Текст книги "Должники"

– Другого оттенка нет. Будете брать, получите в упаковке.

– Девушка, сколько можно ждать? Покажите вон ту, с пуговками, а потом мы вместе поищем нормальный размер под прилавком. Там, где вы прячете товар для своих знакомых или для спекуляции. Думаете, не знаем, как вы торгуете?

– Как?

– Девушка, может, вы прекратите спорить и займетесь, наконец, работой? Дайте вон тот пакет, где сороковые лежат

«Дамы» тыкали за плечи указательными пальцами, размахивали перед глазами руками, откровенно хамили, пытаясь вывести из себя. Тоня смотрела на их возбужденные покрасневшие лица и ничего не понимала. Зачем так? За что? Ведь они живут в одном городе, теплом, хлебосольном и сытом, дышат одним воздухом с неповторимыми кубанскими ароматами, может быть, встречаются в транспорте и, притиснутые остальными, одна услужливо передает билетик другой. Их заботят одни и те же проблемы: работа, здоровье, семья. Не родня, но и не чужие друг другу – люди, которые появились в одном месте на свет. «Земляки» звучит ласково, мягко. А эти готовы загрызть ее, как свора одичавших бездомных собак – потерявшуюся домашнюю собачонку.

– Что случилось? – властно громыхнул начальственный голос.

– Дайте жалобную книгу! Я хочу написать жалобу на плохое обслуживание и грубость!

– Да-да, я тоже подпишусь! У вас весь товар под низом, а ваша продавщица ничего не хочет показывать. Думает, никто не знает, как сейчас торгуют. Все спекулянтам сбываете, а нам достается одно барахло. Оно и даром никому не надо!

– Успокойтесь, дама, не нужно так кричать. Я хорошо слышу, – Леонтий Семенович повернулся к виновнице скандала. – Принесите жалобную книгу.

– А почему ее нет на видном месте? – грозно наступала толстуха, чеканя каждое слово. – Она тут должна висеть, тут! – тыкала пальцем теперь уже за мужское плечо.

Тоня прошмыгнула мимо директора, благодаря судьбу, что отвечать придется ему.

– Стой, – перехватила за дверью старшая продавщица, – передохни чуток, не торопись.

– Они жалобную книгу требуют. Леонтий Семенович велел принести.

– Перетопчутся, – усмехнулась Светлана. – А Семеныча я попросила вмешаться, когда увидела, как эти сучки на тебя набросились. Кофейку хочешь?

– Мне в отдел надо, Светлана Михайловна. Не знаете, где книга? Они же его в клочья сейчас разорвут.

– Слушай, Аренова, ты, как с неба свалилась, ей Богу! Пошли, перекурим, кофе попьем. Семеныч без тебя разберется, он у нас по этой части большой спец. Вот увидишь, эти толстожопые дуры еще благодарность напишут. Господи, с такими рылами, а за мужскими рубашками пришкандохали, – вздохнула Светлана. – Хотела бы я посмотреть на их мужиков.

– А я – нет, – у Тони неожиданно задрожали губы.

– Тонька, ты, что, реветь собралась?! Да этих убогих пожалеть надо! Видела их волосы? Редкие, сальные, с перхотью, а у старухи еще и седина плохо прокрашена. Конечно, ты для них, как красная тряпка для быка. Молодая, красивая – да ты виновата уже тем, что родилась и живешь рядом. А вдруг их мужья, хотя лично я сомневаюсь, что эти коровы замужем, вдруг заглянут они сюда и что тогда? – незаметно старшая продавщица привела младшую в подсобку, усадила на табуретку, налила кофе, придвинула чашку. – Пей! Мы не рабыни, имеем право на перекур. А в отделе Татьяна справится.

– Я не курю, – Тонечка старалась сдержать слезы, но те почему-то лились ручьем, позоря и вызывая злость на себя. – Извините, Светлана Михайловна, наверное, не выспалась. Я, вообще-то, не из плаксивых.

– Мой тебе совет, дорогая: постарайся быть пофигисткой, смотри на жизнь проще. Денег таким Макаром не заработаешь, но здоровье сохранишь. А при нашей сволочной жизни это уже немало.

– Не в деньгах счастье.

Советчица усмехнулась, небрежно вытряхнула сигарету из пачки, закурила.

– А в чем? В любви? – в ответ Антонина Аренова молча хлюпнула носом. – Вот-вот, мужик никогда до такой дури не додумается! Это только мы, идиотки, помешаны на любви, да чтобы милый под боком. А «милому» по барабану, кто с ним, главное – сколько при нем. Машина, квартира, дача – вот тогда он доволен. Тогда для него не жизнь – манна небесная, потому что он, видите ли, реализовал себя. А любовь… Пудреница есть?

– Зачем?

Старшая со вздохом порылась в своей сумке, достала плоский черный прямоугольник с золотой розочкой, протянула младшей.

– Приведи себя в порядок и возвращайся к прилавку. Будешь послушно совать под нос эти страшные рубашки, улыбаться и думать о чем-то приятном. Например, о премии или о муже. Скоро он, кстати, вернется?

– Не знаю. У меня нет с ним связи.

– Как это?

– Долго рассказывать.

– Очень любишь своего ненаглядного? – не дождалась ответа, устало вздохнула. – Хорошо, иди, я сейчас.

Тоня подавала рубашки, выписывала чеки, механически отвечала на одни и те же вопросы, а мысли проносились со скоростью пикирующего на душманов истребителя. И в этом был виноват старший лейтенант Аренов. Она, конечно, лукавила, когда говорила про мужа. Сашины письма Тонечка получала от Никоновой. Конверт вкладывался в конверт и пересылался обычной почтой. Аренов знал все: и про чудесное спасение в тайге, и про Илюшкину болезнь, про возвращение в Краснодар (он сам настоял на этом), про ее тоску. Он запретил работать: пока отца нет рядом, ребенку вдвойне нужны любовь и забота, работающая мать столько дать не сможет. Он приказывал ей беречься, быть здоровой и сильной, способной выдержать его ласки. Он шутил, хвастался загаром, докладывал, что меню у них, как в ресторане. Так продолжалось чуть меньше года. Потом Лена сообщила, что ребята перестали туда летать. Куда – не уточнила, жена военного летчика, откомандированного в Афганистан, должна понимать все без слов. Затем прекратилось и денежное содержание. Тетка с племянницей не отлипали от вражеских голосов – ясности не было. Она забрасывала Никонову письмами с телеграммами – ответ приходил один: не в курсе. Тетя Роза осунулась, похудела и на просьбы помочь с работой отвечала коротко: сиди дома, смотри за ребенком. Наконец, племянница не выдержала.

– Когда все это кончится?

– Что?

– Твое упрямство.

– Какой тон ты себе позволяешь со старшими? Я тебе, что, подружка?

– Конечно, ты сама меня уверяла в этом. А сейчас юлишь и скрываешь правду. Скажи честно: откуда в доме деньги? Твоей зарплаты едва хватает на нормальное питание для одного, а нас трое. Мы деньги многим должны? Я же знаю, у тебя в приятельницах полгорода ходит, и каждая рада помочь своей Розочке.

– По-моему, ты хамишь.

– А по-моему нет, дорогая тетушка. Мне надоело сидеть на твоей шее, я не хочу и не могу больше видеть, как ты ради нас с Ильей надрываешься.

– Ты не с теткиной шеи свесила ножки, а воспитываешь ребенка. Этот труд не сравнить ни с каким другим.

– Ты ведь сама сначала гнала меня на работу, забыла? А сейчас удерживаешь в этих стенах. Послушай, неужели ты, такая мудрая, тонкая, любящая, не понимаешь, что я не могу больше так? Прошу тебя: помоги найти работу. Кем угодно – библиотекарем, продавцом, официанткой.

– Не хватало еще, чтобы моя племянница задницей крутила перед всякой пьянью! – фыркнула тетка. – Ты же учительница пения, забыла?

– И кто меня возьмет в школу с временной пропиской, скажи на милость?

Роза Евгеньевна задумалась.

– А Илья? Предупреждаю: я свою работу не брошу.

– Ты говорила, у твоей подруги родная сестра заведует детским садом.

– Двоюродная, – улыбнулась тетка.

Через три месяца Антонина Аренова пополнила собой штат универмага, где отделом мужских рубашек заведовал Леонтий Семенович Шмыгин – «золотой зуб», проваливший великие планы маленькой Тони. Заведующий был не так прост, как казался, и, наверняка, мог бы обмишулить любого, однако к младшему продавцу относился уважительно, всегда готовый помочь советом племяннице Розы, навсегда застрявшей занозой в его оцарапанном сердце.

Когда Тоня после курсов, где на скорую руку выпекали торговых работников, получила первую трудовую зарплату, Роза Евгеньевна пригласила экс-поклонника в дом: отблагодарить за пристроенную родню. После вкусного обеда и армянского коньяка, презентованного гостем себе самому, Леонтий размяк, разоткровенничался.

– Эх, девоньки, ишачу, как проклятый, устал. Один всех своих баб содержу. Потрошат, як того гуся к рождеству.

– Кто ж тебя, бедного, больше всего выпотрошил? – усмехнулась хозяйка. – Помнится, за время нашего знакомства вы мне, милый Леонтий Семеныч, даже эскимо ни разу не удосужились предложить.

– Поэтому ты и сбежала? А зря, дорогая Роза Евгеньевна, жила бы теперь со мной, как сыр в масле каталась.

– Вчера, Ленечка, по телевизору разъяснили, что масло – продукт для народа вредный, в нем много холестерина.

– Брехня! Народу пудрят мозги, шоб жрали меньше, потому что масло у нас в дефиците. Это я тебе как работник торговли заявляю со всей ответственностью.

– Кстати, каким Макаром тебя занесло в торгаши? Ты же, кажется на ветеринара учился.

– А мне на роду написано торговать. Я, между прочим, Роза Евгеньевна, купеческого роду: мой дед пшеницу сбывал. Два дома кирпичных, хозяйство крепкое, батраки – все чин чинарем, как положено. Бабка-покойница наряжаться любила, а ее без памяти любил дед, ни в чем не отказывал. Мать рассказывала: бывало, бабка откроет свою шкатулку, а там камушков всяких не счесть – и красные, и синие, и зеленые, так и горят, переливаются всеми цветами. А бабка улыбается да приговаривает: вот, Катенька, как нас папаша твой уважает, ничего не жалеет.

– Так ты, оказывается, был богатым наследником, Леня?

– Ага, – вздохнул Леонтий Семенович, – дюже богатый. От деда характер достался, от бабки – здоровье, от батьки – медаль «За отвагу», от матери – память. Вот и все наследство мое, остальное большевики отобрали. Хорошо, у деда ума хватило к красным примазаться, иначе бы точно к стенке приставили.

– Ну, ничего, Ленечка, не расстраивайся. Ты теперь в универмаге большой человек, отделом заведуешь, скоро, может, директором станешь. Сам же говорил: начальство тебя уважает, повышение обещали. Будет тогда в твоих руках весь дефицит, заработаешь больше деда своего. Только не зарывайся, чтоб за решеткой не оказаться.

– Типун тебе на язык, Роза! Давай лучше выпьем за нашу молодость.

А принятая Меркурием[5]5
  Меркурий – в древнеримской мифологии бог-покровитель торговли


[Закрыть] под крыло слушала да молчала, наслаждаясь болтовней гостя с хозяйкой.

К тому последнему зимнему месяцу прибавилось еще шесть других, еще сто восемьдесят дней без Саши. Без его голоса, глаз, рук, без писем, без какой бы то ни было информации о военном летчике Аренове Александре, выполнявшем интернациональный долг в Афганистане. Его жена по-прежнему меняла свой сон на бдение у приемника, жадно вылавливая из треска и шума вражеские голоса. Почему их считали вражьими, понять было трудно. Они говорили по-русски, не захлебывались от гордости за гибель советских солдат, не выносили никому приговор, не трубили в фанфары ничьим победам. Сдержанно зачитывали цифры потерь и задавали вопросы: кто, зачем, почему? Голова раскалывалась от этих вопросов, но ни на один не находился ответ. Кто послал русских ребят в далекий Афганистан, где никому не нужны ни русский язык, ни русские танки, ни русские песни, ни пельмени с горчицей? Генералы? Но ведь у них тоже есть сыновья, разве можно отправлять таких, как твой сын, на бойню? И что они называют «интернациональным долгом»? Долг мужчины – защита отечества, дома, семьи. Когда мужчина оставляет все это, он предатель, а не герой. Почему ее мужа вынудили предать жену с маленьким сыном ради чьего-то каприза? Зачем он полетел бомбить афганскую землю, если никто не топтал с оружием его собственную? Тоня ненавидела всех, без разбору на своих и чужих: генералов, политиков, газетчиков. Всех, кто обрек таких, как она, на одиночество при живых мужьях, кто отгружал самолетами груз под номером «двести», как жуликоватый мясник – протухшее мясо: привычно и деловито. Ненавидела с такой силой, что темнело в глазах и сбивалось дыхание. Она каждый день ждала писем, со страхом заглядывая в почтовый ящик, не зная, что там найдет: беду или радость. Ночью хлюпала носом в подушку, утром вставала с улыбкой: ни к чему знать, как ей плохо.

А в доме все реже звучало Сашино имя, все чаще произносилось другое. К тете Розе зачастил Овчинников. Первый раз пришел с огромным букетом и красной пожарной машиной размером с обувную коробку. Тоня в тот день работала.

– Представляешь, – докладывала тетка, – открываю дверь, а его за цветами не видно! Какая умница, до сих пор помнит, что я люблю желтые розы, – она заботливо поправила торчащие из вазы золотые головки. – Я ведь каждый год по три класса вела, проработала в школе одиннадцать лет, а такого, как Митя Овчинников, на моей памяти не было. Он, конечно, не идеальный мальчик, Боже сохрани! Тот еще проказник, но очень доброе сердце и умница, каких мало. С ним в одном классе училась Ахматова Олечка. Блондинка, глаза, как у лани, в общем, Митя по ней сох. Учиться стал хуже, на уроках невнимателен, однажды даже тройку по контрольной схлопотал, – с удовольствием сплетничала бывшая учительница. – Я его как-то попросила зайти ко мне домой, под предлогом, что нужную книжку достала. Митя, конечно, пришел, мы серьезно поговорили. Он обещал исправиться. И, представляешь, сдержал слово: до самого выпуска – одни пятерки. Кто-то мне потом из наших ребят говорил, что после школы Митя на этой девочке женился. Не знаю точно, врать не буду.

– Можешь спокойно соврать. Мне это, извини, безразлично.

– Ну да, ну да, – соглашалась тетка, задумчиво глядя племяннице в спину.

Однажды Овчинников зашел в магазин. Вежливо поздоровался, попросил показать рубашку. Сказал, подарок приятелю ищет. Девицы в отделе вдруг проявили деловую активность, зашмыгали с озабоченным видом туда-сюда, стараясь держаться ближе. А после его ухода Татьяна закатила глаза и простонала.

– Ой, бабоньки, поддержите меня, щас упаду… Что за мужик! Где ты, Тонька, откопала такой экземпляр?

– Это бывший ученик тети Розы.

– И почему я не учительница? Занималась бы с ним сутками: днем – лежа за партой, ночью – лежа в постели.

– Для работы в школе надо мозги иметь, – вмешалась старший продавец. – А у тебя ума, как у курицы: только и квохчешь над яйцами. Иди, работай. Давайте, девоньки, по местам, – и, проходя мимо Тони, заметила, словно рассуждала сама с собой. – К такому быть близко – себе дороже.

…Был уютный субботний вечер. Они пили чай, наслаждаясь редким случаем, когда удается собраться всем вместе. В окно стучался дождем октябрь, по телевизору успешно расследовали чье-то убийство, Илья с аппетитом уплетал второй блинчик с вареньем, в новой хрустальной вазе разноцветились астры.

– Тонечка, мне надо с тобой поговорить. Выключи, пожалуйста, этот дурацкий ящик, – попросила тетя Роза. – Все равно я уже знаю, кто убийца.

– Хто? – спросил Илюшка, слизывая кончиком языка варенье с губ.

– Нужно говорить «кто». Хочешь еще блинчик?

– Нет.

– Тогда ступай, поиграй с машиной. Ты уже все пожары потушил?

– Не-а.

– Надо потушить все, чтобы люди в нашем городе жили спокойно и не боялись огня, – Роза Евгеньевна вдруг задзинькала, изображая телефонный звонок, приложила руку, как трубку, к уху. – Але, слушаю вас. Где горит? – ребенок с интересом уставился бабушке в рот. – Срочно высылаю самого лучшего в мире пожарного. У него новая машина, не волнуйтесь, приедет очень быстро. Да-да, – закивала китайским болванчиком тетя Роза, – он и казак, и кубанец, и, вообще, очень серьезный молодой человек. Его зовут Ильей Александровичем. Ждите, – опустила руку, сделала круглые глаза и громким шепотом приказала. – Немедленно в комнату! На улице Ленина, рядом с твоей кроватью горит десятиэтажный дом. Нужно срочно ликвидировать пожар, там люди. Беги! – ребенок пулей выскочил из-за стола и кинулся к двери. – Да не забудь потом развезти пострадавших по больницам, – крикнула вслед.

– Тебе нельзя было уходить из школы, – улыбнулась племянница. – Ты – педагог от Бога. Хотя с больницами, кажется, переборщила.

– Ничего, зато времени на спокойный разговор у нас будет в два раза больше. Еще чайку?

– Не хочу.

– А я себе, пожалуй, налью, – Тоня с улыбкой наблюдала за теткой и благодарила судьбу, что одарила такой родней – преданной, любящей, умной. Тетя Роза права: они, действительно, необходимы друг другу. – Только ты меня, Бога ради, не перебивай. Я и так волнуюсь.

– Молчу.

В соседней комнате словно носился табун лошадей, грохотала подаренная машина, слышались возбужденные крики.

– Может, прикрыть дверь?

– Не нужно. Человек спасает людей, мир не должен от него закрываться, – Роза Евгеньевна задумчиво помешала ложкой пустой чай, помолчала и призналась. – Я замуж хочу.

– Было бы странно, если бы не хотела. Сколько можно оставаться одной?

– Ты не поняла. Твоя тетка на старости лет влюбилась и теперь, как последняя идиотка, надумала идти в ЗАГС, смешить молодежь. Если ты сейчас скажешь «нет», поможешь старой дуре излечиться от психоза.

– С ума сошла?

– Вот и я о том же, – улыбнулась Роза Евгеньевна, но глаза выдавали растерянность. Тоня наклонилась вперед, взяла чуть дрожавшую руку, прижалась к ней щекой.

– Что за глупые мысли, почему я должна говорить «нет»? Нашелся тот, кто понял, какая ты замечательная – умная, добрая, чуткая. Другой такой на свете нет. Я за тебя очень рада.

– Ты, правда, не против?

– Конечно, нет!

– Он придет сегодня вечером к нам домой.

– Отлично, значит, познакомимся.

– Ты не волнуйся, Тонечка. Георгий Павлович очень хороший человек, я еще таких не встречала.

– Не сомневаюсь. Вы вместе работаете?

– Мы на кладбище познакомились.

– Где?!

– На кладбище. А чему ты так удивляешься? В моем возрасте многие только там и знакомятся. Среди вдовцов гораздо больше приличных людей, чем среди холостяков. Георгий, между прочим, прекрасный педиатр, так что за здоровье ребенка мы будем спокойны.

– Он будет жить с нами?

– Нет-нет, что ты! У Георгия Павловича двухкомнатная квартира. Дети разъехались. Дочка в Кишиневе, замужем, детей, правда, пока нет, сын – военный.

– Летчик?

– У тебя все должны быть летчиками, как твой Аренов. Нет, он в военном училище преподает, в Риге.

– Они в курсе?

– Да.

Тонечка обошла стол, поцеловала тетку в щеку.

– Когда собираетесь подавать заявление?

– Уже подали, – виновато вздохнула Роза Евгеньевна. – Я просто не решалась сказать, – и тут в дверь позвонили. – Это он, – по-молодому вскочила тетушка. – Открой, а? Я пока быстренько приведу себя в порядок.

– Вы и так прекрасны, сударыня, – с улыбкой заверила племянница и направилась в прихожую.

На пороге стояла молодая женщина лет тридцати. Высокая, стройная, загорелая шатенка с темными глазами, короткой стрижкой, в светлом плаще нараспашку и черных узконосых сапожках. Левая рука держала сложенный зонт, с которого падали капли на резиновый коврик, правая вцепилась в ремешок кожаной, под цвет сапогам сумки, перекинутой через плечо.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровалась незнакомка, в ее хрипловатом голосе слышалось напряжение.

– Здравствуйте, вам Розу Евгеньевну? Одну минуту, – хозяйка развернулась в пол-оборота к гостье и крикнула. – Розочка, это к тебе, – потом отступила на шаг, приветливо улыбнулась. – Заходите, а зонт можете за дверью оставить, у нас воров нет.

– Спасибо, – не тронулась с места гостья, – но я не к вашей тетке. Я к вам. Вы, ведь, жена Александра Аренова?

– Да, – внутри что-то оборвалось. – А вы кто?

Глаза под темной челкой приклеились к чужому лицу, словно пытались понять что-то важное для себя.

– Я…

– Уже познакомились? – весело спросила Роза Евгеньевна, выглядывая в коридор. – А я думала, ты с Георгием Павловичем беседуешь, – растерянно пробормотала она при виде незнакомого человека.

– Это ко мне, – бросила, не оглядываясь, племянница. – Дай нам, пожалуйста, поговорить.

Роза Евгеньевна послушно вернулась в комнату. В крохотной прихожей воцарилась полная тишина, только из-за неплотно прикрытой двери слышались старательное сопение да звук тарахтящих по паркету игрушечных колес.

– Сын?

– Сын. Вы что-то хотели сказать?

– Да, – незваная гостья крепко ухватилась смуглыми пальцами за сумочный ремень, как будто искала в кожаной полоске поддержку, и добавила, по-прежнему не сводя глаз с хозяйки. – Я любила вашего мужа. Нет, люблю.

С лестничной ступеньки на площадку шагнул худощавый седой мужчина лет пятидесяти с парой букетов роз и пакетом, в котором угадывались бутылка и большая плоская коробка.

– Извините, девушки, это шестая квартира?

– Да, – отодрала себя от стены хозяйка. – Проходите, Георгий Павлович, тетя ждет вас.

– А вы, наверное, Тонечка? Очень рад, это вам, – он сунул ей в руки красные розы и нерешительно затоптался на месте.

– Спасибо, – ком в горле был серьезной помехой, мешая говорить по-человечески с тем, кто это заслуживал. – Проходите, – повторила Тоня и посторонилась, – я сейчас, – потом слегка потянула дверь на себя и сухо добавила, обращаясь, скорее, к зонту, чем к человеку. – Спасибо за информацию, до свидания.

– Подождите, нам надо поговорить. Вернее, я должна вам кое-что рассказать.

– Вы уже сказали. Извините, меня ждут.

– Послушайте, как вы можете так спокойно разговаривать?! Неужели вам ничего не интересно знать?

– Нет, – она потянула дверь на себя, пытаясь захлопнуть. Девица успела вставить в дверную щель узконосый сапог. – Научись слышать, дуреха! Разве я сказала, что он меня любит?

– Неинтересно, – ее вдруг стала бить мелкая дрожь.

– У меня для вас письмо от Сашки, – выпалила «почтальонша». – Он тебя любит, а меня воспринимает просто как боевого товарища, а не как бабу, понятно?!

В соседской квартире щелкнул замок, дверь приоткрылась.

– Здрастуй, Тонечка, – выцветшие любопытные глаза быстро обшарили все вокруг. – Это ты? А я думаю, шо за шум? Надо глянуть, а то потом скажуть: не могла помочь, Егоровна?

– Добрый вечер, баб Дусь. Все нормально, ко мне подруга пришла. Новый фильм рассказывает, про любовь. Подожди, – кивнула она «подруге», – я сейчас.

…Они пробродили по мокрым улицам около четырех часов. Сначала ругались, потом объяснялись, зашли в какое-то кафе, распили, точно пара алкашей, бутылку портвейна. В одиннадцать Тоня проводила Анну на вокзал. Прощались коротко.

– Если будет нужно кого-нибудь замочить, зови. Я этих чертовых духов, как уток, отстреливала: р-р-раз – и готов. Рука набита.

– Не страшно убивать?

– Страшно, когда в тебя целятся. Когда сама врага бьешь, страх исчезает.

– А что появляется?

Анна равнодушно пожала плечами.

– Не знаю, пустота какая-то. Просто знаешь: надо и все. Ладно, подруга, потопала я. А ты не горюй, жди своего сокола. Если, даст Бог, вдруг разлюбишь, сообщи, тут же прискачу на замену. Шучу, – усмехнулась она. – А если серьезно, сходи в церковь, поставь свечку, чтоб жив остался. Еще скажи спасибо судьбе, что по Сашке твоему я сохну, а не другая. Это только у меня такой идиотский принцип: по чужим огородам не шастать, поэтому Аренов твой даже не догадывается, что снится мне по ночам. Остальные-то не больно стыдятся тырить. Знаешь, сколько девок ваших мужиков увели?

– Прощайтесь, граждане, быстрее, – приказала толстая проводница в синем берете. – Осталась минута.

– Ладно, не поминай лихом, Тонька, – неожиданно шмыгнула носом снайперша. – Хорошая ты девка, повезло Саньке. И тебе с ним повезло. Жди, он вернется, таких судьба бережет. Такие мужики для жизни нужны, чтоб не так на земле воняло, – запрыгнула на подножку вагона и ушла, не оглядываясь, в открытую дверь.

Сашино письмо жгло сумку. В троллейбусе она разорвала трясущимися руками заклеенный самодельный конверт и впилась глазами в знакомый размашистый почерк, по которому в ожидании сходила с ума много месяцев. Перечитывала снова и снова, стараясь не закапать слезами бумагу. Одна упала на слово «отлично», и Тоня в панике принялась промокать каплю рукавом шерстяного свитера, испугавшись, что соленая влага разъест и слово, и намерение, и результат.

– Девушка, у вас все нормально? – спросила бабулька напротив. – Помощь не нужна?

«Господи, – умилилась «девушка», сморкаясь в носовой платок, – сама на ладан дышит, а предлагает помочь. Какие же у нас все-таки люди замечательные! И радостью поделятся, и в горе не оставят».

– Спасибо, у меня все отлично! – она вспорхнула с сиденья и выскочила на знакомую остановку, которую едва не прозевала.

Дома получила основательный нагоняй от тетки.

– У тебя совесть есть, Антонина?! Где ты была? Я уже не знала, что и думать. Знаешь, который час? Почти двенадцать! Нет, ты мне не дашь помереть спокойно.

– Не дам! – она обняла не на шутку рассерженную Розочку и закружила с ней по комнате. – А кто же позволит помереть такой умной, такой замечательной женщине?

– Пусти, Антонина, – отбивалась та, пытаясь сохранить строгий вид. – Может, наконец, скажешь, что случилось? – Роза Евгеньевна подозрительно посмотрела на племянницу и потянула носом. – Ты, что, пила?!

– Ага, раздавили на пару бутылку «Агдама». Гадость несусветная! Слушай, как его пьют мужики? – Тонечка отпустила родственницу, застыла на месте и торжественно объявила. – Мне передали письмо от Саши!

– Боже мой! – ахнула тетка. – Кто? Та девица, которая с тобой на пороге стояла? А помнишь, я все время говорила: не волнуйся, с твоим мужем ничего не случится. Ой, – спохватилась тетя Роза и метнулась в комнату. Вышла, пряча за спиной правую руку. – У меня тоже для тебя сюрприз. Пляши!

У Тонечки радостно екнуло сердце: кажется, сегодняшний день один из самых счастливых.

– Письмо от Сашки?

– Пляши, – повторила неумолимая тетка.

И она сплясала. Это была не пляска – выкуп за жизнь, за надежду, за счастье. Роза Евгеньевна со счастливой улыбкой дождалась, когда племянница выдохнется, и протянула заказное письмо.

– Почтальонша вечером принесла. Извинялась, что поздно. Говорит, днем звонила, никого не было. Врет, конечно, ну да Бог с ней, лучше поздно, чем никогда. Тонечка нетерпеливо надорвала кромку конверта, не глядя на обратный адрес.

Спустя несколько секунд в маленькой квартире, где через стены слышен соседский храп, раздался звериный вой с намеком на женский голос, в котором угадывалось протяжное «нет», испуганно заплакал ребенок, что-то упало. Потом все стихло…