Текст книги "Дочь Господня"

Я свободно откинулась на спинку кресла, немного жалея о том, что так и не осознала всей прелести никотиновой зависимости. Нет, я, конечно, пробовала курить пару раз, но удовольствия от этого процесса не получила. А жаль – возможно, сейчас бы мне весьма пригодились релаксационные манипуляции с сигаретой и зажигалкой. Говорят, они здорово способствуют как расслаблению, так и концентрации всех мыслительных процессов. А обмозговать предстояло многое, и я отнюдь не собиралась тратить бесценные минуты на подбор карнавального наряда. И так сойдет.

Значит, так: мне удалось выяснить, что хоть я и напрямую принадлежала к семейству дель-Васто и по праву унаследовала титул маркизы де Салуццо, но при этом никогда не являлась дочерью тех людей, которых с детства привыкла считать своими родителями. Нужно признать, псевдо-матушка Амелия скончалась настолько давно и при столь подозрительных обстоятельствах, что мне с превеликим трудом удалось воскресить в памяти образ высокой, царственно обворожительной, черноволосой леди. Уверена, Церковь все-таки приложила руку к устранению высокопоставленной стригойки. Она отдала меня в монастырь в возрасте трех лет, и после этого я видела ее от силы раз пять. О чем, впрочем, сейчас ничуть не жалела. Подумать только, меня вскормили молоком кровососки. Подобная отвратительная мысль породила во мне лишь брезгливое отвращение, переходящее в тошноту. О существовании сестрицы Андреа я не только не знала вплоть до событий последней недели, но даже и не подозревала. Острое чувство жалости вызывала трагическая судьба моей настоящей матери, но здесь я была уже бессильна и не располагала возможностью изменить хоть что-нибудь. Мы живем настоящим, не обладая властью над прошлым. Поэтому следует вести себя так, чтобы оно не оказывало сильного влияния на объективную реальность и не портило наше будущее! «Господи, – я сильно сжала сцепленные пальцы, – дай мне силу вершить те дела, на которые я способна, и не лезть в дела, приходящиеся мне явно не по плечу. Да еще достаточно ума, чтобы отличить первые от вторых! Селестина, – серьезно сказала я самой себе, – с сегодняшнего дня прочно вдолби в свою глупую голову основное правило: не бери на себя больше, чем ты способна вынести. И никогда не забывай эту непреложную истину!»

По-видимому, текущая в моих жилах кровь древних катаров все-таки несла в себе какое-то роковое проклятие. Нам с сестрой досталась схожая судьба. Она боролась за установление на земле царства Тьмы, я же – за торжество силы Света. Она искала своего будущего спутника и соратника – и мне следовало совершить то же самое. Так кто же он такой, этот загадочный эрайя, осененный серебряным крестом? В мой озабоченный многочисленными проблемами мозг не приходила ни одна хоть мало-мальски правдоподобная версия. И почему-то, совершенно против собственного желания, я вновь вспомнила щедрого незнакомца, бескорыстно даровавшего мне свою теплую одежду. Где он сейчас находится, что делает, вспоминает ли обо мне? Еще ни один мужчина не занимал так много места в моем сердце и помыслах, даже на краю грядущего вселенского катаклизма обволакивая трепещущую душу сладкой завесой истомы и желания. Неужели меня настигла внезапная любовь? Роковая, фатальная, единственная – возникшая с первого взгляда, слова и прикосновения? Возможно ли подобное чудо? Но, так или иначе, мне хотелось думать только о нем – моем ночном рыцаре, говорить о нем, и даже молчать – о нем! Рой восторженных мыслей, порхавших, будто влекомый к губительному светильнику мотылек, упорно не давал сосредоточиться на чем-то важном, желая лишь отрешенного погружения в сладостную пучину грез и ярких мечтаний, в центре которых подобно отблескам солнца, вспыхивали мимолетные образы его смеющихся губ, прищуренных глаз, пушистых ресниц. Эти образы мгновенно затмили все с детства привычные для меня святыни, даже лик Бога. Здравый рассудок обоснованно доказывал необходимость немедленно забыть столь неподходящее для сложившейся ситуации чувство. Но глупое сердце упорно цеплялось за свои приятные заблуждения, желая любить и быть любимой. Суждено ли этому таинственному незнакомцу стать моим романтическим героем, моим идеалом, моей судьбой и счастьем? Ответа на столь сложный вопрос пока не существовало.

 
Прошу – о, дай мне фору, время!
Пусть обретет душа покой,
Любви несчастной скинет бремя,
В грехах раскается с лихвой,
 
 
Смиренно вновь кладет поклоны,
Сроднится с тяжестью креста,
И, глядя на оклад иконы,
Тебя не видит. Лишь Христа.
 
 
Да заживет на сердце рана,
А чувства вмиг дадут отбой,
Герой случайного романа,
А может, вовсе не герой…
 
 
А может, тоже – просто грешник,
Что сбился с верного пути,
Нас свел какой-то дух-насмешник,
Он мимо нам не дал пройти
 
 
И вот живу в сетях обмана,
Сама себе твердя порой —
Зря в строчках каждого романа
Ищу тебя я, мой герой.
 

Оконные стекла неожиданно мелодично звякнули и мелко завибрировали в такт глухим тяжелым ударам, плывущим над городом. Это торжественно заговорил главный набатный колокол на базилике Святого Марка. Три праздничных удара болезненно впивались в уши, отделяя мир от войны, жизнь от смерти, а вампиров от людей. Большой карнавал начался!

«Храни нас всех Иисус! – печально попросила я, собирая оружие, закрывая двери гостиничного номера и медленно спускаясь по лестнице. – Стригои вышли на охоту, их заветный час пробил. Защити же нас, Господи! Неужели наши грехи так велики, и мы заслужили подобную страшную участь?»

Люди в любой ситуации остаются всего лишь людьми. Не могучими героями, не титанами и богами, а приземленными – вечно скучающими и голодными существами, алчущими хлеба и зрелищ. Наивными восторженными детьми с трепетом ожидающими наступления очередного редкого праздника. Впрочем, праздники именно тем и хороши – что случаются редко. А горячечное предвкушение сказочного действа зачастую намного приятнее и волнительнее самих торжественных мероприятий. Мы не перестаем бесконечно обманываться в ожидании чудес, но все равно продолжаем верить и надеяться. И это – главная способность живучего человеческого организма, позволяющая ему преодолевать хандру и уныние. Умение верить в чудеса!

Но вот уж что-что, а карнавал в Венеции всегда становился чем-то волшебно феерическим и неповторимым, совершенно не похожим на предыдущие празднества. А нынешние экстремальные обстоятельства ничуть не испортили долгожданного праздника, наоборот, придали ему некое непривычное, совершенно инфернальное очарование. Внезапно вернувшаяся зима каким-то невообразимым образом сумела законсервировать хрупкое очарование ранней весны, запечатлев ее во льду и инее, сиявших ярче самых редкостных бриллиантов. Быстротечные морозы цепко схватили первые распускающиеся листья и траву, превратив их в ажурные произведения искусства – филигранные, как лучшее муранское стекло, и замысловатые, как золотой кубок работы Бонвенуто Челлини. Бесспорно прекрасные, но – навсегда утратившие непрочное дыхание жизни, мертвые и искусственные. Атрибуты, вполне достойные нового мира – мира стригоев!

На куполе Дворца дожей лежали рыхлые снежные хлопья. Бронзовая статуя льва – символа Венеции поджала хвост и заметно съежилась, как бы уменьшась в размерах в предчувствии скорого прихода другого, куда более свирепого и кровожадного хищника. Бесследно исчезли вездесущие и наглые, безалаберно прикормленные туристами голуби. Крыша часовой башни Торе-дель-Оролого обледенела, даже на значительном расстоянии отливая пронзительно-хрустальным, слепящим глаза блеском. Впору на коньках кататься. И все-таки Венеция оставалась бесподобно хороша даже такой: слабой, побежденной, почти сдавшейся на милость черной зимы, застывшей в объятиях студеной Тьмы. И достанет ли у меня сил и смелости, чтобы спасти, обогреть ее и вдохнуть свежее пламя жизни в этот впавший в летаргический сон город? Я мало верила в благоприятный исход затеянной нами авантюры, но храбро подпитывала свою решимость словами молитвы и мечтами о любви, продолжая надеяться на лучшее. Я тоже была наивна.

Я выдохнула клубы влажного пара и натянула черные кожаные перчатки, предусмотрительно расправляя мельчайшие складочки. Температура наружного воздуха прочно застряла на минусовых отметках, поэтому перчатки оказались совсем не лишними. Теперь мои руки не замерзнут, и это очень важно, ибо чутье подсказывало мне, что без драк сегодня не обойдется, а выходить против классических рапир и шпаг желательно не с голыми ладонями, а имея соответствующую защиту – еще лучше, усиленную специальными щитками. Но сейчас выбирать не приходится – чем богаты, тем и рады. Остается надеяться на себя да спешно припоминать уроки сенсея Кацуо.

По поводу подходящего карнавального наряда я тоже особо не заморачивалась. Оделась во все черное, не стала прятать кэны, и как финальный штрих, нарисовала на щеках два японских иероглифа, обозначающих смерть и ужас. Получилось очень даже впечатляюще – вылитый ниндзя. Точно так же поступила и Оливия, от чьей внушительной фигуры так и веяло нескрываемой угрозой. Полагаю, встретившимся с ней стригоям сегодня крупно не поздоровится! Ариэлла нарядилась в норковую шубку шоколадного оттенка, напустив на себя вид томной, рафинированной леди. Под мехами скрывался остро отточенный кинжал. Но Натаниэль затмевал всех. Он просто снял охранную молитву, являя веселящемуся городу белоснежную ширь гордо распахнутых крыльев. Да и кто там разберет – настоящие они или нет, но прохожие восторженно охали и ахали, проча ангелу первый приз на конкурсе костюмов. Натаниэль издевательски посмеивался.

Между тем вечерняя тьма, окутывающая улицы, сделалась совершенно непроницаемой. Снегопад возобновился с удвоенной силой, с каждой минутой становясь все яростнее и гуще. Праздничная иллюминация, хоть и яркая и обильная, оказалась совершенно не способна справиться с подкравшейся темнотой. Электрический свет отступал перед властью угольно-черной ночи. Но это лишь придавало еще большую пикантность порочным карнавальным развлечениям. Снег превратился в плотную молочно-белую ширму, не дозволяющую видеть что-то дальше вытянутой руки и надежно скрывающую творящиеся на улицах безобразия. Повсюду гремела музыка и раздавались раскаты пьяного смеха.

«Плохо, – обеспокоенно подумала я, донельзя раздраженная настоящей какофонией звуков, впитавшей в себя все – от классики до хард-рока. – При таком шуме никто не обратит ни малейшего внимания на крики жертв, их попросту не будет слышно. Глупые люди, сами подставляющиеся под клыки стригоев…»

Рестораны и пиццерии переполняли толпы ликующего народа, безудержно предающегося веселью, обжорству, пьянству и откровенному флирту, быстро переходящему в самый разнузданный разврат. На скупо освещенных фонариками площадях и переулках танцевали нетрезвые туристы, облаченные в невообразимые костюмы и прячущие лица под фантазийными масками. Усатый испанский конкистадор, бряцающий огромной бутафорской рапирой, лихо кружил пухлую, укутанную в манто пейзанку. Римский легионер в овчинном тулупе поил из фляжки полуголую, но уже не замечающую холода нимфу. Оперевшись на обклеенную афишами тумбу, пылко целовались две покачивающиеся личности неопределенного пола, обе одинаково плоские и длинноволосые.

– Содом и Гоморра! – тоном оскорбленной невинности возвестил Симон, смущенно отводя взгляд. – Этот город погряз в грехах!

– Пир во время чумы! – криво ухмыльнулась Оливия, не выпуская из рук пистолет. – Хоть тысячу убей, никто и не заметит!

Ариэлла молчала, восхищенно таращась по сторонам.

– Вот гадство, – вздохнула я. – Пойди-ка угадай, кто скрывается под этими масками? Как отличить стригоя от обычного человека?

– По запаху! – уверенно подсказал де Монфор. – Недаром вам в аббатстве чутье тренировали. От стригоев пахнет кровью!

Нат остановился под приоткрытым окном и прислушался. По его прекрасному лицу расплылась фривольная ухмылка. Из комнаты явственно доносились сладострастные постанывания…

– Эх, – бесстыдно позавидовал ангел, – не хило там кого-то жарят, видать, если им даже в такую холодрыгу жарко стало…

Ариэлла показала ему кулак. Симон целомудренно покраснел.

– Смотри! – Оливия вдруг сильно сжала мои пальцы, привлекая внимание к двум стройным девицам, остановившимся в паре метров от нас и завлекающе похихикивающим под прикрытием щедро позолоченных масок. На одной красовалось дорогое кожаное пальто, обшитое полосками голубой шиншиллы, а вторая куталась в перелину из чернобурки. Обе усиленно заигрывали с Натаниэлем, соблазнительно улыбаясь накрашенными ртами и строя глазки. Я сделала шаг вперед и принюхалась, глубоко вдыхая холодный, насыщенный различными ароматами воздух. Пахло гарью взрываемых на улице петард, крепким кофе и хорошей выпивкой, сигаретами и женскими духами. Но, перебивая все второстепенные запахи, до меня мгновенно долетело особенное, ни на что не похожее амбре свежей крови – сладковатое, гнилостное и противное до омерзения. Я едва удержалась от крика, незаметно подмигивая Нату. Ангел ответил мне понимающим кивком. Он беззаботной походкой подошел к кровососкам и склонился в галантном поклоне.

– Приветствую вас, о прекрасные существа с длинными ногами…

– Так бы прямо и говорил без намеков – страусы! – брезгливо скривила губы Оливия.

Ариэлла обидно хмыкнула. Стригойки нахмурились, не понимая, где таится подвох.

– Это что, оскорбление? – удивилась первая девица, фигуристая и белокурая.

– Блондинко! – так тихо, что ее услышала только я, беспощадно заклеймила валькирия.

Симон неуверенно топтался в стороне, стригойки нерешительно переглянулись, видимо, взвешивая, стоит ли с нами связываться. Тогда нетерпеливый Натаниэль решил взять инициативу в собственные руки. Он развязно подхватил девиц под локотки и засюсюкал сладким голоском:

– Девочки, а как на счет того, чтобы прогуляться в одно милое местечко и поиграть в шахматы на раздевание?

Я прикусила губу, стараясь не рассмеяться. Но стригойки счастливо просияли и, повинуясь направляющему движению ангела, повернулись к нам спиной. Удар моего клинка и выстрел Оливии слились в один короткий звук, два мертвых тела беззвучно осели в снег… Натаниэль без подсказки шустро оттащил трупы в ближайший проулок, предоставив им там медленно рассыпаться серым, смердящим прахом.

Так повторилось несколько раз. Мы уверенно продвигались вперед, к главной площади Пьяцца ди Сан-Марко, поминутно наталкиваясь на неосторожно шляющиеся пьяные компании и изредка – на бродивших в одиночку или вдвоем стригоев. Причем последние неизменно вели себя на удивление беззаботно, становясь легкой жертвой для наших пуль и клинков. Сначала я недоумевала, а потом попросту утратила бдительность, начав подозревать, что стригои на самом деле весьма тупые и ограниченные твари, начисто обделенные хитростью и изобретательностью. И как это при подобном скудоумии они осмелились претендовать на мировое господство?

Первым взбунтовался основательно заскучавший Натаниэль, ибо в методичном истреблении кровососов не обнаружилось ничего не только героического, но даже интересного.

– Да что я вам, быдлоукладчик, что ли? – привередливо возмутился взопревший от монотонной физической работы ангел, прикопавший в снегу уже то ли восьмое, то ли девятое по счету тело. – Так и пуп надорвать недолго! – он поднял за длинные волосы отрубленную голову очередной стригойской красотки и дурашливо потыкал в нее пальцем: – Не-а, не айс! – он эффектно размахнулся и забросил злополучные останки куда-то на крышу соседнего дома. – Баста, карапузики, кончилися танцы, мне надоело подвизаться на вторых ролях!

– Ну, хорошо, – разрешила я, – разделимся. Так мы сможем упокоить гораздо большее количество врагов. Ты иди с Ариэллой, Оливия будет охранять Симона, а я прогуляюсь одна.

– Благоразумно ли это? – начала Оливия, но тут из-за угла вывернулась очередная парочка самоуверенных стригойских юнцов, претенциозно наряженных в костюмы готов. Они казались такими неопытными и вместе с тем нахальными, что я развеселилась окончательно.

– Приветствую вас, о, анемичные Дети Ночи! – пафосно изрекла я.

– Чего? – шокировано перекосились клыкастые салабоны.

– Здорово, упыри! – бесцеремонно рявкнул Нат, пуская в лоб ближайшего паренька освященную пулю.

– Скукотища! – кисло констатировала Оливия, отправляя в Ад его дружка. – Сел, я не права. Они все хронические идиоты, страдающие олигофренией в самой тяжелой степени. Я знаю, что от укуса вампира можно стать вампиром. Но этих придурков, ей богу, искусали бараны!

– Аллилуйя! – поддержал валькирию Нат.

– Уговорили, – убежденно кивнула я. – Разделимся и поохотимся на стригоев всласть. Встречаемся утром в гостинице.

Снег приятно поскрипывал под сапогами. Часы на ратуше пробили двенадцать ночи. Я избавила мир еще от парочки неповоротливых стригоев и наконец-то вышла на главную площадь Венеции где, по моему твердому убеждению, и должны были происходить сейчас самые красивые и замечательные мероприятия. Но каковым же безграничным оказалось мое удивление, когда я обнаружила, что площадь не только совершенно пуста, но и в добавку погружена в траурный полумрак. Я потрясенно покрутилась на каблуках, поводя из стороны в сторону кончиком предусмотрительно извлеченного из ножен Кото. Но ведь инстинкт бойца почему-то властно звал меня именно в это самое место. Неужели мой внутренний голос ошибся?

– Ба-а-а, – за моей спиной неожиданно что-то зашуршало и раздался негромкий, но неприкрыто издевательский смешок, – какая у нас тут кисуля нарисовалась!

Я стремительно обернулась. Передо мной стоял граф Рауль Деверо…

Глава 8

Погода изменилась ближе к полуночи. На смену обильному снегопаду пришла кристальная чистота и прозрачность воздуха, сопровождавшаяся сильным похолоданием. Небо прояснилось. На чернильно-темном ночном небе засияли крупные звезды, подобострастно окружавшие желтую, похожую на золотую монету луну. Конрад задрал голову, любуясь этой волшебной декорацией. Подходящая ночь для интриг и убийств. Надо признать, резкие температурные перепады уже изрядно ему надоели, как и сыплющийся с неба мокрый снег, поэтому он искренне радовался установившемуся затишью. Однако оно казалось ему слишком умиротворенным, лубочным и совершенно ненатуральным. Но сейчас вервольфа беспокоило еще одно серьезное обстоятельство – зря он все-таки выбросил свои измазанные кровью перчатки. При нынешних минус двадцати – а он и не сомневался в том, что верно оценил температуру, – не очень-то комфортно прикасаться к оружию непослушными замерзшими пальцами. Количество огнестрельных боеприпасов уменьшилось значительно, а запас сюрикенов и вообще почти исчерпался. А на улицах продолжало происходить черт знает что! Стригоев было много, слишком много. Натренированный глаз охотника безошибочно выискивал мерзких кровососов среди бурно веселящейся толпы. Сердце замирало от ужаса и безысходности, выхватывая все новые сцены творящегося в городе беспредела. Вот элегантно одетая парочка уединилась в тени под аркой моста, целуясь жарко и самозабвенно. И наверное, мало кто, кроме вервольфа, заметил, как девица вдруг сильно обхватила руками торс своего спутника и переместила губы ниже – на его шею, выпуская острые клыки. А на другой улице, буквально в двух шагах от злополучного моста, двое светловолосых мужчин одновременно набросились на совсем юную девушку, наигранно подхватывая ее, пьяно хохочущую, и похотливо утаскивая в темноту. Со стороны все это выглядело обычным флиртом. Конрад ощущал, как волоски на его груди встают дыбом, наэлектризованные диким приливом адреналина. Стригои не церемонились. Город вырезался организованно, грамотно и беспощадно.

Голодная ночь – таким эпитетом Конрад охарактеризовал то, невольным свидетелем чего он оказался. Может ли ночь называться голодной? О да, теперь она уже не казалась Майеру такой красивой и безобидной. Черное небо разительно напоминало бездонную глотку, жадно распахнувшуюся в предвкушении новых жертв. А мириады звезд в его взбудораженном воображении все больше становились похожи на маниакально оскаленные зубы, только и ждущие подходящего момента, чтобы вцепляться, рвать, терзать. Лунный диск, иногда заволакиваемый легкой туманной дымкой, издевательски подмигивал, четко давая понять: аппетит приходит во время еды! Ночь безостановочно поглощала человеческие жизни, перемалывая все: кости, судьбы, души – но никак не могла насытиться. Кровь лилась рекой. Алые брызги обильно пятнали истоптанный снег, издали смахивая на лужи расточительно пролитого вина. Время вокруг Конрада то убыстряло, то замедляло ход, становясь тягучим и вязким, будто специально дозволяя ему насладиться мельчайшими подробностями происходящих убийств. «Это все стригойская магия, – четко понимал вервольф. – Она подобно мороку отводит глаза и одурманивает людям головы. И это конец! Конец всему…»

Цвет луны постепенно менялся, из золотисто-желтого перетекая в багрово-красный оттенок сытости и довольства. Ночь продолжала без устали пить человеческую кровь – утробно икая, хлюпая взахлеб, вульгарно срыгивая избытки, каждую секунду досуха опустошая десятки и сотни тел. Мир безудержно скатывался в пучину Тьмы и беззакония. Время стригоев наступило!

Стараясь не поддаться эмоциям, не позволяя ночи затянуть себя в водоворот безумия и желания убивать, Конрад продолжал безостановочно идти вперед, контролируя эмоции и сдерживая себя на каждом шагу. Мерзлая земля горела под его ногами. Несколько раз ему самоуверенно преграждали путь, и тогда вервольф дрался, обреченно понимая, что зря растрачивает силы и время. Минуты убегали в пустоту, замедляя его движение. Словно какие-то незримые силы сконцентрировали на Конраде все свое внимание, пытаясь любым способом не пропустить его на площадь. Туда, куда его направил умирающий брат Бонавентура – видимо, посвященный в высшую тайну, пока недоступную разуму вервольфа. И Конрад непременно должен был дойти до площади, ведь он обязался это сделать!

На всем протяжении пути Майера неотступно преследовал образ загадочной рыжеволосой незнакомки. Она так прочно запала в душу вервольфа, что он даже уже и не пытался подавить эту неожиданно возникшую любовь, быстро превратившуюся во всепожирающий огонь страсти. Все произошло так нелепо и спонтанно, что Конраду только и оставалось, что иронично посмеиваться над самим собой: надо же – спокойно прожил семь сотен лет, и ничего. А тут на тебе – влюбился по-настоящему. Причем – впервые в жизни и всего за какие-то пять минут. Чудеса! И сейчас он внимательно вглядывался в каждый темный угол, в каждую сточную канаву, боясь до нервной дрожи увидеть – не лежит ли там она, обескровленная, с разорванным горлом. Он успокаивал себя тем, что она же экзорцистка, да еще и ангел. Разве такая девушка по зубам стригоям? Но наполненное потребностью защищать и оберегать сердце влюбленного мужчины неугомонно гнало его вперед, подстегивая и выстукивая: найди ее, спаси ее! И эта, ставшая самой важной цель затмила все прочее, наполняя жизнь Конрада прежде не ведомым ему смыслом и значением. В его жизнь вошла истинная любовь!

Переплетение узких переулков закончилось внезапно, открывая настороженному взору вервольфа заснеженную квадратную плошадь. Гордые стены базилик и дворцов имели непривычно жалкий вид, бронзовая отделка пустовавших скамеек покрылась траурным налетом инея, смахивавшим на могильную плесень. Статуи казались мертвыми, оконные стекла вздулись, отливая мерзкой синевой протухших рыбьих тушек. Здесь мрамор рассыпался в сизый прах, а позолота блекла на глазах, печально сползая с колонн и карнизов зданий, будто истлевшее надгробное покрывало. Здесь заканчивалась власть Бога, уступая место Тьме, холоду и смерти. А в центре всего этого ужаса неподвижно стояли двое: рыжеволосая жертва, заказанная Конраду, и сам заказчик – зловещий граф Деверо. Фигуры противников замерли, не двигаясь с места, но весьма красноречиво угрожая друг другу лезвиями обнаженных клинков. Конрад беззвучно выругался и искусно укрылся в тени массивного гранитного постамента, приготовившись смотреть и слушать…

Я раздраженно скрипнула зубами, так сильно сжимая челюсти, что у меня даже скулы свело от напряжения. Этот проклятый кровосос посмел назвать меня кисой! А не много ли он себе позволяет? Граф рассматривал меня насмешливо прищуренными глазами, пижонисто взбивая на груди пышное кружевное жабо. Несмотря на легкий наряд, состоящий из батистовой рубашки и бархатного колета, он, кажется, совсем не страдал от холода. На его губах бродила наглая улыбка. Я почувствовала, как из глубины моей до предела возмущенной души поднимается волна безудержного гнева, смешанного с дикой злостью. Выродку стало весело? Ну, сейчас я ему устрою карнавальную ночь!

– Неуважаемый стригой, ваша нелепая манера коммуникации вызывает во мне синдром конгенитивного диссонанса, смешанный с травматическим постэффектом субъективной депрессивности, – напыщенно заявила я, окидывая графа презрительным взглядом.

Глаза Деверо удивленно округлились.

– Чего? – непонятливо вопросил он. – Это ты о чем?

– Для тупых поясняю: я имела в виду, что ты просто бычара обуревший, и меня от тебя тошнит! – оскорбительно рявкнула я, наслаждаясь оторопью врага. – Я, кстати, уже заметила, что ваша порода не отличается особой сообразительностью и…

И тут граф громко расхохотался прямо мне в лицо. Его красивый рот распахнулся в безобразном оскале, бледные щеки пошли красными пятнами, дыхание сбилось, переходя на хрип. Но стригой все смеялся и смеялся, явно, будучи не в силах остановиться.

Я нахмурилась.

– Это что, истерика?

Деверо умолк, вытащил из кармана украшенный монограммой платок и промокнул выступившие на глазах слезы.

– Дорогая моя дурочка, – почти нежно произнес он, – а в твою очаровательную, но пустую головку ни разу не пришла мысль о том, что мы специально выпускали против вас самых молодых и неопытных членов кланов, усыпляя вашу бдительность и стараясь натолкнуть на идею, что нас можно взять голыми руками? Госпожа Андреа действительно очень умна! Она мудро пожертвовала несколькими для защиты многих. И вот запланированный итог – вы неосторожно разделились, тем самым ослабив свои силы. А ты, хваленая экзорцистка, избранная Дочь Господня, – в голосе графа звучало нескрываемое пренебрежение, – позволила заманить себя в ловушку, явившись под удар моей рапиры, как животное на скотобойню. И кто из нас теперь бычара? – граф провел платком по лезвию своего роскошного клинка, смахивая несколько снежинок, а потом бросил кусок вышитой ткани мне под ноги. – У нас с тобой свои, давние счеты, девчонка! Я ведь обещал тебе, что мы еще встретимся…

Я коротко рассмеялась, не прощая себе собственную глупость. О да, когда фатальная ошибка уже совершена, то остается одно – смеяться, пытаясь скрыть смертельный страх и безнадежное отчаяние. Обычно за подобные ошибки расплачиваются жизнью.

– Ты не выйдешь с этой площади, – спокойно пообещал граф, вращательным движением разминая кисть правой руки. Острие рапиры свистнуло в воздухе, описывая сверкающий круг, – она закрыта нашей магией. Но я могу оказать любезность и убить тебя почти безболезненно. Отдай мне Грааль, и в качестве благодарности я проявлю милосердие.

– А это не хочешь? – невежливо поинтересовалась я, показывая графу оскорбительно оттопыренный средний палец. – Пошел-ка ты, труп смердящий, в э-э-э… пешую эротическую прогулку! – я перебросила Кото из руки в руку, желая поскорее начать поединок.

– Почему ты используешь катану? – полюбопытствовал граф, откровенно любуясь моим клинком. – У вас, экзорцистов, что – пунктик на счет японского оружия? Помнится, тот лихой старик в монастыре тоже нехило махал таким же старинным мечом. Кучу народу моего положил. Пришлось его самолично из автомата шлепнуть…

В глазах у меня помутилось от неконтролируемого гнева. Так это Деверо убил моего обожаемого учителя! Я мгновенно вспомнила свою клятву, данную над телом сенсея Кацуо.

– Молись своему черному богу, сволочь! – с рычанием посоветовала я. – Я тебя сейчас на люля-кебаб порежу!

Уголки губ стригоя печально поползли вниз.

– Люлей мне навешать попытаешься? Ты?! Мне?! Ой, ну почему для гениальности есть границы, а для идиотизма – нет? – в его словах прозвучал упрек. – Сдавайся по-хорошему, экзорцистка!

– Ага, сдамся, когда русалка ноги раздвинет! – самоуверенно нахамила я. – Что же вас всех на словоблудие-то так тянет? Нет, не нужны мне твои подачки, кровосос. Предпочитаю умереть с оружием в руках, не утрачивая уважения к себе!

– Ну, как знаешь, – поморщился граф, – наше дело предложить…

– А наше – отказаться! – выкрикнула я и, не дожидаясь его нападения, первой нанесла удар, целясь в незащищенную грудь врага.

Долы на лезвии моего кэна нетерпеливо запели свою вечную и страшную боевую песню. Кото жаждал крови.

Всевидящий Бог нередко дает людям мудрость, заключающуюся в умении не демонстрировать собственную глупость. Дает, правда, не всем. Развитый ум позволяет достоверно просчитывать последствия любых наших действий, справедливо деля их на рациональные и нерациональные, плохие и хорошие. Если все самое плохое в твоей жизни уже осталось далеко позади, то лучше пореже оглядывайся за спину и смело иди вперед. Ну, а если ты хочешь понять, что значить – жить хорошо, тогда сделай себе плохо, но потом обязательно верни то, что было раньше. Сразу почувствуешь разницу. Все это я осознала в самую ближайшую минуту. Моя ужасающая глупость заключалась в дерзком намерении выступить против бойца, за многие сотни лет своей долгой жизни отточившего приобретенные им воинские навыки до немыслимого, недостижимого для меня совершенства. И мне тут же захотелось вернуться обратно, на улицы Венеции, где так хорошо и тихо – ведь все познается в сравнении. Но отступать оказалось поздно. А я еще считала себя умной! Вот и получается, что горе от ума слишком часто сменяется опасной эйфорией от глупости. А это уже не излечимо!

Рапира графа казалась мне самостоятельным разумным существом, действующим по своим, одной ей понятным законам и правилам. Она будто бы жила и пульсировала, виртуозно танцуя в умелых руках стригоя, легко перепархивая из ладони в ладонь, попутно нанося молниеносные жалящие удары. Мне доводилось слышать о великом фехтовальщике XIX века Чезаре Бленджини, но подозреваю – Рауль Деверо превзошел даже его.

Известный французский драматург Жан-Батист Мольер дал наиболее точное определение искусства фехтования: «Бой на шпагах есть умение наносить удары, не получая их. Необходимость прикоснуться к противнику, избегая его ответных выпадов, делает искусство фехтования чрезвычайно трудным и сложным. Ибо к глазу – который видит и предупреждает, к рассудку – который оценивает и решает, к руке – которая выполняет, необходимо добавить еще точность и быстроту, дабы сообщить оружию необходимую мощь и сформировать безупречный удар».