Текст книги "Сесиль. Стина (сборник)"

Глава двадцатая

Так прошел месяц. В один из сентябрьских дней Гордон получил карточку следующего содержания: «Полковник фон Сент-Арно с супругой имеют честь пригласить господина фон Лесли-Гордона на обед. 4-го октября, в пять часов пополудни. В сюртуках. Просьба ответить».

Гордон принял приглашение. Ему предоставлялся случай ближе познакомиться с окружением Сент-Арно, которое весьма его интересовало. До сих пор, кроме придворного проповедника, там не встречалось ничего выдающегося. Дом посещали довольно странные люди с известными именами и солидным общественным положением, но отнюдь не отличавшиеся умом и еще меньше – личным обаянием. Почти все они были фрондеры, сторонники оппозиции quand meme[132]132
  вопреки всему (фр.)


[Закрыть], направленной против армии, министерства, а подчас и самой династии Гогенцоллернов. Сент-Арно терпел эти настроения, хотя лично не присоединялся к хору оппозиционеров. Но он допускал их высказывания в своем присутствии. Для Гордона это служило лишним доказательством, что добровольная или, возможно, вынужденная отставка полковника произошла не просто из-за обычной дуэльной истории. Что-то там было еще, что заставило его оставить службу.

И вот наступило 4 октября.

Гордон, хотя и явился вовремя, застал в доме уже всех приглашенных, среди которых, к сожалению, отсутствовал придворный проповедник. Гордон приветствовал Сесиль и обменялся с ней парой слов, после чего она представила его гостям, в большинстве своем ему еще незнакомых. Первым по чину был генерал фон Россов, слегка кособокий господин, с тонкими усиками и еще более тонкой эспаньолкой, загорелым лицом и красными выступающими скулами. За ним следовали: полковник фон Крачиньски из военного министерства, польского происхождения и католического вероисповедания; тайный советник Хедемайер, худой, остроносый и напыщенный субъект; санитарный советник Вандельштерн, фанатичный противник Швенингера[133]133
  Швенингер, Эрнст (1850–1924) – выдающийся немецкий врач, ученый, историк медицины; в 1880-х гг. успешно лечил канцлера Бисмарка и убедил его в необходимости здорового образа жизни.


[Закрыть]. И баронесса фон Снаттерлёв. Гордон раскланивался на все стороны, пока не заметил Розу, с которой немедленно заговорил.

– Надеюсь, за столом мы окажемся соседями.

– Дай-то Бог.

Потом он снова подошел к Сесиль, чтобы, по возможности, держать ответ за некоторые неясности во вчерашней записочке, в которых она его упрекнула.

– У меня скверная привычка, – заключил он, – говорить намеками и ссылаться на вещи, если и известные одному из десяти собеседников, то и ему непонятные.

Она рассмеялась.

– Как это у вас ловко получается. Обходите истинную причину и выступаете собственным обвинителем. Вы же лучше всех знаете, что я ничего не знаю. А чтобы учиться, для этого я слишком стара. Стара, не правда ли?

В этот момент двустворчатая дверь отворилась, и Гордон замолчал, потому что увидел, что генерал фон Россов направляется к Сесиль, чтобы предложить ей руку. Крачински, Хедемайер, Вандельштерн и кто-то еще следовали за ним. Без дам.

Карточки за столом были разложены так, что Гордону досталось место между баронессой и Розой.

– Спасена, – шепнула Роза.

– Осужден, – ответил он, искоса взглянув на баронессу, даму под пятьдесят, с пышной грудью, кудряшками и орлиным носом.

Баронессу настолько раздражало перешептывание между Гордоном и Розой, что она демонстративно отвернулась от Гордона к своему соседу с другой стороны. Она называла это «взять реванш».

Но надолго ее не хватило, и еще прежде, чем подали токайское, она со свойственной ей энергией бросилась в атаку.

– Вы были в Персии, господин фон Гордон, – произнесла она густым, почти мужским басом. – Нынче много говорят о персидской цивилизации, а все благодаря обширным переводам барона Шака[134]134
  Шак, Адльф Фридрих фон (1815–1894) – немецкий поэт, писатель и историк литературы и искусства, меценат, основатель Галереи Шака (Мюнхен). В 1851 г. опубликовал по-немецки «Героические предания Фирдоуси», в 1857 г. – «Голоса с Ганга».


[Закрыть]. Он доводится племянником моему покойному мужу и теперь уже граф фон Шак. Но я не думаю, что это такая уж значительная цивилизация. Ведь персидские министры здесь, в королевском замке, пусть даже ради соблюдения культурных обычаев, собственноручно резали баранов и вытирали убойные ножи гардинами.

– Я полагаю, вы преувеличиваете, госпожа баронесса.

– Напрасно вы так думаете, любезный мой господин фон Гордон. Я терпеть не могу преувеличений, я привожу официальные сведения. Впрочем, поймите меня правильно. Я не из тех фанатичных поклонников династии, которые раз и навсегда решили считать святыней королевские гардины. Напротив, я ненавижу ложные проявления лояльности. Свободный дух – вот что единственно нам полезно и единственно любезно. Для меня сервилизм и подхалимство – чувства недостойные и отвратительные. Раз и навсегда. Но приличие и нравственность я очень даже ценю, а вытирать кровавые ножи голубыми атласными гардинами, это ужас, будь то в королевском замке, или где-то еще. Это варварство, я бы сказала, почти безнравственность. Во всяком случае, это более безнравственно, чем многое другое, что считается аморальным. Ведь ни в какой другой области мнения не различаются так сильно, как в этой. Я не опасаюсь недопонимания с вашей стороны, ибо обращаюсь к человеку, лично испытывавшему многоступенчатое изменение моральных воззрений, которое влекут за собой раса, почва и климат. Я ошибаюсь или, напротив, вы со мной согласитесь?

– Целиком и полностью, – сказал Гордон.

Тут перед баронессой появилась порция тюрбо[135]135
  Тюрбо, или большой ромб – крупная морская рыба из отряда камбалообразных.


[Закрыть], и он воспользовался предоставленной ему паузой, чтобы шепнуть Розе:

– Эмансипированное чванство. Ужасно.

На другой стороне стола вместо тюрбо подавали форель, и Сесиль, умудрившись на миг отделаться от своего соседа, постоянно иронизирующего тайного советника, сказала через стол Гордону:

– Вы должны непременно отведать форели, господин фон Гордон. В память об Альтенбраке. Ведь от форели до гольца, как уверял нас старый пенсионер, всего один шаг.

Роза, к которой также относились эти слова, кивнула. Но тут слово взял генерал фон Россов.

– Один шаг, милостивая государыня? – каркнул он своим командирским голосом. – Допустим. Но, пардон, есть шаги большие и есть малые, этот шаг, так сказать, гигантский. В прошлом году я побывал в Гарцбурге. Запредельные цены, пыль и ветер, и, разумеется, гольцы. Жалкое удовольствие, да еще сопряженное с большими неудобствами и усилиями. Столь же скучное и бесполезное как артишоки. И за этим сомнительным удовольствием мне пришлось карабкаться в гору Бургберг по жаре, при двадцати четырех градусах по Реомюру[136]136
  Около 30° С. Температурная шкала Реомюра была распространена, прежде всего, во Франции XVIII в.


[Закрыть].

– Гольцов подают на лоне природы, – рассмеялся Сент-Арно. – И, возможно даже, у высокого столба со знаменитой надписью: «Мы не пойдем в Каноссу»[137]137
  «Мы не пойдем в Каноссу». – Лозунг «культурной борьбы» (культуркампф) Бисмарка против католической церкви после объединения Германии (1871). «Мы не пойдем в Каноссу – ни телом, ни духом!», аллюзия на Хождение в Каноссу (Каносское унижение) в 1077 г. императора Священной Римской империи Генриха IV к Папе Римскому Григорию VII. Тогда конфликт из-за права назначения епископов завершился в пользу Папы, в результате император также был лишен права передавать трон по наследству.


[Закрыть]. Но мы туда идем.

– Мы зашли еще дальше, – вмешался тайный советник (при Мюлере он лишился влияния[138]138
  Генрих Мюллер (1813–1874) – министр культуры Пруссии и Германской империи в 1862–1872 гг.


[Закрыть], заделался памфлетистом, в разразившейся затем культурной схватке отстаивал старорежимные взгляды, но, несмотря на постоянное заискиванье перед Фальком[139]139
  Адальберт Фальк (1827–1900) – министр культуры Пруссии и Германской империи в 1872–1876 гг., т. е. в период «культурной борьбы».


[Закрыть], не смог затормозить перемен). – Да, еще дальше.

При этом он поднял свои очки в золотой оправе, намереваясь их протереть, каковой жест означал готовность к атаке. Однако боги воспротивились этой попытке, потому что левая дужка запуталась в локоне белокурого парика и никак не желала отцепляться. При более удачной, а именно более надежной конструкции накладной шевелюры, оратор, конечно, выступил бы столь же энергично, как семь лет подряд выступал в памфлетах, проталкивая свою программу. Увы, конструкция оказалась ненадежной, и ему пришлось даже здесь, учитывая обстоятельства, отказаться от военной вылазки, которая обнажила бы его самое слабое место. В конце концов дужка все-таки отцепилась, и он продолжил свою речь со спокойствием, изобличающим светского человека.

– Да, господа, мы зашли еще дальше. То есть до Рима. Вот они, естественные следствия беспринципности, а именно недальновидной политики, законотворчества ad hoc[140]140
  по случаю (лат.)


[Закрыть]. Я это ненавижу.

Баронесса, полагая, что оратор цитирует именно ее, зааплодировала двумя указательными пальцами.

– Я это ненавижу, – повторил тайный советник, отвешивая поклон госпоже Снаттерлёв. – Более того, я это презираю. Мы не тот народ, чья природа и история может терпеть какого-то далай-ламу. И все-таки он у нас имеется. У нас имеется далай-лама, чьи деяния, чтобы не сказать порождения, внушают нам восторженное поклонение. Говоря начистоту, мы погрязли в безграничном фетишизме и идолопоклонстве. И всего охотнее мы приносим в жертву фетишу свободу мнения. Хотя среди нас, людей старшего поколения, нет никого, кто бы вместе с Гервегом не мечтал о «размахе крыльев души свободной»[141]141
  Георг Гервег (1817–1875) – немецкий революционно-демократический поэт и публицист. Автор стихотворения «Из гор», которое цитирует тайный советник. Гервег был другом Александра Герцена и любовником его жены.


[Закрыть]. Как прекрасно это звучит! Ну, и где же размах наших крыльев? Есть у нас свободная душа? Нет, и еще раз нет. Мы дальше от нашей мечты, чем когда бы то ни было. То, что мы имеем, называется всевластием. Но это не всевластие государства, оно было бы не только приемлемым, но похвальным и единственно правильным, нет, мы имеем всевластие одного единственного лица. Я не называю имени. Но отдадим себе отчет: во всем наблюдаются крайности, во всех направлениях перегибы, а сколько злоупотреблений властью, сколько ложных шагов. Тот, кто десятилетиями прямо или косвенно сталкивался с такими вещами, видит, куда мы идем, и сердце его кровоточит при виде этой системы торгашества и мелочного подхода к великим вопросам. А в чем причина, где корень зла? С чего все началось? Все началось с того, что Арнима, пренебрегая его мудрыми словами, заклеймили именем государственного изменника, просто потому, что не хватило одного письма и одного плетеного стула. Но не в письме дело, и не в плетеном стуле[142]142
  Граф Гарри фон Арним (1824–1881) – прусский дипломат, в 1872 г. назначен послом Германской империи во Франции. В 1874 г. отправлен в отставку из-за разногласий с Бисмарком, после чего был обвинен в сокрытии важных государственных документов (при ревизии в его кабинете якобы не досчитались и одного стула) и служебных преступлениях, уехал в Швейцарию и там издал брошюру, в которой ссылаясь на секретные дипломатические документы, резко нападал на Бисмарка.


[Закрыть]. Просто ему не хватило верноподданства. Арним имел мужество высказать свое мнение, вот и все его преступление. Но если дошло до того, господа, что любое свободное мнение в земле Пруссия считается государственной изменой, то все мы вместе и каждый в отдельности – государственные изменники. Просто чудо, что Фальк отделался синяком под глазом, а ведь он – единственный, кто видит бедственное положение страны. Единственный, кто мог спасти Пруссию. Мы не идем в Каноссу! О нет, не идем, но мы бежим, мчимся туда, чтобы, в угоду произвольной и постоянно меняющейся повестке дня, вручить нашему смертельному врагу великий вопрос о жизни и смерти государства. И это вопрос нашей протестантской свободы, свободы мыслящих людей!

Баронесса пришла в такой восторг от этого спича, что послала оратору воздушный поцелуй.

– Ваше здоровье, господин тайный советник! За ваше здоровье и за свободу мыслящих людей!

Некоторые из гостей, сидевшие рядом, поддержали ее, и тост, вероятно, подхватили бы все, но тут довольно бесцеремонно потребовал внимания старый генерал. Начало его речи потонуло в общем шуме, однако ж он скорее раздраженно, чем смущенно воспользовался всей силой своих голосовых связок и не успокоился, пока не добился тишины.

– Вы тут, любезный мой Хедемайер, рассуждали о свободе мыслящих людей. Что ж, дело ваше. Но не будем придавать ей такого уж большого значения. Мы здесь среди своих, я надеюсь (тут он бросил испытующий взгляд на Гордона), что среди своих. Так что признаемся между нами, что протестантская свобода мыслящих людей – всего лишь фигура речи.

– Позвольте… – возразил было Хедемайер.

– Прошу меня не перебивать, – высокомерно оборвал его старый генерал. – Вы высказались, теперь говорю я. Ваш занюханный Фальк, я намеренно называю его вашим, без сомнения, хотел как лучше. Но pourquoi tant de bruit pour une omlette[143]143
  отчего столько шума вокруг яичного пирога (фр.)


[Закрыть]…

Все расхохотались, потому что как раз этот момент генералу предложили блюдо с овощами и щедрым гарниром из ломтиков омлета.

Генерал, обычно весьма чувствительный к подобным инцидентам, на этот раз воспринял оживление сотрапезников с юмором. Он с торжествующим видом поднял вверх ломтик омлета.

– Pour une omelette… Да-с. И многих ли людей, по вашему мнению, любезный мой Хедемайер, действительно интересует так называемый вопрос о хождении в Каноссу? Очень немногих. Ручаюсь. Слово чести. – Pour une omelette… Да-с. И многих ли людей, по вашему мнению, любезный мой Хедемайер, действительно интересует так называемый вопрос о хождении в Каноссу? Очень немногих. Ручаюсь. Слово чести. Люди кое в чем разбираются, даже если они не сторонники, пардон, не были сторонниками веротерпимости. В Берлине тридцать протестантских церквей, и в каждой по воскресеньям сходятся несколько сотен человек, может быть, больше или меньше, не в том суть. В гугенотской Дынной церкви[144]144
  Дынная церковь (Melonenkirche) – Французская церковь в Луизенштадте – церковь французских беженцев-гугенотов, поселившихся в Германии, построена в 1700 г. на Командантенштрассе, разрушена во время Второй мировой войны. В XVIII в. французские переселенцы на южной окраине Берлина занимались плодоводством и выращивали в оранжереях в том числе и дыни. Поэтому берлинцы называли их «дынниками», а церковь – Дынной.


[Закрыть] я однажды насчитал пятерых прихожан, а когда холодно, их бывает еще меньше. Вот это, любезный мой Хедемайер, я и называю протестантской свободой. Мы можем ходить в церковь и не ходить в церковь, и спасаться каждый на свой манер. Да-с, друзья мои, так было всегда в земле Пруссия, и так оно и останется, несмотря на все разговоры о Каноссе. Вопрос о спасении души всегда идет в ногу со страхом, а страха еще нет. Во всяком случае, это не тот вопрос, от коего зависит судьба мира или хотя бы государства. Она зависит совсем от другого. «Пруссия держится на плечах армии надежнее, чем земля на плечах Атланта». Так сказал великий Фридрих, и в этом вся суть. Это и есть главный вопрос. Да-с, господа, вопрос жизни и смерти. Если кто имеет значение, так это унтер-офицер и ефрейтор, а не церковный дьячок и не школьный учитель. Значение имеет штабной офицер, а не советник консистории. А теперь оглянитесь вокруг. Что вы видите? Вы видите, что при назначении на самые ключевые должности происходят грубейшие промахи. Я имею в виду должности от генерал-майора и выше. Все, кто приписывает себе более широкий кругозор, на самом деле болваны или сумасброды, творящие произвол. А во многих случаях это просто клики.

– Вы имеете в виду…

– Кабинет. Я не собираюсь отмалчиваться, я человек откровенный. Я имею в виду правительство, которое, кажется, поставило себе целью покончить с традициями армии. Говоря о традициях, я, разумеется, имею в виду традиции Фридриха Великого. Чего нам сегодня не хватает, так это старинных фамилий, старинных имен из коренных провинций. А всякие там инородцы…

Крачиньски, чьи два брата служили в русской армии, а третий в австрийской, усмехнулся с чувством военно-министерского превосходства. Но фон Россов гнул свое.

– Глава кабинета министров, хоть он и происходит из старого лифляндского рода, с моей точки зрения, – homo novus[145]145
  человек новый (лат.)


[Закрыть]. К несчастью, он не имеет представления о духовной значимости офицерства. Подавай ему образованных. Бред. Знания и талант разрушительны, поскольку воспитывают задавак. Эти шалости хороши для профессоров, адвокатов и болтунов, вообще для всех, кто нынче называет себя парламентариями. А государству от них какая польза? Государству нужно иное. Главное – образ мыслей, благонадежность, верность своим корням. А ее хранят лишь те, кто сражались еще при Креммер-Дамме, при Кетцер-Ангермюнде[146]146
  Креммер-Дамм (Кременская гать) – дорога через болото на севере Бранденбурга, имела стратегическое значение во время расширения маркграфства Бранденбург и конфликта с померанскими герцогами в XIII–XV вв. Здесь 1 августа 1332 г. произошла решающая битва Померано-бранденбургской войны (1329–1333). При Креммер-Дамме 24 октября 1412 г. состоялось еще одно сражение между теми же противниками. Ангермюнде – город в бранденбургском районе Уккермарк, 25 марта 1420 г. здесь состоялась еще одна битва между Бранденбргом и Померанией. Этим битвам посвящены народные баллады, обработанные Теодором Фонтане.


[Закрыть]. Но это нынче не в цене. Нынче таких людей не замечают. Непостижимо. Ибо высокая дисциплина, в конечном счете, есть вопрос лояльности. И Гогенцоллернам это известно. Но они не любят вмешиваться и слишком скромны, они полагают, что канцелярские деятели (кстати, и у армии есть своя канцелярия) разберутся без них. А те заговаривают им зубы и оставляют в дураках. Положение унизительное. А самое скверное, что его нельзя изменить. Наполеон не воевал в одиночку, и Гогенцоллерны не могут лично и персонально заниматься всеми делами и заглядывать во все углы администрации. В этом-то и дело, любезный мой тайный советник. Здесь и только здесь наша Каносса. Свобода прессы, свобода слова, свобода совести все это чепуха, балласт, от него больше вреда, чем пользы.

Сесиль смущенно опустила глаза. Она давно знала эти речи, продиктованные обидой и злобой, но прежде, в других обстоятельствах, они не так уж ей мешали. Она воспринимала их просто как суесловие. На этот раз она терзалась, видя, что происходило в душе Гордона, когда он слышал подобное бахвальство. Сент-Арно воспринял похвальбы фон Россова точно так же. Он счел за благо овладеть ситуацией и ловко связал упоминание о старинных семействах с родом Гордона.

– Этот род, – сказал Сент-Арно, – со времен Тридцатилетней войны и, во всяком случае, с эпохи Шиллерова Валленштейна является нашим достоянием. Комендант Эгера, полковник Гордон – один из лучших персонажей во всей пьесе. Я имею право утверждать, что доблести упомянутого героя сошлись в новом друге нашего дома. Я пью за здоровье нашего дорогого гостя, господина фон Гордона.

Гордон, хорошо зная, что быстрый ответ всегда – лучшая и самая легкая форма благодарности, сразу после этого тоста взял слово. Шутливо противопоставив «полковника Сент-Арно от четвертого октября генералу Сент-Арно от второго декабря», он назвал Сесиль тем светлым образом, который побеждает различие между ними, и попросил позволения выпить за здоровье радушных хозяев дома.

Здравица была одобрена присутствующими. Особенный энтузиазм проявила баронесса, не упустив, разумеется, случая упомянуть о том, что прошлым летом на променаде в Рагаце имела встречу с императрицей Евгенией.

– Если бы эта женщина, вместо своего шалопая-мужа, держала в руках бразды правления, Франция управлялась бы совершенно иначе. Во всяком случае, более мужественно оборонялась бы. И весьма вероятно, была бы спасена.

Вскоре после этого гости встали из-за стола. Через минуту все мужчины, за исключением Сент-Арно, оставшегося с дамами, удалились в курительную комнату. И здесь еще раз взял слово фон Россов, который тридцать лет назад, будучи капитаном в Александровском полку, читал в опустевшем офицерском клубе лекцию как раз о 2 декабря. Почти грациозно опрокинув третий бокал шартреза, он вернулся к теме Сент-Арно.

– А что касается вашего противопоставления, или, если угодно, вашей параллели, любезный мой господин фон Гордон, – произнес он чуть ли не скороговоркой, – что ж, тогдашний Сент-Арно и современный, их можно (если нужно) сравнить, и тут я с вами консолидируюсь: нашему тоже пальца в рот не клади. Наш тоже, если я верно сужу, невысоко ставит значимость отдельного индивида. О том, что он так же любит игру, как и его знаменитый тезка, вам, вероятно, известно. Но тот Сент-Арно, что в 51 году разыграл всю историю Наполеона Третьего, кое в чем превосходил нашего. Прекрасная Сесиль, о чем вы, конечно, знать не можете, даже с учетом всех обстоятельств, не любит вспоминать о совпадении имен, зато Сент-Арно весьма им гордится. И с полным правом. Если настанут неспокойные времена, кто знает, он, может быть, еще себя покажет. У него талант. Вы обратили внимание, с каким плотоядным видом он заглядывается на маленькую пышнотелую барышню. Она художница, не так ли? Кстати, как ее имя?

– Мадемуазель Роза Хексель.

– Хексель?

– Да, господин генерал.

– Что ж, подходящая фамилия для такой особы[147]147
  Хексель – Ведьмочка (нем.)


[Закрыть]. Только бы она не испортила игру. А вот и новый поднос с шартрезом. Настоятельно вам рекомендую.

В девять часов гости начали расходиться. В коридоре стало тесно, и Сесиль спросила художницу, не послать ли слугу за извозчиком. Роза, однако же, отказалась. Господин фон Гордон проводит ее до площади, а там она сядет в конку.

У подъезда Гордон подал ей руку и сказал:

– В самом деле, только до площади? Только до конки?

– О нет, – рассмеялась Роза. – И не надейтесь. Так легко вы от меня не отделаетесь. Вы должны доставить меня домой, на Энгельуфер, и пройти весь путь пешком, до последнего шага. А вы видели, как на нас уставились, едва я назвала ваше имя? Тайный советник вскинулся, словно напал на след. Этим сплетникам потакать нельзя. А каждый из них и все они вместе – злопыхатели и сплетники.

– Боюсь, вы правы. Но вообще-то они не дураки. Все в целом было интересно.

– Да, довольно любопытно. И au fond все-таки банально. Вроде бы на что-то похоже и звучит приемлемо. Но что в итоге? Chronique scandaleuse[148]148
  Скандальные слухи (фр.)


[Закрыть], злобные выпады и язвительные замечания. И у каждого свой жалкий конек. Самым умным все равно оказывается Сент-Арно, он остается на высоте и смеется над ними. Но этот старый генерал! Я ничего не смыслю в политике и еще меньше в армейских делах, но когда меня всерьез уверяют, что никогда нельзя называть какого-то умного генерала Мюллера бедствием для страны и сравнивать с каким-то олухом из Олухова, когда меня серьезно уверяют в этом, я теряю терпение. Ты находите его интересным? Что ж, я с вами соглашусь. Он любопытен, но в каком смысле?

– Ну-ну, мадемуазель Роза, вы искрите, как римская свеча.

– Да, я такая. Как подумаю об этом тайном советнике, то искрю. Да еще и начинаю шипеть, как змея. Точнее, как огненный дракон.

– И все же, в том, что он говорил, многое было верно.

– Может быть. А может быть, и нет. Я в этом не разбираюсь. Но он во всяком случае врал. Он противный тип, распущенный, циничный и такой пошляк, что через минуту начнет приставать к женщине, будь она хоть сама целомудренная Сусанна[149]149
  Персонаж «Септуагинты» (древнегреческого перевода Ветхого Завета, III–II вв. до н. э.), еврейка из Вавилона, за которой два старца подглядывали в саду во время купания, а затем, угрожая обвинить её в прелюбодеянии с незнакомцем, пытались добиться от неё совокупления. Сусанна отказалась удовлетворить желание старейшин, была ложно обвинена и приговорена за это к смерти, но в последнюю минуту спасена благодаря пророку Даниилу, который допросил старцев раздельно; лжесвидетели были уличены во лжи и казнены, а добродетель восторжествовала.


[Закрыть]. Под протестантскими свободами он понимает вольности, которые себе позволяет, а он позволяет себе многое, во всяком случае, достаточно много. Весь его либерализм – это разврат и больше ничего. Просто счастье, что его заткнули. Теперь он строчит очередную брошюру. Конечно же, под псевдонимом. Не спорю, он забавен, но напрасно Сент-Арно посадил его рядом с нашей прекрасной Сесиль, мог бы и не оказывать ему такой чести. Надеюсь, она его только терпит. Но и это слишком. Пусть бы этот тип принял ислам и отправился прямиком в Африку. Там ему место. Увидите, что-нибудь подобное с ним и произойдет.

– Браво, мадемуазель Роза, – рассмеялся Гордон. – А что вы скажете о мадам Снаттерлёв?

– Я остерегусь высказываться на ее счет. Ведь вы, дражайший господин фон Гордон, просидели с ней рядышком целых два часа, и я отлично видела, как она брала вас за руку и пожимала ее в знак согласия. Она вообще похожа на массажистку.

– А Сесиль?

– Ах, бедная женщина! Похоже, не все у нее идет как надо. Красота – вещь опасная, с самой юности. Не то чтобы я судила об этом по личному опыту, чего нет, того нет. Но она милая и добрая, жаль ее. Дай Бог, чтобы все это хорошо кончилось.