Текст книги "Хищник цвета ночи"

Глава восемнадцатая

Это не была больница. Скорее, специализированный оздоровительный санаторий в пригороде столицы. С чистыми просторными палатами, правильным и вкусным питанием и огромными железными воротами, выйти из которых мне не давали вот уже трое суток. С того самого момента, как, задыхаясь от крика, я вынырнула из кошмара и впервые осмотрела место своего заключения. Пардон, лечения.

Специализированное место отдыха и реабилитации для лиц, подвергшихся насилию. Заведение, доступное только очень обеспеченным людям, которые пытаются жить дальше.

Мама сказала, что за все платят Н’Ери и обсуждению это не подлежит. Я не собиралась спорить, мне надо было увидеть Ника, посмотреть ему в глаза, спросить обо всем.

Но сложно разговаривать с тем, кто сейчас находится в тюрьме по целому десятку обвинений. Это то немногое, что мне удалось выяснить у мамы. Все остальное было покрыто мраком.

– Ты должна отдыхать, набираться сил и по возможности забыть о произошедшем. По крайней мере, пока не выздоровеешь окончательно.

Не получалось.

Сложно забыть, когда каждую ночь во сне слышишь хрип захлебывающегося от крови Морозова и просыпаешься от собственного крика.

Еще этот психолог. Невысокая полная женщина с безмятежным выражением лица и ласковой улыбкой. Моя личная подушка для слез. По крайней мере, именно так Галина Горох себя охарактеризовала. Правда, за эти дни я ни разу не плакала у нее на плече, и в разговорах мы не слишком далеко продвинулись.

Я хотела все забыть, а не анализировать и обсуждать.

Да, я знала, что в произошедшем нет моей вины. Что изменить ничего нельзя и надо жить дальше, ведь самого страшного не случилось.

Но в моих мозгах не стоило копаться. И улыбка Горох меня бесила, и манера поведения, и игра в лучшую понимающую подругу.

Ничего она не понимала. Не могла понять.

Сжав пальцами подоконник, я прислонилась лбом к стеклу, почувствовала его прохладу.

Сегодня утром у меня взяли кровь. Обещали зайти и рассказать, как только станут известны результаты. Мне делалось больно от одной мысли о том, что они будут отрицательными.

Второе, что интересовало меня после того, как я очнулась, это вопрос о ребенке.

– Вы беременны? – быстро переспросила врач, стоя надо мной.

– Вика! – Мама потрясенно схватилась за сердце и еще больше побледнела.

– Да… то есть… я не знаю.

– Какой срок?

– Не знаю, три или четыре, – запнувшись, ответила я.

Лицо болело, кожу щипало, я чувствовала отек. Зеркало мне не давали, но, поймав взгляд мамы, поняла, что ничего хорошего не увидела бы.

– Недели? – деловито уточнила доктор, делая пометки в блокноте.

– Дня, – еще тише ответила ей.

Писать она перестала.

– Что?

– Мой жених хищник, вот он и сказал о беременности.

Женщина задумчиво кивнула.

– Понятно. В любом случае я вам сказать пока ничего не могу. Срок слишком маленький, эмбрион еще даже не прикрепился к матке, если вообще прикрепится. Анализ крови на уровень ХГЧ мы с вами сможем сделать лишь через пару дней. И то он будет не совсем достоверным.

– Понимаю.

…И вот сегодня я все узнаю.

– Виктория? – Дверь за моей спиной открылась, и на пороге появилась психолог. – Как ваше самочувствие?

Я медленно повернулась, опираясь бедрами и руками о подоконник.

– Хорошо, спасибо.

– С вами хочет поговорить следователь из полиции. Свое разрешение, как ваша наблюдающая, я дала, но ваша мать возражает, считает, что вы еще слишком слабы и не пришли в себя до конца. В любом случае решение за вами.

– Я хочу с ним поговорить, – уверенно ответила ей.

– Хорошо. Я провожу его, – кивнула женщина и уже собиралась уходить, но неожиданно остановилась и произнесла, обернувшись: – Виктория! Там ваши анализы готовы… Мне очень жаль. Если вы хотите поговорить или отменить встречу…

– Нет, – с трудом выдавила я, отлично понимая, о чем она не стала говорить вслух. – Не хочу… Мне просто надо… пару минут.

«Нужна целая жизнь, чтобы смириться с потерей».

– Вам не стоит держать все это в себе. Необходимо выговориться, поделиться болью.

Если бы все было так просто. Рассказать и успокоиться.

– И что это изменит? Это вернет мне ребенка? Уничтожит воспоминания, которые не дают спать по ночам? Или возвратит Ника? Что мне даст этот разговор? – спрашивала у нее, не замечая, как из глаз медленно, одна за другой, стекают крупные слезинки.

– Вы можете накричать на меня, поделиться болью.

– Не могу. Это бессмысленно. Ничего не изменится.

– Вы сильная женщина, Виктория, – вздохнула психолог. – Даже слишком сильная. Но показать слабость не позорно. Всем нам нужна поддержка в тяжелые времена.

– Вы меня не знаете, – отчеканила я, стирая слезы, шмыгнула носом и еще сильнее задрала подбородок. – Вы же шли за полицейским? Я готова с ним разговаривать.

– Хорошо.

Стоило двери закрыться, как я неровным шагом дошла до кровати и, сев, спрятала лицо в ладонях.

Я потеряла все. Без преувеличения. Морозов отнял у меня все, что можно было: любимого мужчину, ребенка, душевное равновесие. Сломал, растоптал, уничтожил и оставил пустую оболочку. Психолог сказала, что надо поделиться, выплеснуть боль. А не было боли. Не было ничего. Меня не было.

Снова скрипнула дверь, но я даже не дернулась.

Раздались осторожные шаги, кровать прогнулась под чьим-то весом, мама меня аккуратно обняла и прижала к себе.

– Тебе уже сказали, – едва слышно произнесла она.

– Да, – не убирая рук от лица, глухо ответила ей.

– Это ведь еще не точно. Через неделю можно будет сделать УЗИ, которое точно все расскажет.

– Не хочу. Это не ошибка. Я знала… чувствовала.

– Девочка моя. – Мама погладила меня по волосам и тихо вздохнула. – Ты же понимаешь, что срок был совсем маленьким, это и не срок вовсе… Если бы Н’Ери не сказал, ты бы даже не заметила.

– Мам, не надо.

Но ее уже было не остановить.

– Может, это и к лучшему. Одной воспитывать ребенка сложно, а если он еще и хищник…

– Господи, мам, что ты такое говоришь? – Я выбралась из ее объятий и встала с кровати, отступив в сторону и скрестив руки на груди. – Как можно?

– Прости, но сейчас такая ситуация, если бы ты знала, что у нас в городе творится!

– А я не знаю. Ничего не знаю. Потому что ты от меня все скрываешь, и они скрывают. Поместили в вакуум и радуетесь. Думаешь, мне легче стало? Не стало, и кошмары не прекратились, и ребенка у меня не будет. Еще и Ник в тюрьме. Я же все время об этом думаю.

– Вика…

– Господи, как же все надоело. Знаешь, чего я хочу? Чтобы этого всего не было. У нас ведь с Ником с самого начала все пошло наперекосяк. Его родители, вы, дядя, это чертово наследство, Морозов, беременность. Нам не дали шанса быть самими собой и просто жить. Вы и сейчас не даете.

– А может, и не надо. Ведь не зря судьба вас разводит в разные стороны.

– Не судьба. А вы, – тихо, но твердо, ответила я.

– Дочка, как ты можешь? Я же хочу как лучше.

– Получается не очень, мам, – честно призналась ей. – Я знаю, что Ник вам не нравится, что вы не можете смириться с его звериной натурой. Но я не отступлю. Даже сейчас.

– Мы поговорим об этом позже, – поджав губы, произнесла мама. – Ты уверена, что надо разговаривать с этим полицейским?

– Да.

Следователь оказался высоким мужчиной средних лет с посеребренными у висков волосами и умными серыми глазами в обрамлении сетки мелких морщин. Достав папку и ручку, он внимательно на меня посмотрел.

– Виктория Измайлова, меня зовут Иван Алексеевич Петров. Прежде чем мы начнем разговор, я должен вас предупредить о том, что за дачу ложных показаний… – начал мужчина.

Допрос проходил стандартно. Следователь задавал вопросы, заставлял меня шаг за шагом снова пережить страшные мгновения в спальне, вспомнить дословно каждую фразу Морозова, каждую интонацию и намек.

Мама и психолог сидели в сторонке, готовясь в любой момент прекратить расспросы, чем еще больше нервировали. Мне двадцать семь лет, а ко мне относятся как к шестнадцатилетнему подростку.

– В чем обвиняется Ник Н’Ери? – спросила я, когда рассказ был окончен.

Меня слегка трясло, и я с силой сжимала кулаки, пытаясь вынырнуть из кошмарных воспоминаний, в которые была вынуждена погрузиться.

– Незаконный оборот, срыв метки, убийство.

– Он спас мне жизнь.

– Давайте начистоту, Виктория. Убивать Морозова было не обязательно. Господин Н’Ери уложил его на пол, выбил пистолет, и на этом требовалось остановиться. Горло перегрызать необходимости точно не имелось.

Сдавленно охнула мама, а я лишь сильнее сжала кулаки, почувствовав, как к горлу вновь подкатила тошнота.

– Морозов меня избил, убил моего ребенка, пытался изнасиловать. И вы хотите сказать, что этого мало? – прошипела я.

– Это решать не мне, а суду. Он примет в расчет все обстоятельства и вынесет приговор, – спокойно отозвался Петров, но по его лицу я неожиданно поняла, что шансов почти нет.

– Ник рассказал вам о шаери?

– А что это?

– Я его шаери. Половинка зверя. Он чувствовал, что со мной происходило. Мою боль. Скажите, вы женаты? Что бы с вами было, если бы вы не только знали, что вашу жену в данный момент насилуют, но и чувствовали это? Ее… мой страх, ужас и отчаяние. Вы бы смогли сдержаться? Войти в спальню и понять, что вашего ребенка больше нет? – Я кричала и ничего не могла с этим поделать.

– Это надо остановить! – Ко мне подбежала мама.

– Успокоительное. Я вызову врача, – вторила ей психолог, но я оттолкнула их и смотрела прямо в глаза следователю.

– Да, я не могу избавиться от этих воспоминаний. Да, меня преследуют кошмары. Но я рада. Рада, что эта мразь мертва. Что он не будет сидеть на скамье подсудимых, нагло улыбаться и смотреть мне в глаза. Что он через пару годиков не выкупит себе свободу.

– Я понял вас, Виктория. У меня только один вопрос. Вы хотели этого ребенка?

Гнев сразу утих, я опять стала слабой, беспомощной и растерянной.

– Что?

– Господина Н’Ери обвиняют еще и в том, что он против вашей воли сделал вам ребенка, а это противоречит соглашению между хищниками и людьми.

– И кто выдвинул эти обвинения? – Я бросила злой взгляд в сторону мамы.

Та быстро замотала головой и пожала плечами.

– Берт З’Ерн.

Почти не удивилась этому заявлению. Дорогой кузен не упустит возможности утопить Ника.

– Тогда могу со всей уверенностью сказать, что я хотела этого ребенка и принуждения со стороны моего жениха не было.

– Благодарю за ответы. Если будет необходимость, мы с вами свяжемся.

– Я могу его увидеть?

– Как только вам разрешит врач.

В дверях уже стояла медсестра со шприцем на изготовку. Я покачала головой:

– Не надо. Со мной все хорошо.

– Вика, но, может…

– Не надо, – оборвала маму, возвращаясь на кровать. – Сейчас я просто хочу побыть одна.

Этим вечером мне все-таки удалось отвоевать свою жизнь. Три дня, в течение которых я самозабвенно предавалась тоске, жалея себя, подошли к концу. Прошлого не воротить и изменить его невозможно, но я намеревалась воевать за свое будущее.

Первый, самый сложный разговор был с мамой, которая наотрез отказывалась признавать, что я здорова и способна сама принимать решения.

– Ты пережила такой стресс, – настаивала она.

– И выжила, – перебила ее и покачала головой, стараясь не смотреть в глаза родительнице.

И как я могла допустить такое? Как незаметно позволила родным влезть в мою судьбу, перевернуть ее до основания? Ведь раньше все было совсем иначе – самостоятельная жизнь в столице, работа, независимость.

Изменения произошли после того, как маме поставили страшный диагноз. Именно страх потерять ее сделал свое дело, я дала слабину. Господи, да я готова была жизнь свою отдать, лишь бы спасти ее. А получается, отдала свободу.

Даже сейчас, твердо уверенная в принятом решении, я испытывала чувство вины. За то, что выросла. За то, что отказывалась подчиняться. За то, что причиняла ей боль, хотя шесть месяцев назад клялась всегда слушаться. Лишь бы она осталась с нами. Как изменчив наш мир.

– Я ведь хочу как лучше.

– Но делаешь только хуже. – Говорить это оказалось сложно, но необходимо. – Мам, не надо… Просто не надо. Пусть я набью шишки, пусть мне будет больно. Но это буду я. Пытаясь надавить, ты лишаешь меня смысла жизни. А я этого не хочу.

– Вика, что ты такое говоришь? Ты из меня врага делаешь.

Ее глаза были полны непролитых слез, и сердце снова дрогнуло, а разум подкинул другие воспоминания. Когда мама лежала на больничной постели, исхудавшая, бледная, с огромными синими тенями под глазами, а я застыла на жестком стуле, держа в руках ее хрупкую ладонь, и молилась как только могла.

Пришлось даже ущипнуть руку, чтобы прийти в себя. Все слишком далеко зашло.

– Правду, – тихо, но твердо ответила ей. – Если ты меня действительно любишь, то поможешь и примешь мое решение.

– Он причинил тебе столько боли.

– Но именно Ник сделал меня счастливой, – возразила ей.

– То есть ты выбираешь его?

Разговор зашел в тупик. Никогда не думала, что дойдет до такого, мы ведь всегда ладили. Или это была видимость, потому что наши интересы совпадали? А теперь правда наконец открылась.

– Ты действительно желаешь так поставить вопрос? Хочешь заставить меня сделать выбор? – спокойно спросила я.

Мама поджала губы и некоторое время молчала.

– Что ты хочешь?

– Мне нужен ноут, доступ в интернет и телефон. Еще ты говорила, что мое лечение оплачивают Н’Ери.

– Да, это так.

– Отлично. Мне необходимо с ними поговорить. У тебя или у персонала есть контакты? Если меня отсюда не хотят выпускать, то пусть впустят их. Мне все равно, кто это будет.

– Хорошо.

– Спасибо.

Ноутбук и сотовый я получила через полчаса. Мама с каменным выражением лица вручила мне все и так же молча удалилась.

Интернет великая вещь, там можно найти много интересного. Особенно когда все отечественные и зарубежные СМИ трубят о кровавой резне в нашем некогда спокойном городке.

Оказывается, Морозов не терял времени даром. Убив отца (журналисты писали о том, что он лично застрелил родителя), отморозок запустил цепную реакцию. Главы местных бандитских группировок, те самые, которые помогли ему обезвредить охрану Морозова-старшего и возвели на трон, жаждали получить свой куш. И он обещал им богатства и капиталы хищников. Оставалось всего ничего – силой отобрать их.

В тот момент, когда я выходила из магазина отца, на другом конце города, в престижном районе двуликих, банда вооруженных отморозков громила и убивала хищников.

У меня сердце сжалось, когда я увидела снимки сгоревших домов, разгромленные и покореженные машины и парочку тел, которые лежали на мостовых, прикрытые белыми тряпками.

Но на самом деле все могло кончиться намного хуже, если бы у хитрого К’Аури не было своего человека у Морозова. Именно он сообщил о грядущем нападении. У двуликого имелась пара часов, чтобы подготовиться к осаде и срочно вывезти женщин и детей.

Это была настоящая бойня. Первое масштабное столкновение двух видов за все время существования договора.

Произошедшее грозило затяжной войной и разрывом дипломатических соглашений.

О Нике было много информации. Закусив до боли губу, я рассматривала его фотографии в момент ареста, читала статьи и заметки.

Столичный мажор, перегрызший горло Морозову. Хищник, пытающийся спасти свою невесту, попавшую в руки маньяку. Одна половина публики его осуждала, другая возносила и славила как героя.

Удивительно, но мое имя нигде не упоминалось. Сомневаюсь, что журналисты не смогли его найти, скорее всего, им просто запретили его называть.

Что ж, это шанс.

Зазвонивший мобильный заставил меня подскочить на месте. Я и забыла о нем, полностью сосредоточившись на информации.

Схватив телефон, некоторое время изучала незнакомый номер и только потом нажала «прием».

– Виктория?

– Здравствуйте, господин Н’Ери, – произнесла, услышав голос Дрэго.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался он.

– Уже лучше.

– Мне передали, что вы хотите со мной поговорить.

– Да, хочу. Господин Н’Ери, мне нужна ваша помощь.

– Какого рода?

Я бросила взгляд на часы. Половина третьего.

– Это не телефонный разговор. Вы не могли бы приехать в больницу? Как можно быстрее. Меня, к сожалению, отсюда не выпускают.

Хищник некоторое время молчал, а потом ответил:

– Хорошо. Я сейчас в столице, так что приеду примерно через час-полтора.

– Я буду ждать.

Дрэго Н’Ери приехал спустя два часа. Вошел в мою палату и застыл в дверях, внимательно изучая меня. Слишком внимательно и пристально. Я даже передернула плечом, пытаясь унять возникшую непонятно откуда дрожь.

– Что-то не так? – немного резко спросила у него.

– Да нет, – медленно произнес хищник и вошел внутрь, прикрывая за собой дверь. – Я рад, что вам уже лучше.

Мы расположились друг напротив друга. Я на кровати, сложив ноги по-турецки, Н’Ери – на стуле, закинув ногу на ногу.

– Вы видели Ника? – первым делом спросила у него.

– Я только что от него. С ним все в порядке. Относительно.

– На самом деле все плохо?

– Наши адвокаты работают над этим, – ушел от ответа мужчина, продолжая осматривать меня странным, непонятным взглядом.

– Я хочу помочь.

Светлая бровь поползла вверх.

– Помочь? Каким образом?

– Я изучала статьи, смотрела ролики. Ника ведь сейчас обвиняют в обороте и превышении норм самообороны? По остальным статьям вы смогли его вытащить.

Тот осторожно кивнул.

– В особняк Морозова-младшего он попал не один, – продолжила я. – Там были хищники К’Аури, именно они сказали ему, где меня надо искать. Несмотря на все ужасы, которыми кормит нас СМИ, среди охранников-головорезов жертв нет. Переломы, раны и вывихи не в счет. Единственный, кто погиб в том доме, это Морозов-младший?

– Совершенно верно.

– Вы ведь понимаете, почему Ник не смог остановиться?

И снова этот внимательный взгляд, пронизывающий насквозь.

– Теперь особенно четко.

– Здесь нет моего имени. – Я указала на ноут, на экране которого была очередная статья о произошедшем.

– Это просьба Ника. Не трогать и не привлекать вас.

– И из-за этого его надолго посадят в тюрьму. Я прошу вас устроить мне встречу с корреспондентом. Любым, на ваш вкус. Вы ведь в них разбираетесь лучше.

– И что вы хотите им рассказать?

– Правду.

– А как же подписка о неразглашении? – напомнил Дрэго.

– Я не собираюсь раскрывать им тайны следствия.

– И что же вы хотите сообщить миру?

– Нашу историю, – ответила ему. – Вы живете очень закрыто, молчите о правилах и традициях.

– А вы хотите их раскрыть?

– Я хочу спасти Ника. Да, я собираюсь рассказать о шаери, о тех чувствах, которые вызывает зверь.

– Вы уже сообщили об этом следствию.

Я скривила губы в ухмылке и покачала головой:

– Следствию. Вы серьезно? Это дело имеет такой резонанс, что ваши же главы похоронят эту информацию, не дав ей просочиться. Нам нужна шумиха. Чтобы здесь, – я снова указала на ноут, – девяносто процентов людей, именно людей, встали на нашу сторону. Толпа может сделать много. И вы это знаете.

Он слушал меня очень внимательно и потом молчал секунд тридцать, за это время я едва не задохнулась от отчаяния. Неужели не выйдет? Неужели откажет?

– Вы любите его, Виктория?

– Почему вы спрашиваете? – настороженно поинтересовалась у мужчины.

– Я думал о таком варианте, но сын запретил. Ник очень переживает за вас и всеми способами пытается защитить. То, что вы сейчас предлагаете, может помочь, но все имеет свои последствия. Готовы ли вы принять их, Виктория?

– О каких последствия идет речь? – уточнила у него, заправляя за ухо выбившуюся прядь.

– Вы создадите образ идеальной пары, несчастных влюбленных, которые готовы на все ради друг друга. Такие союзы нельзя разрушать. Никогда.

Я вздрогнула. В его устах это звучало жутковато.

– Этим вы повяжете себя с моим сыном, – продолжил двуликий. – И пути назад не будет.

– Вы, кажется, не поняли, господин Н’Ери, – спокойно ответила ему. – Мы уже повязаны.

Пристальный взгляд и непонятная искра в глубине светло-карих глаз.

– Мне нужно было ваше решение. Об интервью я договорюсь. Поверьте, желающих найдется много, но мы остановимся на парочке самых авторитетных каналов. Завтра утром вас устроит?

– Да. Чем быстрее, тем лучше.

– Отлично, – произнес мужчина, поднимаясь. – Сбросьте мне сообщением вашу электронку, ближе к вечеру я перекину вам список вопросов.

– Хорошо, – кивнула я, поднимаясь. – Спасибо вам.

– Меня благодарить не за что. Скорее, наоборот. Я рад, что вы оказались такой.

Я прошла за ним до двери, провожая, и задала напоследок последний вопрос:

– А как ваш брат?

Н’Ери старший замер на мгновение, глянул на меня и ответил:

– Кирк вчера умер.

– Мне… жаль.

– Спасибо. – Он снова посмотрел на меня. – Знаете, что интересно, Берт никак не может найти его завещание.

– Удивительно, – пробормотала в ответ.

– Вот я и говорю, удивительно. Все знают о том, что оно есть, но найти не могут.

– Удачи с поиском, – произнесла я, пытаясь вспомнить, куда дела ту бумажку с телефоном, которую дал мне З’Ерн. Кажется, оставила ее у родителей.

Вопросов у журналистов было много. Парочку я удалила, кое-какие поменяла, два-три добавила. Мама пару раз заходила, спрашивала о самочувствии и почти сразу убегала. Появлялась и психолог. Мне даже показалось, что она радовалась моей бурной деятельности.

Какие-то странные у нее представления о нормальности.

За вопросами я просидела полночи, пытаясь найти нужные слова, чтобы выразить мысль и не расплакаться. Нужны были искренность, честность и правда. Мне предстояло открыться самой и раскрыть чужие души.

Никакой фальши, лишь искренние чувства.

Интервью назначили на десять утра. В восемь к больнице подъехал фургончик с лейблом федерального канала. Журналиста я знала, столько раз видела по телевизору – список шишек, у которых он был интервьюером, исчислялся десятками. И теперь среди них появилась я.

Гример, макияж, приветствие и любопытные взгляды.

Нам выделили отдельный кабинет, я даже приоделась для этого случая, сменив спортивки, майку и тапочки на джинсы и кофту. Думала о водолазке, но мне посоветовали выставить синяки напоказ. Так я и сидела – бледная, сосредоточенная, с сине-зелеными синяками на лице, которые даже гример не смог спрятать, и с черными отпечатками на шее.

Изувеченная, но не сломленная.

– Как только устанете и почувствуете себя плохо, скажите, – произнес мужчина, присаживаясь напротив меня. – Мы тут же остановимся.

Я кивнула.

Свет софитов слепил, черные объективы камер нервировали, а мне почему-то подумалось о том, что мама так и не пришла, не пожелала мне удачи. Это выглядело более чем предательством.

– Как вы впервые встретились?

– Это произошло почти три года назад. Я пришла устраиваться работу. Надела свой самый лучший костюм, собрала волосы в пучок и слегка подкрасила глаза. Старалась держаться сдержанно и в то же время уверенно. Да, я знала, кто такой Ник Н’Ери и какие слухи о нем ходили. Но меня подкупила приписка в конце объявления – никаких личных отношений.

– Но вы обошли это правило?

– Не сразу. Поверьте, два года – очень большой срок рядом с таким мужчиной. – Я попыталась улыбнуться, но не смогла.

Как это было странно и страшно – говорить о том, в чем всегда боялась признаться себе. Но так необходимо.

Интервью длилось уже больше часа. Под светом софитов было жарко, ужасно хотелось пить, и голос почти сел. Я потеряла счет стаканам, которые осушила за это время.

– Значит, шаери?

– Шаери, – подтвердила я, смотря прямо в глаза журналисту.

– Избранница зверя, но не человека.

– Да.

– А ваши чувства принимались в расчет?

– Принуждение запрещено, – заметила я. – Да и Нику оно не нужно.

– А вам? Как отделить желание зверя и чувства зверя?

Я на мгновение задумалась.

– А вы сами знаете, в чем отличие страсти от любви? – поинтересовалась и мотнула головой, чувствуя, что волосы прилипли к шее. – Когда тебя желают, это чертовски приятно, но когда тебя любят – ты живешь. И я жила… живу рядом с ним. Каждую секунду своей жизни. Или вы серьезно думаете, что, пытаясь спасти очередную любовницу, Ник пошел бы на такую крайность? Отпустил зверя, сломал печать?

– Но это нарушение закона, как и убийство.

– Не спорю. Но есть и смягчающие обстоятельства.

– Какие, например?

– Моя беременность, – тихо ответила ему, открывая последний козырь. О том, что она прервалась, я сообщать не собиралась. – Как думаете, многие ли мужчины смогли бы сдержаться, увидев свою любимую, ждущую ребенка, в таком состоянии? – Я коснулась синяков на шее, провела пальцами по скуле, привлекая внимание к ссадинам. – Наказание должно быть. Закон – это хорошо. Но не закон спас меня в тот день.

– Скажите, Виктория, сейчас, оглядываясь назад, вы можете сказать, что хотели бы, чтобы Ника Н’Ери не было в вашей жизни?

– Нет. Я не представляю свою жизнь без него.

Вечером я раза три пересмотрела свое интервью, замечая каждый вздох и каждую неточность, а потом до трех ночи читала отзывы и комментарии в интернете.

Процесс был запущен, даже мама немного смягчилась.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Знаю.

День, второй, третий.

Ток-шоу, споры, дебаты и ссоры.

За или против.

Единого решения не было, но я уже не боялась, знала, что по-тихому запихнуть Ника в тюрьму у них не выйдет. Вот только меня тревожила тишина. Он не прислал мне ни одного сообщения, не позвонил. Ничего. Это безразличие убивало. Может, я все зря затеяла?

Оставаться в больнице оказалось невозможным. Ворота осаждали журналисты, врачи и другие пациенты пытались завести со мной разговоры. Попытка спрятаться в палате не помогла. Я готова была выть от клаустрофобии и бессилия.

Возвращаться домой тоже было бесполезно. Дашка по телефону ежедневно рассказывала о журналистах, которые не давали им прохода. Зато выручка увеличилась в два-три раза.

Город постепенно приходил в себя, зализывал раны. Погибших похоронили, дома начали восстанавливать.

– Резервация? – предложил Дрэго Н’Ери, явившись на четвертый день после моего интервью, когда я рассказала ему о своих проблемах.

– Не уверена, что это хорошая идея.

– Там нет журналистов.

– Зато есть хищники.

– Которые относятся к вам как к героине, – не сдавался мужчина.

– А не я ли раскрыла ваши тайны?

– Вы спасали своего жениха.

– Которого у вас считают изгоем и ублюдком. И не будем забывать про Берта. Он точно жаждет моей крови.

Особенно в свете того, что завещание так и не было обнаружено.

– Есть еще наш дом. Он находится не в резервации, а рядом. Там тихо и спокойно, большая территория под охраной, свежий сосновый воздух. Вам это полезно. Готовы ли вы вынести наше общество, Виктория?

– Я могу подумать?

– Конечно, принуждать вас никто не станет.

Я знала, но проблема заключалась в том, что сейчас мне, по сути, негде было укрыться. Мое лицо мелькало по всем каналам чаще рекламных роликов. Даже сбеги я за границу, это не помогло бы. Меня бы нашли и там. И еще неизвестно, где хуже. Вот она, обратная сторона славы.

Вот так я и оказалась в доме Н’Ери-старших, под крылом Ольги Ивановны. Первый день было сложно. Обида никуда не делась, и мы маялись от неловкости, боясь разрушить то хрупкое перемирие, которое у нас возникло.

Один раз на территорию пытался проникнуть Берт. Кузен о чем-то долго разговаривал у ворот с Дрэго, который так и не пустил племянника в дом. Я видела из окна, как тот размахивал руками и, похоже, кричал, но на Н’Ери-старшего это не произвело никакого впечатления, и хищнику пришлось уйти.

Количество моих недоброжелателей увеличивалось в геометрической прогрессии.

Вестей от Ника все не было. Я не могла избавиться от мысли, что мужчина общается со всеми, кроме меня. Спросить напрямую не решалась, но избавиться от этого ощущения было невозможно.

Синяки почти сошли, стали отвратительного желто-фиолетового цвета, ушибы зажили, а кошмары перестали мучить. Но легче не становилось.

Я так себя истязала, что едва не потеряла сознание. В самом прямом смысле этого слова. Просидев на диване в гостиной, резко встала и тут же плюхнулась назад. Перед глазами все закружилось, полетели черные мушки, и я едва не отключилась.

– Вика? – Ольга Ивановна тут же оказалась рядом. – Что с тобой?

– Голова закружилась, – все еще боясь открыть глаза, ответила ей.

– Сейчас принесу воды, – произнесла женщина, убегая.

Я откинулась на спинку дивана, пытаясь успокоиться и прийти в себя. Горькая слюна подкатила к горлу, напомнив, что я почти ничего не ела.

Снова шаги – осторожные, нерешительные, шорох одежды, и в следующее мгновение я ощутила, как к моим губам прикоснулось прохладное стекло.

– Спасибо, – все так же, не открывая глаз, ответила я, взяла стакан и сделала пару глотков. Слабо звякнул лед. – Сейчас посижу чуть-чуть, и пройдет.

– Тебе надо быть осторожнее.

Рука дрогнула, и я едва не уронила стакан на пол, но вовремя успела подхватить другой рукой.

Выпрямилась, все еще боясь посмотреть. Вдруг у меня начались галлюцинации? Очень материальные галлюцинации, сидящие в кресле напротив, пропахшие морозом и снегом, с синеватой щетиной на подбородке и застарелой ссадиной на скуле. В потертых джинсах и коричневой куртке с мягким мехом, в вырезе которого я могла рассмотреть черный пуловер.

– Ты здесь, – едва слышно произнесла я, впиваясь взглядом в родного и такого любимого мужчину.

– Здравствуй.

Ярко-зеленые глаза безумным огнем горели на исхудавшем лице.

– Ты не позвонил. Мы бы хоть как-то подготовились.

Слова застряли в горле. Все казалось глупым и неважным, и эта неправильность выбивала из колеи. По-другому я представляла нашу встречу. Может, и чувства я тоже выдумала?

– Меня освободили всего пару часов назад, и я сразу к вам.

– Ясно.

– Я видел твое интервью.

– Не понравилось? – спросила у него.

Дрожащими руками поставила стакан на столик и обхватила плечи.

– Понравилось.

– Мог бы сообщить об этом. Я ведь не получила от тебя за это время ни строчки, ни весточки.

– Ты не поверишь, я боялся.

– Чего?

– Я видел твое лицо, глаза… тогда… Ты боялась меня, была в ужасе.

– В шоке, – поправила его, понимая, что Ник прав. Мне тогда было очень страшно.

– Я хищник, Вика.

– Это я заметила.

Он отодвинул в сторону воротник кофты, показывая новое клеймо на шее – ярко-алое, как сама кровь.

– Был им. Сейчас – до вынесения решения – зверь под замком. Теперь ему так просто не вырваться.

– Но они отпустили тебя.

– Подписка о невыезде, огромный залог. Ты подняла знатную бучу.

– Я старалась.

Мы снова молчали, пристально глядя друг другу в глаза.

– Прости, что не защитил тебя.

– Ты меня спас.

– И чуть не потерял. Я разговаривал с твоей матерью.

Я напряглась. Даже представить было страшно, что она ему успела наговорить.

– Она рассказала о твоем желании.

– О каком? – не поняла я.

– Начать все заново, без родственников, наследства, дядей, игр и притворств. Просто ты и я.

– Разве это возможно? Вот так взять и забыть.

– Мы можем попробовать. Правда, долго наш дуэт не просуществует, – хмыкнул он.