Текст книги "Ясный день. Рассказы, которые согреют в любую непогоду"

Возвращаю вам вашу дочь

– Вы и месяца не прожили, а уже такой разлад. Какая кошка меж вами пробежала? – Фрося допытывалась у девятнадцатилетней дочери Нины о неожиданном возвращении домой. Вернулась она от мужа, за которого чуть меньше месяца назад вышла замуж. Нина, опустив голову, стояла у печки и теребила кончик косы, боясь взглянуть на отца с матерью.

Действие происходит в 60-е годы

– Ну чего молчишь? Тебя спрашивают, – подключился Григорий Иванович, сложив руки, как школьник за столом. Его чуть волнистые волосы с проседью напоминали о некогда пышной шевелюре. Руки – рабочие руки, знавшие и лопату, и грабли, и топор, весь подручный инструмент сельской жизни – выглядели суховатыми, но крепкими.

Нина, чувствуя, что слезы готовы залить ее лицо, держалась из последних сил. Невысокая, на вид хрупкого телосложения, она приказала себе не плакать и стойко держалась перед родителями.

– Не захотел со мной жить Степан, сказал домой возвращаться.

– Как это так? – Григорий теперь уж совсем не понял случившееся. – Вы расписались месяц назад, родню собирали, Степка сватать приходил. Так чего же меж вами не заладилось, что ты домой прибежала? Смотри, Нинка, если с твоей стороны выходка какая, то я не поддерживаю. Собирай узел и иди к мужу, там теперь твой дом.

– Погоди, отец, разобраться надо, – Фрося, видя поспешность решения, остановила мужа, – не видишь, дочка сама не своя, пусть расскажет, как все было.

– Я сначала с мамой хочу поговорить, – сказала Нина, не поднимая глаз.

– Ну, с мамой, так с мамой, разбирайтесь тут сами. Говорил я сразу, что сомневаюсь, так не послушали. Уж больно быстро жениться договорились, – Григорий взял фуражку и ватник, вышел на улицу.

Нина с матерью долго шептались, Фрося вздыхала, что-то спешно говорила, дочь в чем-то клялась, убеждая мать, что нет на ней вины. Потом мать отправила Нину к старшей дочери, жившей своей семьей, а сама вышла во двор, где управлялся Григорий.

– Слышь, Гриша, зять-то наш чего удумал, говорит, Нина у нас порченная, не захотел с ней жить.

– Как это? – Григорий бросил чурочку. – Как это «порченная»? Это когда она успела? Кроме Степки и не знала других, послушная у нас дочка. Или мы проморгали?

– Э-эх, ты, отец называешься, сразу Степке поверил. А я вот дочке верю, клянется она, что до Степки ни с кем. Да и по ней видно, уж я свою дочь знаю.

– Если неправда, так зачем на Нинку наговаривать? И когда? Через месяц. Раньше не мог сказать да на ворота указать?

– Вот то-то и оно, что молчал зятек сколь времени, а тут, считай, что выгнал Нину. Чего ему в голову взбрело?

– Нет, я так не оставлю, – Григорий взял топор, – надо к сватам идти да спросить, зачем девку позорят. Не хотели брать, так и не надо было.

– Гриша, топор-то брось, остудись чуток, на горячую голову не решается такой вопрос.

Жили Сотниковы через две улицы, а напротив – домишко, скорей избушка, от бабули Степкиной стояла. Там и жили молодые, пока Степан, высокий, плечистый, смуглый парень, не выпроводил жену домой.

Фрося с Григорием наведались сначала к зятю, зная, что вернулся уже с фермы. Степка убрал снег и сметал остатки метлой.

– Здорово живешь, зять, – Григорий подошел к Степке. – Ну, докладывай, что за нужда дочку со двора гнать было?

– И вам здорово жить, – Степка выпрямился, – я не гнал, я только предложил развестись.

– Ты умом не тронулся случаем? Вас для чего в сельсовете расписали? Девка дома воет, люди что скажут?

Степка отвел взгляд, снег падал ему за ворот, на лицо.

– В общем, я ей все сказал… разводимся и все.

– Так ты причину скажи, – Фрося ждала признания Степки, – в чем дело-то, чем не устроила?

– Не буду я с ней жить и все тут, – он вцепился руками в черенок метлы, сжимая от волнения, заметно было, что непросто дается ему сказать самое главное. – Порченная ваша Нина.

Григорий непроизвольно подпрыгнул на месте, сжав кулаки:

– Ежели так, чего молчал месяц? Сразу, что ли, не понял?

– Понял. Думал, стерпится. Не стерпелось, не люблю ее.

– Ах ты, супостат такой, попользовался и взапятки теперь, – Фрося тряслась от негодования. – Как девке в глаза людям смотреть? Брешешь все, не верю тебе, дочке верю, оговариваешь ее.

– Думайте что хотите, а я возвращаю вам вашу дочь. Бить не бил, пальцем не тронул. Так что забирайте в целости и сохранности.

– Ой, мамочки, худо мне, – Фрося схватилась за сердце, – где это видано, чтобы дитя родное, как ненужный мешок возвращали. Зачем она пошла за тебя треклятого, она и не смотрела на тебя, сам прибежал свататься.

– Фрося, присядь, присядь на скамью, – Григорий поддержал жену, – мы сейчас к сватам пойдем, родителей его спросим, пусть отчет держат за сына.

– Ну ладно, не так я сказал, – стал оправдываться Степка, – не порченная она, но все равно жить не буду.

– Молчи, лучше молчи, а то я за себя не ручаюсь, – Григорий повел Фросю к калитке, но в этот момент Клавдия, мать Степана, сама вошла, как чувствовала, что у сына гости.

– А вот и сватья, – обрадовалась Фрося, – может, ты знаешь, зачем Степан дочку нашу позорит. Сначала взял в жены, а теперь на дверь указал. Да как же так можно? Разве вещь она какая?

– Ой, да я и сама не знаю, дознавались с отцом, молчал Степа, а потом признался, что Нина-то у вас уже другие подушки знала, видно, был кто-то. А Степушка что? Степушка честно сказал: не смог простить и жить не смог.

– Ты, сватья, думай, что говоришь, – закричал Григорий, – не было такого, никого у нее до Степки не было. Честную дочку отдали, а сын твой в грязи вывалял. За что? Не хочет жить, так бы и сказал, а оговаривать не сметь.

Клавдия, в цветастом платке, который был туго повязан, сощурила глаза и спросила:

– Откуда ты знаешь? Я вот сыну своему верю.

– Тьфу на тебя! – Григорий в отчаянии готов был кинуться с кулаками на Степана, но сдержался. – Оставайтесь треклятые, а мы как-нибудь переживем, вытерпим все пересуды. Пошли, Фрося, нечего нам тут делать, пустомеля этот Степан, говорил я тогда, что сомневаюсь.

– Вещи-то дочкины дай собрать да увезти.

– Да забирайте, увозите, – охотно согласился Степан, обрадовавшись, что тесть с тещей отступают.

– Дай мне два дня, приду в себя, на коне приеду, вывезу, – пообещал Григорий.

Они пошли по улице, глядя под ноги и не замечая встречных людей.

– Ладно бы никто не узнал, так ведь люди будут спрашивать, а Клавдия будет нашептывать, сына оправдывать. И за что нам такое наказание? Сидела, сидела дома, а тут, откуда ни возьмись, Степка налетел, как басурманин. Два раза на крылечке постояли, и в сельсовет потянул, Нина и одуматься не успела. А я обрадовалась: берут, так надо идти.

Перевозили Нину всей семьей, нагрузив подводу узлами. Степана дома не было (видно, специально ушел), за происходящим наблюдала Клавдия. Уже готовы были ехать, как подошел отец Степана. Поздоровался. Но Григорий только взглядом «метнул в него молнии» и не сказал ни слова.

Ехали молча. И так же молча внесли в дом вещи дочери. Фрося развернула перину, которую сама собирала для младшенькой, уложила подушки, которые были заранее приготовлены в качестве приданого. Вспомнила, как готовилась выдать Нину замуж, еще не зная, за кого пойдет, и всплакнула от навалившейся несправедливости.

Прибежала Катерина, старшая дочка. Сразу подошла к Нине и обняла ее. И тут девятнадцатилетняя девушка, за все это время не проронившая ни слезинки (даже ночью в подушку не позволяла), уткнулась в плечо сестре и почти беззвучно расплакалась.

– Пойдем, расскажешь мне. Все-все расскажешь, легче будет, – предложила Катя и увела сестру в горницу.

Только в разговоре с Катериной младшая сестра стала понимать, что не замечала в последние дни отчужденности Степана, а его хмурый вид ставила себе в вину. Приученная матерью, следила за порядком в доме, вкусно готовила, заглядывая в глаза мужу, словно говоря: «Смотри, Степушка, для тебя стараюсь».

Вошла Фрося, села рядом с дочерьми.

– Я вот что думаю: одна ли Нина ушла. А вдруг дите будет? И что тогда делать станем?

– А что делать? – Катерина нахмурила черные брови. – На аркане Степку приведем, от родного дитя не открестится.

Взгляд Нины просветлел, предположение матери поманило крохотной надеждой, видно, не остыли чувства, и она до сих пор любила мужа.

– Не знаю, – искренне призналась она, – было бы хорошо, если бы маленький появился.

– Дуреха ты моя, дуреха, – с горечью сказала Фрося, – ладно, поживем, подождем, там видно будет.

– Ты вот что, приходи к нам почаще, с ребятишками посидишь какой раз, тебе надо из сердца выкинуть этого Степку, – сказала Катерина.

– А может, уехать куда, – предложила Фрося, – в Каменке родня живет, так может, туда ей переехать.

– Ага, мама, скажешь тоже, у родни прятаться. Чего она там делать будет в этой глухой Каменке?

Все трое снова замолчали, каждый думал как жить дальше. В сенях стукнула щеколда, послышались шаги, а потом и разговор: Григорий привел кого-то. По голосу поняли, что пришла Анна Кондратьевна, двоюродная сестра отца. Она сама открыла дверь в горницу, ее статная полноватая фигура появилась на пороге.

– По ком плачем? – увидев угрюмые лица женщин, спросила она. – Чего потеряли? Сидите, как воробьи нахохлившиеся, – ее громкий голос слышен был во всем доме.

– А ты, Анна, разве не знаешь, какая у нас беда, – начал рассказывать Григорий.

– Слышала я. И что теперь, садиться рядом и плакать? А ну, девки, встречайте гостью как положено, за стол хоть позовите, – она была старше не только Нины и Кати, но и Фроси, и частенько бесцеремонно называла их «девками» – по-свойски, без всякой усмешки.

Наконец все вышли из горницы, накрыли стол и долго сидели, обсуждая случившееся.

– Ой, девчата, у меня уже уши устали слушать, хватит, я ведь о деле пришла говорить. В сельсовете хочешь работать под моим началом?

– Я? – Нина растерянно посмотрела на громкоголосую Анну.

– Ну а кто? К тебе обращаюсь. Бухгалтер мне нужен, а то счетовод дядя Петя совсем уже с печи слазить не хочет, просит каждый день: «Отпусти, Кондратьевна, цифры в глазах пляшут».

– Так я не умею.

– И правда, Анна, откуда ей уметь, у нее же одна школа, – напомнила Фрося. – Просилась она в город учиться, так мы с отцом отговорили, боялись этого города. А теперь хоть на улицу не выходи, все норовят узнать, чего это дочка так быстро от мужа убежала. Лучше бы она тогда в город уехала. А может, и сейчас не поздно, отправим на фабрику работать, там после школы берут.

– Спрятать, что ли, хотите девку?! – Анна строго посмотрела на Фросю. – Значит, Нинка виновата: убежать надумала.

– Да ты что, – Фрося махнула рукой, – нет на ней вины, не думай даже.

– Так это вы так думаете, раз решили с глаз долой отправить. Уехать проще, а вот тут пересидеть, пережить, будь оно неладно это замужество, – тут силушки вот какие нужны, – она сжала руку в кулак. – Если не виновата, пусть смотрит людям в глаза и улыбается. А спросит кто, отвечает, что это Степка самодур и она с ним жить не захотела. А остальные сплетни мимо ушей пропускать.

– Правильно, тетя Аня, и я так думаю, – поддержала Катерина.

– Ну а как она работать будет здесь, если не обучена счетоводному делу, – Фрося ухватилась за предложение Анны.

– Согласится – направление дадим на курсы. И в город ехать не надо, у нас в райцентре теперь обучают. Курсы ускоренные. Хочет, так пусть на молоковозе ездит, с шофером договорюсь. А хочет – так общежитие там временное дают.

– А если не получится у меня?

– Слушай, трусиха, на курсах учиться не страшнее, чем замуж выходить. Думай скорей, а то другую найду.

Нина встала из-за стола и звонко, как пионерка, отчеканила:

– Я согласна! Когда ехать?

– Вот это дело! Через неделю ехать.

Дни потянулись гораздо быстрее, в доме Павленковых появилось оживление, какое-то ободрение: дочка учится. За день она уставала сильно, дома еще задания выполняла, а уже к ночи помогала по хозяйству управляться. Потом ложилась спать и начинала думать про Степана, еще теплилась надежда, что придет он или встретит ее где-нибудь и скажет: «Все неправда, возвращайся, Нина». И будут они жить долго-долго… с этими мыслями она засыпала.

Весной Нина уже устроилась работать в сельсовет, сидела, уткнувшись в работу, иной раз и головы не поднимая. Степка так и не пришел, и не повстречался ей, видно, другими тропинками ходит.

В один из весенних вечеров Катерина пришла к родителям и втянула Нину в горницу, горячо зашептала:

– Ты только не реви, все равно уже разведены, жалеть не о чем.

– Чего случилось?

– Говорят, Степка жениться собрался.

– Как это? На ком?

– На Наташке Поповой. Помнишь, тихая такая, ходит, словно пава.

Наталью Нина хорошо помнила, всегда считала ее самой красивой на селе.

– Значит, Степа ее выбрал? – губы Нины задрожали. Вроде только успокоилась, как новость вдруг оглушила ее. – Это значит, из-за нее меня выгнал…

– Только не плачь, утекла та вода, не вернешь.

– Чего шепчетесь, говори, чтобы и мы слышали, – Григорий позвал сестер к столу. Вместе с Фросей узнали о женитьбе Степана.

– Никогда не думала, что Сотниковы так обойдутся с нами, – охала Фрося, – да я теперь в глаза Клавдии плюну, а потом десятой дорогой стану обходить, знать их не желаю.

– А я вот сейчас пойду и выскажу им за сынка, – Григорий стал собираться, натягивая сапоги.

Женщины кинулись к нему:

– Брось, не ходи, а то дров наломаешь, так и до милиции недалеко. Напишут заявление, еще больше опозорят.

Григорий наконец натянул сапоги.

– Нинка, ты чего молчишь? Пошли со мной, в глаза хоть ему плюнешь.

– Папа, успокойся, – Катерина повисла на руке у отца. – Я бы и сама пошла, да ни к чему уже. У девчонки только все наладилось: успокоилась, работает, тетя Аня ее хвалит. А если пойдем, так снова душу разбередим, да и людям будет, о чем посплетничать.

– И правда, Гриша, сядь, остынь, – Фрося держала мужа за плечи, – люди и так разберутся, кто прав, кто виноват. Мне уже сколь раз говорили, что не верят Степану, а нас поддерживают. Пусть женится, может, уедут куда, чтобы глаза не мозолили.

Но Степан с новой женой никуда не уехал, так и остались жить в родном селе. Нина вскоре успокоилась, смирилась, старалась не думать о нем, хоть и больно было.

Летом в конторе было хорошо, в открытые окна доносился запах травы и листвы, в ветвях пели птицы. И она привыкла к этому чириканью – однообразному, успокаивающему. А еще радовалась, что стала снова ходить в клуб: каждую неделю привозили новое кино. Однажды перед сеансом Пашка Панчиков игриво взял ее под локоток:

– Ну что, провожу потом?

Нина осторожно отстранилась.

– Зачем? Дорогу знаю.

– Ну как зачем? Может, я женюсь, – он с усмешкой посмотрел на нее.

– Была я уже замужем, так что не надо.

– Ну вот, была, значит, все знаешь. Пошли, Нинок, прогуляемся.

Девушка осадила его таким отталкивающим взглядом, что он поспешил скорей отойти.

Нина вспомнила этот случай и улыбнулась, мысленно похвалив себя, что раскусила легкомысленного Пашку.

Наступил обед, контора опустела, только Нина замешкалась. Послышались шаги на крыльце, деревянные половицы коридора скрипнули. Шаги были неуверенные, как будто кто-то первый раз вошел. Нина вышла посмотреть: в коридоре стоял молодой мужчина в запыленных ботинках с чемоданом, видно, с попутки шел по проселочной дороге. Он поправил очки, увидев Нину.

– Здравствуйте! А где все?

– Здравствуйте! А вам кого надо? Обед сейчас. Подождите часок.

– Так мне председателя, – он подошел ближе, – у меня вот направление. Да он знает, наверняка, сообщили уже.

– Так вы наш новый агроном? – догадалась Нина.

– Так точно! Агроном, – он поставил чемодан, на лице появилась улыбка, из-за стекол очков девушка заметила любопытный, добрый взгляд. – Антонов Александр Васильевич, – бодро представился он.

– Нина Григорьевна, бухгалтер. Ну, пока только помощница, – смущенно добавила она.

– А в каком кабинете председатель? Да и чемодан не знаю, где оставить.

– А вы у нас в кабинете оставьте, тут до самого вечера открыто.

Он оставил чемодан, а запылившийся в дороге плащ так и держал в руках.

– Вот я не сообразил: вытряхнуть же надо, – пошел на крыльцо.

Нина достала чистое полотенце и показала на летний рукомойник:

– Вон там умыться можно.

– Спасибо, это как раз и надо, – остановился, посмотрел на девушку. – Вы уж, Нина, меня извините, вам обедать надо, а я отвлекаю.

– Ничего, я все равно задержалась.

«Надо же, в очках, такой молодой и в очках», – думала она. На селе в очках мало кто ходил, только те, кто постарше, поэтому непривычно ей было видеть на лице молодого мужчины очки в темной оправе.

– А вы к нам из самого города?

– Конечно. По распределению.

Нина подумала, что мужчина, наверняка, голоден.

– А может, вам тоже пообедать пока? Правда, кормят сейчас на полевом стане, отсюда далековато будет.

– Да ладно, обойдусь.

– Не надо обходиться, пойдемте, я вас чаем напою, у меня с собой пироги есть, вчера с мамкой пекли. А еще сало есть. Вы сало едите?

– А почему нет?! У меня вообще-то бабушка в деревне жила, так что я всегда приезжал. И сало очень даже уважаю.

Нина расстелила полотенце, выложила на него нехитрый деревенский обед. Александр посмотрел на еду:

– Нет, это неправильно, вы себе принесли, так что не обязаны меня кормить.

– Ешьте, – Нина пододвинула нарезанное сало и пироги, – меня за это председатель только похвалит, – придумала она, что сказать.

– Ну ладно, у меня тут же матушка на дорогу положила, – он достал сверток с едой, смущаясь, взял кружку с чаем.

Председатель Николай Гаврилович и в самом деле похвалил Нину, что приветила молодого специалиста. Устроили Александра Васильевича на квартиру к пожилой одинокой бабе Глаше. Новый агроном оказался толковым и быстро прижился в конторе. Председатель гордился, что теперь у него специалист с дипломом. А если опыта мало, так на то есть бывший агроном, ушедший на пенсию, но готовый помочь.

Каждое утро Александр Васильевич (все звали его по имени-отчеству) прежде всего спешил поздороваться с Ниной.

– А сало, Нина, было хорошее, никогда такого не ел.

– Я бы еще принесла, да теперь до глубокой осени ждать надо. То были остатки, что сохранить получилось.

– Да я не к тому, я просто заметил, какое вкусное, – он подошел, достал из внутреннего кармана пиджака шоколадку и оставил на столе.

– Ой, это зачем?

– Берите, Нина, это вам! – и сам смутился и вышел из кабинета.

Нина и Александр переглядывались все лето и ни разу не встретились в каком-то другом месте кроме конторы. Уже и дома знали про молодого агронома, заметили перемену в дочери: уходила с радостью, приходила с улыбкой. И только в конце августа тень тревоги появилась на ее лице: Александр ждал в гости мать.

– Нина, матушка моя приезжает посмотреть, как я обустроился. Вот, – он потирал руки, возможно от волнения. – Не посчитай за дерзость, но раз уж мы товарищи с тобой, приходи и ты посидеть с нами.

– Я? А понравится ли это вашей маме? И что я скажу?

– Понравится, я уже давно написал, как ты меня встретила, как мы сдружились, какие здесь люди хорошие… Приходи, Нина, маме приятно будет. Да и мне тоже, – добавил он тихо.

Вечером Нина поделилась новостью с матерью. Григорий, взяв свежую газету, делал вид, что читает, а сам краем уха слышал весь разговор.

– Вот что, чего тут думать, не один же он будет, мать все же приезжает, пусть сходит Нинка. Только такое у меня условие: его зови к нам. Вот как сходишь в гости, так и зови. И поглядим, чего скажет.

Напрасно Нина боялась. Антонина Федоровна оказалась женщиной приветливой, общительной, и появление Нины ее только обрадовало. Уехала она через неделю, и Александр вскоре пришел в дом Нины.

Они потом встречались до самой зимы, а когда предложение сделал, девушка не решалась дать согласие. В конторе поглядывали на них одобрительно, строя догадки насчет будущей свадьбы.

Снег шел хлопьями, пушистым покрывалом ложился на землю. В доме была натоплена печка, накрыты столы, чувствовался запах выпечки. А за окном, у ворот, встречали молодых.

– Жених в очках, умный, значится, – уважительно сказала тетка Евдокия.

Старшая сестра Екатерина тихо засмеялась:

– Да Александр Васильевич и без очков умный, – она поправила цветастый полушалок и с гордостью посмотрела на Нину.

Через год молодой семье выделили дом, построенный как раз на такой случай: для молодых специалистов. А через пять лет у Антоновых было двое детей. Александра Васильевича за его знания и трудолюбие знали и уважали в райцентре, и предложили переехать, обещая повышение. Нина с Александром согласились. Больше всех сожалел председатель, думая, где взять такого хорошего агронома, как Антонов.

Степан с Натальей поначалу жили тихо. А потом стали все чаще спорить, говорят, Наталья даже уходила от него: ревновал часто. И если бы не двое деток, то, может, и ушла совсем. Так и ходили угрюмые оба, словно непосильную ношу несли.

Родители Нины давно простили обиды бывшим сватам и здоровались при случае. Клавдия, встречая Фросю, виновато смотрела на нее, иногда спрашивая, как там Нина живет. Потом вздыхала и шла домой.

Уже когда выросли дети Нины Григорьевны и Александра Васильевича, о том случае, когда Степан сказал «возвращаю вам вашу дочь», на селе уже никто не вспоминал. Если только две соседки в разговоре о былом.

Александр Васильевич так и остался с семьей в райцентре, хотя звали его в город. А вот дети, сын и дочь, поступив в институт, вряд ли вернутся, будут пробиваться уже в городской жизни.

– Что поделаешь, – признавал право детей Александр, – вылетели из гнезда, дальше пойдут самостоятельно.

– Саша, ты поешь да отдохни, а то опять с бумагами сидел до полночи, а сегодня воскресенье.

– Слушаюсь, Ниночка, так и сделаю, – он прилег на диван и почти сразу задремал. А она сидела за столом, глядя в окно, за которым шел снег – такой же пушистый, как в день их свадьбы. Подошла тихо к мужу, увидела, что уснул. Взяла покрывало и накрыла им, довольная пошла убирать посуду.