Текст книги "Дочь Господня"

Часть вторая

Глава 1

Натаниэль богохульствовал, импровизируя страшно, витиевато и весьма эмоционально. Такие ужасные слова совершенно не подобают и обычному смертному человеку, а уж в безгрешных устах крылатого сына неба кажутся и вовсе дикостью несусветной. Но ангел не стеснялся никого и ничего, не терзался угрызениями совести, не сдерживался и уж тем более не пытался подобрать более пристойные эпитеты. Да и к чему это теперь было?

– Ужас, кошмар, все кончено… – захлебывалась рыданиями Ариэлла, уткнувшись в скомканную салфетку, сдернутую со столика купе. На коленях у нее покоился Грааль, вновь надежно завернутый в холщовый лоскут. Ковровую дорожку на полу усеивали осколки посуды и обломки немилосердно растоптанного печенья. Раздавленная упаковка мармелада жалко закисала в лужице воды «Эвиан». У закрытой двери грозно высилась Оливия, пребывающая в совершенно невменяемом состоянии. Ее сильные пальцы надежно обхватили шею седоволосого незнакомца, подняв вверх и легко удерживая на весу его худощавое тело. Мужчина судорожно дергался, силясь отыскать утраченную опору, мелко перебирал ногами в добротных ботинках и сдавленно хрипел. Разговаривать он не мог. А впрочем, что могли дать эти уже никому не нужные разговоры?

– Гад! – с ненавистью шипела Оливия, приблизив пылающие гневом зрачки к побагровевшему лицу преступника и втискивая его в створку запертой двери. – Подонок! Зачем ты это сделал?

В ответ жертва засипела еще непонятнее и отчаянно замахала связанными руками.

– Ты еще чем-то недоволен? – ангелица с нескрываемым удовольствием заехала коленом в самое средоточие мужского достоинства седовласого незнакомца. Страдалец тоненько взвыл и обмяк в ее мощных руках, обморочно закатывая глаза…

– Лив, чего ты с ним возишься? – Нат выдохся, видимо, полностью исчерпав весь набор известных ему ругательств, и теперь жаждал перехода к активным действиям. – Кончать его надо. За Сел… – и он перевел затуманенный горем взор в угол велюрового дивана.

Она лежала недвижимо, свернувшись аккуратным комочком, трогательно беззащитным и невероятно хрупким. Нежная фарфоровая кукла с застывшим прозрачно-белым лицом, наполовину прикрытым рассыпавшимися рыжими волосами. Мертвая Селестина, еще носящая улыбку доверчивого удивления на алых, не успевших посинеть губах, еще не остывшая и не закостеневшая. Гибкое тело, не утратившее иллюзию жизни – мягкое, теплое и прекрасное. Длинная волнистая прядка стыдливо прикрывала аккуратную дырочку в правом виске, из которой вытекло на удивление мало крови. Всего несколько капель…

Оливия застонала от непереносимой муки, разрывающей ее преданное сердце, и перевела вопросительный взгляд на ангела, бессильно сжимающего кулаки.

– Могу его застрелить, – на удивление спокойно предложила она. – Только ведь этот мерзавец и после смерти напакостить умудрится – все купе нам кровью зальет!

– Пофигу, убивай! – настойчиво потребовал Натаниэль, злобно ухмыляясь. Сейчас его красивое лицо с криво закушенными губами казалось отталкивающе-безобразным. Оно пугало. – Шлепни его, Лив, иначе я сам ему глотку перегрызу…

– Но за что? – горестно всхлипнула Ариэлла. – За что он ее убил?

– Это я во всем виновата! – ударилась в самобичевание Оливия. – Я опять захотела есть, отлучилась за стаканами и оставила Селестину одну. А ведь я отсутствовала не более десяти минут.

Натаниэль заскрипел зубами:

– Как бы там ни было, но этот выродок должен немедленно умереть! Это самое малое, что мы можем сделать для Селестины – отомстить за нее! Аллилуйя!

Обе ангелицы согласно закивали.

Так и не отпуская едва начавшую осознавать действительность жертву, Оливия расстегнула кобуру и вытащила «Беретту». Подумала мгновение и решительно приставила дуло пистолета ко лбу злодея, злорадно замечая обильно выступившую испарину страха. Мужчина умоляюще выкатил серые глаза и протестующе засипел. Оливия ухмыльнулась.

– Гори в Аду! – ее палец лег на спусковой крючок…

– Не надо, Лив, отпусти его! – хрипло прозвучало из угла купе.

Ангелы обомлели.

Оливия рефлекторно разжала захват, и освободившийся незнакомец, судорожно хватая воздух широко разинутым ртом, звучно шмякнулся на пол. Не доверяя собственным ушам, ангелица медленно обернулась.

Сначала она увидела белого как полотно Натаниэля, одной рукой поддерживающего лишившуюся сознания Ариэллу, а второй – безостановочно крестящегося мелкими суетливыми движениями. А потом ее панически вытаращенные глаза плавно переместились на мертвую подругу. Вернее – на ту, которая еще мгновение назад выглядела хладным и неподвижным трупом. Но сейчас Селестина эффектно восседала на упругих диванных подушках, изящно подогнув под себя обутую в сапог ногу и задумчиво склонив растрепанную голову. Левой ладонью она оперлась на пребывающий в совершенном беспорядке столик, а согнутыми пальцами правой – сосредоточенно копалась в простреленном виске. Такого противоестественного зрелища не выдержали даже закаленные нервы валькирии.

– Чур меня! – сипло выдавила Оливия, ощущая странный звон в голове и неприятный комок тошноты, поднимающийся из желудка. – Изыди, Сатана!

– Лив, ты чего, пирожных до умопомрачения объелась, что ли? – недовольно спросила недавняя покойница, вытягивая из головы пулю и с облегчением бросая ее на пластиковую поверхность столика. – А это еще что за дрянь? У меня от нее мигрень началась.

Плохо сфокусированным взглядом Оливия проводила смертоносный кусочек свинца, медленно катившийся по нежно-голубой столешнице. Окружающий мир неожиданно утратил четкость, раскачиваясь все сильнее и быстро превращаясь в хаотическую мешанину разноцветных полос.

– Мамочка! – успела напоследок выдохнуть валькирия, опускаясь точно на седовласого незнакомца, и первый раз в жизни упала в глубокий обморок.

Ранняя весна уже властно заявляла о своих законных правах, к полудню наполняя мир упоительным теплом и всепроникающими потоками хрустально-чистого солнечного света. Нежные перистые облака легко скользили по голубому небу, невесомые и праздничные, будто платье для первого причастия. Сумерки тоже были теплыми и чарующими, словно созданными для предвкушения интимного ночного свидания. Но на этом границы весны заканчивались. Ночь по-прежнему принадлежала зиме, все еще неся холод и разочарование. И если день всегда олицетворял победу светлых сил, вознося возвышенный гимн добру и справедливости, то ночь неизменно оставалась верна одной себе, без остатка растворяясь в темном колдовстве инфернальных существ, составляющих единое целое с жестокостью и Тьмой. Ночь принадлежала стригоям.

Гонтор де Пюи протянул унизанную перстнями бледную руку, поднял медвяно благоухающее кленовое полено и бросил его в камин. Жадные языки пламени немедленно вгрызлись в желанное подношение, взвиваясь узкими красными ленточками. Прищуренные глаза «Совершенного» неотступно следили за древним священнодействием, испокон веков завораживающим дух и разум человека. Огонь напоминал ему саму жизнь, безостановочно пожирающую все новые и новые людские тела, подпитывающие бесконечный процесс рождения и смерти. И магистру совсем не хотелось, чтобы этот величайший круговорот неожиданно оборвался, неразумно остановленный дерзкой женской рукой. Рукой его внучки Андреа…

«Нужно делать добро из зла», – немного пафосно напомнил себе Гонтор, откидываясь на спинку кресла и любуясь прогоревшими углями, синевато отсвечивающими сквозь тонкий слой серого пепла. Камину удалось ощутимо нагреть небольшую комнату, прогоняя из нее холод ночи. Из комнаты – но отнюдь не из сердца и души старого рыцаря. Ибо там безысходно царила многолетняя осень, не подвластная чарам наступающей весны. Осень – неоднократно уступавшая место суровой, вьюжной зиме. А старый рыцарь слишком не любил зиму, чтобы послушно смириться с ее властью. Поэтому он излишне часто жег бесценные дрова своей души, пытаясь хоть немного отсрочить наступление вечных холодов. Он умел делать добро из зла, немного замедляя приближение страшных времен. Раньше это ему удавалось. Раньше, но не сейчас.

«Добро можно создавать из чего угодно, – продолжал размышлять де Пюи, пытаясь отыскать в себе каплю былой смелости. – Ведь оно существовало всегда, даже в самую темную эпоху. Нужно только научиться видеть и находить его везде, а зло – наш неизменный спутник, наша черная тень – пусть знает свое место. Я мечтал о том будущем, когда счастье станет доступным для всех, достанется нам практически даром. И тогда никто уже не уйдет обиженным. Но я просчитался – обиженные найдутся всегда. И никуда от этого не деться, ибо счастьем невозможно наградить всех без исключения. Счастье всегда возникает за счет чьей-то жизни – но многие лицемерно отворачиваются от этого факта и уходят прочь – счастливые, вечно молодые и бессмертные. Но ведь и они тоже платят за свою долю счастья, сами того не замечая – или не желая замечать. Платят способностью любить, жалеть, видеть прекрасное… Получается, что счастье никому не дается даром. Да и зачем нам такой подарок, какой от него прок? Право на счастье нужно заработать, а не высасывать вместе с чужой кровью. Его нужно взрастить в самом себе, а не украсть или купить… – Гонтор почти задохнулся от внезапно нахлынувшего осознания того, как сильно он испортил свою жизнь. – Я потерял все, ради чего стоило жить, – сказал он себе, заливаясь просветленными слезами умиротворения и облегчения, – я запутался в переплетении миражей и потерялся сам. Но теперь я прозрел…»

«Совершенный» поднялся и подошел к музыкальному центру, установленному на невысокой тумбочке и снабженному мощными колонками. Гонтор категорически не воспринимал все эти современные машины, но стереосистему терпел, превозмогая свои принципы ради одной единственной песни. Он нажал на кнопку, с удовольствием понаблюдал, – как оживает стеклянная панель, расцвечиваясь россыпью красных огоньков эквалайзера. Динамики восхищенно вздохнули, словно были одушевленными, а потом из них полились чарующие переливы флейт, разбавленные серебряным эхом проникновенной арфы. Женский голос, грудной и страдающий, запел отчаянную песню любви и прощания.

 
Опять разлили в воздухе хрусталь,
И то ли дымка, то ли просто просинь.
Клин журавлиный улетает вдаль,
А вслед за ним тотчас приходит осень.
 
 
Тоска незримая струится между строк,
И мы с тобой любви в душе не носим,
Пора, мой друг, нам подвести итог,
А вслед за ним тотчас приходит осень.
 
 
Рябины цвет зарделся ярче губ,
Мы до весны слова любви забросим,
Последний стих как заморозок груб,
А вслед за ним тотчас приходит осень.
 
 
Ты здесь, со мной, но вроде – не со мной,
Мы расстаемся, мы тепла не просим,
Конец любви, обычной и земной,
А вслед за ним тотчас приходит осень.
 
 
Наш первый снег – как траурный покров,
Как акростих, что я пишу для друга,
Прощаясь с ним дыханьем нежных строф…
А вслед за мной тотчас приходит вьюга….
 

Иногда Гонтор жалел, что слова этой удивительной песни написаны не им – песни, невероятно созвучной его мечущейся, разочарованной душе. Песни, невероятно схожей с его судьбой и сущностью. Ведь он точно так же провожал птичьи стаи и ушедшую любовь, безропотно сносил расставания и потери, искал и не находил. Великий магистр слишком долго жил в вязком тумане осени, чтобы не попытаться остановить наступление беспросветной зимы. Гонтор протянул дрожащую руку, вынул из проигрывателя диск с песней и сломал его пополам. Динамики издали протяжный крик горя. Одинокая слезинка сожаления и раскаяния скатилась по впалой щеке старого стригоя. Вместе с диском «Совершенный» сломал и свою неудавшуюся жизнь, лишаясь права на отступление и сжигая за собой мосты. Теперь он готовился принять свой последний бой, пытаясь сотворить добро из того единственного, что принадлежало ему всегда – из зла и Тьмы. Магистр поднял со стола трубку сотового телефона и медленно простучал по клавишам, набирая короткое сообщение. И это тоже стало вызовом неудавшейся судьбе. Теперь де Пюи оставалось одно – ждать ее ответного жеста…

Гонтор расправил сутулые плечи, надел шляпу и вышел из комнаты быстрой уверенной походной человека, принявшего правильное решение. Время колебаний закончилось.

В начале было слово. Но, судя по тому, как события стали развиваться дальше, слово это явно носило весьма неблагопристойный характер.

– … – похабно выдала я, обеими руками держась за больную голову. – И что здесь такое происходит?

Представшая передо мной картинка выглядела похлеще падения вавилонской башни. Содом и Гоморра в одном флаконе. Разлитая вода, расколотая посуда, растоптанные продукты, а в довершение всего – троица ангелов в отключке. Хм, так и хочется ляпнуть – так вот откуда пошло известное выражение «Бог троицу любит». Я прищурилась. Ого, надо же – угораздило мужика… Вот уж точно, не стой под работающим краном! Интересно, сколько же все-таки весит наша накачанная поборница шоколадной диеты и оздоровительного питания из пирожных и круассанов? Да явно – не мало! Из-под богатырского бедра Оливии торчала жилистая и тощая мужская нога, несексуально высовывающаяся из сбившейся в гармошку штанины. Бр-р-р, терпеть не могу волосатые мужские ноги! На противоположном от меня диванчике в обморочном состоянии лежал Натаниэль, закатив под лоб голубые глаза и держа в охапке вяло обвисшую Ариэллу. Вся эта трагикомедия сопровождалась бойким перестуком колес. Типа – «мы едем, едем, едем в далекие края, веселые соседи, хорошие друзья…» Мда уж, веселенькое путешествие однако нам досталось, обрыдаться со смеху можно! И самое главное, я ничего не помню, ну ничегошеньки!

Я осторожненько сползла с вагонного диванчика и, стараясь не наступить на разбросанные осколки стекла, бережно похлопала по щеке заторможенную Оливию. Подруга вздрогнула, пробурчала что-то сердитое и открыла глаза…

– А-а-а! – дикий вопль валькирии заполнил крохотное купе, отражаясь от стен. В голове у меня опять зазвенело. Я досадливо поморщилась.

– Лив, ну хватит уже орать-то! От впечатляющего диапазона твоего убойного вокала запросто помереть можно!

– Помереть? – выпучила глаза ангелица. – Что, опять?

– Не опять, а снова! – чисто из вредности вякнула я, привычно уступая своему любимому греху – упрямству. А потом я осознала смысл произнесенных подругой слов и шокировано икнула.

– Ик, чего сделать?

– Умереть! – внятно отчеканила Оливия, продолжая взирать не меня снизу вверх. Заметив мое явное недоумение, она продолжила: – Сдохнуть, отбросить лыжи, склеить ласты, сыграть в ящик, преставиться, почить, отойти в мир иной, двинуть кони…

– Стоп! – возмущенно потребовала я. – Это ты мне так крепкого здоровья желаешь? Ну, знаешь ли, дорогая, а я-то думала, что мы с тобой подруги…

– О, Господи! – нетерпеливо выдохнула валькирия. – Ты, – для пущего эффекта она ткнула пальцем мне в грудь, – и так уже умерла!

– Да ну! – как и следовало ожидать, не поверила я.

– Тпру! – передразнила подруга. – А я говорю – умерла, значит – умерла!

Я потрясенно отвела глаза от возмущенного лица ангелицы и воззрилась на себя, почти в полный рост отражающуюся в укрепленном на двери зеркале. На мертвую я не походила ничуть.

– Нет, определенно, чем дольше я смотрюсь в зеркало, тем больше верю Дарвину! – пришла к заключению я, вспомнив недавние богословские изыскания Натаниэля. – Лохматая, мятая, грязная – ну ни дать, ни взять, мартышка мартышкой! Но живая же все-таки…

– Это не грязь, – хмуро подсказала Оливия, наконец-то сползая с хорошо утрамбованного незнакомца, – это кровь!

– Кровь? – вторично не поверила я, прикасаясь к своему виску. – Но как она… – я не договорила…

Оказывается, скудные капли крови не только испачкали мой лоб, но попали и на пышное кружевное жабо недавно купленной рубашки. Но стоило мне прикоснуться рукой к голове, как капли неожиданно пришли в стремительное движение, целенаправленно скатываясь ко мне в ладонь, растекаясь по ней ровным слоем и образуя тонкую блестящую пленочку.

– О! – изумилась валькирия.

Кровавая пленка разделилась на ровные полоски, складывающиеся в слова.

– «Бог здесь!» – шепотом прочитала я. – Ничего себе! И как это понимать?

– А я знаю? – пожала плечами Оливия. – Я ничего подобного прежде не видывала!

Слова медленно блекли, впитываясь в мою кожу. Оливия осторожно откинула волосы, прикрывающие мне лоб, и провела пальцем по очистившемуся виску. От уродующей его раны не осталось и следа. Подруга негромко присвистнула.

– Ты помнишь, как вытащила пулю из своего черепа? Вон она, кстати, на столе валяется!

– Смутно, – призналась я. – Но начинаю постепенно вспоминать, как я наливала воду в Грааль и пила ее. А потом в наше купе неожиданно заглянул незнакомый человек и… – тут я замолчала, пытаясь разобраться в собственных запутанных воспоминаниях. – Кажется, он выстрелил мне в висок…

– Угумс! – кивнула Оливия. – Когда мы тебя нашли, ты была уж очень миленьким и спокойным трупиком…

Я потрясено отвалила челюсть:

– Правда, что ли?

– Жизнь бессмысленна, так зачем потакать ее жестокости, если финал уже известен! – вдруг насмешливо проскрипело с пола.

Мы с Оливией дружно вскрикнули от неожиданности. Оказывается, это позабытый нами незнакомец уже вполне оклемался и даже силился подняться. Чисто автоматически я подхватила его под локоть, помогая встать на ноги. Он оказался высок и излишне худощав, многочисленные морщины избороздили смуглое лицо, в глубине серых глаз плескалось безумие фанатика. Но слабым или очень старым он не выглядел.

– Нет, я, конечно, понимаю, – иронично начала я, – что одних женщин хочется добиваться, а других – просто добить! Но меня-то за что?

– Не за что, а зачем! – непонятно ответил мужчина. – Я искал…

– Что искал, смысл жизни? – едко встряла Оливия. – Ну, тогда результаты поиска налицо… – она довольно оглядела многочисленные синяки и ссадины, украшающие остро торчащие скулы ее недавней жертвы. – Могу добавить для ясности, если что!

– Хватит, а то еще привыкнет, – насмешливо откликнулась я. – Мужик, колись, чем я тебе не приглянулась?

– Талант – по сути своей дар, данный одному для всех, – экзальтированно забормотал седовласый, закрывая глаза и гипнотически покачиваясь. – А когда он используется лишь для самого себя, то это уже становится грехом!

– Странный он какой-то, – опасливо отодвинулась Оливия, пренебрежительно кривясь. – Псих, наверное, да еще и буйный!

– Не похоже, – я взяла мужчину за плечи и сильно встряхнула. Он немедленно разлепил веки и уставился прямо на меня. – Спрашиваю вас в последний раз, зачем вы покушались на мою жизнь?

– Я проверял! – абсолютно честно сознался незнакомец, разглядывая меня с нескрываемым благоговением. – Я объясню. Ритуал Причастия, проводимый над молодыми экзорцистами и заключающийся в испитии воды из священного Грааля, дарует им долголетие и способность к регенерации ран, смертельных для обычного человека. Но если вы и на самом деле являетесь избранницей Божьей, то должны были не только заживить рану, но и воскреснуть из мертвых. А талант творить молитвы вам также присущ?

– А то ж! – высокомерно возвестила Оливия. – Вот ведь, Фома неверующий…

– И как – убедились в моем бессмертии? – осведомилась я.

Мужчина учтиво склонил голову.

– Ну, тогда, может, вы, в свою очередь, просветите и нас насчет вашей личности?

Седовласый горестно поник головой:

– Меня зовут Симон де Монфор! Я и есть тот самый Великий грешник, навечно лишенный смерти и успокоения в могиле и обреченный бесконечно искупать свой грех за тысячи убиенных катаров…

– Ого! – обалдели мы с Оливией. – Вот это сюрпризец так сюрпризец!

Одна из самых парадоксальных закономерностей человеческого мышления состоит в том, что мужчины чрезвычайно непоследовательны в своей логике, в отличие от женщин, которые до безобразия логичны в своей непоследовательности. Подтверждение этому Анастасио ди Баллестро получил сегодня ночью, следуя по пятам за Андреа дель-Васто, увлеченно занимающейся бесконечными покупками в большой Торговой галерее на улице Кановаччио в Венеции. Нет, Его Высокопреосвященство категорически отказывался понимать эту непредсказуемую девушку. Со стороны они наверняка производили впечатление дружной семьи, занятой будничными делами. Скажем, отца и прислушивающейся к его советам дочери, озабоченной пополнением своего изысканного гардероба. Довершая умильный образ семейной идиллии, стригойка не только нагрузила совершенно умотавшегося кардинала невообразимой грудой различных пакетов, свертков и сверточков, так еще и ежеминутно подчеркнуто вежливо интересовалась его мнением, выбирая очередное платье, шарфик или пару умопомрачительно дорогих туфель. С губ кокетливой красавицы не сходила издевательская усмешка, не оставляющая ни малейшего сомнения в том, что она получала искреннее удовольствие, намеренно помыкая своим терпеливым спутником. А у кардинала так и не достало храбрости отказать ей в этой сумасбродной прихоти. Впрочем, сейчас он в своем роскошном твидовом костюме выглядел отнюдь не могущественным прелатом, а скорее моложавым коммерсантом с весьма импозантной внешностью. Андреа же, с распущенными длинными волосами, на высоченных каблуках и в невероятном плаще леопардовой расцветки была прелестна, как никогда, и привлекала всеобщее внимание.

Она сама позвонила синьору ди Баллестро и назначила встречу именном в этом суматошном сосредоточии мотовства, дурного вкуса и безумных женских фантазий. Огромный магазин воистину являлся земным олицетворением затаенного женского представления о том, на что должен походить обетованный рай небесный. Да конечно же, не на что иное, как на вот это ослепительное слияние бутика мод «Кавалли», витрин с безделушками от «Картье» и вызывающе гламурного обувного ряда «Ла Минолла». Здесь усиленно пели осанну плоти, эгоизму и высокомерию, совершенно забывая о Боге и душе. Андреа наслаждалась.

– Куда столько нарядов? – осмелился поинтересоваться кардинал, вытирая лоб безупречно белым носовым платком.

Стригойка иронично изогнула изящную бровь, правдоподобно разыгрывая искреннее недоумение:

– Карнавал открывается через несколько дней. Неужели Ваше Высокопреосвященство желает, чтобы я выглядела на нем замарашкой?

– Гм, – затруднился с ответом Анастасио, прозорливо полагая, что в слово «замарашка» синьорина вкладывает отнюдь не тот смысл, который первым приходит на ум любого непосвященного человека. Ведь, пожалуй, ничто так сильно не пачкает одежду, как кровь жертв Большой охоты.

Андреа негромко рассмеялась, уловив колебания кардинала. Она договорилась с ним о встрече в небольшом уютном кафе, расположенном на втором этаже Торговой галереи, но, как подозревал ди Баллестро, специально подкараулила его у входа в магазин и заставила поработать в качестве прислуги. Стригойка любила ставить на место даже тех, в чьих услугах нуждалась остро и немедленно. А в том, что он понадобился ей для чего-то чрезвычайно важного, кардинал уже не сомневался. Уж слишком Андреа нервничала, почти идеально маскируя свое волнение барской снисходительностью и театрально-ленивой неторопливостью.

Но вот, наконец, роскошные бутики остались позади, гора покупок превысила все мыслимые и немыслимые размеры, и сообщники заняли два стилизованных под старину кресла в маленьком затемненном кафе.

– Что тебе заказать? – галантно поинтересовался ди Баллестро, раскрывая меню.

– Бифштекс с кровью второй группы! – вызывающе хмыкнула стригойка, нервно барабаня по столу длинными ухоженными ногтями.

– Твои обычные блюда тут не уместны, – покривился кардинал, останавливаясь на двух бокалах красного вина. – Как и твой черный во всех смыслах юмор!

– Ну, это до поры до времени, – самонадеянно заявила стригойка, язвительно ухмыляясь. – А ты все пьешь? Забыл, что алкоголизм является причиной многих увлекательных приключений? – и она иронично подмигнула, явно намекая на что-то, известное лишь им двоим.

Ди Баллестро едва смог сдержать горестный вздох.

– Ты умеешь бередить старые раны! Как это не по-человечески!

– Разве? – картинно удивилась Андреа. – Люди поступают точно так же. Они ничем не лучше нас.

Прелат нахмурился.

Стригойка звонко расхохоталась, привлекая к себе внимание двух богемного вида юнцов, уставившихся на нее с нескрываемым обожанием.

– Ты помнишь, что именно алкоголь и стал причиной нашего неожиданного знакомства? Ты убивал себя вином и терзаниями, разочаровавшись в Боге, пока однажды не повстречал меня, прогуливающуюся в поисках развлечений и свежей крови. Но ты показался мне столь забавным, что я решила пощадить пьяного священника и даже привлечь его на свою сторону. Скажи, разве я не явила тебе с тех пор множество чудес, значительно превышающих скудные возможности вашего Господа? Что же мешает тебе признать то, что люди – это просто низменные животные: глупые, напыщенные, бестолковые существа?

– Гордость! – тихо, но с достоинством парировал ди Баллестро, отводя взгляд.

– О-о-о, – небрежно протянула девушка, закуривая длинную черную сигарету. Над столиком поплыл одурманивающий аромат египетского жасмина. – Гордость – фикция. Хваленое желание ни перед чем не согнуть шеи – фигня. Люди забывают главное: то, что не гнется, можно сломать. Ну какой вам прок от этой дурацкой гордости, с которой вы так носитесь? Она вам уже не поможет и не отсрочит наступления эры стригоев…

Услышав последние слова стригойки, кардинал содрогнулся.

– Я читал, – едва слышно прошептал он, – и про звезду Полынь, и про хляби небесные, и про оживающих мертвецов! А также про Дщерь Господню с ключами от Рая и Ада. Я чувствую – апокалипсис грядет…

– О да! – беззаботно подтвердила Андреа, раздраженно покачивая ногой, как шевелит хвостом рассерженная кошка. – Звезда уже показалась! А хляби, – она перевела глаза на окно, – тоже не подвели! Но это еще не все…

Ди Баллестро вслед за ней тоже устремил взор на мокрые стекла. Царившее на улице впечатляло. Под звездой Андреа подразумевала комету, в последние дни зависшую над миром. Это крупное и яркое небесное тело вызвало нескончаемые споры между астрономами всего мира, смущая и приводя в недоумение самые выдающиеся умы. Но сейчас небо затянули низкие тучи, и комету не было видно; проливной дождь, уже сутки заливающий Италию, похоже, и не собирался заканчиваться, становясь лишь сильнее и яростнее, переходя в штормовую рапсодию разбушевавшейся стихии. Все это выглядело пугающе и чертовски непонятно…

– Вот именно – чертовски! – ликующе оскалилась стригойка, услышав последние слова кардинала, неосторожно произнесенные вслух. – Темный отец выполнил свою часть уговора, посылая мне знамения и пророчества. Неясным остается одно, – тут она склонилась к поверхности стола, схватила Анастасио за лацканы пиджака и притянула к своему пышущему гневом лицу его побледневшую физиономию, – кто есть эта мешающая нам Дочь Господня? Откуда она взялась?

Прелат попытался отпрянуть, но Андреа держала крепко.

– Подумай, церковник! – с угрозой прошипела она, почти дыша ему в рот. Ди Баллестро неосознанно принюхался и испуганно охнул. Пахло необычно, терпко и вместе с тем гнилостно-сладковато… «Это отнюдь не запах вина, – понял он. – Это запах крови!»

– Ваш мир рухнет через несколько дней, – продолжала вещать стригойка, зачаровывая собеседника переливами грудного голоса и мерцающим блеском синих глаз, – его будущее предрешено. Люди уже ничем не смогут помешать планам Темного отца. Вы с Раулем бездарно провалили поимку девчонки и упустили Грааль. Теперь этим займемся мы с Конрадом. Но ты вдумайся, глупец, я милостиво дарую тебе последнюю возможность оправдаться передо мной. Я предоставляю тебе свою защиту и шанс оказаться в рядах новых владык жизни, а не среди обреченных на заклание овец. Ты же не хочешь стать нашей пищей? Скажи мне, откуда взялась Дочь Господня?

Анастасио задрожал, ощущая, как неведомая сила совершенно против его желания развязывает одеревеневший язык и изрекает слова признания:

– Я не знаю, кто она и откуда. Но в госпитале Святой Анны существует старинный архив, а при нем проживают трое престарелых монахов-госпитальеров. Я где-то потерял свою записную книжку, где у меня значатся их имена, но уверен – они должны знать множество секретов, связанных с Ватиканом…

– Госпиталь Святой Анны! – удовлетворенно повторила стригойка, отпуская кардинала. – Я его знаю, я их найду. Это хорошо, – она приложила пальцы к холодному стеклу и струи дождя, словно признавая ее власть над ними, послушно окатили окно, – это же просто здорово!