Текст книги "Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение"

Вдали от провинциальных городков вроде Тура, на виллах, наполненных ароматами изысканных благовоний, украшенных разноцветным мрамором и убранством из драгоценных металлов, протекала блестящая жизнь самых богатых людей империи. Богатейшие семьи столетиями владели многочисленными поместьями во всех уголках римского мира. Главы этих семей по праву рождения и благодаря огромному состоянию становились членами закрытого клуба. Сенат существовал в Риме с древнейших времён. Его члены находились на вершине многослойного общества, разделённого множеством жёстких границ. Даже императоров сенаторы нередко презирали и за глаза называли выскочками. Во всей империи не было больших снобов, чем члены сената.

Можно ли было примирить образ жизни плутократов христианского мира с одним из незабываемых предостережений их Спасителя – о том, что легче верблюду пройти сквозь угольное ушко, чем богатому – в Царствие Небесное? В 394 г. на этот вопрос был предложен ответ, который потряс высшие слои римского общества: некоторых привёл в восторг, других – в ужас. Меропий Понтий Павлин был живым воплощением сенаторских привилегий. Он дружил с могущественными людьми, владел множеством имений в Италии, Галлии и Испании, был прекрасно воспитан и образован – и к тому же талантлив. В молодости он блистал и в Курии, здании в сердце столицы, где собирался сенат, и за пределами Рима, исполняя обязанности наместника. Тем не менее его терзали сомнения. Он почитал Мартина, чудесным образом излечившего его от глазной болезни, и пришёл к выводу, что ничто не ослепляет человека так, как блеск земных благ. Поддержанный женой Ферасией, Павлин впервые задумался о том, чтобы показать миру впечатляющий пример самоотречения. Когда долгожданный сын супругов умер спустя всего восемь дней после рождения, они наконец решились «приобрести Небо и Христа ценой бренного имущества» [338]338
  Павлин Ноланский. Письма, 1. 1. Здесь и далее пер. с лат. К. С. Истомина по изданию: Corpus scriptorum ecclesiasticorum Latinorum. Vol. XXIX. Pragae, Vindobondae, F. Tempsky, Lipsiae, G. Freytag, 1894.


[Закрыть]. Павлин объявил, что всё их имущество будет продано, а вырученные деньги раздадут бедным. Кроме этого, он отказался от звания сенатора и от близости с женой. Покинув родную для Ферасии Испанию, они отправились в Италию, поклявшись провести остаток дней в бедности. Так Павлин «разрушил гибельные оковы плоти и крови» [339]339
  Ibid., 5. 5.


[Закрыть].

Всю оставшуюся жизнь Павлин прожил в простой хижине в городе Нола, что недалеко от Неаполитанского залива. В юности он исполнял здесь обязанности наместника, а теперь посвящал своё время молитве, бдениям и раздаче милостыни. Золото, прежде тратившееся на шелка или специи, теперь шло на одежду и хлеб для бедняков. Когда поглазеть на Павлина приезжали богатые путешественники «в мерцающих каретах, запряжённых лошадьми с богато украшенной сбруей, и сопровождаемые жёнами в раззолоченных экипажах» [340]340
  Ibid., 29. 12.


[Закрыть], он показывался им, порицая их расточительность самим своим видом. Вид его и в самом деле потрясал: он был бледен, потому что питался одними бобами, волосы у него были пострижены грубо, как у раба. Во времена, когда богачи регулярно мылись в банях и злоупотребляли дорогими духами, Павлин считал, что запах людей немытых – это «запах Христа» [341]341
  Ibid., 22. 2.


[Закрыть].

И всё же у обладателя огромного состояния, по крайней мере, был выбор, какой моде следовать – благоухать или смердеть. Поклявшись избавиться от всего своего имущества, Павлин не знал, что впереди его ждёт долгая жизнь. Безусловно, он никогда не отрекался от своей клятвы, но на что жил он в последующие десятилетия – нам неясно. Очевидно одно: когда речь шла о важных для него тратах, он не испытывал недостатка в средствах. Средства эти тратились не только на помощь бедным. Слабостью Павлина, роднившей его с римскими аристократами прежних эпох, были масштабные архитектурные проекты. Конечно, он давал деньги на строительство церквей, а не языческих храмов; но убранство в них было не менее впечатляющее и дорогостоящее. Павлин демонстративно отказался от привилегий сенатора, но в душе остался типичным патрицием: аристократом, щедро тратящим унаследованное состояние. Может быть, именно поэтому человек, ставший для многих примером того, как верблюд может пройти через игольное ушко, сам редко цитировал это знаменитое изречение. Ему больше нравился другой отрывок Евангелия. Среди притч Иисуса есть история о богаче, который отказался накормить пришедшего к воротам его дома нищего Лазаря. Позже оба умерли. Богач очутился в пламени и увидел высоко над собой, рядом с самим Авраамом, Лазаря. Тогда богач воззвал к Аврааму: «…пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твоё в жизни твоей, а Лазарь – злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь…» [342]342
  Лк. 16. 24–25.


[Закрыть]. Подобная судьба страшила Павлина – и он всеми силами стремился избежать её. За каждое проявление благотворительности, за каждую пожертвованную золотую монету он надеялся получить освежающую каплю воды, чтобы прохладить свой язык. Богатство, потраченное на нуждающихся, могло помочь потушить пламя загробного мира. Вот в чём Павлин находил утешение: «Не богатства, но люди, использующие их тем или иным образом, порицаемы Богом или любезны Ему…» [343]343
  Павлин Ноланский. Письма, 13. 20.


[Закрыть]

Этот путь позволял богатым обрести душевный покой, но казалось, что в выигрыше в конечном счёте оказываются все. Бедные пользовались щедростью богатых, а богатые копили себе сокровище на небе, занимаясь благотворительностью. Чем больше придётся человеку отдать, тем большую награду он в итоге получит. Таким образом, несмотря на неудобные рассуждения о верблюдах и игольных ушках, традиционные приличия можно было соблюдать, как и прежде. Даже для христиан, трактующих Евангелия так буквально, как это делал Павлин, положение в обществе всё ещё имело какое-то значение. Впрочем, уверенности это придавало далеко не всем: ведь привычный порядок вещей трещал по швам. Его древние незыблемые устои находились в буквальном смысле на осадном положении. В 410 г., через полтора десятилетия после того, как Павлин отрёкся от своего богатства, мир потрясло зрелище куда большего унижения. Варвары-готы измором подчинили себе Рим, древнюю столицу империи, и увезли с собой украшавшее её золото. Заплатив огромный выкуп, сенаторы оказались обескровлены. Произошедшее шокировало весь средиземноморский мир. И всё же нашлись христиане, которые увидели во взятии Рима не повод для вселенского негодования, а лишь очередное проявление первобытной алчности. «Это вожделение наполняет моря пиратами, дороги – разбойниками, города и сёла – ворами, весь мир – грабителями» [344]344
  Автор неизвестен. О богатствах, 17. 3. Пер. с лат. К. С. Истомина по изданию: Andreas Kessler. Reichtumskritik Und Pelagianismus. Freiburg, Universitätsverlag Freiburg Schweiz, 1999.


[Закрыть]. Это верно в отношении готского короля, но и в отношении сенаторов – тоже. Состояния сколачиваются за счёт вдов и сирот. Само существование богатства – результат заговора против бедняков. Сколько ни раздавай милостыню, этого греха не искупишь. Богачей ожидает пламя; перейти на сторону Авраама им никогда не удастся.

Подобные представления о замысле Божьем Павлину показались бы слишком мрачными, но придерживавшиеся их люди вчитывались в Евангелие не менее внимательно, чем он. Они неизменно ссылались на слова Спасителя. «Где же прочитал ты: „Горе вам, злые богатые“? <…> Он сказал: „Горе вам, богатые!“…» [345]345
  Ibid., 16. Цитируется Лк. 6. 24.


[Закрыть] Но в смутные времена, последовавшие за разграблением Рима, радикалы не ограничились цитированием Писания. Что учение Христа о богатстве и бедности значит для общества, в котором господствуют богатейшие? Можно ли каким-то образом уничтожить пропасть между богачами и нищими? В поисках ответов на эти вопросы они обратились к самому модному аскету эпохи – дородному и весьма смышлёному уроженцу Британских островов по имени Пелагий. Поселившись в Риме, Пелагий быстро стал любимцем высшего общества, но его учение привлекало и тех, кому путь на собрания знати был закрыт. Пелагий верил, что человек создан свободным. Жить в соответствии с Божьими заповедями или их нарушать – каждый решает для себя сам. Грех – всего лишь привычка, а значит, совершенство вполне достижимо. «Трудность хорошей жизни произошла в нас не от иного чего, как именно от продолжительной привычки к порокам» [346]346
  Пелагий. Письмо к Деметриаде, 7. Пер. А. Кремлевского. Цит. по: Д. С. Бирюков. Книга еретиков. СПб.: Амфора, 2016.


[Закрыть]. Пелагий сформулировал эту максиму, имея в виду жизнь отдельного христианина; но некоторые его последователи распространяли её на всю историю человечества. После изгнания из Эдема человечеством овладела гибельная привычка – алчность. Сильные грабили слабых и сосредоточили в своих руках источники богатств. Землёй, скотом, золотом завладели немногие. Мысль о том, что богатство может быть ниспосланным Богом благословением, не запятнанным угнетением, – нелепый самообман. Каждая монета, брошенная несчастному нищему, имеет преступное происхождение: её не было бы без кнутов, палок и раскалённого железа, которым выжигают клеймо. Но если, по учению Пелагия, отдельные грешники способны очиститься от греха и достичь совершенства, строго соблюдая Божьи заповеди, – значит, на это способно и всё человечество. Что это означает на практике, можно узнать из книги Деяний святых апостолов. Её автор – Лука; именно в ней описано видение, явленное Павлу по дороге в Дамаск; ко времени Пелагия она вошла в состав Нового Завета. И в ней в назидание всем сообщается, что у первого поколения христиан всё было общим. «И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого» [347]347
  Деян. 2. 45.


[Закрыть]. Значит, создание справедливого общества равных было прямо одобрено самим Писанием. Достаточно его создать – и исчезнет необходимость в благотворительности. И не будет различия между такими филантропами, как Павлин, и нищими, стекающимися в построенные им церкви. «Если бы все захотели от своего отказаться…» [348]348
  Автор неизвестен. О богатствах, 12. 1. Пер. с лат. К. С. Истомина по изданию: Andreas Kessler. Reichtumskritik Und Pelagianismus. Freiburg, Universitätsverlag Freiburg Schweiz, 1999.


[Закрыть]

На практике, конечно, эта программа была такой же неосуществимой, как и предложение Григория Нисского отказаться от рабства. Напротив, после разграбления Рима западная половина империи стала полем битвы властителей, ещё больше, чем их предшественники, полагавшихся на право сильного. Связи, веками удерживавшие исполинскую державу от распада, начали рваться. Спустя век после великой демонстрации самоотречения, устроенной Павлином, от сложной инфраструктуры, обеспечивавшей богатейшим римлянам привычный им образ жизни, остались одни воспоминания. Вместо единого римского порядка на территории от Сахары до Северной Британии возникло множество враждующих королевств, созданных завоевавшими эти земли варварскими народами: вестготами, вандалами, франками… В этом новом мире те из знатных христиан, кому удалось избежать полного разорения, не склонны были стыдиться своей участи. Бедность, которую добровольно избрали Мартин и Павлин, представлялась им уже не примером для подражания, а, скорее, участью, которой следует любой ценой избегать. От епископов и святых они ожидали отнюдь не напоминаний о том, что любое богатство по природе своей – зло, а, наоборот, заверений в том, что их владения им дарованы Богом. И именно это представители Церкви в многочисленных варварских королевствах Запада могли им обеспечить.

В этом Церковь Запада опиралась на авторитет человека, который был епископом отдалённого африканского портового города ещё в те годы, когда вся империя говорила о Павлине, а весь Рим слушал Пелагия. И всё же его идеи оказались гораздо более влиятельными. Для Августина Гиппонского именно различия тех, кого сумела объединить христианская вера, сотворившая из чуждых друг другу членов общества единый народ, ярче всего свидетельствовали о её славе. «Ибо дивятся, что во имя Распятия собрался и соединился весь род человеческий, от царей до одетых в лохмотья» [349]349
  Августин. Проповедь на вступление язычников (собрание Дольбо, 25), 25. Пер. с лат. К. С. Истомина по изданию: S. Aurelii Augustini opera omnia – editio Latina. Supplementum II. Sermones nuper reperti (Dolbeau 21–31, Etaix 4–5). Roma, Città Nuova, 2002.


[Закрыть]. Августин по себе знал, что значит прийти ко Христу. Он принял христианство только на четвёртом десятке. Возможно, он так и не стал бы христианином, если бы не услышал однажды, словно в наваждении, доносящийся из соседнего сада детский голос, твердящий: «Возьми, читай» – и не начал читать послания Павла. Августин прожил бурную жизнь. Уроженец глухой провинции, он сделал блестящую карьеру и оказался при дворе императора; переезжал из одного города в другой: из Карфагена – в Рим, из Рима – в Милан; перепробовал всевозможные культы и философские учения; знакомился с женщинами в церквях. Такой человек имел шанс убедиться, насколько непохожими друг на друга могут быть люди. И всё же, вернувшись из Италии в родную Африку и став вскоре епископом Гиппона, Августин мечтал о христианстве воистину кафолическом – то есть вселенском. «Ныне да будет всё в Церкви!» [350]350
  Ibid.


[Закрыть] Однако это стремление для Августина, в отличие от наиболее радикальных последователей Пелагия, вовсе не означало, что все различия между представителями разных слоёв общества, богатыми и бедными, необходимо устранить, а всё имущество сделать общим. Как раз наоборот. Епископ Гиппона смотрел на человечество слишком пессимистически для того, чтобы верить, что наступит время, когда необходимость в благотворительности исчезнет. Сказано в Евангелии: «…нищих всегда имеете с собою…» [351]351
  Мф. 26. 11.


[Закрыть]. Сам Христос предупреждал, что и богатству, и бедности суждено существовать на свете до конца времён.

Недоверие Августина к идеям общественного переустройства отчасти основывалось на его личном опыте. В Гиппоне, как и во всей Африке, продолжал существовать церковный раскол, зачастую принимавший самые грубые формы. На дорогах за городскими стенами всегда следовало ожидать нападений; жертву могли даже облить едкой кислотой. Августин понимал, что ему, как епископу кафолической церкви, постоянно угрожает опасность. Но он видел в радикальных донатистах не просто противников своей епископской власти, а врагов порядка как такового. Нападая на богатые виллы, они хватали хозяев, «людей благородных и прекрасно образованных, <…> привязывали к жерновам и ударами кнута принуждали ходить по кругу, словно презренных вьючных животных» [352]352
  Августин. Письма, 185. 4. 14. Пер. с лат. К. С. Истомина по изданию: Patrologiae cursus completus. Series Latina. T. XXXIII. Lutetiae, apud J. P. Migne, 1845.


[Закрыть]. Августина никто бы не убедил, что сердца бедняков чище, чем сердца богачей. Все пали одинаково низко. Различия в общественном положении меркнут на фоне греховности, одинаково свойственной всему роду человеческому. А это значит, что богач, раздавший, подобно Павлину, всё своё состояние, может быть уверен в своём спасении не более, чем нищая вдова, в присутствии Иисуса пожертвовавшая в сокровищницу Храма всё, что имела, – две медные монетки. И ещё это значит, что любая мечта о создании на земле общества, не знающего ни крайнего богатства, ни крайней бедности, – это всего лишь мечта.

В учении Пелагия, утверждавшего, что христиане способны жить без греха, Августин видел не просто пустые фантазии, а губительную ересь. Он полагал, что всем, разделяющим это убеждение, грозят вечные муки: ведь в падшем мире у людей нет никакой возможности достичь совершенства. Иудейские книжники не уделяли должного внимания доктрине, некогда сформулированной мудрецом Иисусом, сыном Сираха: непослушание Евы в Эдеме сделало и всех её потомков причастными первородному греху. Августин возродил эту концепцию. Каждый день требует покаяния: не только молитв о прощении, но и раздачи милостыни. Это и есть путь к искуплению губительных последствий первородного греха, открытый всем, кто в состоянии на него вступить, – от беднейшей вдовы до богатейшего сенатора. Положение в обществе и богатство – не обязательно зло, если использовать их в благих целях. Таким образом, требования радикальных сторонников Пелагия, призывавших сделать всё имущество общим, можно было смело отвергнуть, объявив их обманчивым заблуждением. «Избавься от гордыни – и не повредит тебе богатство» [353]353
  Августин. Проповедь на слова «Не медли обратиться к Господу и не откладывай со дня на день (Сир. 5. 8)» (Проповедь 39), 4. Пер. с лат. К. С. Истомина по изданию: Patrologiae cursus completus. Series Latina. T. XXXIV. Lutetiae, apud J. P. Migne, 1845.


[Закрыть]. На протяжении веков после падения римской власти на Западе эти слова Августина находили отклик в сердцах многих слушателей. Представители местной знати и завоеватели-варвары разглядели в них указание на то, как среди руин рухнувшего имперского порядка утвердить свою власть на новых и надёжных основаниях. Дни вилл, украшенных мрамором, навсегда ушли в прошлое, но на смену роскоши пришёл другой показатель могущества, гораздо больше достойный божьего благословения: способность сильных оградить от опасности тех, кто от них зависел, готовность предоставить им не просто материальную помощь, но вооружённую защиту. Могущество, используемое для защиты немощных, могло рассчитывать на благосклонность небес.

Ярчайшим свидетельством произошедших перемен стал город Тур. Прошло больше века со дня смерти Мартина, и паломники стекались уже не к его келье в монастыре Мармутье, а к его могиле. Все возражения против его почитания остались в прошлом. Амбициозные епископы возвели на месте, где он был похоронен, грандиозный комплекс из нескольких церквей и башен. Над самой могилой высился позолоченный купол [354]354
  Если предположить, что купол, который очевидец, живший в X в., называет «сверкающим на солнце, словно золотая гора», приобрёл этот облик не позднее VI столетия. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Монумент, господствовавший над городскими окраинами, стал грозным символом власти. Мартин, в жизни сторонившийся соблазнов земной власти, после смерти стал образцом могущественного властителя. Как и прежде, он помогал больным, страдающим и нищим, совершая многочисленные чудеса благотворительности: хронисты заботливо сохраняли рассказы об исцелённых детях и спасённых от разорения вдовах. Но как всякий властитель во времена, наступившие после крушения римского порядка, Мартин знал, в какой заботе его подопечные особенно нуждаются. Даже самым алчным королям его могущество внушало невольное уважение. Хлодвиг, вождь франков, на излёте V в. установивший контроль над большей частью Галлии, демонстративно молился Мартину о помощи в предстоящей битве, а когда одержал победу, отплатил святому щедрыми дарами. Наследники Хлодвига – правители государства, которое позднее назовут Франкией, – сторонились Тура: помня о том, каким путём их род пришёл к власти, они предпочитали не бахвалиться своим могуществом в обители покровителя династии. Позднее один из них завладел тем самым плащом, который Мартин некогда разрезал надвое, чтобы укрыть амьенского нищего. Так кусок ткани, именовавшийся по-латински capella, стал символом величия франков. Священников, которым было поручено его хранить, стали называть капелланами; плащ сопровождал короля в военных походах, свидетельствуя о том, что святость превратилась в важнейший источник власти. После смерти Мартина его могущество не только не уменьшилось, но, напротив, укрепилось. Во дни Павла благочестивые люди именовались святыми при жизни; теперь так называли людей, уже ушедших и воссоединившихся со Спасителем. Их любили, умоляли, боялись больше, чем какого бы то ни было цезаря. Во мраке жестоких и скудных времён их слава становилась прибежищем как для королей, так и для невольников, как для честолюбивых, так и для скромных, как для воинов, так и для прокажённых.

Казалось, что даже в павшем мире нет уголка столь мрачного, чтобы его не могло осветить сияние небес.

VI. Небеса

Монте-Гаргано, 492 г.

Рассказ о том, что произошло на горе, казался невероятным. Говорили, что бык, отбившийся от стада, обнаружил вход в пещеру; что его хозяин, рассерженный своеволием животного, пустил в него отравленную стрелу; и что внезапный порыв ветра изменил направление полёта стрелы, и она «того, кем была пущена, сейчас же, обращённая, поразила». Рассказ крестьян, ставших свидетелями чудесного происшествия, привлёк внимание местного епископа. Стремясь постичь смысл произошедшего, он постился три дня, после чего ему явилась прекрасная фигура, облачённая в доспехи из света. Гость обратился к епископу: «Знай, что произошедшее – знак. Я – хранитель этого места. Я присматриваю за ним» [355]355
  См.: Liber de apparitione sancti Michaelis in monte Gargano («Книга о явлении святого Михаила на горе Гаргано»), 2.


[Закрыть].

Гаргано, гористый полуостров на юго-востоке Италии, выступающий в Адриатическое море, с древности славился чудесными явлениями. В прежние времена паломники поднимались на вершину горы, приносили в жертву чёрного барана, а ночь проводили у подножия. Рядом находилась могила прорицателя, который, согласно Гомеру, разъяснял грекам волю Аполлона и научил их, как умилостивить сребролукого бога, когда тот в гневе осыпал их стрелами, насылая чуму. Однако времена изменились. В 391 г. император-христианин запретил жертвоприношения, положив конец присутствию златокудрого Аполлона в Италии. Павлин посвятил изгнанию этого божества восторженные стихи. Храмы Аполлона были закрыты, его статуи свергнуты с пьедесталов, а алтари – уничтожены. К 495 г. он уже перестал являться во снах людям, спавшим на склонах Монте-Гаргано.

Впрочем, культ Аполлона пришёл в упадок задолго до обращения Константина в христианство. Перемены, побуждавшие императоров-гонителей преследовать христиан, оказали разрушительное воздействие и на древние языческие культы. Войны и проблемы с деньгами привели к тому, что храмы в буквальном смысле разваливались на части. Некоторые превратились в руины; другие стали казармами или военными складами. Запустение, свидетелем которого был Юлиан, стало следствием кризиса не столько веры, сколько городских общин, традиционно заботившихся о храмах. Впрочем, некоторые епископы были рады представившейся возможности положить конец агонии древних культов. Кровожадные языческие божества, требовавшие регулярных жертв, и обагрённые алтари по-прежнему ужасали христиан. И перед гневом последних, праведным и воинственным, не устояли даже наиболее почитаемые идолы. В 391 г. ярость александрийской толпы, во все времена склонной к стихийным бунтам, обратилась на Серапеон, и он был стёрт с лица земли; а через четыре десятилетия было запрещено поклонение Афине в Парфеноне. Со временем этот храм был превращён в христианскую церковь. Христианские писатели восторженно восхваляли подобные перемены. И всё же судьбы этих монументов – исключения, подтверждающие правило. Как бы красочно ни описывали авторы житий уничтожение одного языческого храма за другим или превращение древних святилищ в места поклонения Христу, в реальности дела обстояли иначе. Лишившись материальной поддержки, без которой невозможно было сохранять здания в исправном состоянии и совершать ритуалы, большинство храмов оказались попросту заброшены. В конце концов, ниспровергнуть каменные громады не так-то просто. Куда легче оставить их на произвол судьбы, а там сорняки, дикие звери и птичий помёт сделают своё дело [356]356
  «В свете недавних исследований можно с уверенностью утверждать, что в поздней Античности ни превращение языческих храмов в церкви, ни их уничтожение не было широко распространено». – Примеч. авт.; см.: Lavan, Luke and Michael Mulryan (eds): The Archaeology of Late Antique ‘Paganism’ (Leiden, 2011) – p. xxiv.


[Закрыть].

К концу V столетия лишь в глухих деревнях оставались приверженцы «порочных обычаев язычества» [357]357
  Григорий Великий (Двоеслов). Письма, V. 38 (к августе Константине). Здесь и далее пер. с лат. К. С. Истомина по изданию: Gregorii I Papae registrum epistolarum. Edid. P. Ewald et L. M. Hartmann. T. I. Berolini, apud Weidmannos, 1891.


[Закрыть], по-прежнему зажигавшие свечи у источников и перекрёстков и делавшие подношения ветхим идолам. Епископы, жившие в городах, называли таких людей латинским словом pagani, то есть не просто «сельскими жителями», а «деревенщинами». Впрочем, вскоре это слово приобрело более широкое значение. Со времён Юлиана оно всё чаще использовалось по отношению ко всем людям – включая и крестьян, и сенаторов, – которые не являлись ни христианами, ни иудеями. Это слово сделало из пёстрого множества тех, кто не поклонялся Богу Израиля – от атеистически настроенных философов до поселян, изготавливавших неказистые амулеты, – одну огромную, но безликую массу. Язычество (paganismus) – это, как и иудаизм, изобретение христианских мыслителей, созданное как зеркальное отражение самой Церкви.

Впрочем, не только Церкви. В идолах и ритуалах язычников христиане видели вечную тьму, угрожавшую всему мирозданию. Как некогда Ориген, живший среди дымящихся алтарей Александрии, ужасался кровожадности существ, которые требовали постоянных жертвоприношений, так Августин теперь, когда приносить жертвы было уже запрещено, призывал страшиться древних богов, «тартарского ига этих нечистых властей» [358]358
  Августин. О граде Божьем, 2. 28.


[Закрыть]. В таких местах, как Гаргано, опасность ощущалась особенно остро. Здесь боги когда-то любили являться людям во снах; здесь была глушь, подходившая на роль их убежища. Конечно, христиане не думали, что достаточно просто закрыть древние храмы. Тёмные силы лукавы и упрямы. Подтверждение тому, что они рыскают в поисках христиан, забывших о своём долге перед Богом, и выискивают любую возможность, чтобы склонить человека ко греху, можно было усмотреть в словах Самого Христа. Ведь Он Сам говорил о Своих деяниях: «се, изгоняю бесов» [359]359
  Лк. 13. 32.


[Закрыть]. И противостояние это разворачивалось не только в мире смертных. Борьба с демонами велась и на земле, и на небесах.

Поэтому епископ Гаргано испытал сильное облегчение, узнав, что посетившая его сияющая фигура – не Аполлон, а главнокомандующий небесных сил Бога. Со времён Авраама ангелы служили вестниками: так буквально переводится с греческого название этих существ. Большинство из них – даже ангел, явившийся Аврааму, когда тот готовился принести в жертву Исаака, даже ангел, принёсший накануне Исхода смерть первенцам Египта, – не имели имён. Теми, кто они есть, их делала служба Богу. В Ветхом Завете неоднократно описываются видения Небес: Серафимов – шестикрылых ангелов, парящих над Престолом Господа и поющих Ему хвалы – и бесчисленных небесных сил по правую и по левую руку от Него. Для христиан, пытавшихся представить себе, как выглядят ангелы, естественно было уподоблять их императорским чиновникам в алых туниках и драгоценных медальонах – так же, как автор Книги Иова изображал Небеса похожими на двор персидского царя. И всё же не все ангелы оставались безымянными. В Новом Завете содержатся имена двух из них: Гавриила, возвестившего Марии, что ей предстоит родить Христа, и Михаила, о котором сказано просто, что он – «Архангел» [360]360
  Иуд. 9.


[Закрыть]: величайший из всех Божьих слуг. Наделённый харизмой небесного властелина, он особо почитался представителями разных культур. Для иудеев он был «князь великий» [361]361
  Дан.12. 1.


[Закрыть], который стережёт мёртвых и оберегает Израиль; даже язычники изображали его на своих амулетах и призывали в своих заклинаниях. В Пессинунте ему какое-то время поклонялись в том же святилище, что и Кибеле. Христиане, которым Павел заповедовал ни в коем случае не поклоняться ангелам, долгое время отказывались открыто почитать Михаила; но на землях, оставшихся под контролем Римской империи, его слава распространялась всё шире и шире. Говорили, что он явился в Галатии; затем – в построенной Константином церкви близ Константинополя, великолепной столицы, основанной этим императором в 330 г. и ставшей вторым Римом. Однако на Западе Михаила не видели ни разу – до того момента, когда он спустился на Монте-Гаргано и объявил себя хранителем этой земли.

Вскоре последовали новые чудеса. За ночь в пещере, обнаруженной отбившимся от стада быком, возникла целая церковь с таинственным отпечатком ноги архангела на мраморе. Жителям Гаргано повезло обрести небесного защитника. В следующем столетии в Италии начали разрушаться устои цивилизованной жизни: полуостров оказался охвачен войной, а затем – чумой. Заболоченные, заросшие сорняками земли опустошали солдаты враждующих армий. Исчезли с лица земли целые деревни, целые города. И даже на склонах Монте-Гаргано, защищённых от разбойничьих набегов плотным чёрным туманом и не тронутых мором, люди понимали: покровительство Михаила имеет свои пределы. Им достаточно было обратить взоры к небесам и узреть «огненные острия, блистающие тою самою кровью рода человеческого, которая после пролита была» [362]362
  Григорий Великий (Двоеслов). Сорок бесед на Евангелия, 1.1. Пер. архимандрита Климента. Здесь и далее цит. по: Григорий Двоеслов. Беседы на Евангелия. М.: Паломник, 1999.


[Закрыть], чтобы осознать: нет такого места, где можно было бы спрятаться от вселенской борьбы добра со злом. Сколь ни могуществен Михаил, ему и его небесным силам противостоят противники, не знающие пощады. У демонов есть собственный предводитель, противник, достойный архангела. Его отличительными признаками стали зловоние, рога быка [363]363
  См. Сульпиций Север. Житие святого Мартина, епископа и исповедника, 21.


[Закрыть] и чёрная как ночь кожа, но он не был порождением мрака. Когда-то, в самом начале, когда Бог полагал основания земли, когда все утренние звёзды ликовали, а все ангелы восклицали от радости [364]364
  См. Иов. 38. 4–7. – Примеч. пер.


[Закрыть], он, как и Михаил, был князем света.

С тех пор как была написана Книга Иова, прошло много веков. После завоеваний Александра воспоминания о Великом царе и его соглядатаях неизбежно начали блёкнуть. Постепенно многие иудеи стали воспринимать слово «Сатана» не как название должности одного из царедворцев у Престола Божьего, а как имя собственное. И всё же не все следы персидского влияния стёрлись. Характерное для взглядов Дария представление о мире как о поле битвы между добром и злом, светом и тьмой широко распространилось среди иудеев. Образ Сатаны – «Противоречащего», по-гречески «Диавола» – будоражил воображение приверженцев различных иудейских сект. Христиане первого поколения, пытаясь понять, почему же их Спаситель стал человеком и чего же именно он достиг, пострадав на Кресте, пришли к выводу, что ответить на эти вопросы можно, вспомнив о Сатане и его роли. Как объяснял один из них, Христос воспринял плоть и кровь, «дабы смертью лишить силы имеющего державу смерти, то есть диавола» [365]365
  Евр. 2. 14.


[Закрыть]. Неудивительно, что христианские учёные последующих столетий тщательно искали в текстах Писания подробности, позволяющие восстановить историю Сатаны. Традиционная версия была составлена из них Оригеном: он писал, что сначала Диавол был Люцифером, утренней звездой (денницей), сыном зари, но вознамерился занять Престол Божий и был низвергнут с небес, словно молния, «в глубины преисподней» [366]366
  Ис. 14. 15.


[Закрыть]. Христиане наградили зло индивидуальностью, изобразив его ярче, чем удалось персам и иудейским книжникам. Никогда прежде его образ не казался столь поразительным и жутким, столь могущественным и харизматичным.

«О двух различных и несходных обществах ангелов, которые вполне прилично разумеются под именами света и тьмы» [367]367
  Августин. О граде Божьем, 11. 33.


[Закрыть], писал Августин, прекрасно понимая, что его слова граничат с известной ересью: исконно персидской верой в существование двух равновеликих начал, доброго и злого. В юности он и сам придерживался подобных взглядов, но, приняв христианство, решительно отверг их. Христианин, конечно, мог верить лишь в Единого и Всемогущего Бога. Поэтому Августин утверждал теперь, что зла как такового не существует. Оно – лишь искажение добра: ведь во всём смертном и бренном – без исключения – можно разглядеть проблеск – хотя бы слабейший – вечного и небесного. «…Тот град, в котором нам обещано царствование, так же отличается от этого, как небо от земли, как радость временная от жизни вечной, как прочная слава от пустой похвалы, как общество ангелов от общества смертных, как свет Сотворившего солнце и луну от света луны и солнца…» [368]368
  Там же, 5. 17.


[Закрыть] Демоны, искушавшие смертных образами горделивого величия, военными трубами и знамёнами, которые так нравятся всевозможным царям и императорам, в действительности предлагали им лишь обман, всего лишь дым. Значит, и сами ангелы тьмы были лишь тенями ангелов света.

И всё же в воображении многих христиан Сатана представал чем-то большим, нежели всего лишь отсутствием добра. Чем ярче становился его образ, тем он казался самостоятельнее. А картину возглавляемой им громадной империи греха тяжело было примирить с представлениями о безраздельной власти всемогущего и всеблагого Бога. Если Христос победил смерть, почему по-прежнему столь велико могущество Сатаны? И если силы самих Небес до сих пор противостоят ему, как могут смертные устоять под его страшным натиском? Есть ли надежда на окончательную победу над дьяволом?