Текст книги "Ясный день. Рассказы, которые согреют в любую непогоду"

– Я брата хотел.

– Ну, извини, мальчиков не было, пришлось брать девочку, – сказал Василий. И вскоре с мыслью, что у него есть сестренка, Андрей свыкся.

Назвали дочку Машей, в честь матери Василия Марии Григорьевны. У Веры мать была не в обиде, потому как в честь нее назвали дочку Виктора, старшего брата Веры.

Вера считала, что это справедливо, понимая, что не последнюю роль она сыграла в создании их семьи. И не ошиблась.

Пусть хоть настоящую любовь узнают. Заслужили оба.

Председатель

Клуб вместил всех желающих. Мест не хватило, молодежь стояла у стеночки. Ангелина в белой блузке с комсомольским значком, в черной юбке бегала по клубу, уточняя, кому и за кем слово сказать. Ее две русые косы свисали по обе стороны, как сплетенные золотистые колосья, почти до самой талии. Геля была красивой девушкой, еще не успевшей даже влюбиться. «Успеешь еще в подушку поплакать от этой любви-то, – говорила бабушка, – так что скачи, стрекоза, пока молоды года».

– Ты, главное, Павла Григорьевича «не проспи», объяви вовремя, – попросила завклубом.

Павел Григорьевич – председатель колхоза, три деревни на его попечении, и как раз во время страды заехал в Лукьяновку. Ангелина о нем только слышала, а видеть не видела. Бабы хвалили, говорили, за село радеет.

Ребятишки известили о подъезжающем УАЗике. Делегация из трех человек вошла в клуб, народ расступился.

Ангелина шустро поднялась на сцену.

– А сейчас слово предоставляется председателю колхоза товарищу Гладышеву Павлу Григорьевичу! – объявила она звонко и спряталась за занавесом. Она впервые смотрела на председателя, разглядывая его волнистые светлые волосы, мягкие черты лица, даже не понимая, что залюбовалась сорокалетним мужчиной. Было в нем что-то «Есенинское», такое близкое и волнующее. Он говорил – она вроде слушала и ничего не слышала.

Вспомнила, что папку со списками надо отдать Павлу Григорьевичу после выступления (завклубом просила). И Ангелина на «ватных ногах» спустилась со сцены после выступления, пробираясь сквозь толпу, которая окружила председателя.

– Павел Григорьевич, – коснулась она его рукава, – вот, возьмите, просили передать.

– А-аа, да-да, спасибо, – мужчина взглянул на Гелю в белоснежной блузке, с заплетенными на две стороны косами и на мгновение задержал на девушке взгляд.

– Ох, какая в Лукьяновке комсомолка красивая есть, – приглушенно сказал председатель. – И звонкая какая: объявила меня, как на концерте.

Геля смутилась, но взгляд не отвела.

– Учишься-то где?

– В техникуме, – сказала девушка, – заочно.

– Ну молодец, возвращайся в село работать, нам кадры хорошие нужны, да к тому же такая красавица.

Со всех сторон слышались вопросы, и председатель, оставив Ангелину, терпеливо и подробно отвечал и про дрова, и про сено, и про автобус, водитель которого ради сокращения пути проезжал мимо Лукьяновки.

Геля провожала Павла Григорьевича до самой машины, чтобы хоть еще немного посмотреть на него. Домой она пришла, как завороженная: надо было идти, вот и шла, а думки все о нем – о председателе. Она даже ругала себя, что нашло какое-то наваждение и справиться не может, видит перед глазами его доброе лицо и «Есенинские глаза».

Первой «вычислила» Гелю бабушка, заметив, как три дня подряд внучка ездит в соседнее село под предлогом проведать тетку, работавшую в бухгалтерии сельсовета. Раньше и дела не было до тетки, а теперь, что за надобность наведываться к ней на работу.

Геля каждый раз надеялась увидеть его, а когда встречала в коридоре, то обязательно Павел Григорьевич останавливался, здоровался и так же тепло, как первый раз, смотрел на нее. Однажды даже коснулся ее рукой, и Геля почувствовала, как касание прошлось волной по всему телу.

Он был с ней ровен, доброжелателен, ничем не выказывая своего отношения. Но Геля чувствовала, что этот взрослый мужчина, который раздает указания и работает до ночи, неравнодушен к ней.

– Ты, девка, никак голову себе любовью затуманила, – строго сказала бабушка, – так ты и думать не моги про него, он тебе в тятьки годится, женат он, и жена у него больна. А то, ишь, катаешься каждый день до сельсовета, так и до позора недалеко.

– Я ведь тоже заметила, как он смотрел на тебя в клубе, – сказала мать, – ему, мужику, может, ты и по сердцу, только несвободен он. Да еще жена болеет. А уж по годам – ты ему в дочери годишься. Что люди-то скажут?

– Мама, да я же просто так, к теть Клаве заезжала, я даже не думаю о нем.

– Ну-ну, не думает она, а сама у зеркала крутишься, прихорашиваешься. А для кого? Конечно, для него. Вон Сашка Петров на танцы тебя звал, чего не пошла… Присматривайся к ровесникам, а не к взрослым дяденькам.

Геле от материнских слов стало неловко: вроде не украла ничего, а пристыдили ее, как будто с поличным поймали.

И все же решилась она. В следующий свой приезд в сельсовет, трясясь от волнения, вместо «здравствуйте», передала Павлу Григорьевичу аккуратно свернутую бумажку. Записок Геля не писала даже мальчишкам в школе, а здесь такому важному человеку, по-детски передала клочок бумажки и убежала.

Сердце колотилось от мысли «что теперь будет». Но вечером того же дня она вышла за деревню и спустилась к реке. Председатель каждый день объезжал поля, и завернуть на речку ему ничего не стоило. Она сидела на поваленном дереве, смотрела на воду и ждала. В записке она всего лишь просила приехать на это место, назвав единственную причину – поговорить.

Уже темнело, но ни звука машины, ни шагов, только плеск воды слышала Геля. «Может, он не смог сегодня, – думала она, – может, завтра получится». И Геля пришла на другой день, потом на следующий день и так всю неделю ходила на берег.

Через неделю, не выдержав, снова поехала к тетке. На подходе к сельсовету сердце колотилось сильнее обычного. И только поднялась на крылечко, как в дверях нос к носу с Павлом Григорьевичем встретилась. Взгляд его был уже не таким теплым и доброжелательным, в лице появилась суровость. Геля хотела спросить, но вместо слов в глазах у нее появились слезы.

Он взял ее за руку, слегка сжал руку и тихо сказал:

– Не плачь, девочка, все еще у тебя будет. И на меня не обижайся. Ну, улыбнись, прошу тебя.

Геля вытерла слезы.

– Время пройдет, выйдешь замуж, на свадьбу не забудь пригласить. И все у тебя будет хорошо, жить будешь счастливо.

– Не будет счастливо, – опустив голову, сказала она, – без вас не будет, – и быстро сбежала с крыльца, торопливо пошла от конторы. Хотелось оглянуться – не сдержалась, хоть и чувствовала, что смотрит вслед.

В ближайшую сессию Геля познакомилась со студентом-заочником, а через полгода вышла замуж. Первый день свадьбы прошел в городе, а на второй приехали домой к невесте. В этот же день заглянул в Лукьяновку и председатель.

– Павел Григорьевич, а у нас свадьба, – поделился Гелин дядька, – поздравьте молодых, уж найдите минуту.

Павел Григорьевич решительно направился в дом. Он и не знал, где живет Геля, – мало ли чья это свадьба. А когда зашел, изменился в лице, как увидел Гелю. В свадебном платье она была еще красивее, фата оттеняла ее красивый цвет лица. Она вспыхнула легким розовым румянцем, увидев председателя, выслушала его поздравление и подала рюмку с закуской, стараясь не выдавать своего волнения.

Через пять лет у Гели и Сергея подрастала дочка – уже городская девчонка-щебетунья. Печальную весть о том, что у Павла Григорьевича умерла жена, привезла Гелина мать:

– Хороший у нас председатель, только жаль его, столько лет за женой ухаживал, а теперь один остался, сын уехал, военный он у него.

В этот же день, вечером, Геля удивила мужа неожиданным предложением:

– Давай уедем отсюда, в краевой центр уедем, а то живем в этом городишке, ничего хорошего. А там и для Анюты школы разные: и музыкальная, и художественная.

– Да вроде здесь неплохо, работа есть, – попытался возразить Сергей. Но потом задумался. – А что, может, ты и права, квартиру обменяем, работу получше найдем.

Зачем Геля бежит из родных мест, мать не понимала, все же хорошо, все устроено, так нет же, перспективы им подавай. А Геле казалось, что переедет, и как рукой все снимет – никаких воспоминаний, никакой тоски не будет.

Слух о том, что Павел Григорьевич с женщиной сошелся, дошел до Гели через месяц – опять же мать сказала. «Значит, так надо», – подумала Геля.

Через пятнадцать лет Ангелина развелась с Сергеем. Как только про любовницу узнала – не простила.

Развод и два года без отпуска сказались на ней.

– Ноги в руки и в санаторий, – распорядилась Ирка, ее закадычная подруга.

– Чего там делать? За минералкой в очереди стоять?

– Да хоть и так, отдохнешь и выспишься хотя бы.

Санаторий находился в ста километрах от города, Геля считала, что это почти дома, только природа волшебная. Сосновый бор, озеро, птички поют – вот где можно нервы подлечить.

По тропинке она прошла к озеру, наблюдая, как неспешно прогуливается народ, кто-то парами – под ручку.

На скамейке справа одиноко сидел мужчина, вглядываясь в даль озера. Может, Геля и прошла бы мимо, но знакомые черты лица заставили ее вздрогнуть. «Я, наверное, ошиблась, – подумала она, – не может такого быть, что ему тут делать».

И как бы она себя не разубеждала – на скамейке сидел Павел Григорьевич. «Все равно не нужно, – решила Геля, – один раз уже получила отставку, повторяться не хочу, тем более жена, скорее всего, поблизости». Она уже развернулась в обратную сторону, как послышались шаги.

– Геля, Ангелина, постой! – Павел Григорьевич догнал ее. Тот же мягкий взгляд, только волосы теперь совсем редкие, да еще лысина, которую он поспешил прикрыть кепкой.

– Как вы тут, Павел Григорьевич? Не ожидала увидеть.

– А я давно переехал, как перестройка колхоз нам развалила, так и уехал, давно уже здесь живу, – он усмехнулся, но как-то по-доброму. – Вот, понимаешь ли, водичку пью, здоровье берегу. А зачем его беречь-то, ради кого…

– Ради себя, ради семьи беречь, – растерянно сказала Геля.

Мужчина вдруг взял Гелины руки в свои, слегка сжав ее пальцы.

– Девочка моя… хотя, прости, не моя, так жизнь складывается. Ты молоденькая, да и сейчас для меня молоденькая, а я старше на неприлично много лет. Прости, что не пришел к тебе тогда на берег, а ведь как хотел прийти. Это редко в жизни такое бывает, чтобы такая юная и красивая, как ты, влюбилась. Должность, люди, партбилет – все это как кандалы, сбросить тяжело. Но самое главное, Люся тогда болела…

– Не надо, Павел Григорьевич, пожалуйста, я все понимаю. И вы меня простите, я же каждый день вас в конторе караулила у всех на виду, а за спиной уже шушукались. Да и не было бы нам тогда жизни, если бы вы жену предали. Это я только сейчас поняла, когда с Сергеем развелась: не простила предательства.

– Так ты не замужем?! – Павел Григорьевич преобразился: взгляд заблестел, плечи выпрямились. – Вот я старый дурак, стою, разговорами девушку кормлю.

– Так вы же…

– Что? Думаешь, женат? Нет, давно расстались со второй супругой, разные мы совсем, да и любви не было. Или я все же для тебя старый?! – перед Гелей стоял уже немолодой мужчина, но от волнения выглядел, как влюбленный мальчишка.

– Павел Григорьевич, если ты будешь сомневаться во мне, то я сейчас же уйду. Ты меня знаешь, я после отказа второй раз только через двадцать лет соглашаюсь. Сейчас как раз двадцать прошло.

– Ну уж нет, – сказал Павел Григорьевич, – еще двадцать лет у меня в запасе вряд ли найдется, так что теперь я тебя никуда не отпущу.

И пошли они по тропинке к санаторию, разговаривая так, как будто расстались только вчера и будто не было между ними тех двадцати лет. А люди шли мимо, не обращая внимания на разницу в возрасте, да и какое кому дело до чужой судьбы.

Колодец

– Все, уезжаю к дочке, осточертел ты мне, надоел своим ворчанием, – Лидия не на шутку обозлившись, для вида, а может, и всерьез, стала собирать вещи.

– Езжай, ветра попутного, не в первой собираешься, – Николай, закинув ногу на ногу, с шумом развернул газету, что она чуть не порвалась, уткнулся в нее, словно больше ничего на свете не интересует.

Лидия с раздражением бросила полотенце и стала отчитывать мужа:

– Я тебе сколько раз говорила: колодец никакой стал, хлюпает, а воды – кот наплакал. Нельзя было разве по теплу наладить?

– А я что делал? – Николай нервно кинул газету. – Видишь, сам не могу. Да и деньги надо на ремонт. А где их взять? Ты же все на черный день копишь… скупердяйка, чулок свой развяжи.

– Экий богач, приказывает мне, еще черным днем попрекаешь. А на какие шиши нас проводят? У старшей двое деток, без мужа живет, у младшей – хоть и мужик, так они ему тоже достаются горбом своим. Нечего было шиковать: то с Васькой посидишь, то с Мишкой покуролесишь…

– Не попрекай! Я хоть и позволял себе иногда отдых, так я и вкалывал. Забыла, что ли? Тут все на мои деньги куплено.

– Ага, все куплено, колодец только не наладил.

– Тьфу ты, зараза, надоела. Пенсию дождусь, налажу. А ты давай мотай к Маринке или к Ленке, я и один обойдусь.

Лидия ушла в комнату, хлопнув дверью. На душе, как говорят в таких случаях, кошки скребли. Обидно было, что уже несколько лет колодец хоть и дает воду, да только качать трудно. Пробовали наладить, когда моложе были – через время снова мученье: тяжело водичка достается. У некоторых уже в доме и холодная, и горячая вода, открыл краник и мой себе посуду. А тут – Лидия вздохнула. Тяжко было от ссор с мужем и тяжело ведра таскать. Хоть Николай и делал эту работу, но иной раз самой срочно надо водички подкачать, а она не качается, вот и раздражалась Лидия.

Конечно, насчет дочерей – это только попугать, потому как было желание уехать недели на две, а он пусть один посидит. Но запал быстро проходил, Лидия молчала, показывая свое недовольство, потом начинали разговаривать, как прежде.

– Чего лежишь? – она вышла через час из комнаты, увидев лежащего на диване мужа, по лицу поняла: что-то не так. Подошла, машинально дотронулась до лба – горячий. И взгляд какой-то болезненный. – Ты чего? Заболел, что ли?

– Не знаю, чего-то худо мне.

– То-то все утро кашлял, заболел, значит.

Лидия забыла про колодец, про обещание поехать к дочери. Первым делом побежала к фельдшерице Ирине Григорьевне.

– Лежать больше надо, жидкости больше пить. И вот лекарство вам захватила, завтра в район поеду, еще привезу. Так что выздоравливайте, Николай Матвеевич.

Она ушла, а Лида присела на краешек постели, держа в руках носовой платочек и комкая его от волнения.

– Коля, ну как ты, полегчало тебе? – Лидия волновалась из-за высокой температуры.

– Да непонятно пока, ладно, оклемаюсь. Ты лучше принеси воды колодезной. Я и сам бы накачал, мне наш колодец лучше поддается, но раз такой немощный, ты уж подай кружку воды.

– Коля, так вот же вода, целое ведро, уже комнатной температуры, самое то. А то колодезную тебе нельзя…

– Лида, а ты принеси, хоть губы смочить, уж очень хочу колодезной, – он беспомощно посмотрел на жену, взгляд был упрашивающий, какой-то пронзительный.

Лида оделась и вышла. Вскоре принесла в маленьком ведерке колодезной воды, налила ее, ледяную в бокальчик, подошла к мужу. Он лежал на спине, прикрыв глаза. Смочила пальцы в этой воде и коснулась губ мужа.

– Только бы не застудился еще больше, – прошептала она.

– Слышу, Лида, слышу, спасибо, дай еще, хоть вкус почувствовать водицы нашей.

Лида коснулась лба, проведя по нему мокрой рукой.

– Во-оот, водица студеная, крещенская, пусть всю хворь уберет. У нас хоть и нет храма, никто не освещает воду, а все одно, святая она сейчас даже в колодце, Крещенье все же.

– Ты чего там бормочешь? – спросил Николай. – Говори громче, я тоже послушать хочу. Поговори со мной, Лидушка.

Лидия поправила мужу подушку, потом тихо начала рассказывать:

– Вот мы из-за колодца поспорили с тобой. А помнишь, у колодца мы и познакомились. Там, через переулок от нас, колодец был, настоящий, бревенчатый. Ведро подцепишь, с шумом опускается. А потом крутишь за ручку, тянешь ведро, чтобы вода не расплескалась. А водица эта… Вкуснее не было. Я раньше с матушкой ходила, помогала. А потом сама бегала. А ты стоял там, в колодец заглядывал. А я засмеялась и говорю: «Кого там увидел? Может, меня?» Ты так резко отпрянул, будто испугался, меня увидел и тоже рассмеялся. Вот так у колодца мы и встретились, – она наклонилась к мужу. – Коля, ты, может, устал, может, не надо мне рассказывать, ты и сам все знаешь.

– Нет, говори, мне так легче. А я сверяться буду, может, ты чего забыла, да переиначишь.

– Ох, ты же какой, проверяешь меня, – Лида улыбнулась, – ну, проверяй, проверяй. У этого колодца, среди бела дня, на глазах у соседки бабы Дуни, ты обниматься полез. А баба Дуня сразу доложила матери моей. А я потом расстроилась, сказала тебе, что нарочно так сделал. А ты пришел вечером к моим домой и сказал с порога, что женишься на мне. Вот такой ты, Коля, был смелый. Ну а пожениться мы и раньше хотели, но мне на сердце легло, когда ты так родителям сказал, приятно было на душе, – Лида замолчала.

– Жаль, что вскоре колодец тот разобрали. Как только стали скважины забивать по домам, так и зачах колодец. Вода в нем вкусная была. Сохранить надо было, ведь чьи-то руки наших же, деревенских, его строили, – включился в разговор Николай.

– Так боялись же, чтобы не упал в него кто. Сначала крышку прибили, а потом и вовсе разобрали. Давно это было. Ну как ты?

Николай посмотрел на жену.

– Лида, а колодец наш я налажу, старый он, пора капитально наладить. Вот пенсия придет…

– Да брось ты переживать, по теплу все сделаем. А деньги есть, ты же знаешь, я на черный день собирала нам. Только думаю, лучше сейчас по светлому пожить, чем черного дня ждать.

– И то правда, – одобрил Николай. – Мне бы оклематься… я вот что думаю: надо воду в дом провести, давно мечтаю. Чего мы с тобой, не заслужили, что ли? Я хоть уже сам не в силах, так наймем.

– Ой, размечтался, давай температуру мерить да таблетки пить, что Ирина Григорьевна прописала.

Прошло две недели. Николай выздоровел, но еще покашливал ночью. Приезжали дочери. Муж младшей дочки, услышав разговоры про колодец, обещал помочь деньгами. И тут же достал, что было с собой и оставил на столе.

– И летом воду в дом проведем обязательно, вы узнавайте тут цены, в районе есть мастера, сделают, ну а деньгами поможем.

– Правда, мам, пап, ну вы уже не в тех силах, чтобы воду на себе носить, хоть и рядом она. Провести надо прямо в дом, это же такое облегчение для жизни будет.

Николай и Лида кивали в знак согласия и помалкивали, что из-за этого колодца ссора уже не раз была. Оба знали, что детям лучше ничего не говорить, как они тут живут, иначе влетит им по первое число. В хорошем смысле влетит: детям ведь нравится, чтобы как в той песне: «Бабушка рядышком с дедушкой…». И не иначе.

А воспоминание о встрече у старого колодца – так это их, родное, соединившее воедино два сердца. И сейчас это воспоминание, как та колодезная вода – чистая, студеная и очень вкусная, хоть и говорят, что у воды нет вкуса.

Благодарность

– Ну что, отпустишь жену? Всего на один день. Забираю домработницей, верну королевой.

– Какая домработница? Ты меня в краску не вгоняй.

– Катя, ну ты хватанула! Мишу моего смутила. Я и сама не хочу ехать, прожила без этого столько лет, и сейчас ни к чему по салонам красоту наводить.

– Во-первых, не по салонам, а в моем личном салоне. Во-вторых, я всю жизнь к собственному салону шла, и теперь это мое дело, мой салон. Неужели я не могу пригласить любимую подругу к себе на работу? Ну а там, если пожелаешь, процедуры примешь. А разве это плохо?

– Ладно, Катя, съезжу, ты ведь не отстанешь, знаю тебя, – Оля махнула рукой, словно решилась на что-то значительное в жизни. – Только ты меня домработницей не называй, а то как-то неловко мне.

– Да я же в шутку, – Катя обрадовалась согласию подруги, которая жила в селе. Было время, и Катя в селе жила, училась в одном классе с Олей.

* * *

– Опять родители ругаются? – Оля по выражению лица подружки видела, что дома у нее снова неладно. С самого рождения Кати отец намеревался уйти из семьи, но мама Кати старалась удержать мужа изо всех женских сил. Потом и сам Катин отец смирился и не зарекался об уходе. Но жизни не было: ссоры, подозрительные гости, посиделки всю ночь. В такие дни напрочь забывали о дочке.

Девочка чаще бывала у подружки Оли, чем дома. Олина мама уже привыкла ставить на стол еще одну тарелку, когда девочки приходили из школы. Пыталась поговорить с Катиной мамой. Но та сразу начинала плакать, жалуясь на свою жизнь.

После девятого класса Катя уехала из дома. У нее не было ни одного платья для девочки ее возраста. Олина мама как раз заказала у портнихи платье для дочери, и Оля выпросила заказать такое же для Кати.

– Как ты жить-то будешь со своей добротой? – вздыхая, спрашивала мать. Но платье для Кати все же заказала, предварительно сняв мерки.

– Пусть одинаковые, все равно никто не увидит, ты же в городе учиться будешь, а я уж тут десятилетку окончу.

Катя стояла перед зеркалом в новом платьишке: то повернется, то отойдет – любовалась.

– Знаешь, Оль, чего я подумала: а давай сфотографируемся вместе в одинаковых платьях. В общежитии скажу, что ты моя сестра.

Оле и объяснять ничего не надо, вся Катина жизнь с малых лет как на ладони. И все это время Оля, словно держала ее за руку, поддерживая, жалея и делясь всеми сладостями, что приносили домой родители.

Прошло больше двадцати лет. Жизнь подруг, как и раньше, кардинально различалась. Катя выучилась на парикмахера и маленькими шажочками набиралась мастерства. Из прилежной ученицы получился настоящий профессионал. Она мечтала о маленькой парикмахерской, но именно своей. И вот прошли годы, Катя стала хозяйкой салона, не самого большого в городе, далеко не самого крутого, но уже популярного среди клиентов.

Иногда она приезжала домой, где у матери появился новый муж. Но больше времени проводила у Оли. Единственное, что она могла для нее сделать, так это подстричь. Предлагала прическу сделать, но Ольга отмахивалась: «И куда я с ней? Не трать время, без прически обойдусь».

Ольга после школы никуда не поступила, хотя училась хорошо. Просто влюбилась и вышла замуж, окунувшись в семейную жизнь. Ей нравилось возиться с детьми, украшать дом, который они с мужем построили. И она, почти наравне с ним, не жалея рук, хваталась за раствор, сама штукатурила, радуясь собственному жилью.

Казалось, построят дом и отдохнут. Но еще долго обустраивали усадьбу, потом завели хозяйство, стали держать кур и поросят. Не бедствовали, но и спину гнули, будь здоров.

Оля забыла о себе, полностью посвятив свое время детям, мужу, дому. И муж тоже работал как вол. Они втянулись в эту жизнь, не представляя другой. Катя часто звала подругу к себе:

– Давай не дома подстригу, а в парикмахерской, у нас там мастер маникюра есть.

Ольга посмотрела на свои ногти:

– Да вроде и так сойдет.

– У тебя красивая форма ногтей, не спорю, – отмечала Катя, – но за руками все равно надо ухаживать, ну доверься ты, наконец, мне.

– Катя, да разве дело в доверии? Я же тебе как самой себе доверяю. Только напрасно это, я без всех этих новомодных процедур неплохо себя чувствую. Ну вот представь, кому это надо?

– Тебе надо в первую очередь. Сколько ты километров натопала, крутясь на своей усадьбе, сколько посуды перемыла, посмотри на свои руки… а ножки твои, разве они не устали… В общем, ночую у тебя, завтра утром увожу с собой.

– Не-ет, Катя, давай я в другой раз сама приеду, на автобусе, или Миша меня привезет.

– Ну нет, не верю, сколь раз обещала, в этот раз не отвертишься.

И теперь сидели втроем за столом, сказав Михаилу перед ужином, что Оля к Кате едет. А он не против, надо – значит надо. Но Катя, на всякий случай, чтобы решение Ольги было принято наверняка, задала этот полушутливый вопрос: «Ну что, отпускаешь жену?»

Михаил не только отпустил, но и предложил забрать, когда скажет.

– Если до завтра останешься, звони – приеду, заберу.

– Да ладно, дома уж хозяйничай, а то Аленка забудется, поздно придет с танцев. На автобусе приеду, – она посмотрела на Катю, – завтра приеду.

Салон красоты встретил Олю приятными запахами, сверкающими светильниками, красивой музыкой.

– Ну вот, это мои владения, – Катя одобрительно окинула взглядом небольшое, но уютное помещение. – Я тобой сама займусь, все по полной программе, как говорится, от кончиков ногтей до кончиков волос. А ты ни о чем не думай, расслабься и отдыхай.

Только здесь Оля поняла ощущение полета после ванночек, массажей, когда Катя, улыбаясь, хлопотала возле нее.

– А потом ко мне домой, – заявила она, – и никаких возражений.

– Конечно, к тебе, я не сопротивляюсь, – довольная Оля с легкой улыбкой и благодарностью смотрела на подругу.

– Спасибо тебе, Катюша, – сказала Оля уже дома у подружки. – Муж с сыном смотрели новый фильм в зале, громко его обсуждая. А женщины сидели на кухне. Оля пила чай, а Катя сделала себе кофе.

– Ты ешь, давай, я же для тебя старалась.

– Катя, уже не лезет, ты всегда меня вкусно кормишь.

И это было правдой. Всякий раз, когда Оля заезжала к Кате, та старалась ее накормить, возможно, в памяти остались школьные годы, когда Оля делилась с подружкой едой, брала бутерброд в школу на двоих или два бутерброда.

– Спасибо, балуешь меня, как почетную гостью.

– Это тебе спасибо, – сказала Катя тихо. Оле показалось, что глаза у Кати увлажнились. – Крутимся мы с тобой как белки в колесе. А иногда хочется остановиться, посидеть, поговорить по душам, вспомнить хорошее. Ты ведь у меня самое хорошее воспоминание из детства. Если бы не ты, даже боюсь подумать, как бы все сложилось. А помнишь платье, которое твоя мама заказала мне?

– Конечно, помню! У меня ведь такое же было, долго в комоде лежало, потом Аленка его стала перешивать на себя, когда домоводство у них началось, в общем, так и порезала на лоскутки.

– А мое сохранилось, – Катя загадочно улыбнулась, встала и пошла искать платье. Принесла. Смеется. – Ты посмотри, какая я была худенькая, и ты такая же была. А талия какая! Неужели мы такими были?

– Да не сильно мы и раздобрели, ты так вообще стройняшка, – Оля трогала ткань, рассматривая платье, которое подружка умудрилась сохранить.

– А у меня и фотография есть, где мы в тех платьях, – сказала Катя, аккуратно складывая платьишко.

– Так и у меня есть, сохранила, – Оля светилась от радости. – А знаешь, мне новая прическа нравится, и как накрасила ты меня, тоже нравится, вроде чуть-чуть, а что-то особенное есть. Ну а массаж, это что-то волшебное. Да и сама ты, Катя, волшебница, руки у тебя золотые.

– Ты приезжай почаще, для тебя мой салон – всегда подарок.

Домой Оля приехала на автобусе. Утром Катя успела снова уложить волосы и нанести легкий макияж.

– Ну, если не так, то хотя бы стремись, – посоветовала она. – Олечка, помни: ты моя самая близкая подружка, самая добрая и самая красивая. Только красоту поддерживать надо. Так что приезжай почаще.

Дома Аленка разглядывала мать, даже принюхивалась.

– Мам, чем-то необыкновенно вкусным пахнет. Ты у тети Кати была? Какая ты красивая! Мам, ничего не делай, просто посиди, а я буду смотреть на тебя.

– Картина я, что ли? – Ольга засмущалась.

Приехал с работы Михаил. Обрадовался приезду жены. Сначала и не разглядел, что там не так. Но волосы, уложенные по-новому, бросились в глаза. Стал приглядываться. Когда вышла Аленка, обнял как-то осторожно, словно боясь «помять».

– Ты какая-то другая. Моя ли это жена? И смотришь как-то по-особенному. И что это ты у Катерины делала, что такая довольная приехала.

– Летала, – шепнула она, потом рассмеялась. – На работе у Кати была, красоту наводила.

– У-у-уу, какая ты, – он еще сильнее обнял ее, – прямо не жена, а королева. Или нет, не так. Это моя жена как королева.

– Мое величество спрашивает, – Ольга наигранно повелительно взглянула на мужа. – Накормлены ли поросята, хорошо ли несутся куры?

– Все отлично! Я сегодня немного Аленку погонял, пусть больше тебе помогает. А сам, думаю, баньку подремонтировать. Только тебе там делать ничего не дам. У тебя теперь другая работа: будешь королевой.

– Аленку надо приучать, а то я все жалею. Это правильно. И за «королеву» спасибо, – она прижалась лицом к плечу мужа, и он не видел, как она улыбается. А Оля в этот момент вспомнила Катю: «Спасибо, Катюша, ты знаешь и чувствуешь меня как родную сестру».