Текст книги "Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение"

Всё же, даже вынося подобные решения, сам Павел никогда не забывал о границах своих возможностей. Он не собирался лицемерно объявлять себя новым Моисеем. Когда у него спрашивали совета, он советовал; но его советы не следовало приравнивать к заповедям Божьим. Его послания не были новой Торой. Не будучи законодателем, Павел не устанавливал Закон Христа; его роль как апостола была скромнее: помочь обращённым распознать этот Закон в себе самих. «…Вы показываете собою, что вы – письмо Христово, через служение наше написанное не чернилами, но Духом Бога живаго, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца» [220]220
  2 Кор. 3. 3.


[Закрыть]. Стремясь ясно выразить, что он имеет под этим в виду, Павел, разумеется, ссылался на древние писания: в книгах пророков уже говорилось о временах, когда Бог заключит со Своим избранным народом Новый Завет и напишет Свой закон «на сердцах их» [221]221
  Иер. 31. 33. Эти же слова Павел использует в Рим. 2. 15. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Но, помимо памятных образов из пророчеств, Павлу были известны и другие примеры выражения той же идеи, которую ныне пытался сформулировать он сам. Составляя в Коринфе послание римским церквям, Павел открыто признавал, что не только иудеи имели понятие о том, что хорошо и что плохо. У других народов подобные представления, хоть и смутные, тоже существовали. Откуда эти представления взялись? Поскольку Бог не даровал другим народам Закона, они могли поступать правильно лишь «по природе» [222]222
  Рим. 2. 14.


[Закрыть]. Для иудея это было поразительное признание. В Торе не было места концепции естественного закона. Но Павел, пытаясь описать тот Закон, который, как он верил, в результате Распятия и Воскресения записан в сердцах всех, признающих Христа своим Господом, рискнул приспособить для своей цели учение греческих философов. Использованный им термин – syneidesis – ясно свидетельствует, о какой именно философии идёт речь. Центром своего благовествования Павел сделал стоическую идею совести.

Люди давно пытались осмыслить, что означало для мира пришествие Христа; и вот в великой борьбе толкований наступил поворотный момент. Проповедники, с которыми столь решительно спорил Павел в Послании к галатам, утверждавшие, что за крещением должно следовать обрезание, ещё не были окончательно побеждены; но их взгляды уходили в прошлое. В церквях, основанных по всему Средиземноморью стараниями Павла, суждено было утвердиться его представлениям о Божественном замысле. Никогда прежде сочетание иудейской этики и эллинской философии не приносило столь великих плодов. Идея Закона Божьего, записанного в сердцах людей Святым Духом, основывалась одновременно и на учении фарисеев, и на мировоззрении стоиков, но была одинаково чужда и тем и другим. Значение этой идеи было таково, что послания Павла – письма странника, не занимавшего никакой должности, не имевшего никакого влияния на дела мирские, – преобразили наш мир сильнее, чем любой другой революционный текст. Влияние этих писем будет ощущаться тысячелетиями на континентах и в обществах, которые сам Павел не мог даже вообразить. Именно его представление о законе ляжет в основу целой цивилизации.

Воистину он был тем, кем считал себя сам: провозвестником нового начала.

«Ночь прошла, а день приблизился…» [223]223
  Там же, 13. 12.


[Закрыть] Так писал Павел «святым» (по-гречески – hagioi) церквей города Рима. Стремительность, с которой он продолжал объезжать Средиземноморье, то собираясь посетить Иудею, то намереваясь отправиться в Испанию, была порождением его вечной тревоги: время этого мира подходит к концу. Всё мироздание словно готовилось разродиться чем-то новым. Перемена в делах земных и небесных, которую возвещал Павел, была поистине вселенской. Под звук труб, приветствуемый ангелами, вскоре должен был вновь явиться Христос. Павел с нетерпением ждал возвращения Господа, и в то же время одна мысль об этом вгоняла его в дрожь. «…Ваш дух, и душа, и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа» [224]224
  1 Фес. 5. 23.


[Закрыть], – увещевал он обращённых. Использованное им слово «пришествие» (по-гречески – parousia) легко находило отклик в сердце каждого эллина. Стремление увидеть сошедшего на землю Бога, которое когда-то эксплуатировали воинственные ничтожества, жаждавшие божеских почестей, вроде Деметрия Полиоркета, соединялось здесь с благоговением, с которым иудеи относились к единому Богу Израиля. Второго пришествия с одинаковым трепетом ожидали представители разных культур.

Между тем Рим уже превратился в огромную сцену для впечатляющего пришествия. Пока Павел посещал город за городом, возвещая о грядущем конце времён, в столице к власти пришёл молодой цезарь, любивший размывать границы между человеческим и божественным самым экстравагантным образом. Нерон, праправнук Августа, тоже считался сыном бога – благодаря приёмному отцу, которого после смерти сразу же провозгласили небожителем. Новый император пользовался благосклонностью небес с самого рождения, когда его коснулись золотые лучи восходящего декабрьского солнца. Льстецы сравнивали его с Аполлоном, предвещая, что он рассеет звёзды, наполнит мир радостью и «законов молчанье нарушит» [225]225
  Сенека. Апофеоз Божественного Клавдия, 4. Пер. Ф. А. Петровского. Цит. по: Римская сатира. М.: Художественная литература, 1989.


[Закрыть]. По сравнению с временами Августа во времена Нерона подобная пропаганда стала гораздо более прямолинейной, принимая крайние формы. Свою «благую весть» Нерон принёс в Грецию в самой броской манере: освободил провинцию от уплаты налогов, начал строительство канала через Коринфский перешеек и принял участие в Олимпийских играх. Ресурсы всего мира были в его распоряжении. Монеты, статуи, знамёна – всюду можно было увидеть изображения Нерона в ореоле божественного огня. На улицах столицы он изображал возницу солнечной колесницы. С большим старанием он учился играть на лире, а для своего первого публичного выступления избрал песнь о наказании Ниобы. Поклонникам Нерона казалось, что на землю сошёл Аполлон: жестокий, великолепный, всегда сияющий.

У Павла, конечно, подобные капризы вызывали отвращение – но не только у Павла. Выступая на публике в качестве возницы или музыканта, Нерон демонстрировал неприкрытое презрение к почтенному римскому предрассудку, представлению о том, что развлекать публику – удел людей самого низкого статуса. Сознавая, что идёт против древних нравов, Нерон и не думал останавливаться, ведь он поступал так намеренно. Одно объединяло императора и апостола: вера в то, что в мире, который недавно посетило божество, ничто не может оставаться прежним. Как сын бога и правитель мира, Нерон не обязан был подчиняться унылым, устаревшим условностям, которыми руководствовались смертные. Не обращая на них внимания, он, словно герой греческой трагедии, убил родную мать, а затем и беременную жену и, переодевшись женщиной, вышел замуж. Такой жизнью жили герои мифов. В городе, которым управлял сверхчеловек, не было места банальной благопристойности. Сам Рим сделал он соучастником регулярных и потрясающих преступлений против нравственности. Летом 64 г. на городских улицах устроили большой праздник, символизировавший торжество нового порядка вещей. Амфитеатр в центре города превратили в искусственное озеро, в котором плавали морские чудовища. А по берегам озера выстроили бордели, посетителей которых обслуживали как уличные проститутки, так и аристократки голубых кровей. Они не имели права отказывать никому; так на одну ночь стёрлось различие между свободными и рабами: «и раб с госпожой в присутствии господина, и гладиатор с благородной девушкой на глазах у отца её совокуплялись» [226]226
  Дион Кассий. Римская история, 62. 15. 5. Пер. с древнегреч. К. С. Истомина по изданию: Dionis Cassii Cocceiani Historia Romana. Cum annotationibus Ludovici Dindorfii. Vol. IV. Lipsiae, in aedibus B. G. Teubneri, 1864.


[Закрыть].

Но на окраинах разросшейся столицы, в многоэтажных жилых домах и ремесленных лавках крупнейшего города мира, тут и там обнаруживались общины людей, отрицавших условности и устои решительнее, чем сам Нерон. Не Павел основал церкви Рима. Верующие во Христа появились здесь ещё до его приезда. И всё же ничего похожего на послание, которое Павел отправил им из Коринфа – подробное изложение того, во что он верил, «всем находящимся в Риме возлюбленным Божиим» [227]227
  Рим. 1. 7.


[Закрыть], – они прежде не читали и не слышали. В Послании к римлянам, самом обстоятельном из когда-либо написанных Павлом, говорилось, что они будут удостоены чего-то гораздо более революционного, нежели любая из выдумок Нерона. Во время празднеств император приглашал народ насладиться мимолётным удовольствием, достойным цезаря; Павел же в своём послании предлагал нечто гораздо более ошеломляющее. «Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы – дети Божии» [228]228
  Там же, 8. 16.


[Закрыть]. Здесь прямо говорится о том, чем Нерон никогда бы не подумал делиться. Простолюдинам, от которых разило по́том постоянных трудов, которые обитали в лучшем случае в бедных квартирках или в мастерских на окраинах города, не дозволялось претендовать на титул, которым именовался цезарь. А Павел провозгласил, что именно им это звание принадлежало по праву. Ведь их усыновил Бог.

И речь шла не только о свободных домовладельцах. Устраивая празднества, император дозволял нарушать традиции, но у дозволенного всё же имелись явные границы. Когда дочь аристократа заставляли заниматься проституцией и обслуживать всех желающих, это был лишь символ жестокой истины, которая ни у кого в столице не вызывала сомнения: половой акт – одно из проявлений власти. Овладев городом, легионеры овладевали теми, кто жил в нём. Вне зависимости от пола проникновение означало подчинение: овладевали теми, кто был ниже по статусу: женщинами, варварами, рабами. Тела свободнорождённых римлян считались неприкосновенными, но к остальным это не относилось: «…господин, как считается, волен делать со своим рабом всё, что пожелает» [229]229
  Гай Музоний Руф. Фрагмент 12. Приводится у Стобея, «Антология», III. 6. 23. Пер. А. А. Столярова. Цит. по: Гай Музоний Руф. Фрагменты. М.: Институт философии РАН, 2016.


[Закрыть]. Нерон, лишая римских аристократок предоставленной им законом неприкосновенности – даже на одну ночь, – конечно, играл в опасную игру с существовавшей в Риме классовой системой; но на её основы он не покушался. Воспользоваться услугами проститутки или рабыней для удовлетворения половых потребностей было для римлянина не зазорнее, чем справить нужду на обочине дороги. В конце концов, латинское слово meio означает одновременно и «мочиться», и «испускать семя». Подобным взглядам Павел противопоставил принципиально иное отношение к телесному. «Разве не знаете, что тела́ ваши суть члены Христовы?» [230]230
  1 Кор. 6. 15.


[Закрыть] Вот какие требования предъявлял он к коринфянам. Мог ли мужчина, сознающий, что члены его тела посвящены Господу, даже помыслить о том, чтобы совокупиться с блудницей, стать с ней единой плотью? Но объявив, что тело – «храм живущего в вас Святаго Духа» [231]231
  Там же, 6. 19.


[Закрыть], Павел не просто признал отношение большинства коринфских и римских мужчин к половой жизни чем-то кощунственным. В то же время он давал тем, кто обслуживал этих людей, девицам в тавернах и размалёванным мальчикам из борделей, надежду на спасение. Пострадать так, как страдал Христос, перенести унижение, избиение, всевозможные злоупотребления, значило причаститься Его славы. В своём послании Павел уверял римлян, что те, кого Бог признал своими детьми, могут надеяться и на искупление для тела. «Если же Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас, то Воскресивший Христа из мёртвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в вас» [232]232
  Рим. 8. 11.


[Закрыть].

Революционный посыл этого Послания не мог не вызвать у его слушателей насущных вопросов. В тесных лавках, где «призванные святые» Рима собирались и устраивали общую трапезу в память об аресте и страданиях Христа, мужчины сидели бок о бок с женщинами, а свободные граждане – с рабами. Если Христос равно искупил всех их, если они всё равно были любимы Богом, как следовало им относиться к иерархии, без которой даже самое скромное римское домохозяйство просто не выжило бы? Отвечая, Павел не мог избежать определённой двусмысленности. Конечно, он категорически отверг мысль о том, что для божественного правосудия, обещанного тем, кто крестился во имя Христа, имело значение их положение в обществе. «Ибо нет лицеприятия у Бога» [233]233
  Там же, 2. 11.


[Закрыть]. Все были равно искуплены, перестав быть рабами греха и смерти. Господин был таким же сыном Божьим, как и раб: не меньше, но и не больше. А значит, всех должна была объединить взаимная любовь. Павел всячески призывал к этому; но он не довёл эту радикальную идею до логического завершения. Хозяин мог любить своего раба братской любовью, раба могли почитать как святого, раб мог получить дар пророчества, но при этом он оставался рабом. Павел объяснял: «…как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то, имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в служении…» [234]234
  Там же, 12. 6–7.


[Закрыть]. У кого было оба дара, тот, конечно, должен был заниматься и тем и другим.

Павел, проповедуя своё учение, по крайней мере, сам поступал так, как призывал поступать других. Он добровольно отказался от привилегий, полагавшихся ему по праву рождения. Павел был не просто книжником; если верить свидетельству Луки, от отца он унаследовал права римского гражданина [235]235
  Даже если подвергнуть сомнению свидетельство Луки – среди учёных нет единого мнения о том, был ли Павел в действительности римским гражданином – само наличие такого утверждения подразумевает, что происхождение Павла было незаурядным. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Но отстаивать свои права Павел склонен не был. Он бесстрашно говорил о том, во что верил, но при этом признавал за представителями власти право подвергать его за это наказанию. Он не отказывался от возможности проповедовать в синагогах, но подчинялся их строгим уставам. «От Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного» [236]236
  2 Кор. 11. 24.


[Закрыть]. Точно так же, несмотря на презрение к притязаниям цезарей на божественность, Павел призывал церкви Рима не противостоять Нерону открыто. «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» [237]237
  Рим. 13. 1.


[Закрыть]. Убеждённость в том, что у верующих не было отечества, кроме Царства Небесного, сочеталась у Павла с готовностью использовать на благо миссии всё то, в чём проявлялось господство земных властей. Синагоги предоставляли ему возможность привести ко Христу собратьев-иудеев – и он пользовался этой возможностью. Коринфские и римские домовладельцы предоставляли помещения для встреч новообращённых, жертвовали средства для нужд миссии и для помощи голодающим Иудеи – и Павел пользовался их щедростью. Могущество Рима обеспечивало мир, благодаря которому Павел мог беспрепятственно путешествовать – и он не собирался призывать обращённых к восстанию против империи, ставя под удар интересы миссии. Слишком многое стояло на кону. Не было времени выстраивать новое общество с нуля. В распоряжении Павла было лишь небольшое окно возможностей – и за это время нужно было основать как можно больше церквей, подготовив мир ко Второму пришествию: «Ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью» [238]238
  1 Фес. 5. 2.


[Закрыть].

И постепенно начинало казаться, что устои мироздания в самом деле заколебались. Летом 64 г., через несколько недель после скандального уличного празднества, устроенного Нероном, в Риме вспыхнул страшный пожар. Он свирепствовал несколько дней. К тому моменту, как его наконец удалось потушить, примерно третья часть города превратилась в дымящиеся руины. Выискивая виноватых, Нерон обратил внимание на «призванных святых». Выдвинутые против них обвинения – в поджоге и «в ненависти к роду людскому» [239]239
  Корнелий Тацит. Анналы, 15. 44.


[Закрыть] – свидетельствуют, что всерьёз вникнуть в их верования никто не пытался. Из них просто сделали козлов отпущения. Нерон, любитель зрелищ, продемонстрировал мстительность, достойную Артемиды и Аполлона. Одних осуждённых облачали в шкуры диких зверей и отдавали на растерзание собакам. Других распинали на крестах, намазывали смолой и поджигали ради ночного освещения. Нерон правил колесницей, смешавшись с вытаращившей глаза толпой. Согласно позднейшей традиции, в списках казнённых было два прославленных имени. Одно принадлежит Петру. Другое – Павлу, обезглавленному, как подобало римскому гражданину. В действительности неясно, оборвалась ли его жизнь вскоре после великого пожара или несколько ранее. Но, кажется, нет причин сомневаться, что он был казнён. Не позднее чем через тридцать лет после смерти Павла он стал почитаться в Риме как образцовый свидетель (по-гречески – martus) славы Божьей, как мученик. «…он был в узах семь раз, был изгоняем, побиваем камнями. Будучи проповедником на Востоке и Западе, он приобрел благородную славу за свою веру, так как научил весь мир правде, и доходил до границы Запада, и мученически засвидетельствовал истину перед правителями» [240]240
  Климент Римский. Первое послание к коринфянам, 5. 5–6. Пер. П. Преображенского. Цит. по: Писания мужей апостольских. Рига, Латвийское библейское общество, 1994.


[Закрыть].

Надежды Павла увидеть при жизни пришествие Христа во славе не оправдались. Но вскоре после смерти апостола произошла трагедия, в которой последователи Павла разглядели страшное подтверждение самого революционного элемента его учения: веры в то, что Господь Воинств, вместо того чтобы явиться в огне и дыме и освободить народ Израиля от иноземного ига, послал Сына Своего, чтобы тот пострадал на римском кресте и тем самым возвестил о начале новой эпохи. В 66 г. тлеющая озлобленность евреев Иудеи вылилась в открытое восстание. Римское возмездие оказалось ужасным. Через четыре года легионы взяли приступом Иерусалим. Сокровища Храма они увезли в Рим, а само здание сровняли с землёй. «Ни древность города, ни неимоверное богатство его, ни распространённая по всей земле известность народа, ни великая слава совершавшегося в нём богослужения не могли спасти его от падения» [241]241
  Иосиф Флавий. Иудейская война, 6. 10.


[Закрыть]. Бог, на помощь которого надеялись восставшие, не спас свой народ. Многие евреи, погрузившись в пучину отчаяния и безысходности, навсегда отреклись от веры в Него. Другие винили не Бога, а себя, порицая собственное непослушание и с ещё большим усердием изучая Писания и законы. Третьи, уверовавшие в Иисуса Христа – те, кого римские власти всё чаще называли словом Christiani [242]242
  В Книге Деяний апостолов сказано, что «ученики в Антиохии в первый раз стали называться Христианами» (Деян. 11. 26). С учётом специфической формы греческого слова Christianos это позволяет предположить, что «данный термин первоначально появился в латинском языке и использовался римской администрацией» (см.: Horrell, David G.: ‘The Label χριστιανος: 1 Peter 4:16 and the Formation of Christian Identity’ (Journal of Biblical Literature 126, 2007) – p. 364). В самом деле, Тацит прямо утверждает, что именно те, кто издевался над людьми, казнёнными Нероном, называли их словом Chrestiani. Неудивительно, что ни в посланиях Павла, ни в Евангелиях это слово не употребляется; однако не позднее 100 г. его начали использовать сами верующие. – Примеч. авт.


[Закрыть], – разглядели в трагедии Избранного Народа Божьего отражение события ещё более ужасного: казни Божьего Сына. Павел не дожил до разрушения Храма, но ждал, что случится нечто подобное. После того как ему явился Христос, он отказался от веры в то, что Бог, словно воин, встанет на защиту конкретного народа во исполнение вечного Завета с ним. Павел проповедовал Новый Завет. Сын Божий, став смертным, уже искупил всё человечество. Мессия уже пришёл, но не как военачальник, сокрушивший армии цезарей. Его послание было неслыханным, шокирующим – и теперь нашло отклик в сердцах слушателей, переживших страшную травму. «Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого…» [243]243
  1 Кор. 1. 22–23.


[Закрыть]

Неудивительно, что уже после разрушения Иерусалима, когда оставалось всё меньше и меньше тех, кто помнил времена Иисуса, христиане решили записать рассказы о его жизни и его изречения. В своих посланиях Павел неоднократно упоминает эпизоды Страстей Христовых – ночь, когда Христос был схвачен, бичевание, распятие, – но не описывает их обстоятельно, не сомневаясь, что подробности уже известны адресатам. Иное дело Евангелия, написанные в напряжённые, страшные годы, незадолго до и непосредственно после разрушения Иерусалима [244]244
  Четыре канонических Евангелия по сей день не поддаются точной датировке. Приблизительные оценки – от 50-х до 90-х гг. Выдвигавшиеся прежде доводы в пользу более поздних датировок уже не считаются достаточно убедительными. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Четыре самых ранних и самых авторитетных варианта объединяет то, что кульминацией повествования в каждом из них становится смерть и воскресение Христа. Но в них затронуты и иные темы. «…один у вас Наставник…» [245]245
  Мф. 23. 10.


[Закрыть] – это слова Иисуса в одном из Евангелий. Он, однако, наставлял людей совсем не так, как философы. Тех, кто выставлял напоказ свои добродетели и порицал чужие пороки, Он сравнивал с окрашенными гробами, полными костями мёртвых и всякой нечистоты. Он проповедовал столь высокие идеалы добродетели – любовь к врагам своим, отказ от всех земных благ, – что они казались недостижимыми. При этом с грешниками Он был исключительно кроток. Он делил трапезу с иудеями, нарушавшими закон, и беседовал с прелюбодеями у колодца. У Него был талант говорить иносказательно. Царство Небесное подобно зерну горчичному; миру, каким видит его ребёнок; закваске в муке. Снова и снова Иисус рассказывал истории – притчи, – сюжеты которых порой брались из мира богачей и мудрецов, а порой – из жизни простых людей: пастухов, слуг, сеятелей. Но всякий раз было в них нечто не от мира сего: знакомое делалось в них необычным. Зерно, упавшее в терние; заблудившаяся овца; девушки, ожидавшие брачного пира, всё проливало свет на пути Господни. Но ничто не поражало так сильно, как личность Самого Иисуса. Ни в одном из более ранних текстов нельзя найти подобного образа. Мерилом этой уникальности стала реакция христиан, которые, читая Евангелия, способны были поверить, что тот, чья жизнь, чьи слёзы, пот, кровь и смерть описаны в этих текстах живо и беспощадно, воистину был тем, кем считал Его Павел: «Сыном Божиим» [246]246
  Рим. 1. 4.


[Закрыть].

За шесть с половиной столетий до разрушения Иерусалима римлянами, когда схожим образом с городом обошлись вавилоняне, иудеи, уведённые в рабство, сохранили веру в своего Бога, убедив себя, что в конечном счёте всё к лучшему; когда-нибудь Израиль возродится, и князья земные склонятся пред ним. Тьма рассеется; так обещал сам Господь.

«…Я сделаю Тебя светом народов, чтобы спасение Моё простёрлось до концов земли» [247]247
  Ис. 49. 6.


[Закрыть].

Ныне, после разрушения Второго Храма, тьма, казалось, только сгустилась. Осталась ли надежда на свет? На этот вопрос евангелисты давали поразительный ответ: Свет этот уже был явлен. «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» [248]248
  Ин. 1. 5.


[Закрыть]. Так начинается Евангелие, автором которого традиция считает Иоанна, младшего из двенадцати учеников Христа – и особенно Им любимого. Слово (по-гречески – Logos), которое было у Бога, и было Богом, и через которое мир начал быть, пришло в мир – и мир Его не познал. Как и послания Павла, этот текст является синтезом иудейского Писания и греческой философии – и ярчайшим свидетельством эпохи. Конечно, мысль о тождестве света и истины была не нова: задолго до Иоанна что-то подобное провозгласил Дарий. Но за этими словами следует нечто, не похожее ни на надписи персидских царей, ни на идеи греческих философов, ни на проповеди иудейских пророков. Слово стало плотью. Его учениками были рыбаки и мытари. Вместе они странствовали по пыльным дорогам и спали на холодном полу. А затем, в ночь, когда Иисуса схватили, они оставили Его. Даже Пётр, греясь у огня во дворе неподалёку, трижды отрёкся от Него, прежде чем прокричал петух. Такое предательство, казалось, не заслуживает прощения. Но в самом конце Евангелия предатели были прощены. Иоанн описывает, как Христос явился ученикам, когда они рыбачили на озере, разжёг огонь и предложил приготовить на нём пойманную ими рыбу. Когда они отобедали, Он повернулся к Петру и трижды спросил Его: «Любишь ли ты Меня?» [249]249
  Там же, 21. 16.


[Закрыть] Три раза Пётр ответил утвердительно. И трижды Иисус поручил ему: «Паси овец Моих» [250]250
  Там же, 21. 17.


[Закрыть].

Так заканчивается Евангелие, в начале которого говорится о Слове, которое было у Бога и было Богом в момент творения: обедом на природе, отдыхом на берегу озера. Надеждой после отчаяния, примирением после предательства, исцелением после травмы.

Эта идея в век потрясений привлекала многих людей, а некоторые, как показало время, были готовы за неё умереть.