Текст книги "Меч и его палач"
Автор книги: Татьяна Мудрая
Жанр: Социальная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
IX. Свадьба над обнаженным клинком
Глаза-фиалки моей жены,
За вас моя жизнь пропала!
И славлю бузинную чащу я,
Где ты моею стала.
Г. Гейне
Торригаль
После того, как нас обоих, будто блох, вытрясли из ласковой перинки Элизиума, проблемы начались буквально сразу. Мне-то было хорошо: давний подарок моей милой в два счета преобразился в суровую комбинацию камзола, плаща (с рукавами, но мало напоминающего современный рутенский), обтяжных штанов до колен и мягких сапог со шпорами, которые, по-моему, означали принадлежность к среднему воинскому сословию. Вот еще бы в карманах что-нибудь позванивало…
Зато Стелла появилась на этом берегу Темной Реки точно такой, как родила ее мама лет этак….постойте… тысячу четыреста назад. Нагой, как клинок, то есть как я сам без моего универсального футляра. То бишь ножен.
Проблему надлежало решить побыстрее – кто знает, как в этом мире относятся к наготе!
Пришлось одолевать ее в два приема. Моя дама спряталась в густом придорожном кустарнике, а я как-то интуитивно вычислил неподалеку мелкое и бесперспективное зло. Проходимца, что вознамерился затащить в кусты девчонку и от души над ней поиздеваться. На нем лежала печать скорой и постыдной смерти, на ней, напротив, – чего-то не определившегося, но светлого.
Пока они оба еще не сблизились настолько, чтобы ей испугаться, я сам подошел к нему – как мог незаметнее для девушки – и накрыл своим живым серебром. Надо сказать, что всякие мелкие твердые вещицы, в том числе оружие и деньги, я могу переварить тоже, если постараюсь. Но на сей раз я решил попользоваться добычей иначе: когда в осадок выпало с десяток мелких серебряных монеток, я их подобрал. Нож с фасонистым выкидным лезвием, однако, положил на самом виду и придавил им тряпки неудачливого насильника. Брать их себе было как-то уж очень мерзко.
А чуть позже Стелла подобралась к одежкам какой-то селянки, беспечно развешенным для просушки прямо на кустах у побеленной хижины, и стянула длинную сорочку с вышивкой – по всей видимости, не ночную. Такого добра в мое время, как помню, не водилось. Кисет с двумя монетками, предназначенный в уплату, мы повесили на ветку рядом с остальным тряпьем.
Интересное дело! Я полностью сохранил способность охотиться в одиночку, как раньше, до появления моей ведьмочки, но к этому прибавился ее дар действовать по наитию. Интуитивно… Слова из разных эпох путались на языке. Может быть, оттого и всплыло наверх умение думать не головой, а нутром?
– Надеюсь, нас поймут правильно и не заклеймят меня как воровку, – произнесла моя Стелламарис на хорошем вестфольдском диалекте.
– В прошлой моей жизни таким пустяком можно было и не отделаться, – ответил я.
– Ну да. Кража добра ценой свыше одной золотой марки карается усекновением татевой руки, правой или левой по его выбору, – процитировала она.
Тут я догадался, что у нас прорезалась одна лингвистическая способность на двоих. И это касалось не только языка, судя по тому, как она быстро усваивала законы этого мира. Специфические законы, однако…
– Платьишко того явно не стоило, – утешил я. – И на ночевку в трактире, пожалуй, теперь не хватит.
– Где ты видишь трактир, чудак! Что впереди, что позади – луга да рощицы.
Верно. И море великолепного сельского воздуха – хоть ножом цепляй и на хлеб намазывай. Только вот ни ножа, ни хлеба…
И где мы? Не в Вестфольде, скорее во Франзонии, подумал я. Такие черно-желтые лапки и восьмерные кресты, что на Стеллином подоле, наши крестьянки вышивать не станут. У них куда лучше райские птицы да рог изобилия получаются.
Пока я размышлял, моя подруга принюхивалась по сторонам, вертя изящной рыжей головкой. Она почти не изменилась по сравнению с рутенской жизненной формой, разве что конопушки на носу объявились.
– Ага, моя ведьмочка что-то такое почуяла, – улыбнулся я. – Случайно, не колечко с морионом?
– Лошадей. Конский пот – он за версту шибает. Ну, за милю… – поправилась она.
И потянула меня в ту сторону.
«Золотистая» соловая кобыла с опущенным поводом, который волочился за ней по траве, была одна-единственная. Зато убрана весьма богато: высокое седло с широкими крыльями, обтянутое рыжеватой тисненой кожей, вальтрап очень тонкого бежевого сукна, позолоченные стремена, элегантные седельные сумки… Всё выдержано в одной гамме – в тон редкой масти.
– Красотища какая. Нет, ты прикинь, как я буду на ней верхом смотреться! – тихо возопила моя звездочка.
– Много хуже, чем на высоком помосте под самой петлей, – флегматично добавил я. – Присвоение особо ценного имущества, конокрадство и сокрытие возможного убийства.
– Сразу видно професиональный… – вознамерилась она съязвить и тотчас осеклась. – Ты почем знаешь про убийство, Хельм?
– Гляди. Сзади слева на седле петля, на попоне вмятина. Шпага или меч. Куда он делся? Путлища стремян подвязаны. Значит, хозяин расположился на короткий отдых. Сумы предназначены для дальней дороги – а оголовье простое, без железа и лобного ремешка. С таким только на леваду перегонять. Значит…
– Переняли вместе с грузом, – кивнула Стелла.
– До того убив или ранив владельца, который хотел оказать сопротивление разбою. Похоже?
– Н-ну… Да, наверное. А еще хитрая зверюга, прежде чем удрать, подождала, пока кабальную узду сменят на легкий недоуздок.
Тем временем кобыла подошла к моей ведьме и доверчиво обнюхала ей распущенные волосы.
– Хельм.
– Что тебе?
– За доставленную им в целости лошадь родичи хозяина не пенькой должны заплатить. И не… как это… батогами. А марками.
– Ты права.
– Тогда давай посмотри, что в сумах. Аккуратно. Я её подержу.
Я кивнул и полез внутрь.
Левая сторона. Кресало, трут, короткий кинжал в ножнах, спицы. Дичь жарить на костре? Крючок: вынимать из копыта камушки.
Правая сторона. Черствые лепешки и катышки сухого творога в плотном мешке. И то, и другое полагается размачивать, оттого и лежит на самом верху. Тугой кошель, завернутый в невыразительное тряпье (ай, молодец лошадка, что удрала!), что-то вроде офицерского планшета времен Второй Мировой. Ну да, это он и есть – со скидкой на иную эпоху. Карта, плоская книжка для записей или рисунков, свинцовый карандаш, плоский прямоугольник дорогой глянцевой бумаги, хитроумно сложенный и припечатанный сверху этакой красно-коричневой блямбой.
Письмо под сургучом.
Письмо.
– Эй, Стелла! – подзываю я. – Смотри. Парень-то был не простой дворянин из тех, что ищет приключений на свою голову.
Она подходит, придерживаясь за повод.
– Ты сумеешь прочесть, Хельмут?
– Попробую. Буквы какие-то мудреные.
– Ничего особенного. Ясный каролинский минускул. «V», «O» двойное, «N».
– О, теперь и я разберу. Фон Мергену, кастеляну…
– Ван Мергену, кастеллану. Коменданту.
– Вольного града…
– Или укрепленного города…
– Вробурга.
Это слово отчего-то падает на наши головы, как…. Как топор.
– Ну что же, – говорю я, – пока еще родных отыщем или обобранный безымянный труп посланника, а адресат – вот он.
Да уж. Кажется, нас прямо толкает к цели. Весь вопрос – что и к какой.
Теперь мы оба едем верхом: я в седле, моя спутница на широком крупе.
– А ты хорошо соображаешь в частном сыске, – хвалит она меня.
– Так же, как ты – в сравнительной лингвистике.
– Интуиция, милый. С моим-то практическим знанием языков…
– Всё забывал спросить. Ты кто по происхождению?
– Не пойми кто. Вроде маленькой эриннии, которую создали специально для христиан, чтобы совестью побольше терзались.
– И как ты сейчас себя чувствуешь, мстительница?
– Лучше некуда. Как будто все поры души открылись для того, чтобы воспринимать. Живу без оглядки.
Среди полей и лесов образовалась прогалина и на ней – разлапистое строение. Странноприимный дом или корчма.
– О-о, вот и трактир на наше счастье, – ответила мне моя девушка. – А то я вся озябла, да и вечер близко.
Мы подъехали. Замурзанный веселый мальчишка подскочил, чтобы принять повод, я снял с седла мою девушку и сумки с имуществом. Кошель я, естественно, уже давно запрятал за пазуху.
Внутри трактира было полутемно, пахло слегка подкисшим пивом и свежей выпечкой. Пышная хозяйка вполне цветущих лет, живая вывеска своего заведения, подошла, как-то не так озирая Стеллу – от непокрытой головы до босых ножек.
– Он меня от родичей в одной рубашке увёз, – ответила моя дама тихо и заговорщицким тоном.
– Ой, господа хорошие, – вмиг разулыбалась та, – дак вы, небось, ко Вробургу спешите?
Да-а…
– Почему ты так решила, сударыня…
– Грета я. Теплая Грета, Согретая Грета, как муженек кличет. Ну а как не понять – только вробургский господин без разговоров всех сочетает. На сословность не глядя и на чужие мнения.
– И что – такой добрый он?
– Справедливый. Лишнего никак не сотворит. Удачливый. И кони-то у него для продажи лучшие в округе, и монах-травник при ём шибко ученый, и рука счастливая. У меня обоих моих детей принимал – мальца и девку. Как по маслу выскочили, я и вякнуть не успела ни разу!
Грета помедлила и добавила с более серьёзной интонацией:
– И уходят от него легко да с легкой душой.
– Так что он – мейстер здешний? – спросил я, догадавшись по особенной интонации. – Мечник?
– Ну. Городской вообще-то. Вробургский, я говорю.
– Так это недалеко? – удивилась Стелла.
– Как сказать. Добрый день ходу получится.
Тут я сообразил показать ей золотой из самых невзрачных, слегка обрезанный по краям (так называемый квадрупль), чем вызвал восхищенное аханье.
– Хозяюшка, – попросил я, – поесть нам сообрази. Комната отдельная есть ли? Хоть каморка? Чтоб не тесниться в куче со всей честной компанией.
Тут же выяснилось, что хлеб еще теплый, мясной свежины нет, потому что весной скот не режут, но яечки имеются только что из-под куры. И парное молоко – хотя и пост, но корова ж раздоенная, прямо речка под кормилицей. И светелку она такой умильной парочке как следовает уберет.
А еще…
– Если благородный господин не поскупится еще на один такой квадрупий, я его будущей женушке кое-что покажу, – тоном заговорщика произнесла Грета.
Я заулыбался и кивнул.
И тогда она вынесла прямо в угрюмую обеденную «залу» старинный костюм франзонской невесты.
Атласный корсаж того очаровательного цвета, что называется «грудь горлинки», весь в шитье и лентах. Короткая, до щиколоток, юбка тонкого охряного сукна, из-под которой виднелась вся полоса рубашечной вышивки.
– Срачица еще была понизу, тонкая-тонкая, в две нити, дак сносилась уже, – вздохнула Грета. – В первую нашу ночку.
Две длинных нити бус – серебро и корольки.
И самое главное – шляпа. Широкая атласная же бледно-серая тулья унизана речным жемчугом в цвет, от нее волнами идут сквозные оборки – рясы, рясна.
– Играет как, – шепнула моя невеста. – Живой еще…
– Ага, – подтвердила хозяйка. – Я на ём сплю в неделю раз и в слабом уксусе полощу. Сил боле моих нету!
Я не удержался – отсчитал Грете аж два куска золота. Моих – не моих, а кто сумеет у нее отнять?
Переночевали мы успешно – ни блохи, ни клопы, ни плотские желания нам не докучали. И утром двинулись по дороге на отдохнувшей и хорошо кормленной лошадке.
Колечко с морионом нам явно ворожило. Ближе к середине дня народ стал попадаться гуще, и все почти шли в ту же сторону, что и мы. Оттого никакой лихой люд на нас не зарился.
Город-на-Скале открылся задолго до того, как мы его достигли – драгоценное навершие, что увенчало крутой утес.
У подножия горы столпился народ, который хотел попасть в крепость. Здесь, как я понял, была первая застава. Мы пробились вперед и попросили начальника стражей уделить нам минуту (собственно, полчаса) внимания. Я как мог разъяснил положение, в которое мы попали – почти не подоврав, свидетелем чему была небольшая круглая монетка с профилем какого-то не очень симпатичного монарха.
Кобылку и письмо у нас забрали, пообещав попозже отблагодарить господина Хельма Торига за спешную доставку по адресу того и другого; про золото не заикнулись – тоже понятно. Кто ж поверит, что воры и убийцы такое проворонили…
Так мы попали за стены крепости, и теперь только и оставалось, что проверить, не обманула ли нас судьба совсем уж круто.
– Ой, Хельмут, – вдруг громко шепнула мне моя ведьмочка, – тут дороги все из жесткого камня, а я как есть босая. Что делать-то?
– Ничего, – отвечаю я так же. – Смотри, все мужи́чки так ходят и их мужья: разодеты в пух и прах, а подошвы свои собственные.
Хельмут
Нет лучше способа поднять упавшее настроение, чем ранним вечерком прогуляться по кладбищу, прикинуть, сколько лет тебе ещё осталось. И порадоваться, что по старинному закону тебя после твоего мирного успения не будут совать в общую кучу – недостоин. Ибо мертвецы здесь понатыканы уже не лежмя, хоть и в десяток слоев, а стоймя. Еще здесь принято варить своих покойников в кипятке, чтобы мясо отделилось от костей – традиция пошла с паломничеств и дальних походов, так доставляли к месту постоянного проживания особо отличившихся святых и достославных военных предводителей. Бульон выливали в братскую могилу, кости в высоком кувшине везли на родину. И устанавливали над сосудом изящный столбик с приличествующей эпитафией.
С моими клиентами поступали не так вежливо: складывали в поленницу и заливали едкой смесью, будто их преступление сродни некоей повальной заразе. Если им отрубали руку или, скажем, ногу, – конечности тоже полагалось помещать на кладбище, – из вываренных мелких косточек выкладывали орнамент, украшающий чью-либо старинную семейную усыпальницу. В качестве оберега от злой силы или символа конечного исцеления души и плоти…
Трупы хоронят своих мертвецов. Один мой знакомый циник говаривал, что человек тремя способами удобряет за собой землю: кровью, дерьмом и тленом. Так вот – мой Вробург удобрен куда жирнее поля боя, на котором состоялась грандиозная битва народов. Основание из чужой плоти, ограды из чужих костей, чужая кровь в жилах…
И оттого, наверное, наш кардинал, отец Армана Шпинеля, последнее время невзлюбил город. Надо будет при случае спросить сынка.
Нет, хорошо, что я хотя бы после смерти выйду за городские стены! Кувшин получится нетяжелый, а навар можно пожертвовать саду нашего Грегора…
Эк размечтался, одергиваю я себя. Монашек-то тебя постарше будет. Иди лучше домой, философ домотканый, Грегор уж вовсю дожидается, чтоб повечерять.
Идти, кстати, недалеко. Под самой городской стеной лепятся – точно стрижиные гнезда к обрыву – нищенские лачужки и опрятные малые домики девок. Все они по весеннему времени в цветах и не выглядят убого, напротив. Сервета моя и то мне изменила с таким домиком – поселилась вместе с подружкой. Однако наш сад забивает всё окружающее – пена сирени, лиловые, белые, голубые, пурпурные гроздья.
И прямо посреди этого ароматного безумия возвышаются двое. Кавалер и его девушка.
Он похож на хозяина небогатого поместья: весь с ног до головы в темном и скромном, однако шпоры недвусмысленно указывают на дворянство. Она – богатенькая селянка из тех, кто с самоотвержением поправляет дворянину прохудившийся карман. В едва ли не в бабкином наряде – такие сто́ят никак не меньше моего двухмесячного жалованья, сплошной жемчуг, серебро и кораллы. Но босиком, что доказывает одновременно крестьянскую прижимистость и сословный девичий стыд. За второе не очень поручусь – кавалер держит красотку на руках, так что роскошные, прямо-таки из красной меди спряденные волосы почти закрывают ему лицо.
– Мейстер Хельмут? – говорит мужчина, убирая свою даму с фасада. Лет сорока, высокий, холеный, длинные седые волосы, кустистые брови над серыми глазами. Что-то кольнуло мне под ложечку…
– Да, к вашим услугам…
– Хельм. Пока просто Хельм. И девица Мария Стелла.
Просто Хельм. Просто Мария…
– Так что вам до меня и что мне до вас, господа хорошие?
– Заключить брак. Мы очень просим, поймите. То есть мы уже беседовали с фраем Грегориусом из Ассизи, и он согласен нас повенчать по полному обряду. Но нам…
Девушка выпрямляется и продолжает куда более уверенно:
– Мы хотим, чтобы всё было закреплено двойным узлом. Перед Богом и над обнаженным Гаокереном. Фрай Грегор считает, что это вполне соответствует каноническому праву.
– Насчет платы также не беспокойтесь, – говорит вслед мужчина. – Для нас дело не в деньгах.
Я пригласил парочку в дом, чтобы оказать гостеприимство. Точнее, чтобы потолковать с моим монахом, прежде чем решить.
Он и верно был внутри – сидел за столом, накрытым на четверых, и от прилива смутных чувств ерзал на месте.
– Что с тобой, Грегор? – говорю я.
– Хельмут, – с тоской просит он. – Давай выйдем, а?
Я тихонько улыбаюсь молодым – извините, мол, – и тащу монаха в сад.
– Что тебя в седалище укусило?
– Хельмут, он почти что твой тезка.
– Так меня не Авессаломом каким-нибудь зовут и не Мельхиседеком.
– Хельм, ты часто в зеркало смотришься? Хотя бы в наше стальное, мутноватое такое?
– А что?
– Он твой старший близнец. Только брови иные, лохматей – и сам цвета другого. Бледный. Ты ведь порядочно загорел от работы… гм… на свежем воздухе.
– И что, его деньги оттого стали хуже?
Но меня тоже проняло. Зайдя в дом и рассадив гостей по местам, я бормочу нечто типа того, что для венчания по всей форме нужны двое свидетелей, и покидаю собрание. Как я думаю, кавалер с дамой поняли мои слова так, что сидеть за одной трапезой с палачом им не стоит.
Но на самом деле я почти бегу именно за кумом и кумой.
Улицы почти пустынны: в городе Событие. Именно так, с прописной. После семи лет тягостного ожидания герцогиня Розальба изготовилась, наконец, подарить Вробургу наследника. Сам его светлость Рацибор находится, как и положено верному супругу, в отлучке, но людей как во дворце, так и в его окрестностях хватает. Рождение персоны такого высокого ранга должно происходить при свидетелях – во избежание подмены. Королевы, бывало, посреди большой площади рожали, на помосте, обтянутом алой тканью.
Вот только продолжается бдение у ложа вторые сутки и собрало вокруг себя тьму лекарей и акушерок…
По счастью, наш дорогой Мастер Оружия находился во дворе центральной башни вместе с молочным братцем – упражнялись на тяжелых шпагах. Тоже было раньше немалое удовольствие – смотреть, как она гоняет Шпинеля по всему двору, будто ощипанного куренка. Нынче Йоханна возмужала, поширела в плечах, темные усики над верхней губой назойливо просят бритвы. Однако и Арман стал неплох – не мальчик, но юный мужчина, широкоплечий и с золотистой, под цвет буйной шевелюры, бородкой. Валять по булыжнику его уже никому не удается, скорей уж валяет он сам: в шаферы или в дружки его зовут часто, особенно простые горожане – а уж там он ко всеобщему удовольствию пользуется правом первой ночи. Детишки получаются чудесные – прямая выгода Вробургу!
Когда я на правах старого знакомца издали помахал им рукой, они как-то уж очень охотно оторвались от своего любимого занятия. Но как только объяснил, в чем нужда, Йоханна слегка поморщилась:
– Не то чтобы мне тебя выручить не хотелось, Хельмут, – только времена какие-то двусмысленные настают. Слышал? Король наш умирает.
– Он уже года два как того, – киваю я. – Точно по предсказанию.
– Герцог Ястреб заваривает новую сечу и сыновей туда тянет. Борьба за престол. Депешу о том пытались перехватить их соперники, чудом на место прибыла. Гонца, что вез ее во Вробург от нашего соглядатая, отыскали позавчера пустым и мертвым.
– Ты мне такие вещи говоришь…
– Завтра об этом все вороны на городском торжище каркать станут. Так кто они, твой барчук и вольная крестьяночка?
– Некто Хельм и…
– Стой, – прервала она меня. – Если Хельм Торриг – так это он и привез депешу. И коня гонцова привел. Так вот. Мы со Шпинелем идем сейчас же – и беспременно.
…Грегор вытаскивает из-за пазухи массивное, как камень, распятие – обыкновенно он стесняется демонстрировать вробуржцам, какой он набожный. Арман становится за невестой, Иоханна – за женихом. Начинается обряд: не так чтобы очень торжественно, ибо у невесты по-прежнему отсутствует обувь. Выдать из вещей, по закону оставшихся от умерших клиентов, я постеснялся.
Да, но вот я сам зачем-то покрыл себя алой мантией с золотыми фигурками. Никогда не делал того на свадьбе – однако и двойных уз раньше ни на кого не налагал. Ибо в момент, когда священнику полагается обвязать скрещенные руки новобрачных узким алым с прошвами полотенцем, я вынимаю из ножен Гаокерен и кладу на низкую подставку перед ними.
Чуть помедлив, но без всякого страха и смущения Хельм и Мария Стелла протягивают руки над обнажённым лезвием.
Брак совершен.
– А теперь обменяйтесь кольцами в знак заключения… на том же дыхании бубнит Грегор.
– Ты что – у них же нарочно не куплено, с мечом обручаться не полагается, – шиплю я.
– Мейстер, – вступает здесь Хельм. – Довольно одного твоего, если позволишь. С морионом.
Никто не знал об этом, кроме Армана и его матери. А Шпинель никак не успел бы…
Поэтому я с совершенно пустой головой протягиваю руку к шее и снимаю гайтан, зажимая камень-оберег в кулаке. Стягиваю с камня кольцо и протягиваю жениху.
– Вот. Теперь отдай невесте… Торригаль.
И поворачиваюсь, чтобы уйти.
Иногда самое заветное, самое слезно вымоленное чудо ударяет по тебе как тупая и глухая кувалда.
Грегор понял всё и куда больше. Удивительное дело – в историю похороненного меча я его не посвящал. Но эти братцы-исповедники… Не напрасно они требуют, чтобы грешник не просвещал их по поводу деталей, потому что им, с их опытом, достаточно легчайшего намека.
И что вместо клинка к нам явился человек, хотя уж очень необычный – даже двое людей, как догадался Грегор, – это для него оказалось совсем обыкновенным чудом. Не сильнее пресуществления.
Поэтому в час, когда я лежал на своем узком ложе как гашишин, одурманенный ядовитым соком, и бредил, монах принял от обоих супругов уговоренную плату, упросил Марию Стеллу взять у него потертые женские сандалии, в которые не сумел влезть сам, и препроводил их обоих во временно пустующую «травяную» клетушку для ночевки. Ибо ворота города были давно уже заперты.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.