Текст книги "Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение"

Это было первое в истории непосредственное противостояние двух ключевых позиций, определяющих поведение христиан, – причём открытое, развернувшееся на глазах у целой римской провинции. Народ Божий – это лишь избранные праведники или, наоборот, стадо грешников? Однозначный ответ на этот вопрос так и не был найден. Благодаря усилиям епископов кафолической церкви донатизм остался маргинальным течением, изолированным от всего христианского мира; но точка зрения, лежавшая в основе донатизма, была слишком привлекательной, чтобы её можно было окончательно искоренить. Донатизм оказался знамением будущего, полного новых и радикальных идей. В истории христианства горячее желание отречься от порочного и осквернённого мира и, не делая ему никаких уступок, устремиться к абсолютной чистоте, будет возникать у верующих снова и снова. Последствия этих порывов ощутит, в конечном итоге, не только Церковь; пройдут века, и эта тенденция станет играть определяющую роль в политике. Признав Христа своим Господом, Константин поместил в сердце своей империи доселе невиданный, непредсказуемый и нестабильный источник власти.

V. Благотворительность

Пессинунт, 362 г.

Проезжая через Галатию, новый император обнаруживал в каждом посещённом им храме следы упадка. Со статуй осыпалась старая краска; на алтарях не было видно свежих пятен крови. Нескольких десятилетий хватило, чтобы горделивое великолепие древних богов превратилось в ничтожную немощь. Пожалуй, заметнее всего это было в Пессинунте. Этот город с незапамятных времён считался обителью Кибелы. Когда-то им правили её оскоплённые жрецы. Именно отсюда в 204 г. до н. э. в Рим привезли первую статую Матери богов; и спустя половину тысячелетия сюда по-прежнему прибывали паломники. Но их было с каждым годом всё меньше. Даже Пессинунт ускользал из-под власти Кибелы; и громада её храма, веками господствовавшая над городом, свидетельствовала уже не о могуществе богини, а об угасании её культа.

Флавий Клавдий Юлиан был поражён этим зрелищем до глубины души. Он был племянником Константина и воспитывался как христианин; утверждать его в вере поручено было евнухам. Но ещё в юности Юлиан отрёкся от христианства. Став в 361 г. императором, он поставил перед собой цель переубедить людей, которые «отвернувшись от вечных богов, обратились к еврейскому трупу» [318]318
  Юлиан. Против галилеян, 194d. Пер. А. Б. Рановича. Цит. по: А. Б. Ранович. Античные критики христианства. М.: ГАИЗ, 1935.


[Закрыть]. Юлиан был талантливым учёным и смелым военачальником; при этом своей вере он был предан так же, как те, кого он презрительно именовал галилеянами, – своей. Особенно усердно почитал он Кибелу. Юлиан верил, будто именно она вывела его из мрака заблуждений, навязанных ему в детстве. Неудивительно, что, отправляясь на восток, чтобы подготовиться к войне с Персией, император отклонился от привычного маршрута и нанёс визит в Пессинунт. Увиденное там его возмутило. Он смог совершить жертвоприношение и почтить тех, кто остался верен городским богам, но небрежное отношение к культу Кибелы приводило его то в ярость, то в уныние. Жители Пессинунта были попросту недостойны её покровительства. Покидая землю галатов, Юлиан поступил так же, как за три века до него Павел: составил для них послание.

Точнее, послание было адресовано их верховному жрецу. Рассуждая о том, почему культ Кибелы пришёл в упадок, император возложил вину не только на невежд и глупцов. Настоящими виновниками произошедшего, по убеждению Юлиана, были сами жрецы. Вместо того чтобы посвятить свою жизнь страждущим, они вели себя раскрепощённо и необузданно. Долго это продолжаться не могло. В мире, полном страданий, имели ли право жрецы предаваться в тавернах пьянству? В это время – сурово напомнил Юлиан – им бы следовало оказывать помощь нуждающимся. С этой целью император был готов каждый год за свой счёт закупать провизию для отправки в Галатию: «Пятая часть будет расходоваться на бедняков, прислуживающих жрецам, а остальное должно раздаваться странникам и нищим» [319]319
  Письмо царя Юлиана Арсакию, главному жрецу Галатии. Пер. Д. Е. Фурмана. Цит. по: Вестник древней истории, 1970, №  3.


[Закрыть]. Организовывая такие раздачи, Юлиан не сомневался, что исполняет тем самым волю Кибелы. Император был убеждён, что заботу о слабых и несчастных боги во все времена считали делом первостепенной важности. Он надеялся, что галаты, осознав это, восстановят старинный обычай почитания богов: «Приучай эллинов к подобной благотворительности, объясняя им, что она издревле была у нас» [320]320
  Там же.


[Закрыть].

Самих жрецов Кибелы утверждение о существовании у них подобного обычая наверняка удивило. Фантазии Юлиана, наполненные духом аскетизма и бескорыстия, столкнулись с реальностью, которая, впрочем, тоже не отличалась трезвостью. Жрецам Кибелы был свойственен немалый энтузиазм, но он издревле был направлен отнюдь не на благотворительность, а на танцы, переодевания и, конечно, на оскопление. Богам не было никакого дела до бедняков, а рассуждения на подобную тему были лишь «пустословием» [321]321
  Выражение философа Порфирия. Приводится у П. Брауна. См.: Brown, Peter. Treasure in Heaven: The Holy Poor in Early Christianity (Charlottesville, 2016) – p. 3.


[Закрыть]. Цитируя в том же послании строки Гомера, посвящённые законам гостеприимства, которые якобы распространялись даже на нищих, Юлиан демонстрировал лишь глубину собственных заблуждений. Герои «Илиады», любимцы богов, блистательные и алчные, презирали слабых и угнетённых. Того же мнения придерживались и глубоко почитаемые Юлианом философы. Голодающие не заслуживают сочувствия. Побирающихся нищих следует поскорее отловить и изгнать. Жалость вредит мудрецу: она может лишить его самообладания. Право на поддержку имеют разве что свободные граждане, оказавшиеся в трудной жизненной ситуации не по своей вине, а лишь по воле случая. Так или иначе в представлениях о богах, которых Юлиан так ревностно почитал, или в трудах философов, которыми он так восхищался, император едва ли мог найти серьёзные основания для того, чтобы утверждать, что бедные имеют право на поддержку уже в силу самой своей бедности. Юный император, искренне ненавидевший учение галилеян и опечаленный пагубным воздействием, которое оно оказывало на всё, что ему было дорого, предложил план борьбы с ним, но не замечал убийственной иронии: сам этот план по сути был безнадёжно христианским.

«Ведь это позор, если никто из иудеев не просит милостыни, если нечестивые галилеяне кормят не только своих, но и наших, а наши лишены нашей же помощи» [322]322
  Письмо царя Юлиана Арсакию, главному жрецу Галатии. Пер. Д. Е. Фурмана. Цит. по: Вестник древней истории, 1970, №  3.


[Закрыть]. Как бы ни было Юлиану неприятно признавать это, отрицать этого он не мог: благотворительность была глубоко укоренена в христианстве. Апостолы, верные иудейской традиции и учению своего Господа, завещали основанным ими церквям, чтобы верующие всегда «помнили нищих» [323]323
  Гал. 2. 10.


[Закрыть]. Поколение за поколением христиане исправно исполняли эту торжественную обязанность. Каждое воскресенье в церквях по всей Римской империи собирали средства для помощи сиротам и вдовам, заключённым, потерпевшим кораблекрушение и больным. Со временем общины увеличивались, всё больше богатых людей принимали крещение, и свободных средств для помощи беднякам становилось всё больше. Возникали целые системы социальной защиты. Они были устроены достаточно сложно, но функционировали весьма эффективно и постепенно становились неотъемлемой частью жизни крупных городов Средиземноморья. Константин привлёк на свою сторону епископов, а вместе с ними и благотворительные организации, которым они покровительствовали. И Юлиан, ненавидевший галилеян, прекрасно это осознавал. С древнейших времён влиятельным лицом в Риме считался человек, за которым следовали толпы находившихся под его покровительством клиентов, – и с этой точки зрения епископы были людьми весьма влиятельными. Амбициозные богачи, которые прежде украшали города новыми театрами, языческими храмами и банями, теперь всё чаще и чаще обращали взоры на Церковь. Император безуспешно пытался сделать языческие культы не менее привлекательными, поэтому и ввёл в Галатии должность верховного жреца, поручив его подчинённым заботиться о бедных. Христиане вызывали у Юлиана не только презрение, но и зависть.

Его противники прозвали его Отступником, предателем веры; но Юлиан и сам чувствовал себя преданным. Покинув Галатию, он продолжил путь на восток и вскоре оказался в Каппадокии, местности со сложным ландшафтом, славившейся местной породой лошадей и салатом-латуком. Императору эта страна была хорошо знакома. Именно здесь он провёл детство – фактически под домашним арестом, по воле подозрительного Констанция – и завёл знакомства с выдающимися людьми. С одним из них у Юлиана было особенно много общего. Василий, как и Юлиан, был знатоком греческой литературы и философии, славился красноречием и тоже одно время учился в Афинах. Именно таких людей император в первую очередь стремился привлечь на свою сторону, однако Василий избрал принципиально иной путь. Он не только не отрёкся от христианства, в котором был воспитан, но даже решил отказаться от карьеры юриста, чтобы отдать все свои силы и средства Христу. Так же поступил и его младший брат, талантливый богослов Григорий; вскоре братья прославились на весь римский мир. Проезжая через Каппадокию, Юлиан не встретился с Василием, но многим казалось, что два самых знаменитых человека своей эпохи просто обязаны были пообщаться, а некоторые даже готовы были им в этом помочь [324]324
  Позднее появилось подложное послание, якобы написанное Юлианом Василию; автор этого письма от имени императора выражает восхищение адресатом. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Покинув Малую Азию, Юлиан всего через год погиб, сражаясь в Месопотамии с персами; один из солдат, участвовавших в этом походе, позднее писал, что Василию было видение Христа, посылавшего одного из святых, чтобы тот поразил отступника копьём. Как бы то ни было, после смерти Юлиана не нашлось никого, кто бы продолжил начатую им контрреволюцию; а позиции Василия и Григория с каждым годом лишь укреплялись. В 370 г. старший брат был избран епископом Кесарии – столицы Каппадокии; через два года младший возглавил новое епископство, учреждённое недалеко от Галатии, в городе Нисса. Обоих чтили за помощь, которую они оказывали бедным; в результате влияние обоих чувствовалось далеко за пределами их родной земли. В этом Юлиан не ошибся: благотворительность в самом деле могла стать источником власти.

И всё-таки стратегия императора была с самого начала обречена на провал. Забота об угнетённых не могла возникнуть на пустом месте – она должна была на чём-то основываться; а Василия и Григория, двух богатых и образованных людей, посвятить жизнь бедным побудили идеи, лежавшие в основе их веры. «Не презирай лежащих, как ничего не стоящих. Подумай, кто они, и найдёшь их цену. Они носят на себе образ Спасителя нашего. Ибо Человеколюбец дал им собственный образ…» [325]325
  Григорий Нисский. О нищелюбии и благотворительности, 1. Пер. Московской духовной академии. Здесь и далее цит. по: Святитель Григорий Нисский. Творения: В 8 т. Т. 7. М.: Типография В. Готье, 1868.


[Закрыть] – наставлял Григорий. Именно он довёл рассуждения богословов о том, почему Христос жил и умер на земле как человек бедный, до логического завершения. Право на достоинство, в котором прежние философы отказывали зловонной и потной черни, принадлежит всем людям без исключения. Нет человека настолько жалкого, столь презираемого и слабого, что в нём нельзя увидеть образ Божий. А если Бог любит изгоев и отщепенцев, значит, и смертным полагается их любить.

Это убеждение побудило Василия в 369 г. организовать на окраине Кесарии, охваченной чудовищным голодом, строительство невиданного прежде сооружения. Главы христианских общин и прежде организовывали дома для бедных, которые по-гречески именовались словом ptocheia, но проект Василия поражал масштабом. Этот комплекс, названный позднее Василиадой, один поражённый его размахом посетитель описал как целый город, включавший в себя, помимо приюта для бедных, первую в истории большую больницу. Василий, изучавший в Афинах и медицину, сам принимал участие в лечении больных. Прокажённых, чьи увечья внушали особое отвращение, он приветствовал поцелуем и предоставлял им жилище и заботу. Чем несчастнее казались приходившие к Василию люди, тем скорее готов был епископ увидеть в них Христа. Увидев однажды мальчика, которого его собственные голодающие родители продали в рабство, чтобы как-то прокормить оставшихся детей, Василий произнёс горячую обличительную речь против богачей. «Алчущему принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обнажённому – одежда, которую хранишь в своих кладовых; необутому – обувь, которая гниёт у тебя; нуждающемуся – серебро, которое закрыто у тебя» [326]326
  Василий Великий. Беседа 6. На слова из Евангелия от Луки: «Разорю житницы моя и большия созижду» (Лк. 12. 18); и о любостяжательности. Пер. Московской духовной академии. Цит. по: Василий Великий, архиепископ Кесарийский. Творения: В 3 т. Т. 2. СПб.: П. П. Сойкин, 1911.


[Закрыть]. Времена, когда для того, чтобы именоваться благодетелем общества, богатому человеку достаточно было на свои средства построить архитектурное сооружение, которое его же и прославляло, действительно ушли в прошлое.

Брат Василия пошёл ещё дальше. Видя ужасы рабства, он не просто порицал излишества, которыми владели богачи на фоне исключительной бедности, но объявил само рабовладение преступлением против Бога. Бог, проповедовал Григорий, сотворил естество человеческое свободным. Поэтому оно было в буквальном смысле бесценным: «…и целый мир – недостойный выкуп за душу человеческую» [327]327
  Григорий Нисский. Точное истолкование екклесиаста Соломона, 4.1. Пер. Московской духовной академии. Цит. по: Св. Григорий Нисский. Творения: В 8 т. Т. 2. М.: Типография В. Готье, 1861.


[Закрыть]. Подобные представления его соратникам казались чересчур радикальными, слишком мятежными, чтобы отнестись к ним со всей серьёзностью: даже Василий считал, что люди недостаточно умные и способные могут выжить, лишь оставаясь рабами других. Неудивительно, что аболиционистские настроения Григория не встретили серьёзной поддержки. Большинству христиан, включая Василия, рабство по-прежнему казалось необходимостью, пусть и заслуживающей осуждения. Конец ему придёт не раньше, чем Небо соединится с землёю. Пылкие слова Григория о том, что всякий, владеющий рабами, «владычество своё поставил выше Божия» и тем самым попирает достоинство, по праву принадлежащее каждому человеку, кажутся зерном, упавшим в терние.

Зато другое зерно упало на добрую землю. Самыми беззащитными из детей Божьих были вовсе не прокажённые и рабы. На обочинах дорог, на мусорных свалках всюду в римском мире можно было услышать плач детей, брошенных своими родителями. Многих сразу сбрасывали в сточные канавы, отправляя на верную смерть. За исключением нескольких эксцентричных философов, мало кто выступал с критикой этой практики. В некоторых городах она даже считалась добродетелью: некоторым древним законодателям казалось, что убийство уродливых детей для государства – благо. Самым ярким примером были нравы греческой Спарты, которые, между прочим, хвалил сам Аристотель. Чаще всего жертвами таких обычаев становились девочки. Некоторых от смерти спасали, но их в этом случае ждала участь рабынь. Среди проституток было так много женщин, которых в младенчестве бросили родители, что в произведениях древних писателей связанные с этим сюжетные ходы давно превратились в клише. Среди народов считаные единицы – далёкие германские племена и, конечно, евреи – не избавлялись подобным образом от нежеланных детей. Для остальных это было нормой – вплоть до возникновения христианства.

О том, что дало христианство детям, которых прежде вышвыривали из родного дома, как мусор, ярче всего свидетельствует жизнь сестры Василия и Григория – Макрины. Она была старшей из девяти детей и во многом оказалась самой влиятельной. Ведь именно она побудила одного из братьев оставить юриспруденцию и всецело посвятить жизнь Христу; именно она стала для другого, Григория, главным учителем. Её отличали эрудиция, харизма и особо строгий аскетизм; она отвергала мирские удовольствия столь решительно, что поражались даже её современники. И всё же она не забыла о мире совсем. Когда Каппадокию поразил голод, когда плоть, по выражению Василия, прилегала к костям бедных, «как паутина» [328]328
  Василий Великий. Беседа 8. Говоренная во время голода и засухи. Пер. Московской духовной академии. Цит. по: Василий Великий, архиепископ Кесарийский. Творения: В 3 т. Т. 2. СПб.: П. П. Сойкин, 1911.


[Закрыть], Макрина направилась в места, предназначенные для отбросов. Спасённых ею девочек она взяла к себе домой и вырастила как своих дочерей. Возможно, Макрина первой пришла к этому убеждению, а Григорий у неё научился, или, наоборот, первым был Григорий, а Макрина с ним согласилась, но оба верили: даже в самом беззащитном новорождённом ребёнке можно узреть отсвет божественного. Возможно, неслучайно именно в Каппадокии, в области, где обычай бросать детей на произвол судьбы принимал исключительные даже для тех времён формы, людям, если верить свидетельствам, впервые стала являться в видениях Богородица (по-гречески – Theotokos). Она на себе испытала, что значит – родить ребёнка, будучи бедной, бездомной, напуганной; об этом говорится в Евангелиях от Матфея и от Луки. Перепись, устроенная римлянами, вынудила её отправиться из родной Галилеи в Вифлеем. Христос родился в хлеву и был положен в кормушку для скота. Макрина брала на руки крохотного голодающего ребёнка и знала: она делает Божье дело.

И всё же Григорий, после смерти сестры написавший похвальное слово о её жизни, сравнивал её не с Марией. Рождённая в богатой семье, она каждую ночь спала на досках, словно на кресте; и на смертном одре она молилась Богу и просила Его принять её в Царствие Небесное, «потому что и я сраспинаюсь Тебе» [329]329
  Григорий Нисский. О жизни преподобной Макрины, сестры Василия Великого, 24. Пер. Московской духовной академии. Цит. по: Св. Григорий Нисский. Творения: В 8 т. Т. 8. М.: Типография В. Готье, 1872.


[Закрыть]. Не брата, прославленного епископа и основателя Василиады, сравнивал Григорий с Христом, а сестру. В мире, где прокажённые могли рассчитывать на достойное обращение, а от богатых можно было требовать полной отмены рабства, казался возможным и этот отказ от традиционного порядка вещей. Иерархии этого мира, прочные, древние, покоящиеся на глубочайших основаниях, нельзя было разрушить так легко, как хотелось бы Григорию; и всё же его речи наполнены искренним предчувствием перемен, которые произойдут в далёком будущем. Вера, воспринятая римскими правящими элитами, делала неизбежным многое из того, что они едва ли могли бы осознать. «Что ты отнял у своего чрева, предложи алчущему» [330]330
  Григорий Нисский. О нищелюбии и благотворительности, 1.


[Закрыть]. С призывом Григория, который в прежние времена сочли бы просто безумием, богатым всё чаще приходилось вступать в настоящее противостояние.

В 397 г. в деревне рядом с рекой Луарой две враждующие группировки встретились рядом с постройкой из голого камня, в которой лежал умирающий старик. После полудня он скончался; и тут же разгорелся жаркий спор о том, кому достанется его тело. Одна группировка прибыла из Пуатье, другая – из Тура; представители обеих доказывали, что именно у их города на него больше прав. Солнце закатилось, а спор не утихал. Люди из Пуатье договорились между собой, что унесут тело к себе, как только рассветёт, и принялись его караулить, но один за другим все заснули. Люди из Тура воспользовались моментом и пробрались внутрь здания. Они подняли тело из праха, в котором оно лежало, вытащили его наружу через окно и повезли прочь вверх по реке. В Туре их встречали ликующие толпы. Старика похоронили перед стенами города. Экспедиция завершилась успехом.

Истории, подобные этой, люди, гордившиеся могуществом покойников, похороненных в их городах, рассказывали с древних времён [331]331
  Достоверность данной конкретной истории, впервые записанной лишь через два столетия после упомянутых в ней событий, проверить трудно. Во всяком случае, современники не упоминают спора между представителями Тура и Пуатье. – Примеч. авт.


[Закрыть]. В Греции верили, что кости колоссальных размеров – это останки героев, и считали их ценными трофеями. Порой при помощи резца из горных пород извлекались целые скелеты. Популярностью пользовались и древние могилы. Курганы, воздвигнутые некогда над прахом павших исполинов, тысячелетиями привлекали паломников. Юлиан, ещё до того, как он стал императором и открыто объявил о своей приверженности древним верованиям, не упустил возможности посетить древнюю Трою. Показать ему могилы гомеровских героев и воздвигнутые в их честь храмы вызвался местный епископ. Заметив удивление Юлиана, епископ пожал плечами. «Разве нелепо, – отвечал он, – служить благому мужу, своему соотечественнику, так же, как служим мы мученикам?» [332]332
  Юлиан. О Пегасии (письмо 19). Пер. Т. Г. Сидаша. Цит. по: Император Юлиан. Сочинения. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2007.


[Закрыть] Чувство гордости за воинственных предков укоренилось в сознании людей исключительно глубоко.

Старик, чьё тело забрали люди из Тура, сам когда-то был воином. Он служил в кавалерии как раз при Юлиане. Но приверженцы Мартина почитали его вовсе не за подвиги на поле боя. Его прославила не знатность рода, не красота, не гордая осанка и не какое-либо другое достоинство из тех, что традиционно приписывались героям. У аристократов Галлии, известных своей надменностью, Мартин вызывал плохо скрываемое отвращение. Они видели в нём лишь человека «жалкого обличья, в ветхой одежде и с нечесаными волосами» [333]333
  Сульпиций Север. Житие святого Мартина, епископа и исповедника, 9. 3. Пер. А. И. Донченко. Здесь и далее цит. по: Сульпиций Север. Сочинения. М.: РОССПЭН, 1999.


[Закрыть]. При этом Мартин был человеком столь харизматичным и столь загадочным, что некоторые знатные люди не только не испытывали к нему презрения, но даже оставляли свои поместья, чтобы вести такую же жизнь, как он. Километрах в пяти к востоку от Тура, на травянистой равнине под названием Мармутье, расположилась целая община таких людей. Они обитали в деревянных хижинах или в многочисленных пещерах у подножия утёса. Благодаря им на берегах Луары можно было ощутить дух далёкого Египта. Там, на просторах пустыни, прежде служившей приютом только разбойникам и диким зверям, уже давно начали селиться люди, предпочитавшие соблазнам цивилизованной жизни целомудренность и самоотречение. Поэтому этих людей называли греческим словом «монахи» (monachoi) – «живущие уединённо». Долина Луары, конечно, была совсем не похожа на пустыню. И монахи, поселившиеся здесь, вовсе не собирались отречься от всего, что имели. В их собственности осталась земля; её для них обрабатывали крестьяне. Сами они занимались чтением книг, разговорами, рыбалкой – всем тем, чем они вполне могли заниматься и прежде на собственных виллах. И всё же эта новая жизнь для тех, кого с детства готовили к величию, роскоши и всевозможным мирским свершениям, была, без преувеличения, настоящей жертвой. В определённом смысле в ней было нечто практически героическое.

А раз так, можно сказать, что Мартин стал для Галлии с её аристократическими традициями героем нового, прежде невиданного типа – христианским героем. Таков был его особый магнетизм. Последователи восхищались им не вопреки, а благодаря тому, что он отверг мирские правила жизни, отказавшись принять донатив – денежную награду – из рук Юлиана. «До сих пор, – сказал Мартин цезарю, – я служил тебе, теперь же хочу стать воином Божьим» [334]334
  Там же, 4. 3.


[Закрыть]. Неизвестно, действительно ли Мартин произнёс тогда такие слова, но его последователям нетрудно было в это поверить. Он умер на голом полу, положив голову на камень, – и его смерть свидетельствовала о том, как он прожил свою жизнь. Никакая, даже самая суровая воинская дисциплина не могла сравниться с лишениями, которым он постоянно добровольно себя подвергал. В то время как большинство богатых римлян, одетые в золото и шелка, сверкали, словно павлины, последователи Мартина, облачившись в самые грубые одеяния, собирались в пещерах и взирали на него с восхищением, словно новобранцы на закалённого в боях центуриона. Избрав жизнь нищего, Мартин заслужил славу, которой не удостаивался ни один современный ему галльский христианин. В 371 г. его избрали епископом Тура. Это стало глубочайшим потрясением для чопорной знати города и не меньшим – для самого Мартина. Застигнутый вестниками, сообщившими ему эту весть, он сбежал от них и скрывался в амбаре, пока его не выдали гуси. По крайней мере, ходили такие легенды, но множество легенд, связанных с именем Мартина, – ярчайшее свидетельство его известности. Он был первым монахом, ставшим епископом в Галлии, в высшей степени нетипичным должностным лицом: должность он получил именно потому, что совершенно к ней не стремился.

Уже одно это должно было шокировать всех, кто привык к снобизму римского общества. Мир перевернулся, первые стали последними, но дело было не только в том, что бывший солдат, неопрятный и плохо одетый, странно смотрелся в роли самого влиятельного человека города Тура. Презрение Мартина к атрибутам власти – дворцам, слугам, дорогим одеяниям – было не просто пощёчиной тем, кто привык судить о людях по подобным вещам. Оно наделило его могуществом, которое, с точки зрения его почитателей, было даровано ему вовсе не смертными. Легенды о его способностях полны фантастических подробностей: говорили, что по его воле останавливался огонь и что водоплавающих птиц, которые досаждали ему, пожирая слишком много рыбы, он вынудил улететь в другие края. Последователи Мартина знали, кто даровал ему это могущество. Они верили, что к Мартину прикоснулся Сам Христос.

«Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твоё и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах…» [335]335
  Мф. 19. 21.


[Закрыть] Так ответил Иисус богатому юноше, спросившему, что ему следует сделать, чтобы иметь жизнь вечную. Юноша был очень опечален – и пошёл на попятную. Мартин был не таков. Даже став епископом, он продолжал неукоснительно следовать совету Спасителя и не переехал во дворец, жить в котором ему полагалось по должности, отказавшись покидать Мармутье и свою небольшую хижину. О том, что он и в самом деле копил для себя сокровище на небесах, свидетельствовали звуки псалмов, наполнявшие воздух на закате, а также чудесные исцеления больных и увечных, которые ему удавалось совершать ещё при жизни. Память о делах его хранили бережно, как драгоценности: о том, как своим прикосновением он ставил на ноги парализованных; как своим поцелуем он исцелял прокажённых; даже о том, как он вернул к жизни повесившегося самоубийцу. Эти истории представляли опасность для богатых, и чем чаще их рассказывали, тем она становилась серьёзнее. Направлять верующих могли не только проповеди, но и подобные легенды. Мартин, в отличие от Григория Нисского, не был великим учёным. Его учеников восхищали не слова его, а дела. Григорий вслед за красноречивым Оригеном провозглашал, что Бог – «помощник умалённых, заступник немощных, покровитель упавших духом, спаситель безнадёжных» [336]336
  Иудифь 9. 11. Цитируется у Оригена, «Толкование на Евангелие от Иоанна», 13. 28.


[Закрыть], а гений Мартина проявлялся в запоминающихся поступках. Его подлинным – и самым значительным – наследием стали легенды, которые люди рассказывали о нём.

Одна из этих легенд особенно примечательна. Дело было в середине зимы, в те дни, когда Мартин был ещё молод и ещё не ушёл из армии. Зима в тот год выдалась особенно суровой. У ворот Амьена, города на севере Галлии, стоял озябший нищий в жалких лохмотьях. Тепло одетые горожане, пробиравшиеся сквозь сугробы, проходили мимо и ничем ему не помогли. А потом пришёл Мартин. На нём была военная экипировка, при нём было оружие, но денег у него не было. Тогда Мартин снял с себя тяжёлый солдатский плащ, собственным мечом разрубил его на две части и протянул одну из них нищему. Ни одна из легенд о Мартине не пользовалась такой любовью и популярностью, как эта. Неудивительно, ведь в ней слышится отзвук притчи, рассказанной Самим Иисусом. Действие притчи, содержащейся в Евангелии от Луки, разворачивается на дороге к востоку от Иерусалима. Один иудей стал жертвой нападения разбойников и лежал на дороге при смерти. Два путника – священник и храмовый служитель – прошли мимо своего соотечественника. А потом появился самаритянин, и он сжалился над несчастным, привёз его в гостиницу и заплатил содержателю, чтобы там о нём позаботились. Иудеев, слушавших Иисуса, эта история поразила до глубины души, потому что самаритян они считали достойными презрения. Но поражены были и жители далёкой Галлии. В городах римской эпохи древняя межплеменная вражда принимала новые формы. Если богачи и считали своим долгом помочь обездоленным, помощь эта распространялась лишь на обездоленных жителей их родного города. Мартин, однако, не был уроженцем Амьена. Он родился у восточного подножия Альп, а вырос в Италии, то есть вообще не был галлом. Ни одно законное предписание и ни одна проповедь не могли иметь силы, сравнимой с силой этого жеста сочувствия по отношению к озябшему чужаку, стоявшему в галльском снегу. Этот жест символизировал принципы, которых Мартин придерживался всю свою жизнь. Он верил, что благотворительность – это обязанность имущих по отношению к неимущим, которая не знает границ. Рассказывали, что следующей ночью Мартин увидел во сне Христа, одетого в половину плаща, которую Мартин отдал нищему. «Воистину ясно помнил Господь то, о чём говорил раньше: „Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне“…» [337]337
  Сульпиций Север. Житие святого Мартина, епископа и исповедника, 3.4.


[Закрыть]

Слава Мартина была исключительно громкой, а его тело – исключительно ценным сокровищем для Тура, жители которого утащили его прямо со смертного одра. Ведь чудеса, которые Мартин творил при жизни, продолжали происходить и после его смерти. Он являлся во снах больным и убогим, вправляя сломанные конечности и возвращая немым способность говорить. За это Мартина глубоко почитали в народе, что вызывало у знатных семей Тура тревогу. Монахи Мармутье устанавливали памятные знаки на местах, где он обычно молился, сидел, спал; но в самом Туре далеко не все вспоминали о нём с теплотой. Новый епископ построил над могилой Мартина небольшую часовню, но отнюдь не стремился привлечь к ней паломников. Верхушка церковной иерархии, состоявшая преимущественно из представителей городских элит, стыдилась Мартина – его неотёсанности, необразованности, а особенно – его настойчивого стремления уничтожить пропасть между бедными и богатыми. В их среде всё это категорически не приветствовалось. Почитатели Мартина утверждали, что он посрамил остальных епископов, служил им живым упрёком. Епископы, разумеется, придерживались иного мнения. У них сложилось более возвышенное представление о своих обязанностях: они считали себя хранителями естественного порядка вещей. Как они будут осуществлять контроль, если раздадут всё своё имущество бедным? Разве разрушение устоев общества порадует Бога? И откуда, если не будет богатых, возьмутся средства, необходимые для благотворительности?

В мире, где христианство стало верой не только бедных, но и состоятельных людей, эти вопросы возникали снова и снова.