Текст книги "Новый придорожный аттракцион"

– Да, ваши преосвященства, результаты неутешительны, и ситуация вышла из-под контроля. Теперь уже никто не может изменить полет воздушного шара, даже если бы и захотел.

– За исключением самого Господа Бога, – вмешался один из кардиналов.

– В самом деле, Луиджи, – вступил в разговор другой, – мы должны исключить божественное вмешательство, разве не так?

Третий прелат, самый старший по возрасту и самый элегантный из всех присутствующих, принялся ударять пухлым кулачком в пухлую ладонь другой руки.

– Ну почему? – вопрошал он, не адресуясь конкретно ни к кому из собравшихся. – Почему, почему, почему, почему, почему, почему, почему? Почему все это произошло? Почему все случилось именно так?

– Пути Господни неисповедимы, – отозвался один из кардиналов.

Самый старший и элегантный прелат смерил его взглядом, который, казалось, говорил: «Только не надо пичкать меня этой старой сказочкой для дураков!»

– Видимо, нам следует винить в случившемся только самих себя, – осмелился вступить в разговор самый молодой кардинал. – Мы прятали этот скелет, если мне будет позволено так сказать, в нашем шкафу слишком долго. Может быть, нам пришло время спросить самих себя, не осталось ли там других скелетов – я, разумеется, выражаюсь фигурально, – которые могут потревожить настроения и философию всего мира, буде их кто-нибудь обнаружит?

– Я не совсем понял, Васко, что подразумевает ваше замечание, – заметил самый старший кардинал, – но верю, что вы не имели намерения выйти за рамки обсуждения. Мы не можем связать себя обязательствами перед мирскими сферами без какого-либо ущерба.

– Согласен с вами, отец. Я хотел лишь сказать, что во имя защиты интересов Святой Церкви…

– Да, да, верно. Верно. Все мои мысли сейчас поглощены этим воздушным шаром, а не теми безумствами, которые предшествовали его похищению, или предосторожностями, которые нам следует соблюдать.

Священник в черной сутане прочистил горло.

– Те, кто вовлечен в это дело, находятся за пределами человеческого понимания, отец. Они относятся к крылу современного либерализма, которое совершенно утратило разум. Если пожелаете, я могу представить самую полную информацию по каждому из этих лиц, чтобы вы могли прийти к собственным умозаключениям по данной проблеме.

Каждый из присутствующих по-своему выразил желание получить подобные сведения. Атмосфера в кабинете напоминала скульптурный выхлоп из труб мраморного «кадиллака», припаркованного сверх положенного времени в спальне какого-нибудь инвалида.

– Между тем, – заявил самый старший, – не остается совершенно никаких шансов на то, чтобы…

– Никаких шансов вообще, ваше преосвященство, – решительно заявил священник в черном. – Ровно через сутки от… э-э-э… Тела не останется ничего. Как, впрочем, и от чародея и его обезьянки. Они буквально испарятся в разреженном воздухе.

Бессильно стукнув пухлым кулачком правой руки в пухлую ладонь левой, кардинал, что постарше, идет к окну, чтобы взглянуть на небеса, только вот досада, в этой комнате нет окна, и он упирается лицом в какую-то древнюю стену. Мраморный «кадиллак» вращает колесами, и от бифокальных очков инвалида на ковре остаются лишь мелкие осколки.

Вскоре после этого бело-голубую футболку за номером 69 навсегда и с позором изгоняют из футбольной команды Дьюкского университета. Никогда больше ярким, напоенным солнечным светом осенним днем вы не увидите на футбольном поле в Дареме этого номера.

Знай об этом событии Мексиканская федерация производителей марихуаны, она бы наверняка прислала венок. Знай они у себя в Мексике, что Плаки Перселл пал, сраженный тремя пулями, и на его окровавленном лице застыла нагловатая усмешка. Что он сложил голову всего в тридцать лет, так и не решив для себя, какая она, жизнь, – сладкая или горькая.

Что ж, в некотором роде Плаки Перселла можно пожалеть – он стал очередной жертвой Христа/Власти. Чего никак не скажешь о Джоне Поле Зиллере. Его действия были взвешены и просчитаны тщательнейшим образом. Вряд ли он чья-то жертва, даже себя самого.

Жизнь Зиллера протекала в той плоскости, где архаичная тропа природы и некромантии пересекает скоростную автостраду технического прогресса и культуры. Как он жил, так он и умер. Человек между Небом и Землей.

Стремясь постичь учение о первоисточниках (или, прошу меня извинить, учение о направленных к богу решениях), Зиллер довел свои поиски истины до крайности. Хладнокровный и уверенный себе – он вновь, в буквальном смысле, превратился в сгусток энергии, растворившись в чистом духе, что породил всю нашу жизнь.

Пока я печатаю эти слова, где-то в небесной выси Джон Пол Зиллер, бабуин с огненно-красным задом и Иисус Христос из Назарета тают, превращаясь в ничем не замутненный солнечный свет.

Часть V

На долину Скагит лил дождь.

Он лил сплошной стеной и падал с глухим стуком. Он проливался бесконечным каскадом дешевых дзен-побрякушек. Он лил на дамбы. Он лил на ели. Он лил на печально опущенные утиные шеи.

Он лил лихорадкой. Он проливался безмолвием. Он лил жертвоприношением. Он лил чудом. Он лил колдовством и похотливыми глазами тотема.

Он пропитал собой зеленые заливные луга. Река разбухла и вышла из берегов. Болота источали гнилостный дух. От черных пней по склонам холмов исходил пар. В тумане между островами скользили духи индейских пирог. Из оскверненных могильников вымывало легенды. (У индейцев племени скагит тоже есть предания о Великом Потопе. В них говорится, что Потоп до неузнаваемости изменил мир. Но грядут новые перемены. И мир преобразится в очередной раз. Когда – индейцам племени скагит неизвестно. «Когда мы поговорим с нашими животными, то узнаем, что перемены уже на пути к нам. Когда же мы поговорим с лесом, то узнаем, что они уже наступили».) Вода лилась на крыши и широкополые шляпы. Она отняла цвет у неоновых вывесок и автомобильных фар. Она отливала перламутром на когтях ночных животных.

А еще дождь лил криком. Он лил обнаженными нервами. Он лил плазмой. Он лил хаосом.

Дождь смыл гигантские следы Саскэтча. Он сбил на землю последние сморщенные плоды в садах. Он промочил до последней нитки болельщиков, что собрались посмотреть, как команды старшеклассников будут играть в футбол на раскисшем поле. Он барабанил по запотевшим ветровым стеклам седанов, за которыми прятались влюбленные парочки; он барабанил по ветровым стеклам охотничьих пикапов; чуть выше по течению реки он барабанил по ветровым стеклам груженных лесом тягачей. Он барабанил по оконному стеклу, сквозь которое я смотрел на гигантскую венскую сосиску, что отражалась в мокром асфальте, и мне виделось в ней немало общего с моим собственным нынешним положением.

– Знаешь, – сказал я Аманде, – все это можно было бы пережить гораздо легче, будь мы сейчас не здесь, не посреди северо-западного болота, а где-нибудь на мексиканском пляже. – Я махнул рукой в сторону расхлябицы за окном.

– Когда я последний раз была на мексиканском пляже, какой-то тип украл у меня транзистор, – вздохнула Аманда.

– Форменное безобразие, – посочувствовал я.

– Да нет, ничего страшного, – возразила Аманда, – Радио он взял, но музыку оставил.

Почтальон всегда звонит дважды. Если не ошибаюсь, так уж заведено. Агент ФБР навестил нас вчера после обеда. Обстоятельства его визита вы уже знаете, я их вам как мог изложил. Ближе к ночи он вновь материализовался на верхних ступеньках лестницы.

– Эй, приятель, – гаркнул он мне, отчего я даже выронил апельсин, который чистил в этот момент (способом № 5), – завтра ты отсюда сваливаешь. Я тебя предупреждаю на всякий пожарный. Мы тут будем всю ночь внизу, так что давай без фокусов. Понял?

Когда же я попробовал заверить фэбээровца, что я не фокусник и потому не умею показывать фокусов, он со всей силы стукнул дубинкой по моему апельсину – тот, шлепнувшись на пол, не нашел ничего лучшего, как подкатиться прямо к его черным ботинкам, – и рявкнул:

– Только не умничай со мной, понял? Лучше благодари судьбу, что это я тебе говорю, а не кто-то другой. У кое-кого из наших ребят при виде тебя кулаки так и чешутся.

Агент повернулся к Аманде – она подошла вытереть с пола оранжевую мякоть – и произнес уже не столь грубо:

– Когда отпустят вас с мальчишкой, точно сказать не могу. Еще неизвестно. Знаю одно – правительство собирается конфисковать ваше заведение. Так что готовьтесь.

Выдав порцию обнадеживающей информации, он удалился, вниз.

Я мог бы провести ночь, ломая голову, какие у них планы относительно меня. Я мог бы предаваться фантазиям, какие мне уготованы наказания, какие пытки, какая казнь меня ждет, а затем, ворочаясь в постели, я бы мучился вопросом, как мне поступить, если они отвезут меня Сиэтл и там, предупредив, чтобы я впредь не попадал в подобные истории, отпустят на все четыре стороны. Вернуться в науку? Но какой теперь из меня ученый – с подмоченной-то репутацией? Да и нет особого желания. Но даже если б оно и было – какое место уготовано мне и таким, как я, людям культуры, в этом новом мире, приход которого возвестили в своих мифах индейцы, а Зиллеры с таким упорством пытались воплотить в жизнь? (Несколько столетий мы были хозяевами положения и, как мне казалось, должны были сотворить человека будущего по нашему же образу и подобию. Но теперь я вынужден задаться вопросом – а не близок ли тот день, когда мы будем мальчиками на побегушках у тех, кто презирает наши прогрессивные ценности, кто станет просто использовать наши умения и таланты, продукты нашего труда, наши изобретения лишь для того, чтобы отправлять свои магические ритуалы?) Я бы мог провести долгие и малоприятные часы, переживая за свое будущее, мучаясь вопросом, а есть ли оно у меня вообще. Но этого не произошло. Вскоре после того, как Тор мирно уснул, завернутый в шкуры, Аманда поманила меня из своей спальни, и я наконец был допущен в ее святая святых за благовонный занавес.

На полу пламенеют мягкие персидские ковры, а по периметру комнаты выстроились благовонные курильницы и канделябры. Все остальное, что здесь находится, – дары природы.

Так, например, в одном углу на столе разложены разнообразные морские раковины. Здесь и нимфалины, и причудливые витые раковины брюхоногих моллюсков, и маргенеллиды, и береговые улитки, и прудовики, и морские ушки, морские черенки и песчаные моллюски, натика и морские блюдечки, и раковины тихоокеанских моллюсков, именуемых в народе из-за их огромной вместимости «винными кувшинами», и конечно же, знаменитые гигантские раковины, эти долгоиграющие хранилища извечного рокота моря, что так высоко ценятся коллекционерами. Кроме раковин, здесь можно увидеть причудливые доспехи голотурий, морских ежей, анемонов и морских звезд из ледяных вод залива Пыоджет-Саунд. А рядом с ними расположились заросли и замки кораллов, некоторые даже украшенные живыми полипами. А рядом с кораллами – улитки: пузырьки воздуха, что поднимаются в воде, свидетельство тому, что обитатели аквариума живы и здоровы. Напоминая часовые пружины, улитки затаились среди водорослей и стеблей плавучих растений. А еще двустворчатые моллюски! Они тоже вели в аквариуме тихую и мирную жизнь, неспешно путешествуя по дну, когда у них было настроение, пропахивая в песке след вытянутой ногой.

На подоконниках, там, где они наилучшим образом могли удовлетворить свою потребность в солнце, выстроились ряды кактусов. Был здесь и рождественский кактус, и колючий грушевидный, и «рыбный крючок», и фиолетовый ежовый, и цветущий по ночам цереус, и ощетинившиеся иголками чоллы, и еще какие-то, чьи иглы внушали ужас, а названия были мне неизвестны. Вид у них был не слишком здоровый, что неудивительно в нашем туманном и дождливом климате. Кактусы Аманды что было сил старались подставить свои ребристые бока тому самому солнцу, которое сейчас пожирало ее мужа. Разумеется, вслух я ничего подобного не сказал.

Прикрепленные чем только можно, со стен свисали пустые птичьи гнезда. Было среди них и плетеное гнездо-гамак золотистой иволги, и похожее скорее на хижину-иглу гнездо какой-то тропической птицы, и взъерошенное гнездо оляпки, и орлиное, причем таких размеров, что в нем запросто поместился бы малыш Тор. И – ну как же без него! – гнездо кукушки, то есть не что иное, как приглянувшееся ей гнездо любой другой птицы. И если бы над ним пролетел, скажем, дикий гусь, то он не стал бы сбрасывать никаких листовок с объяснением, почему он не полетел на восток или на запад, как это сделали его собратья.

А среди гнезд были сосновые шишки, еловые шишки, шишки ели Дугласа, красного дерева, секвойи, кедра. Были еще какие-то ветви, с которых свисали желуди самого разного вида. А еще тут были куски древесины, окаменевшие корни и сухие листья. Из керамической вазы торчали камыши, чем-то напоминая рекламу зиллеровских сосисок. И я подумал, что, может, в один прекрасный день тоже закажу себе «две-со-всем-что-у-вас-найдется».

В глиняных горшках росли папоротники (как будто их было мало в соседнем леске!). А еще филодендроны, и морковь, и соевые бобы, и побеги авокадо, и представители пресловутого семейства «каннабис» (интересно, неужели Аманду не волновали взаимоотношения с законом?). Железные контейнеры, кое-где проржавевшие, были доверху набиты сушеными травами и семенами. А рядом с ними примостились тяжелые камни, служивших холмами и плато для миниатюрных готических городов, выстроенных лишайниками. Сушеные грибы также были представлены здесь в изобилии (робкий язычок единственной свечи высветил все еще зловещие красные шляпки мухоморов). Прижатые межлистами прозрачного стекла, виднелись гербарии. Я перечислю лишь некоторые из цветов – трилистник, лютики, фиалки, маргаритки, крокусы, вьюнки, нарциссы, цветы наперстянки, алые очные цветы (на вид совсем незамысловатые в отличие от названия), рододендроны, эдельвейсы и ландыши.

И почти повсюду были разложены скарабеи, а также радужные остовы сиамских жуков, длиной почти пять дюймов каждый. И, разумеется, бабочки. Мотыльки и бабочки самых разных пород, но для того, чтобы перечислить их все, нужен тот, кто в отличие от меня наделен куда большим терпением. Я уже не говорю о том, чтобы упомянуть, какой нежной расцветкой наградила природа ту или иную из них. Здесь я хотел бы особо подчеркнуть, что Аманда сама никогда не убивала бабочек. И не просила этого делать других. Однако она была не настолько принципиальна, чтобы отказаться от тропических коллекций, которые ей привозил отец из поездок за своими орхидеями, или отдельных особей, которые ей присылал из Суэца Эл, либо ее поклонники из Института летающих созданий» работавшие в отделе Трепещущих крылышек и стрекота.

И посреди этой коллекции флоры и фауны (кстати, я еще не упомянул миниатюрные сундучки и резные шкатулки, до отказа набитые камнями, семенами, зубами и пыльцой) Аманда каждый день сидела и медитировала, читала мантры, исполняла свои ритуалы или каким-то иным образом отдавала дань примитивным ценностям, что когда-то позволяли человеку воспринимать окружающий мир и свое бытие в нем как одно священное целое. Отсюда ее зеленые глаза смотрели прямо в сердце дикой природы. А оттуда на нее взирало ее же собственное «Я».

Прошлой ночью она в чем мать родила присела на корточки на ковре, открыв моему взору свое самое главное сокровище. Судя по всему, она незадолго перед этим приняла душ с самодельным крыжовенным гелем – влажные волосы ее лона слиплись, образовав нечто вроде стилизованного гребня океанской волны, точь-в-точь как на японской гравюре. Мне тотчас вспомнился Хокусаи или Хирошиге.

Вскоре до меня долетело ее пришепетывание, такое же розовое и перламутровое, как внутренняя поверхность раковины. Она позвала меня подойти ближе. Я послушался, причем без малейших колебаний, однако, увидев, чем она занята, тотчас замер на месте. По ее телу, прямо под правой грудью, ползали две четко различимые черные точки. Это были ее любимые блохи Рок и Натали! Втайне от меня она оставила эту парочку при себе, спасла их от тягот и лишений жизни в изгнании. Посетители придорожного зверинца наверняка запомнили Рока с его усами, как у паши. Рок был на редкость упрям и отказывался проделывать обычные цирковые трюки, предпочитая пародировать номера своих коллег по шоу. Что до Натали – что ж, она ужасно любила кататься на роликах и была в некотором роде женщиной-вамп (ну или блохой). Странно, но за все время работы в придорожном зверинце я ни разу не видел, как кормят блох, и ни разу не задался вопросом, каковы их гастрономические пристрастия. Почему-то я решил, что их кормят питательной смесью, ну а по самым большим праздникам позволяют полакомиться кровушкой Мон Кула. Вчерашний вечер все расставил на свои места. Оказывается, отменным здоровьем отличаются лишь те блохи, что питаются человеческой кровью. Только они способны выступать с цирковыми номерами. Так что ежедневно за столом Зиллеры имели честь делить трапезу со своей цирковой труппой.

(Я ни разу не видел, чтобы Зиллеры чесались. Но если учесть деловой характер их отношений с блохами, скорее всего они просто не хотели рисковать.)

– Маркс, – позвала меня Аманда. – Некоторое время назад я вошла в полутранс и получила телепатическое послание от Почти Нормального Джимми. Он каждый вечер крутит китайским офицерам «Триумф Тарзана» и даже подумывает открыть в Лхасе сеть кинотеатров. Просит, чтобы я прислала ему картинку с битлами из «Желтой подводной лодки». По его словам, это вернуло бы жизнь в Тибете в нормальное русло. Что ты на это скажешь?

Что, собственно, я мог сказать?

Я подождал, пока блохи насытились ее кровью. После чего наступила моя очередь.

В соответствии с его теорией, человек – не что иное, как замедленный свет, И Джон Пол Зиллер решил вновь обрести ускорение.

– Я не потеряла его, – пояснила Аманда, – потому что каждый раз, когда я сижу на солнце, он обволакивает меня, щекочет меня своим теплом. Он был барабанным ритмом в моем прошлом, он станет солнечным теплом в моем будущем.

Но в ее настоящем есть только дождь. Дождь и Маркс Марвеллос.

Однако в середине ночи объятий и блаженства я имел наглость вновь подумать о том, что нас ждет завтра. Или послезавтра.

– Аманда, – спросил я, – если Вселенная, как ты утверждаешь, в конечном счете лишена всякого смысла – если она огромная, прекрасная и бессмысленная, – то зачем жить? К чему все это? Не предпочтительнее ли самоубийство?

– Самоубийство – фи, как некрасиво, – ответила Аманда. – Оно уродливо по форме.

– Ах да. Я забыл. Для тебя же самое главное стиль.

– Не просто, а с большой буквы.

– Верно, как это я забыл.

– Впредь не забывай.

– Обещаю. Но если серьезно, если жизнь бессмысленна…

– Сказать, что жизнь бессмысленна, еще не значит, что она не имеет ценности…

– Но сказать, что абсолютно все бессмысленно… Разве это не отговорка?

– Возможно. Но мне почему-то кажется, что настоящая отговорка – это сказать, что вселенная имеет смысл, но мы, «простые смертные», не в состоянии его постичь. Тайна – она часть природного Стиля, вот и все. Это Вечный Кайф. Смысл в том, что нет никакого смысла. Этот парадокс и есть ключ к смыслу смысла. Искать в вещах смысл (или отсутствие такового) – в эту игру играет только ограниченное сознание. За любым проявлением жизни стоит процесс, который выше всякого смысла. Нет, не выше понимания, я это специально подчеркиваю, но выше всякого смысла. Мммммммммм. Как приятно, когда ты так ко мне прикасаешься. Вот так!

И вновь чмоканье и сопение. (Аманда вся пропитана благовониями. Кто-то однажды сказал, что запах – это восемьдесят процентов.)

Позже у меня возникли другие вопросы. Я задал их, охваченный отчаянием, она же с шармом отмахнулась от них. Но последнее, что я услышал, перед тем как скатиться по скользкой горке в сон – если не считать бульканья воды в аквариуме с улитками и стука дождя по крыше, – был ее шепот мне на ухо:

– Мы ничего не теряем, Маркс, и ничего не приобретаем. Ничего не теряем и ничего не приобретаем. Человек может быть свободен и счастлив в той мере, в какой ему хочется, потому что нам нечего терять и нечего приобретать.

Светает. Надушенный полог раздвинут, и с того места, где я клацаю на своей пишущей машинке, мне хорошо видно святилище Аманды. Она пакует вещи. Лицо ее раскраснелось от страстной умиротворенности, известной только тем, кто живет вне человеческих законов, но в соответствии с природными.

В моей собственной голове тоже начинает накапливаться какая-то неведомая ранее радость.

Аманда только что объявила мне, что снова беременна. Поначалу я подумал, что счастливый отец – это я. Но потом сообразил, что прошло всего-то несколько часов. Хотя, с другой стороны – она ведь ясновидящая. Но увы, это не я. А скорее всего чародей. Впрочем, не исключено, что и Плаки Перселл. Или кто-то из чернокожих бродяг, что заглядывали к нам в придорожный зверинец. Кто знает?

Аманда укладывает вещи в старинный плетеный чемодан. Многое, конечно, придется бросить. Без всякого сожаления, как мне кажется. Вот она только что упаковала несколько пар сложенных трусиков. И несколько бабочек.

Тот, кого ждет казнь или тюрьма, собирался бы совсем не так, как она. Или даже тот, кто возвращается к семейному очагу. Собирать вещи, как сейчас собирает их Аманда, может только тот, кто вознамерился бежать, кто хочет быть унесенным ураганом жизни. Вот она только что упаковала цыганские колокольчики для пальцев ног. Ага, и муху цеце.

Как и все предыдущие дни, дождь что-то лопочет, стучась в окна. Его стук кажется мне сейчас каким-то свежим и правильным.

А! Кто-то снизу окликнул меня по имени. Нет, позвали не «Маркса Марвеллоса», а меня по настоящему имени. Вот гады. В довершение ко всему мне еще придется платить алименты.

Снова зовут. Я узнаю голос. Он топает по ступеням; одно слово – одна ступенька; и кажется, будто это и не слова вовсе, а какой-то проржавевший невидимый робот стучит по ступеням баскетбольным мячом. Это голос отца Гутштадта.

– Собирайте вещи, – гремит его трубный глас, словно из преисподней. – Даю вам на сборы пять минут.

Я уже давно готов. Поэтому добавлю к моему рассказу всего несколько последних слов. Аманда поднялась и направляется в мою сторону. Идет поцеловать меня на прощание. Ее лицо потрясает меня красотой. Эта красота сродни жуткой красоте самой природы. И я открываю для себя две вещи. Первая – она меня глубоко любит. Вторая: ей совершенно безразлично, увидимся ли мы когда-нибудь еще.

Я бросаю взгляд на ее чемодан и вижу, что он полон лишь наполовину. Отлично. Значит, она, как и обещала, оставила место для моей рукописи.

Читатель! Пусть это будет для тебя сигналом. Если рукопись цела, значит, Аманда тоже жива.

А если Аманда жива…

А Иисус мертв ……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

Сосновые шишки на палатке

Холодное ясное утро. Солнце уже показалось из-за стены каньона, вы же еще дремлете, и в этот момент что-то падает на вашу палатку. Отбросьте полог палатки, шагните навстречу солнцу. Мир готов.

И пусть Аманда будет вашей сосновой шишкой…