Текст книги "Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение"

Ответы на эти вопросы существовали, но найти их оказалось отнюдь не просто. Впрочем, христиан это не удивляло; они знали, что не могут безучастно смотреть на то, как Сатана пытается присвоить мир себе. Им самим предстояло бороться с дьяволом, ведь на кону стояла судьба мироздания. Подобные представления отбрасывали мрачные тени далеко в будущее.

В ноябре 589 г. Тибр вышел из берегов. Амбары затопило; несколько церквей снесло потоком; на берег выбросило множество змей, самая крупная из которых казалась «большим, как бревно, драконом» [369]369
  Григорий Турский. История франков, 10. 1. Пер. В. Д. Савуковой. Здесь и далее цит. по: Григорий Турский. История франков. М.: Наука, 1987.


[Закрыть]. А двумя месяцами позже в Рим вернулась чума. Среди первых её жертв оказался папа; его смерть испугала горожан. Хотя номинальным правителем Рима был император, живший в далёком Константинополе, ответственность за защиту города была фактически возложена на епископа. Поэтому горожане, несмотря на губительный мор и регулярные набеги варваров, не замедлили избрать нового папу. В своём выборе они оказались единодушны; в несчастный век всеобщего упадка жители Рима проголосовали за благородство. Весной 590 г. в великолепной базилике, возведённой Константином над могилой святого Петра, папой был провозглашён представитель римской аристократии.

Предки Григория – как отмечают его восторженные почитатели из Франкии – были сенаторами. Это, конечно, преувеличение, но заслуживающее понимания: в новом папе и впрямь было нечто от ушедшей в прошлое эпохи величия Рима. В наследство ему достался дворец на Целийском холме, в центре города, и несколько поместий на Сицилии; он служил городским префектом – эта должность существовала в Риме со времён Ромула – и шесть лет прожил в Константинополе, среди новой имперской знати. Впрочем, Григорий не питал иллюзий относительно Рима и реальных масштабов постигшего город упадка. В городе, который в лучшие годы мог похвастаться миллионным населением, жителей осталось не более двадцати тысяч. Колонны, воздвигнутые Августом, были увиты сорняками, фронтоны возведённых в честь Константина зданий – покрыты чёрной грязью. Огромное пространство, которое должно было служить центром мира и на протяжении веков застраивалось дворцами, триумфальными арками, ипподромами и амфитеатрами, ныне превратилось в безжизненную пустошь, в царство заброшенных руин. Даже сената более не существовало. По завершении таинства новый папа вышел из храма на улицы объятого чумой города, поднял взор к небу и объявил, что видит дождь из стрел, пущенных из незримого лука. Позднее он выражал опасение, что жизнь исчезнет из города вовсе. «Так как сената нет, народ изгиб; и несмотря на то, среди немногих, которые остались, ежедневно умножаются скорби и воздыхания: то Рим горит уже после опустошения» [370]370
  Григорий Великий (Двоеслов). Беседы на пророка Иезекииля, 2. 6. 22. Пер. архимандрита Климента. Цит. по: Григорий Двоеслов. Беседы на пророка Иезекииля: В 2 т. Т. 1. Казань: Типография Шогина, 1863.


[Закрыть].

Григорий, однако, не предавался унынию. Он никогда не сомневался в возможности спасения от чумы через искупление. «Ибо благой и милосердный Бог хочет, чтобы мы своими молитвами добивались у него прощения…» [371]371
  Григорий Турский. История франков, 10.1.


[Закрыть] И толпы, внимавшие исходившим из уст папы словам надежды, готовы были внимать. Привязанность римского народа к древним «религиям» (religiones) – обрядам и ритуалам, вокруг которых веками выстраивалась жизнь города, – осталась в прошлом. А ведь всего за сто лет до Григория один из его предшественников с ужасом взирал на юношей в одних набедренных повязках, бегавших по всему Риму и стегавших женщин по груди ремнями из козьих шкур, – это был обряд, совершавшийся в феврале ежегодно со времён Ромула. Ещё пятьюдесятью годами ранее другой папа ужасался тому, что его паства приветствует рассвет, кланяясь солнцу. Но те времена миновали. На смену языческим ритмам жизни города пришли христианские – ежедневные, еженедельные, ежегодные. Само слово «религия» (religio) поменяло значение: теперь так именовался образ жизни монахов. Григорий не просто призывал к покаянию других – он сам превратил свой дворец на Целии в монастырь и жил в нём жизнью монаха, принёс обеты бедности и целомудрия, став живым воплощением этого понимания «религии». Поэтому римский народ внял призывам своего папы. День за днём римляне ходили по улицам, вознося к небесам молитвы и распевая псалмы. Чума не щадила участников этих процессий, некоторые падали замертво – всего восемьдесят человек. Но на третий день небеса вняли мольбам: дождь из стрел наконец прекратился. Смерть отступила. Римский народ был спасён от истребления.

Язычники, выросшие на поэмах Гомера, вполне могли приписать вспышку чумы мстительности оскорблённого Аполлона. Христиане до такого не опускались. Григорий не сомневался, что одна из причин страданий, ставших приметой времён, в которые ему довелось жить, – человеческая греховность. Бог, присутствие которого можно уловить в каждом дуновении ветра, в каждом проплывающем облаке, всегда рядом – и никому не под силу избежать суда Его. Чтобы в очередной раз в этом убедиться, Григорию достаточно было вспомнить о собственных грехах: «…грешу ежедневно…» [372]372
  Григорий Великий (Двоеслов). Письма, V. 36 (к императору Маврикию).


[Закрыть]. Но это не означает, что спасение для грешного человечества недостижимо. Христос умер на Кресте не напрасно. Надежда у людей оставалась. Пытаясь осмыслить бедствия, обрушившиеся на Италию, Григорий обратился прежде всего к Книге Иова. Её герой, ни в чём не повинный, был отдан в руки Сатаны и доведён до вопиющего убожества, но переносил страдания исключительно стойко. Григорий верил, что нашёл в этой Книге ключ к пониманию страшных бедствий своего времени: в мире вновь орудовал Сатана. Как когда-то Иов был низвергнут во прах, так теперь праведники страдали от бед вместе с грешниками. «Города повержены, крепости разорены, церкви разрушены, нет на нашей земле ни единого земледельца. Нас, немногих, пока ещё остающихся здесь, среди несчастий, вызванных постоянными ударами свыше, непрестанно разит меч человеческий» [373]373
  Ibid., III. 29 (к диаконам и клиру медиоланской церкви).


[Закрыть]. Перечислив эти кары, Григорий не замедлил добавить, что, по его убеждению, они предвещали. «Значит, видим бедствия мира, о которых давно уже слышали, что они начнутся. <…> Во времена погибели всего…» [374]374
  Ibid.


[Закрыть]

Долгое время большая часть человечества не ведала, что земной порядок обречён на гибель, а миру смертных суждено навеки соединиться с божественным. Большинство людей полагали, что время циклично. Даже стоики, учившие, что Вселенная неизбежно погибнет в огне, не сомневались, что из этого огня возникнет новая Вселенная, как происходило прежде и не раз произойдёт в будущем. Философам, впрочем, незачем было надеяться на какие-то перемены. И при Александре и его полководцах, и в годы римского владычества их ценили, одаривали, превозносили. Люди, довольные текущим положением дел, могли невозмутимо ожидать, что так будет продолжаться и дальше. Но не всех устраивало восприятие времени как бесконечного цикла. Персы после завоеваний Александра пришли к выводу, что конец времён неизбежен, что в конце концов Аурамазда раз и навсегда восторжествует над Ложью. В 66 г. жажда практически такой же развязки вдохновила евреев поднять восстание против Рима. А за несколько десятилетий до этого Сам Иисус говорил, что приблизилось Царство Небесное. Ещё первые христиане ожидали Второго пришествия Спасителя, воскресения мёртвых, суда над всем человечеством и установления вечного царства справедливости на земле – как на Небесах. За шесть столетий эти чаяния не ослабли. О скорбях мира и о его неизбежной гибели Григорий рассуждал с ужасом – но и с надеждой.

«Так будет при кончине века: изыдут Ангелы, и отделят злых из среды праведных, и ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов» [375]375
  Мф. 13. 49–50.


[Закрыть]. Это слова Самого Христа. В Евангелиях можно обнаружить множество подобных пророчеств о Судном дне: о том, как всё человечество, включая умерших, будет разделено на две части – как отделяют хорошие плоды от скверных, зёрна от плевел, овец от козлов. Не меньшее впечатление производят и перечисления знамений, которые должны возвестить о приближении рокового часа. Григорию казалось, что именно эти знаки он видит вокруг себя: войны, землетрясения, голод, мор, всевозможные ужасы и чудесные явления в небе. Однако более подробные описания в Евангелиях отсутствуют. Христиане, жаждавшие взглянуть в глаза ужасу последних времён, могли обратиться к другой книге Писания, предлагающей «апокалипсис» – «снятие покрова». В «Откровении Иоанна Богослова» (Иоанна, автора этой книги, ещё Ириней уверенно отождествлял с любимым учеником Христа) грядущий суд показан во всех подробностях. В этой книге, словно в кошмарном сне, нет явного сюжета, но одно за другим описаны навязчивые видения, напоминающие галлюцинации. Она повествует о войне на Небесах, в которой ангелам Михаила будет противостоять «древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную» [376]376
  Откр. 12. 9.


[Закрыть]; о том, как Сатана будет низвергнут и скован на тысячу лет; о тысячелетнем царстве мучеников, которые воскреснут из мёртвых и воссядут на престолах рядом со Христом; о блуднице по имени Вавилон, опьянённой кровью святых и сидящей на звере багряном; о грандиозной битве, полем которой станет место, «называемое по-еврейски Армагеддон» [377]377
  Там же, 16. 16.


[Закрыть]. И о том, как через тысячу лет Сатана будет освобождён, обольстит народы четырёх углов земли, а затем навеки будет сброшен в озеро огненное и серное; как мёртвые, малые и великие, встанут перед престолом Христа и будут судимы каждый по делам своим; и некоторые будут записаны в книге жизни, а тех, чьих имён в ней не окажется, сбросят в озеро огненное. О новом небе и новой земле, о святом городе – Новом Иерусалиме, который сойдёт с небес от Бога. О том, как Небеса соединятся с землёй.

В этом Откровении содержится образ будущего, оказавший на мир огромное влияние – гораздо более впечатляющее, чем любое пророчество древних оракулов. Ни одна из загадок Аполлона не побуждала людей изменить представления о времени. А ведь именно это совершилось во всём римском мире, когда объединились Ветхий и Новый Заветы. Августин писал, что люди, лишённые христианского понимания истории, «блуждая в этих круговращениях, не находят ни входа, ни выхода» [378]378
  Августин. О граде Божьем, 12. 14.


[Закрыть]. Время подобно полёту стрелы, это прямая линия: от начала Книги Бытия до последних строк Книги Откровения, от Сотворения мира до Страшного суда. Конечно, Григорий был не одинок в своих попытках объяснить происходящие в мире события на основе этого знания о конечности времени. В Галатии епископ по имени Феодор, носивший двадцатикилограммовые металлические вериги и не евший ничего, кроме листьев салата, предвещал неминуемое явление Зверя; в Туре другой Григорий писал, что видит, «как в наше время сбываются предсказания Господа о начале бедствий» [379]379
  Григорий Турский. История франков, 5 (предисловие).


[Закрыть]. Всюду на Западе и на Востоке чувствовалась одна и та же тревога и одна и та же надежда. Приближались последние времена. Время истекало.

И всё же во всём этом ощущалась некая сдержанность. Епископы прилагали все усилия, чтобы подготовить паству к Судному дню, но всячески воздерживались от попыток рассчитать точную дату его наступления. Они намеренно не искали в перипетиях своего времени прямых соответствий событиям, описанным в Откровении. Догадки о том, кто понимается под Зверем, а кто – под вавилонской блудницей, решительно отвергались. Церковь издавна опасалась последствий влияния, которое апокалиптические видения Иоанна могли оказать на людей, обладавших бурным воображением. Ориген как философ отказывался понимать слова о тысячелетнем царстве святых буквально. Того же мнения придерживался и Августин: «тысячью лет он назвал все остальные годы этого века, так что совершенным числом обозначается полнота времени» [380]380
  Августин. О граде Божьем, 20. 7.


[Закрыть]. На греческом Востоке проводились соборы, вообще не признававшие Апокалипсис каноничной частью Нового Завета. На латинском Западе, однако, так далеко заходили немногие: здесь Откровение Иоанна слишком прочно вошло в канон. Но и иерархи Западной Церкви содрогались при мысли о том, как люди невежественные и впечатлительные могут интерпретировать содержащиеся в нём пророчества. Покров снят; но вглядываться в открывшееся чересчур пристально слишком опасно. Последний час, как выразился Григорий, «Господь наш благоволил сокрыть от нас» [381]381
  Григорий Великий (Двоеслов). Сорок бесед на Евангелия, 1. 13. 6.


[Закрыть].

Это, конечно, не означало, что христиане не должны готовиться к последнему часу. Как раз наоборот; ведь видение конца времён – это в то же время видение того, что ждёт после смерти каждого. Оттого оно не могло не потрясать. «Много званых, а мало избранных» [382]382
  Мф. 22. 14.


[Закрыть]. Об этом предупреждал Сам Христос. Новый Иерусалим и озеро огненное – две стороны одной медали. Первых христиан, составлявших меньшинство в мире, полном враждебных язычников, эта мысль обычно успокаивала. Умерших, восставших из могил, в которых они лежали годами, веками, тысячелетиями, ждёт одно из двух; воскресение плоти предполагает вечное блаженство или вечные мучения. При жизни одним было отказано в правосудии, другие его избежали; но Христос восстановит справедливость. Лишь мученики, принявшие смерть во имя Христа, будут избавлены от этой участи. Лишь их, объятых сиянием славы, сразу после их смерти златокрылые ангелы относят прямо в чертоги Бога. Все остальные, и святые, и грешники, должны дожидаться Судного дня.

На Западе, однако, утвердились несколько иные представления о загробной жизни. Здесь грозный образ последних времён, телесного воскресения и Страшного суда постепенно как бы размылся, причём гораздо сильнее, чем на греческом Востоке. По иронии судьбы, значительную роль в этом процессе сыграли идеи одного из афинских философов. «Когда к человеку подступает смерть, то смертная его часть, по-видимому, умирает, а бессмертная отходит целой и невредимой, сторонясь смерти» [383]383
  Платон. Федон, 106е. Пер. С. П. Маркиша. Цит. по: Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1993.


[Закрыть]. Это слова Платона, современника Аристофана и учителя Аристотеля. Ни один философ не оказал более глубокого влияния на величайших мыслителей Западной Церкви в годы её становления. Августин, в юности считавший себя платоником, даже через много лет после обращения в христианство высоко отзывался о Платоне, утверждая, что из язычников «никто не приблизился к нам более» [384]384
  Августин. О граде Божьем, 11. 33.


[Закрыть], чем этот мыслитель. Представления о бессмертной нематериальной душе Августин почерпнул не из Писания, а из трудов величайшего философа Афин. В дальнейшем именно влияние Платона на Западную Церковь оказалось решающим. Критики Августина настаивали, что подлинно нематериален лишь Бог, что даже ангелы сотворены из тонкого эфирного огня, – но их точка зрения была отвергнута. Постепенно ушло в прошлое и раннехристианское учение о мученичестве как о единственной дороге, ведущей прямо на Небеса. Уверенность в том, что даже самые благочестивые святые после смерти, подобно Лазарю, присоединяются к Аврааму и вместе с ним ожидают Судного дня, постепенно исчезла. И они, учил Августин, попадают сразу на Небеса. Но даже святым, перед тем как оказаться рядом с Михаилом в сонме ангелов, надлежало предстать перед судом. Григорий Турский включил в похвальное слово святому покровителю рассказ о том, как к умирающему Мартину явился дьявол, потребовав отчитаться о прожитой жизни. Задержка, конечно, оказалась недолгой: очень скоро Мартин присоединился к другим святым в раю. Этот эпизод лишь приумножил его славу; однако, описывая его, Григорий Турский не смог скрыть собственное беспокойство. Если даже Мартина в момент смерти допрашивал Сатана, то что ожидает грешников? Этот вопрос Григория сам по себе свидетельствовал о начале новой эпохи: отныне не только мученики, не только святые, но все смертные могли ожидать, что предстанут перед судом сразу после того, как умрут.

Так христиане Запада вступили на собственный, особый путь, но путь этот оказался парадоксальным: чем своеобразнее становились их представления о загробном мире, тем сильнее проявлялось в этих представлениях влияние Востока. В очередной раз сочетание иудейского Писания и греческой философии произвело мощный эффект. В бывших римских провинциях, среди заброшенных вилл и разрушающихся базилик, ничто не напоминало о далёком прошлом так сильно, как страх смерти. Что ожидает душу, покинувшую бренную оболочку? Если не ангелы, если не дорога на Небеса, то демоны чёрного цвета, которых персы с древних времён ассоциировали со слугами Лжи; Сатана, вооружившийся счётной книгой, словно сборщик налогов во времена исчезнувшей империи; горящая огнём яма, в которой грешников ожидают муки наподобие тех, что описаны не в Священном Писании, а в стихах языческих поэтов Афин и Рима. Этот образ был составлен из множества древних элементов; но христианам прежних веков он бы не показался знакомым. То, что сулил он мёртвым, было поистине революционным; но революционным оказалось его значение и для живых.

Те, в ком было достаточно любви к Богу, могли узреть ангелов и в местах гораздо более диких, чем Гаргано, но для этого приходилось преодолевать опасности. На краю света, там, где вздымались пустынные волны океана, простиравшегося до горизонта, монахи, ставшие передовым отрядом Христа, несли караул, непрерывно читая молитвы и тем самым противостоя воинству Сатаны. Ходили легенды, что моряки, которым удалось зайти за горизонт, видели там и огненные горы, и горящий снег, сыпавшийся на грешников, и райские поля, полные плодов и драгоценных камней. Истинность этих слухов никто не мог подтвердить; но доподлинно было известно, что группе монахов, рассекавших коварные волны Атлантики, встретилась крутая скала – на местном наречии sceillec – и богомольцы высадились у её подножия и с тех пор обитали в здешних пещерах. Голод и холод, от которых короли защищались, возводя великолепные залы для пиров, обитатели Скеллига ценили, считая, что при помощи этих средств можно ощутить сияющее присутствие Бога. Монахи, часами стоявшие на коленях под проливным дождём и на голодный желудок занимавшиеся трудом, который подошёл бы рабам, надеялись таким образом преодолеть границы павшего мира. Почитателям этих подвижников казалось, что благодаря их усилиям завеса, отделявшая небесное от земного, становилась практически прозрачной: «…могло показаться, что в человеческом облике вели они жизнь ангельскую» [385]385
  Иона из Боббио. Житие Св. Колумбана, 1.5. Пер. с лат. К. С. Истомина по изданию: Ionae vitae Sanctorum Columbani, Vedastis, Iohannis. (MGH SSRG XXXVII). Hannoverae et Lipsiae, impensis bibliopolii Hahniani, 1905.


[Закрыть]. Из святых христианского Запада такая суровость и столь явная святость была свойственна только святым Ирландии.

Обращение жителей этого острова в христианство само по себе было чудом. Ирландия никогда не находилась под властью Рима; в середине V в. весть о Христе принёс сюда беглый раб. Патрик, уроженец Британии, в юности попал в плен к пиратам и был продан в рабство на соседнем острове. Христиане Ирландии почитали его не только как крестителя этой земли, но и как человека, подавшего им пример святости. Когда он пас овец, когда бежал из рабства на корабле, когда вернулся в Ирландию, чтобы проповедовать Слово Божье, он неизменно слышал голоса ангелов и во всём следовал их повелениям; в проповедях же он уверенно возвещал о приближении конца света. И через сто лет после смерти Патрика монахи и монахини Ирландии следовали его примеру. Они не подчинялись никому, кроме Бога – своего Отца, иначе – «аббата». Монастыри, как и круглые каменные форты, рассеянные по острову, гордились своей независимостью. Приблизить человека к небесному могла лишь власть «строгая, священная, постоянная, возвышенная, справедливая и достойная восхищения» [386]386
  См.: Бангорский антифонарий (Antiphonarium Monasterii Benchorensis).


[Закрыть]. От монаха требовалось в совершенстве овладеть замысловатым книжным латинским языком и ремеслом дровосека, с одинаковым рвением изучать труды прославленных христианских писателей и трудиться в поле. Как и Патрик, монахи Ирландии верили, что грядёт конец времён; как и Патрик, они считали необходимым, покинув семьи и родную землю, полагаться только на Бога. Не все устремлялись к одинокой скале посреди бурных вод Атлантики; некоторые отправлялись за море в Британию и проповедовали Евангелие королям варварских народов, погрязших во мраке язычества и до сих пор поклонявшихся идолам: пиктов, саксов, англов. Другие отправлялись на юг, в земли франков.

Колумбан – по-латински это имя значит «голубок» – оказался во Франкии в 590 г., тогда же, когда Григорий был избран папой римским. Ирландский монах, прибывший с самого края земли, не мог, в отличие от римского аристократа, похвастаться привилегированным положением или благородным происхождением. Но достаточно было одной его харизмы, чтобы латинский Запад вступил на новый и судьбоносный путь. Колумбан, привыкший к суровому образу жизни ирландских монашеских общин, восхищал и даже пугал франков своей исключительной святостью. В отличие от местных монахов он сознательно селился в опустошённых местах: сначала в заброшенном римском укреплении на востоке Франкии, в Вогезских горах, где всё давно заросло деревьями и кустарниками; затем на руинах города, сожжённого варварами за полтора столетия до его прибытия. Здесь он основал монастырь Люксёй, который должен был стать вратами в Небеса. Колумбан и его немногочисленные соратники очистили землю от зарослей, осушили болота, а из обломков каменной кладки возвели стены; франкам казалось, что эти люди наделены сверхъестественной силой духа. Голод они утоляли древесной корой; устав от непрерывного физического труда, принимались за учёные занятия, молитвы и покаяние. Такой образ жизни отнюдь не отпугнул потенциальных последователей: напротив, вскоре к Колумбану устремились целые толпы. Тот, кто поселился в стенах монастыря и подчинился власти Колумбана, знал, что живёт среди ангелов. Дисциплина была нужна не только для того, чтобы избавить новичков от гордыни и уничтожить их самомнение, но и затем, чтобы подарить им, несмотря на все их грехи, надежду на рай. Из Ирландии Колумбан привёз новое учение: если грехи регулярно исповедовать, с их грузом можно справиться. На согрешившего налагалась епитимья, предполагавшая определённый, подобранный для конкретного случая способ покаяния; исполнив предписанное, можно было вновь рассчитывать на благосклонность Бога. Меры, на которые пошёл Колумбан, были карательными, но вместе с тем и целительными. Людям, жившим в страхе Судного дня и счётной книги дьявола, он даровал драгоценное утешение: человеческие слабости могут быть прощены.

«И поскольку в мире мы – странники и пришельцы, да будем всегда помышлять о конце пути, то есть о конце жизни; ибо в конце пути ждёт нас наше отечество» [387]387
  Колумбан. Проповеди, 8. 2. Пер. с лат. К. С. Истомина по изданию: Patrologiae cursus completus. Series Latina. T. LXXX. Lutetiae, apud J. P. Migne, 1863.


[Закрыть]. Кто не странствует, не живёт в мире как изгнанник, тот предпочитает небесным наградам земные. Колумбан проповедовал эти взгляды как человек, в буквальном смысле повернувшийся спиной к семье и родной земле. Восхищавшиеся им франки видели в нём живое воплощение могущества того, что в его время именовалось «религией» (religio) – жизни, целиком посвящённой Богу. Почти во всём, что он делал, ощущалось нечто сверхъестественное. Ходили легенды о его чудесах: как он запрещал медведям воровать фрукты, и те его слушались, а белки садились ему на плечи; как достаточно оказалось его слюны, чтобы излечить жертву страшного несчастного случая; как молитвами он исцелял больных и продлевал жизнь умирающим. Став любимцем королей, распознавших в нём человека, наделённого властью, Колумбан, однако, не собирался играть по правилам. В 610 г. он отказался благословить четырёх принцев, прижитых местным королём от разных наложниц. Вместо этого он их проклял – и в тот миг на небесах раздался страшный удар грома. Даже у солдат не получилось заставить Колумбана пойти на попятную. Они привели его на морской берег и усадили на корабль, отправлявшийся в Ирландию; но по молитвам святого ужасный ветер трижды отбрасывал судно обратно в прибрежный ил. В конце концов стражники освободили его, испугавшись его могущества больше, чем власти своего короля. Перейдя Альпы, Колумбан оказался в Италии; вскоре ему стало известно, что четырёх принцев, как он и предрекал, постигла жалкая участь. И всё же Колумбан не вернулся; продолжая странствовать, он постоянно селился в самых глухих местах, среди волков и язычников, но вдали от мирских искушений – и всюду основывал монастыри. В 615 г. в последнем из них, возведённом в речной теснине Боббио, в восьмидесяти километрах к югу от Милана, пожилой изгнанник скончался.

Впрочем, жизнь грешника, далёкого от Небес, – сама по себе изгнание. И всё же жителей Франкии и Италии поразили странствия Колумбана вдали от дома, казавшиеся им радикальным примером покаяния; для них это было что-то специфическое, ирландское – но оно пробуждало воспоминания о далёком прошлом латинского Запада. Августин, посещая один за другим великие города – Рим, Карфаген, Милан, – рассуждал о граде Божьем, как странник, не отягощённый мирскими заботами. «Вышний град, где победа – истина, где достоинство – святость, где мир – блаженство, где жизнь – вечность…» [388]388
  Августин. О граде Божьем, 2. 28.


[Закрыть] Именно его надеялись найти просители, которые пробирались сквозь окружавшие Люксёй леса к одному из поселений, основанных Колумбаном. Сами стены монастыря, которые святой возводил собственными руками, стали символом триумфа града Божьего над градом человеческим. Они создавались из того, что осталось от бань и храмов, из обломков колонн, фронтонов и статуй. На службу «религии» были поставлены частицы того, что Августин двумя веками ранее назвал порядком «века». Он использовал многозначное латинское слово saeculum. Изначально оно обозначало продолжительность человеческой жизни – одно поколение или максимальное количество лет, которое мог прожить человек: сто. Постепенно так стали называть время, в пределах которого живы воспоминания. Со времён основания Рима и до времён Константина в честь завершения «века» (saeculum) устраивались так называемые секулярные игры: «зрелище, которое люди никогда до этого не видели и вряд ли ещё когда-либо увидят» [389]389
  Зосим. Новая история, 2. 5. Пер. Н. П. Болгова. Цит. по: Иресиона. Античный мир и его наследие: материалы III международного научного семинара к 130-летию Белгородского государственного университета и к 20-летию кафедры всеобщей истории БелГУ. Белгород, БелГУ, 2006.


[Закрыть]. Поэтому именно словом saeculum Августин описал то, что он противопоставил вечности и неизменности Града Божьего. То, что уносится течением земного бытия, удерживается лишь воспоминаниями смертных и изменяется так же быстро, как сменяются поколения, Августин назвал saecularia – «секулярное» [390]390
  См. О граде Божьем, 16. 26.


[Закрыть].

В миссии Колумбана концепция сосуществования этих двух измерений – религиозного и секулярного – нашла живое, наглядное выражение. Предания о его учениках, распространившиеся уже после смерти святого, свидетельствовали: жизнь по его уставу в самом деле открывала врата в небеса. Когда Колумбан ещё был аббатом, умирающий брат-монах сказал ему, что видит ангела, который стоит у смертного одра и умоляет, чтобы святой перестал молиться и тем самым его задерживать. В женском монастыре, основанном ученицей Колумбана, одна из монахинь, тоже находясь при смерти, потребовала потушить свечу в своей келье: «Разве вы не видите, какое сияние приближается? Разве не слышите хоровое пение?» [391]391
  См. Иона из Боббио. Житие Колумбана, 2. 20.


[Закрыть] Подобные легенды, возникали всюду, где существовали монастыри, основанные самим Колумбаном или его последователями; и благодаря этим легендам монастыри обретали мощь, могущество, превосходившее даже славу величайших базилик. Их обитатели были живым воплощением «религии» (religio), они сами становились своего рода «религиями» (religiones). Стены монастырей, рвы и палисады, ограждавшие их земли, были границами между мирами; за ними земное оставалось позади, а небесное приближалось.

Неудивительно, что со временем взмахи золотых крыльев самого могущественного ангела услышали и на родине Колумбана. Вероятнее всего, именно ирландские монахи, обучавшиеся в Боббио, привезли на родной остров культ святого Михаила. Слава архангела-воина воссияла всюду на Западе, от Италии до Ирландии. Наконец, он стал покровителем и самой далёкой скалы, до которой монахи могли добраться, не рискуя исчезнуть за горизонтом. Скеллиг отныне именовался Скеллиг-Майкл. Казалось, что даже в уголках земли, бесконечно далёких от центров земной власти, можно ощутить присутствие ангела – возможно, даже услышать его голос.

Время покажет, что призывы переродиться, покаяться и очиститься от греха найдут отклик в сердцах многих слушателей.