий хмель. – Как вы там?

За дверью снова кто-то о себе напомнил. На этот раз звонок оказался настойчивым, долгим, словно убеждал, что адресом не ошибся и требовал немедленно впустить незваного гостя.

– С Новым годом, извини, я сейчас, – выпалила племянница скороговоркой, сунула трубку сыну. – Поздравь бабушку! – и бросилась к двери.

Сердце колотилось, как бешеное. Только один человек на свете мог проявлять такую настырность, только единственный умудрился бы заявиться сюрпризом в первую минуту нового года, только у него хватило бы фантазии на подобное сумасбродство. Она распахнула дверь.

На пороге стоял Дед Мороз. Живой, здоровенный, с белой окладистой бородой и красным носом картошкой, в кумачовом тулупе, отороченном присыпанной блестками ватой, в валенках, рукавицах, подпоясанный алым кушаком, в шапке с тающими снежинками на отворотах. В руке – серебристый посох, за плечами – в ярких заплатах мешок. Ростом выше мужа на полголовы.

– Вам кого? – пробормотала обалдевшая Антонина.

– Дедушка Мороз! – восторженно ахнул за спиной Илья.

– Я – Дед Мороз, – пробасил смутно знакомый голос. – Я подарки вам принес. Шел полями, лесами, плыл реками, пока не нашел. Все оглядел, Илью приглядел, – ряженый без приглашения переступил порог, легонько отстранил хозяйку, застывшую перед ним столбом.

– Извините, мы никого не заказывали, – опомнилась Тоня.

– Тебя как звать-величать, человек? – «тулуп» наклонился к обомлевшему от счастья ребенку и ласково добавил. – Если ты Илья, значит, я адресом не ошибся.

Напрасно тетушкин любимчик увлекся наукой, ему бы лучше податься в артисты. Только сейчас Тоня узнала Овчинникова в сказочном деде. Поначалу ее охватило желание выставить наглеца за дверь и прекратить это нелепое представление. Но сын с таким восторгом таращился на чудесного гостя, так трепетно слушал «дедушкину» галиматью, его глаза светились такой радостью, что не подыграть доморощенному актеру было невозможно.

– Проходи, пожалуйста, Дед Мороз в комнату. Спасибо тебе большое, что среди многих ребят ты не забыл про нашего Илюшу. Только припозднился ты, дедушка, немного, Илье уже спать пора.

– Благодарю, хозяюшка, за приглашение, – снова забасил разносторонний «талант». – Пожалуй, посижу с вами немного, чайку попью, коли дадите. Меня хоть и кличут Морозом, но горяченьким побаловаться и я не прочь, – он снял рукавицы, мягко привлек к себе притихшего мальчугана. – Признавайся, Илья, обещал я тебе подарок?

– Нет, – растерянно прошептал мальчуган.

– Тем лучше, новогодняя ночь должна быть с сюрпризами. Смотри, – опустил на пол свой заплечный мешок, развязал тесемки и принялся щедро одаривать потерявшего дар речи ребенка. Перед ошалевшим мальчиком росла груда сокровищ. Огромный игрушечный грузовик, пара ярких небольших машинок, конструктор в коробке, плюшевый медведь, шоколадные плитки, мандарины, орехи – малыш боялся шелохнуться. – А теперь давай твою руку, – Дед Мороз взял робко протянутую ручонку, шагнул к порогу. – Пока мы с тобой, дружок, беседовали, ветер принес самый главный подарок, – и царственным жестом распахнул входную дверь. На резиновом коврике сиял яркой синей краской новехонький велосипед. Сверкающий руль с фонарем, блестящий звонок, проводочки, антрацитовые педали, большое переднее колесо сзади подпирает пара малых – предел мечтаний любого. Где в эпоху тотального дефицита Розочкин ученик откопал это заморское чудо – понять невозможно. У Илюшки отвалилась челюсть, с открытым ртом малыш застыл на месте. – Владей, Аренов Илья, он твой! – липовый Дед Мороз подхватил оцепеневшего от восхищения маленького доверчивого человека, бережно опустил на кожаное седло и вкатил в прихожую.

– Скажи, сынок, спасибо и пригласи нашего гостя к столу, – сдержанно предложила Тоня, дав себе слово серьезно поговорить с теткиным любимчиком, затеявшим без спросу этот спектакль. – Дедушка Мороз, наверно, проголодался, устал. Мы угостим его и проводим, ему еще многих ребят надо поздравить.

– А я уже всех обошел, – обнаглел снежный дедок. – Никуда не спешу.

Илюшка выпалил «спасибо» и радостно поволок самозванца в комнату. Через минуту оттуда донесся смех, потом два голоса затянули «елочку», грохотнул упавший стул, снова раздался смех – похоже, хозяйка там уже была лишней. Она вздохнула, машинально посмотрелась в зеркало и решительно шагнула вперед, мысленно распрощавшись с покоем…

Над головой резвились под пугачевское «Арлекино», за окном огнями рассыпался фейерверк, на столе догорала свеча, вспыхивала разноцветьем гирлянда на елке, в соседней комнате спал счастливый ребенок.

– Дима, хочу вас кое о чем попросить. Можно?

– Конечно.

– Назовите, пожалуйста, сумму, которую вы потратили на подарки. Сразу всю отдать вряд ли смогу, но месяца за два-три выплачу.

Гость всерьез задумался, уставившись в кофейную гущу на дне чашки. Затем улыбнулся и спросил.

– Можно мне шубу снять? Если честно, я в этом тулупе запарился. Дышать не могу, не то, что адекватно реагировать на ваши слова.

– Мы договорились, что вы уйдете сразу после того, как заснет Илья. Он уже спит.

– Кофе – ваша инициатива, припоминаете? Кстати, вы совершенно не умеете его готовить. Бардахлыст какой-то, а не кофе.

– Зачем же пьете?

– Видите ли, Тонечка, когда я думаю, мне обязательно нужно что-то глотать.

– А вы думаете?

– Сейчас, например, – ухмыльнулся критикан, игнорируя язвительную интонацию, – я стараюсь понять: вы умышленно пытаетесь меня обидеть или по недомыслию?

– Я не обижаю. Просто не хочу быть в долгу.

– Беспокоитесь за мой карман?

– Вы тут не при чем.

– Ясно, значит, это ваше кредо. Не любите одалживаться, так?

– Не люблю.

– А других одаривать нравится?

– Смотря кого.

– Роза Евгеньевна как-то вскользь упомянула, что ваш муж служит в Афганистане. Он и сейчас там? – «Служит собака, а мой муж воюет», – хотела ответить Тоня, но промолчала. Гость отодвинул в сторону недопитый кофе. – Знаете, Тоня, что я скажу? Тот не умеет быть открытым людям, кто отталкивает протянутую от чистого сердца дружескую руку.

– Мы не друзья.

– Разве я говорил о дружбе с вами?

– А разве нет?

– Вы ошиблись, Тонечка. Как, впрочем, ошибаются многие, кто использует при общении язык и уши, но не подключает мозги, извините за прямоту. Меня с детства тянет к умным и добрым, поэтому я очень дорожу дружбой с Розой Евгеньевной и ценю ее расположение ко мне. Так же, с большим уважением отношусь к тем, кто храбрее многих, решительнее, мужественнее. Уверен, что ваш муж такой, иначе вы не стали бы его женой. Я прав? – Антонина молча задула свечу, которая настраивала на никому не нужную откровенность. – Ваши близкие, Тоня, – продолжил теткин любимчик, не дождавшись ответа, – вызывают восхищение и искреннее желание быть полезным. Именно ради них я заявился сюда в этом наряде. И, конечно, ради Ильи. Нельзя в новогоднюю ночь лишать ребенка сказки. Ребенок, Тонечка, это улыбка Бога, – гость поднялся из-за стола. – Спасибо, хозяйка, за угощение. Мне пора. Слишком жарко тут у тебя, – усмехнулся. – Боюсь, растаю, – и пошагал к двери. У порога оглянулся. – А еще я вспомнил смешную девчонку с баранками над ушами. Никогда раньше не мог себе представить, что буду сидеть за одним столом с ее сыном.

* * *

– Вас тут не стояло, дама!

– Стояло у ее мужика, да при такой сволочной жизни, небось, упало давно.

– Не выражайтесь, гражданин! Тут, между прочим, не помойка.

– Так на помойке, мадам, в тыщу раз лучше, чем здесь. Тихо, интеллигентно, никакой грызни. А тута загрызут – не заметят, удавят за кусок колбасы – не моргнут. Эй, шляпа, ты куды?!

– Иди, гражданин, отсюдова, иди. Очередь во-о-он откудова начинается. Мы, милок, уж часа два как стоим.

– Не два, а два с четвертью, я засекала.

– Эй, шляпа, кому говорю? Щас в зубы получишь!

– Сам придурок! Иди, проспись лучше.

– Шо?!

– Проспись, говорю, а после к людям лезь. У меня жена очередь занимала.

– Не было, милок, никакой жены, я с самого начала стою.

– Это шо ж такое творится, граждане?! Занюханный мозгляк в шляпе нагло вперся в нашу очередь и оскорбляет рабочего человека? Щас ты у меня, гад, узнаешь, где докторская колбаса!

– Ребятки, вы бы выясняли отношения где-нибудь в другом месте. От вас уже голова болит.

– Шо?!

– Кончай шокать, а то милицию позову.

– Правильно, давно пора порядок в стране навести, а то распустились совсем.

– Да-да, глаза зальют и начинают выкобениваться, всякая шваль корчит из себя приличного. Мало с вас в свое время шкуру драли. А вы, товарищ, не нарывайтесь на рожон и не выдумывайте мифических жен. Не считайте себя умнее других.

– Ты мне, что ли, гад облезлый, наливал?! Да ты за копейку удавишься!

– А ну пошел вон отсюда, алкаш несчастный!

– Козел вонючий! – красноносый мужичонка впереди изогнулся и шарахнул правым кулаком за Тонино плечо. Сзади кто-то крякнул, мимо виска пролетела волосатая рука и дала хмельному обидчику в зубы. Ей навстречу тут же метнулась другая, левая. Тоня оказалась в чужих руках, как в молотилке.

– Что ж вы, сволочи, делаете?! Вы ж девку сейчас измордуете! – рявкнул сосед слева и кинулся на выручку. Плотная очередь ожила, взволновалась, засуетилась. Кто-то истошно завопил «милиция!», кто-то бросился разнимать драчунов.

– Кошелек украли! Гляньте, люди добрые, сумка распорота, а денег нету! Сволочи, всю зарплату сперли!

– А ну кончай базар! Пошла в машину, – милиционер с силой толкнул Тоню к выходу. – И ты, и ты, – он выдергивал людей из очереди без разбору на правых и виноватых, равнодушно и больно – профессионально. Рядом топталась пара таких же, ловко орудуя резиновыми дубинками.

– Товарищ лейтенант, послушайте, эта девушка не при чем, – подскочила к одному из блюстителей порядка миловидная толстушка в светлых кудряшках, похожая на румяную ватрушку. – Я видела: дрались вон тот, – ткнула указательным пальцем в заводилу, которого привычно тащили к выходу, – и вот этот, – пухлый пальчик переметнулся к заступнику Тони. – А она просто между ними стояла, никого не трогала.

– Просто ничего не бывает, гражданка, – процедил сквозь зубы лейтенант, оттесняя дубинкой непрошеного адвоката. – Идите отсюда. Или, может, желаете присоединиться? Так это я мигом устрою.

– Нет-нет, спасибо, – отшатнулась «гражданка» и спряталась в толпе наблюдателей, готовых сразу же после выдворения скандалистов снова расставиться по выстраданным местам.

– Товарищ милиционер, я с вами, – решительно заявила пострадавшая от воров ротозейка и потрясла перед милицейским носом развороченной сумкой, – вот, видите? Меня только что обокрали! Здесь, в очереди, когда из-за этой девицы, – метнула в сторону Тони презрительный взгляд, – завязалась драка.

– Ладно, проходи и ты, места всем хватит.

– Попрошу мне не тыкать, – огрызнулась тетка и с достоинством зашагала вперед, стараясь держаться сторонкой от прочих.

…В отделении вышибленные очередники присмирели, держались кучно, даже красноносый притих, только возмущенно бормотал себе что-то под нос. Здесь тоже образовалась очередь, но ее конец не завидовал началу, напротив, мечтал раствориться, как невидимка, и улизнуть.

Антонина старалась не думать о том, что происходит сейчас на работе: отпущенное на покупки время закончилось больше часа назад. Ее делегировали в магазин за двадцать минут до обеденного перерыва, когда прошел слух о продуктовой машине, въезжавшей во двор соседнего гастронома. Пользуясь отсутствием старшего продавца, Татьяна решила, что проку от младшего за прилавком немного и будет гораздо вернее, если Аренова поработает на свой коллектив, а не на осточертевших покупателей.

– Подойдешь к рыбному, попросишь заведующую, скажешь, что от Татьяны, – инструктировала она. – Меня там все девки знают, а со Светкой мы с детского сада дружим. Светик, молодец, институт закончила, пока я пеленки от какашек отстирывала. Теперь у нее такие связи, какие мне и не снились, хоть и селедкой торгует.

– Может, лучше тебе самой пойти?

– А за порядком кто будет приглядывать? Ты, что ли? Нет уж, давай-ка, дорогая, топай, а мы с Нинкой потрудимся за троих, правда, Нин?

– Мне без разницы, – лениво отозвалась та, подпиливая ногти на левой руке. – Могу и я смотаться.

– Смотаться?! Да ты даже на ходьбу не способна, ползаешь беременной вошью. Как только тебя муж терпит? И брось, наконец, свою дурацкую пилку, – разозлилась не на шутку Татьяна, – здесь тебе не парикмахерская!

– А тебе здесь не кухня, – огрызнулась перегидрольная блондинка.

– Здравствуйте, Танечка! – к прилавку подошла немолодая женщина, приветливая интонация подчеркивала, что потенциальная покупательница не слышала ни слова из короткой перепалки. – Что-нибудь интересное есть? Послезавтра у зятя день рождения, а я до сих пор без подарка.

– Добрый день, Ольга Петровна! Одну минутку, хорошо? – Сытина повернулась к Антонине и торопливо забормотала. – Возьмешь мне батон докторской и кило сосисок, если будут. Да спроси у этой коровы, – кивнула на товарку, продолжавшую невозмутимо заниматься ногтями, – вдруг ей тоже что нужно. Только не вздумай впереться в очередь, сейчас по будням кагэбэшники шныряют, отлавливают кого ни попадя, – и разворачиваясь на девяности градусов, заворковала. – Я как знала, что вы придете, Олечка Петровна. Для себя оставила, но вам отдам. Вчера только получили, – добавила заговорщицки. – Югославия, самый писк. Ваш зять будет в восторге.

… Рыбный отдел пустовал. На табуретке в углу восседала кошка и, лениво умываясь, с презрением поглядывала на двуногих недоумков, которые по глупости приперлись туда, куда бы лучше им не соваться. Делегатка от рубашек поняла, что в «Рыбе» ей колбасы не видать, и пристроилась к длинному хвосту, заполнившему чуть ли не весь гастроном: тут хоть надолго, зато наверняка. Сбегав пару раз к чистоплотной котяре, по-прежнему заменявшей собой продавцов, Тоня рассталась с наивной мечтой отовариться по знакомству и угомонилась: в третий раз таких легкомысленных телодвижений накаленная до предела очередь не простит.

Однако жизнь показала, что не всегда разумное означает надежное, иначе не сидеть бы сейчас Антонине под дверью, в какую лучше бы не заглядывать никогда, даже по пустякам. Похоже, о пустяковых неприятностях теперь приходилось только мечтать. Она стояла, уставившись в одну точку, стараясь не замечать ни грязных стен, ни крохотного зарешеченного дверного окошка, ни вульгарной девицы с макияжем, точно у клоуна в цирке, ни красноносого идиота, по вине которого тут оказалась. В голове звенело пустотой, разбавленной единственной фразой: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.

– Садись, – тетка рядом подвинулась, освобождая место на нарах, где, свернувшись в клубок, храпело что-то косматое, темное и большое. Вместе с храпом из булькающей глотки разносилась по камере чесночно-перегарная вонь. – Садись, – повторила тетка, похлопывая рукой по замызганным доскам, – в ногах правды нет.

Тоня подавила тошноту, подступавшую к горлу.

– Спасибо, я постою.

Женщина вдруг резко дернула упрямицу за руку. От неожиданности та ойкнула и плюхнулась рядом.

– Не заносись, – посоветовала непредсказуемая соседка. – Та не журись, – добавила, усмехнувшись, – через полчаса выйдешь. В первый раз, небось? – в этой сухощавой, темноглазой брюнетке, непохожей на дородных цветущих кубанок, ощущалась какая-то непонятная сила, которая завораживала и подчиняла. Тоня подумала, что с ней заговорила цыганка и решила лучше промолчать. Тетя Роза с подозрением и опаской относилась к этой странной породе людей, с детства внушая племяннице, что все цыгане – мошенники, с ними ухо надо держать востро, избегать общения и ни в коем случае не смотреть в глаза, иначе обчистят до нитки. – Молчишь? Только напрасно меня боишься. Не цыганка я, сербиянка. Слыхала про таких? – храп прекратился, зато небольшое помещение огласил громкий звук, похожий на хлопок. Тоня брезгливо поморщилась и уткнулась носом в собственное плечо. – Люди лицемерны, – заметила сербиянка с неприятной усмешкой. – Когда думают, что рядом никого нет, часто позволяют себе то, за что других потом осуждают. Разве с тобой такого никогда не случалось? Или ты не земной человек из плоти, а бестелесное безгрешное существо? Как же ты тогда среди нас, грешников, оказалась?