Текст книги "Новый придорожный аттракцион"

Часть II

По пути своего следования бабочки-монархи по ночам останавливаются на определенных деревьях. «Деревья бабочек», как их называют, выбираются самым тщательным образом, хотя критерий выбора никому не известен. Порода дерева, видимо, не играет особой роли, потому что в одном случае монархи могут устроиться на ночлег на эвкалипте, в другом – на кедре или вязе. Но – что и есть самое любопытное, – держа ли курс на юг, возвращаясь ли на север, с наступлением сумерек мириады бабочек-монархов облепляют пестрым ковром одно-единственное дерево, то самое, которое они уже тысячи раз использовали раньше.

Память? Если память, то наверняка генетическая. Ведь учтите: те бабочки, которые проделали путешествие на юг, – отнюдь не те, что отправляются в перелет на север. Монархи откладывают яйца в местах с теплым климатом. А после этого умирают. Орды пестрокрылых насекомых, которые весной устремляются на север, – это уже следующее поколение. Без малейших колебаний они безошибочно устраиваются на ночлег на том же самом дереве, что и их предки. Ученые исследовали такие деревья и установили, что в отношении своих физических и химических свойств они абсолютно идентичны тысячам окружающих деревьев. И все же никакое другое дерево Для этих целей – места ночлега бабочек – не годится. Исследователи искусственно изменяли в целях маскировки цвет древесной коры, придавали ему другой запах. Однако обмануть монархов им не удалось. К списку загадочных постоянных величин природы прибавилась еще одна. Монархи всегда знают, какое именно дерево им нужно.

* * *

Место для зверинца они отыскали воскресным октябрьским днем. Это был тихий приятный день – день, когда им пришлось пересечь множество мостов. Мостов над реками и над болотами. Небо провисало над их головами, как огромное коровье вымя. Воздух был тяжел и влажен, словно намокшая птица. На фоне влажной зелени мотоцикл Зиллера был подобен вспышке перегретого цвета. На скорости семьдесят миль в час он гудел, как юла. Внутренности Аманды сотрясались подобно кубику, который встряхивает в стаканчике игрок в кости.

Она облегчила мочевой пузырь в Сиэтле, а затем в Эверетте. Сейчас, когда они проезжали долину реки Скагит, ей снова захотелось пописать. Они с Джоном Полом уже довольно сильно отстали от каравана, державшего путь в Беллингем, что близ канадской границы. Здесь, на территории университетского кампуса, цирк собирался разбить свои шатры в последний раз. Аманда тихонько постучала по ребрам Зиллера, сообщая, что ей требуется остановка, и супруг, хотя они уже порядком подотстали, послушно остановил своего механического скакуна на обрамленном пихтами паркинге возле придорожной забегаловки под названием «Мамочкино дикси бар-би-кью». К счастью, биологическая потребность Аманды проявилась на том редком отрезке автострады № 5, где по какой-то причине было временно приостановлено правило ограниченного въезда. Вдоль этого пятнадцатимильного участка автомагистрали Сиэтл – Ванкувер (между Эвереттом и Маунт-Верноном) было разбросано несколько заправочных станций, супермаркетов и ресторанов. Правда, их тут было не слишком много, а все потому, что это был благодатный сельскохозяйственный край несравненной природной красоты и с плодороднейшей почвой, который просто грешно отдавать во власть коммерции.

Издав несколько дымных хлопков, двигатель мотоцикла замолчал. Путешественники спешились. И тут же обнаружили, что придорожное заведение закрыто. Нет, не по причине выходного дня, а закрыто навсегда. О чем свидетельствовал висячий замок. В затянутом паутиной окне висела приклеенная скотчем за один уголок табличка «Сдается в аренду». Пока новобрачная направилась за строение, чтобы оросить местные папоротники, Зиллер внимательно рассмотрел заведение. Он отметил внушительные размеры, причудливую, но устойчивую конструкцию здания, простиравшиеся за ним бескрайние поля, рощу, в которой само здание стояло, и подумал, что оно словно для того и создано, чтобы разместить здесь придорожный зверинец, свить семейное гнездо и утроить тайную штаб-квартиру.

«Я всегда возвращаюсь к источнику», – говаривал Зиллер. Не зря же он был чародей. В душе он стремился к светлым водам своего происхождения, используя для этого первые попавшиеся средства передвижения.

«В клетках человеческого организма записаны все до единого импульсы энергии, от самого истока времен, – сказала как-то Аманда. – Генетическая система ДНК – вот та библиотека, в которой действительно стоит основательно покопаться».

Хотя Зиллер в отличие от жены не страдал разговорчивостью, он, похоже, нашел ключ к библиотеке в различных ментальных дисциплинах, в капсулах, порошках, символах, песнях, ритуалах и пузырьках с таблетками. Во внешнем мире поиск источника происходил на более очевидном уровне. Зиллер несколько раз совершил путешествия в Африку, место своего рождения. Теперь пришла пора заново вписаться в северо-запад Тихоокеанского побережья, пасмурный, дождливый, сырой край, где он провел детство. (Впрочем, не будет преувеличением сказать, что если принять во внимание книги, фильмы, географические карты и детские мечты, то все свои юные годы Зиллер провел «в Африке». Или все-таки это была Индия?)

Когда Аманда вернулась, Джон Пол сжал ее подозрительно мокрые пальцы и перевел через дорогу – шоссе было практически пустым и можно было не опасаться угодить под колеса, – к краю болотца лимонадного оттенка. Густо заросшее осокой и ряской болотце змеилось по полю, чем-то напоминая ров с водой вокруг средневекового замка. Только вот болотце осталось, а замок почему-то исчез. Повернувшись спиной к воде, молодожены стояли на раскисшей от дождей обочине, глядя через четыре асфальтовые полосы на трехэтажный ковбойско-готический фасад, застывший на фоне облаков, укутавших брюхо Господа Бога, и им виделись крепостные стены некоего запретного города. Аманда крепко сжала руку мужа. Сомнений не было – это то, что им нужно.

В неярком полуденном свете они разглядели, что раньше, еще до того, как на деревянном фасаде «Мамочкиного дикси» начала лупиться краска, его украшали изображения поросят с поварскими колпаками на головах, несущих блюда с дымящимися кусками мяса и горячими булочками. Это заставило Аманду объявить вслух, что ей подозрительна свинья, торгующая сандвичами с беконом. Ее слова, в свою очередь, побудили Зиллера заметить, что сходство таких свиней с бизнесменами можно отыскать буквально во всем.

В понедельник вечером, 2 октября, «Индо-тибетский цирк» и «Оркестр цыганского блюза гигантской панды» дали свое последнее представление. Надо сказать, что выступление удалось на славу. Движимые ощущением того, что выходят на арену в последний раз – буквально через несколько дней Почти Нормальный Джимми собирался отвезти музыкантов в Нью-Йорк для работы в студии звукозаписи, и все понимали, что вряд ли цирк когда-нибудь соберется вместе с оркестром, – артисты раскупорили скрытые гейзеры адреналина и с блеском продемонстрировали весь свой творческий потенциал.

Кришналаса балансировал вверх ногами, в течение шестидесяти секунд опираясь большим пальцем о двадцатипятиваттовую электрическую лампочку. (Или он в течение двадцати пяти секунд удержался на шестидесятиваттовой?) Мастер Инь проглотил (и изверг обратно целыми и невредимыми) шестерых лягушек вместо обычных двух. Трубачи выдували медь из своих инструментов до тех пор, пока их лица не посинели от натуги. Жонглеры потребовали более острых клинков, более высоких светильников и дополнительных мраморных шариков. А с какой хрустальной чистотой Элмер пел Бхагавад-Гиту, Песнь Небесную, передавая экстаз Божественного! Преследуемая сворой голодных амазонок сахарогрудая Пэмми увела своих яков и коз в безопасное место через Туннель Аида. (Публика так и ахнула, когда она смело шагнула в огненное кольцо.) Клоуны были затянуты в свои костюмы, как колбасы в кожуру. На парашютиках с игрушечных самолетиков на арену высадился целый десант белых мышек. (Одна из мышек сломала лапку и была отправлена в больницу на игрушечной «скорой помощи» с бригадой из длиннохвостых попугайчиков.) В центре манежа была выставлена на всеобщее обозрение коллекция всевозможных диковин. Бесконечные зеркальные комнаты. Фейерверки. Песнопения. Наскальные рисунки. Символика. Нечто непонятное. Медитации. Непостижимости. Дзен-буддистские побрякушки. Сценки в духе театра «Кабуки». Видения из тибетской «Книги Мертвых». В поисках умиротворения, которого не понять умом, Атомная Филлис носилась под блюзовые аккорды взад-вперед на своем скутере. Ну и все такое прочее.

Все это время Аманда спала, завернувшись в огромный ковер. Снаружи, за стенами ее шатра, промозглый октябрьский ветер вызывал озноб и трепал флаги. Сквозь матерчатые стены доносилось жужжание человеческой толпы. Музыка преследовала ее даже во сне, она слышала, как барабанил ее муж, и казалось, будто он освободился от всех пут, которые мешают людям жить. Если она вроде бы как и не реагировала, то только потому, что слишком устала. В тот вечер перед будочкой Аманды выстроились длинные нетерпеливые очереди, и она не отказала никому из желающих узнать свое будущее. Ее трансы были яркими, короткими и точными, этакая автоматная очередь из картинок сознания – тра-та-та, кто следующий? А еще она приводила клиентов в изумление теми сведениями, которые читала по своим картам.

– Я чувствую себя раздавленной уткой, выжатой виноградиной, – вздохнула она, когда все наконец завершилось.

Ее разбудил Почти Нормальный. Он принес сандвич с огурцом и полпинты молока. Превосходно. Пиша поможет ей прийти в себя. Ломтики хлеба уменьшались с каждым укусом, майонез хлюпал и капал, огурец хрустел. Аманда поднесла к глазам картонку с молоком и вслух прочитала надпись на этикетке: «На каждую кварту молока добавлены четыреста единиц витамина D из активированного эргостерола».

Прежде чем отпить молока, Аманда поморщилась:

– Активированный эргостерол? Джимми, у меня имеются сомнения относительно эргостерола. Как ты думаешь, может, под ним скрывается стронций-90? А вдруг я из-за него стану бесплодной?

– Не такая уж это будет трагедия, – пошутил Почти Нормальный и погладил се округлившийся живот. – Тем не менее помещенная на упаковке информация о составе молока имеет образовательное значение. Мое первое представление о бесконечности возникло, когда я в детстве рассматривал бутылки с молоком. На этикетке была изображена корова. Ее голова высовывалась из-за бутылки, на этикетке которой была такая же корова, высовывающаяся из-за бутылки, и так далее до бесконечности. Изображение постепенно уменьшались, до тех пор пока не становилось совершенно неразличимым. Это было серьезным испытанием для моего детского сознания.

– Этикетка с тех пор изменилась, – заметила Аманда.

– Точно. Изменилась, – со вздохом согласился Джимми, снова отправляясь под купол цирка. – Но что такое бесконечность для Мэдисон-авеню?

Во вторник утром все стали свидетелями необычно ранних для осени заморозков. У травы был такой вид, будто она всю ночь жевала таблетки от изжоги. Зато на ней зримо оставили свои следы подошвы ботинок Почти Нормального. Он беспрестанно носился по лагерю, раздавая чеки с гонорарами, прощаясь с артистами. Он метался отодной группы к другой, ужасно напоминая полицейского, разгоняющего толпу слезоточивым газом. Стекла его очков запотели, мясистый нос напоминал фильтр противогаза.

– Прекрасное было вчера выступление, – сообщал он каждому артисту, на которого натыкался. – Превосходное!

Нырнув в палатку Зиллеров, Джимми застал ее обитателей еще в постели, хотя Аманда и малолетний Тор уже не спали и играли в обычные игры, которые устраивают мать и дитя.

Почти Нормальный надеялся, что ему удастся убедить Джона Пола и тот согласится поехать с ним в Нью-Йорк для работы в студии звукозаписи. Участие Зиллера в записи пластинки в качестве ударника гарантировало альбому «Оркестра цыганского блюза гигантской панды» несомненный успех. Однако глаз, который медленно выполз из-под одеял, явно не искал ни славы, ни денег.

– Ну, тогда спи, – сказал Почти Нормальный. И веко снова захлопнулось, как крышка люка. – Вот ваш гонорар, – сказал менеджер. – Заранее извиняюсь, что это не слишком густо. В отличие от кое-кого из известных нам личностей я уверен, что заколачивание денег может быть процессом творческим, и мне действительно очень жаль, что цирк гораздо меньше, чем мог бы.

Аманда выбралась из-под вороха одеял и взяла чек. Она была голой, как электрическая лампочка, и Почти Нормальный впервые увидел ее татуировки. Беременность придала им дополнительные размеры. Подобно тому, как своды Сикстинской капеллы добавили внушительности карикатурам Микеланджело. На какой-то миг Джимми забыл свои меркантильные горести.

– Цирк – это не супермаркет, – сказала Аманда, влезая в серебристый атласный балахон. – Хочешь свежей черники и йогурта?

– Спасибо, не откажусь. Ладно, хорошо еще, что мы не вылетели в трубу. А еще важнее, что нам удалось впрыснуть в американскую кровь немного тибетского духа.

– Дорогой Джимми, – улыбнулась Аманда. – Ты – Почти Нормален. От Уолл-стрит тебя отделяет одно – Тибет.

– Верно. Ни за что не прошу Джону Полу, что он там побывал. Зиллер повидал свою Африку и мой Тибет. После желания заработать на шоу-бизнесе миллион моя следующая мечта – побывать в Тибете. Какая катастрофа! Сорок веков Тибет был местом всемирного просветления, хранителем вселенских тайн, и вот теперь, когда он необходим нам позарез – когда мы можем воспользоваться им, – его оккупировали, отгородили от остального мира, отняли у нас! С ним теперь нет никаких связей. Если бы мы только могли послать тибетцам наши поющие телеграммы, обменяться с ними кулинарными рецептами, подписаться на их газеты, получить хотя бы какое-то свидетельство того, что их мудрость не пострадала, получить хоть какой-то сигнал о том, что будет дальше!

Аманда перестала насыпать черничины в чашу с йогуртом и принялась вертеть своего друга то так, то этак, совсем как опытный нумизмат старинную монету.

– Значит, тебе нужно свидетельство, верно? – наконец спросила она. – Джимми, дорогой ты наш инспектор манежа, как ты думаешь, это случайно, что кислотка стала доступна широким массам, внедрилась в сознание западной цивилизации одновременно с оккупацией Тибета?

У Почти Нормального не нашлось ответа на этот вопрос. Только глаза его за толстыми стеклами очков расширились. Он выскочил на морозный воздух и так и не вернулся к завтраку.

– Что бы ты хотела увидеть в первую очередь? – спросил двенадцатилетнюю Аманду отец, как только они приехали в Париж.

– Я хотела бы побывать в борделях, – ответила Аманда, не поднимая глаз от тарелки с луковым супом.

Ее папочка отказался отвести достигшую половой зрелости дочь в парижские гнезда порока, однако показал их ей через окошко такси. Тогда его любимое чадо спросило:

– Папа, скажи мне, если ты был в публичном доме и не смог кончить, здесь принято, как ресторане, попросить пакет, чтобы забрать остатки с собой?

Во всем виноваты япошки. У Тихоокеанского побережья штата Вашингтон течение Куросиво – исполинская река нагретых в тропиках океанических вод – подходит совсем близко к континенту, чтобы затем резко свернуть на юг. Приносимое им тепло проявляется в виде пелены тепловатого водяного пара, который господствующие ветры относят в глубь материка. Через несколько миль этот теплый пар наталкивается на горную цепь Олимпик-Маунтин. Здесь он резко устремляется ввысь, постепенно охлаждаясь и превращаясь в дождь. Над участком изумрудной зелени, лежащем между горами Олимпик (прибрежный горный хребет) и цепью Каскадных гор милях в девяноста к востоку, температура держится плюсовая и достаточно ровная. Однако в осенние и зимние месяцы дождь льет по пять дней в неделю. Но даже когда дождя нет, погода все равно остается пасмурной. Солнце напоминает небольшую вареную картофелину, болтающуюся в вареве серых клецок. Возникает ощущение, будто огонь, свет и энергия космоса спрятаны где-то далеко, по ту сторону серого, провисшего, словно мокрое одеяло, неба.

Залив Пьюджет-Саунд, пожалуй, самое дождливое в мире место. Холодный, глубокий, с обрывистыми берегами, он протянулся извилистой водной полосой между Каскадными и Олимпийскими горами. Это идеальное место для обитания лосося и оранжевых, как губная помада, морских звезд. Долина Скагит лежит между Каскадными горами и заливом – в шестидесяти милях к северу от Сиэтла и на таком же расстоянии от Канады. Река Скагит, которая и образовала долину, берет начало в Британской Колумбии. Весело, словно вприпрыжку, несет она свои воды на юго-запад через высокогорную пустыню Каскадных гор, питаясь от ледников и высокогорных альпийских озер, и пробегает в общей сложности около двухсот миль, прежде чем ее зеленые илистые воды разливаются в стороны, образуя два рукава, которые словно присосались к северной части Пьюджет-Саунд. В той части долины, что ближе к заливу, на полях имеются огромные наносы речного ила. Почвы здесь разные – от жирного, бархатистого чернозема До белесого песчаного суглинка. Хотя местность эта получает крохи солнечного света, на скагитских полях буйно произрастают горох и земляника. А еще здесь собирают половину мирового урожая семян свеклы и капусты. Подобно Голландии, которую здешние края сильно напоминают, долина являет собой благодатнейшее место для выращивания всевозможных луковиц: весной низинные участки пестреют тюльпанами, ирисами, нарциссами. В любое время года этот край – предел мечтаний для водоплавающих. Рукава реки связаны между собой бесчисленными протоками и болотами, дно которых устлано грязью еще доисторических времен, а берега густо поросли осокой, камышом и взморником. Хотя поля защищены дамбами, очень часто они оказываются залиты водой. Что касается придорожных кюветов, то они – идеальное место для навигации миниатюрных подводных лодок.

Характер пейзажа – меланхолично-минорный. Он напоминает наскоро сделанный набросок, на котором предметам – как органического, так и неорганического происхождения – не хватает четких очертаний, отчего они часто сливаются в серебристо-зеленые размытые пятна. Над плоскими участками равнины то здесь, то там вздымаются внушительные острова обветренных скал; на рассвете и в ясные лунные ночи они затянуты клочьями тумана. На их вершинах гнездятся орлы, и, перелетая с болота на болото, над ними порхают голубые цапли. Места эти живописны и поэтичны и навевают мысли о глубоком затаенном подтексте и незримых взаимосвязях всего сущего. Самая первая ассоциация при виде их – несомненное сходство с Китаем. У того, кто впервые прибывает в эти края, появляется ощущение, будто его поместили прямо в ожившую картину эпохи правления династии Сун, возможно, еще до того, как на шелке успели высохнуть густые мазки краски. С какой бы точки мы ни разглядывали эту картину, взору нашему предстанет монохромное пространство, достойное кисти Ми Фея или Кво Си.

И верно, долина Скагит вызвала к жизни целую школу живописи неокитайского стиля. В сороковые годы Марк Тоби, Моррис Грейвз и их последователи презрительно отвернулись от кубистских композиций и европейского колорита и, используя в качестве отправной точки формы и тени этих туманных мест, начали рисовать то, что представлялось их внутреннему зрению. Возникла здесь и своя неповторимая поэтическая школа. И даже туземным жителям свойственно определенное своеобразие. В отличие от индейцев, обитавших на равнинах, коим были присущи склонность к перемене мест, любовь к бескрайним пространствам и солнечным небесам, племена Северо-Западного побережья зажаты между темными водами на западе и высокими горными вершинами на востоке. Обильные и продолжительные дожди вынуждали их подолгу сидеть дома, что называется, взаперти. Как следствие, он стали людьми интровертного склада и породили религиозные и мифологические образы, пугающие своей сложностью и мощью. Художественный язык местных индейцев отличают эстетическая зрелость и психологическая глубина, неизвестные другим примитивным народам. Даже сегодня, когда в нашу жизнь активно вторглись неоновые вывески, супермаркеты, авиационная промышленность и спортивные автомобили, в воздухе Северо-Запада Соединенных Штатов до сих пор витает некая приглушенная, но все же мощная сила. Ей чужды пышная цветистость, восторженная пылкость или безудержная экзальтация, но она в них и не нуждается.

Тем не менее одна обитательница этого туманного и загадочного края все-таки возымела смелость построить здесь «Дикси бар-би-кыо». В лесистой местности близ Даррингтона есть нечто вроде колонии переселенцев из Северной Каролины; возможно, Мамочка была именно из их числа. Ее заведение скорее всего не слишком-то процветало, и поэтому Мамочка, движимая чувством ностальгии и разочарования в ресторанном бизнесе, по всей очевидности, погрузив в машину пряные соусы и соленья, укатила обратно, туда, где под ногами красная глинистая почва и где к жаренному на живом огне мясу относятся с должным почтением. Как бы там ни было, этот аспект истории придорожного кафе для Аманды и Джона Пола не имел особой значимости, поскольку они были равнодушны к мистическим характеристикам жареной свинины в кулинарных традициях южных штатов. Впрочем, они ее ни разу и не пробовали. Чего нельзя сказать о Плаки Перселле. Проказник Плак как-то раз изрек следующую мысль – мол, уж если есть на свете мяско более нежное, более смачное и более розовое, чем то, что находится у Аманды между ног, – так это жареная свининка по-каролински.

Прежде чем подписать договор на аренду «Дикси бар-би-кью», Зиллер предупредил Аманду о суровом характере окружающей природы. Он объяснил своей молодой жене, что в окрестностях Скагита грозы – большая редкость: здесь просто очень редко бывает жарко. Так что независимо от того, какое влияние на нее оказывают грозы – благотворное или нет, – пока она будет проживать здесь, на Северо-Западе, ей не испытать ни того, ни другого. Зиллер также сообщил ей, что летом здесь вообще-то можно встретить бабочек, но не в таких количествах, к каким она привыкла в Калифорнии или Аризоне. Аманда, конечно же, знала, что кактусы в этих широтах не произрастают. И даже их мотоцикл оказался ненужным в сезон дождей, который длится в этих краях с октября по май.

– Зато в здешних папоротниках, – успокоил ее Джон Пол и указал на поросшие ольшаником склоны Каскадных гор, – грибы вырастают размером с капустный кочан. Они пульсируют и трепещут, как сердца, эти грибы самых разных расцветок и оттенков. Одни имеют форму труб, а другие – колоколов, третьи напоминают очертаниями зонтики, а четвертые – фаллосы. У них толстая, как индюшатина, или желтая, как яичный желток, мякоть. Они источают дух первобытного белка. Некоторые из них содержат горькие соки, от которых люди впадают в безумие и разговаривают с Богом.

– Прекрасно, – ответила Аманда, – грибы так грибы.

Так и вышло.

– Ты не поможешь мне, Джон Пол? Если кто и способен разгадать эту загадку, то только ты. – Сидя в ванне в облаке пушистой пены, Аманда протянула руку ладонью вверх. За эти два года загадочная надпись заметно побледнела. Зиллеру пришлось сощуриться, чтобы разглядеть ее получше. Он долго и пристально рассматривал письмена и наконец изрек следующее:

– Недалеко от африканского побережья находится тайная радиостанция. На корабле. Конфискованном грузовом судне. Почерневшем от копоти и огня. Накренившемся на правый борт. Над ним реют карантинные флаги. Трансляция начинается в полночь. До самого рассвета там крутят африканскую музыку доколониальных времен. Записи ритуальных песнопений. Если это вообще записи. Не исключено, что музыка исполняется вживую. Эта древняя музыка перемежается комментариями. На совершенно незнакомом языке. Я хочу сказать – на языке, который абсолютно не имеет никаких аналогов с ныне существующими или мертвыми языками Земли. Некоторые слова звучат коротко и энергично, другие кажутся бесконечными, угловатыми и чувственными – что-то вроде обнаженных женщин на картинах Модильяни. Профессиональных лингвистов этот язык повергает в полное недоумение. Они утверждают, что в нем отсутствуют какие-либо более или менее стройные фонетические структуры. Тем не менее тысячи чернокожих благоговейно внимают этим радиопередачам. И хотя они вряд ли скажут, что понимают комментарии незримого диктора, они воспр и ни мают эту тарабарщину как само собой разумеющееся.

Из пяти тысяч разновидностей грибов, которые растут на территории Соединенных Штатов, примерно половина приходится на западную часть штата Вашингтон.

– Нам повезло. Я просто в восторге, – сказала Аманда, чувствуя обильное слюноотделение и зашнуровывая ботинки.

Вообще-то в первые дни, проведенные ими в кафе «Дикси», Зиллерам было не до грибов, хотя они и нашли несколько шампиньонов на площадке для игры в гольф в Маунт-Верноне, а на пастбище близ тропинки, ведущей к реке, даже набрали целую корзинку.

Луговой шампиньон (Agaricus campestris, согласно утверждению мадам Гуди) начинает свою жизнь, будучи похожим на не совсем правильной формы шарик для пинг-понга. Становясь старше, он делается похожим на приплюснутый череп. У молодого гриба перепонки имеют розоватый оттенок, со временем становясь шоколадными. К стыду своему, он признает свое родство – довольно дальнее – с другим видом шампиньонов, Agaricus bisporus, который можно встретить в супермаркетах, а также шампиньоном садовым, Agaricus hortensis, который продается в консервированном виде, в жестянках. Истинные знатоки грибов относятся к этим двум изменникам с легким пренебрежением, потому что именно эта пара из тысяч прочих разновидностей позволяет выращивать себя, так сказать, в домашних условиях. Вышеупомянутый campestris имеет более интересный вкус, чем грибы, продаваемые в супермаркетах, более красивую и оригинальную расцветку и менее консервативную форму. Однако его отличает следующий недостаток: его вкус никогда не вызовет в свой адрес торжественных од у восхищенных любителей и ту благородную отрыжку, которые вызывают более изысканные разновидности диких грибов. И все же, если их потушить с луком в сметанном соусе и подать с рисом, они вполне могут потягаться со своими лесными братьями, что Зиллеры готовы охотно подтвердить. Что касается самих Зиллеров, то у них пока еще не было времени отправиться в лес на грибную охоту: они были слишком заняты уборкой дома. На первом этаже кафе «Дикси» размещались огромная столовая в форме буквы L, а в ней – огромная стойка в форме этой же самой буквы; просторная кухня; внушительных размеров туалеты (разделенные по половому признаку) и большая комната без окон, которая могла служить кладовой для хранения провизии. Наверху – туда из задней части кухни вела лестница – располагалось жилое помещение, состоящее из пяти больших комнат и ванной. Позади строения, под сенью деревьев – не забывайте о том, что кафе находилось в роще на краю поля, – размещался гараж, над которым были две комнаты – их можно было использовать и для жилья, и в качестве складских помещений.

Орудуя щетками, метелками и тряпками, а также при помощи богатого арсенала стирально-моющих средств – которым хорошо оплачиваемые эксперты в области маркетинга придумали целую серию бойких названий типа «Люкс», «Блеск» или «Лоск» – Аманда и Джон Пол принялись освобождать вышеназванные помещения от всевозможного хлама, грязи и пыли. Мон Кулу тоже был выделен участок работы – мытье окон. Несмотря на то что бабуин в ходе трудового процесса неоднократно отвлекался, с заданием он справился. Поручение получил даже малютка Тор – ему доверили опорожнять совки с мусором. Поскольку впереди были еще процедуры по покраске и меблировке помещений, работам суждено было продлиться несколько недель.

Сначала Аманда была слишком занята работой и не обратила особого внимания на отстраненность Джона Пола. Человек он немногословный и любит оставаться наедине со своими мыслями, подумала она. Однако, как любая молодая жена, она вскоре испытала острое желание плотских утех, и когда задумчивость Зиллера продолжилась и на второй – а затем и на третий день, – она начала подозревать худшее и подумала, что супруг, должно быть, уже раскаивается, что взял ее в жены. В конце концов она открыла ему свои страхи, которые Зиллер убедительно развеял, не сходя с места (под головой у нее оказалась швабра, а под попкой – тряпки, которыми вытирали пыль). После этого он признался, что его тревожит судьба Пла-ки Перселла. О нем ничего не было слышно с того самого памятного утра в окрестностях Сакраменто.

– Мне он показался не слишком надежной личностью, – утешила мужа Аманда. – Не исключено, что он, ведомый колдовской музыкой, отправился по далекой тропе эротизма и просто забыл о нас всех.

Затем она призналась, что, хотя дьявольская харизма Перселла и не оставила ее равнодушной, все же он показался ей до некоторой степени лицемером – с одной стороны, вроде бы бичевал алчность воротил американского бизнеса, а сам тем временем вкалывал на предприятии лесообрабатывающей промышленности. И если кто загрязняет собственное сознание ненавистью, страхом и чувством вины, то, в свою очередь, °н должен признать, что, за исключением разве что нефтедобывающего колосса, никакая другая отрасль экономики так хищнически не истребляет природные ресурсы страны, как лесотехническая промышленность. Таково ее, Аманды, мнение. И никто ее не переубедит.

По этой причине Зиллер счел свои долгом изложить от имени Л. Вестминстера «Плаки» Перселла некие

биографические сведения

I

Необходимость поступления на государственную службу сделалась для младшего из сыновей семейства Перселлов особенно настоятельной после того, как в результате некоего совершенного им неблагоразумного поступка все другие пути выбиться в люди оказались для него закрыты. При всем при том, что судьба подарила-таки ему второй шанс. Поясняем: ВВС США поняли, что, несмотря на дурную славу его мексиканских каникул, Плаки Перселл обладает всеми необходимыми качествами, чтобы стать со временем офицером и джентльменом. Даже несмотря на его глуповатую улыбку. Итак, Плаки поступил в летную школу в Пенсаколе и закончил ее третьим в списке лучших курсантов его выпуска. Затем последовала учебная подготовка для пилотирования реактивных самолетов, машин куда более быстрых и более сложных по конструкции, но и ими он управлял со своим обычным апломбом. Однако Плаки не суждено было стать асом реактивной авиации, ибо его поджидала иная судьба, и она приняла форму хлебцев с изюмом.

Что особенно раздражало младшего лейтенанта Перселла в службе в рядах ВВС, так это час, когда младшим пилотам было предписано покидать постель.

– Благодаря заботе Конгресса США мы юридически является джентльменами, – рассуждал он. – И существует некий отрезок времени, особенно с полуночи до полудня, когда любой уважающий себя джентльмен обычно не позволяет себя беспокоить.

Тем не менее Перселл был вынужден регулярно, каждый день вставать в пять тридцать утра (и эта несмотря на то что большую часть жарких флоридских ночей он проводил в буйных пирушках) и, прежде чем отправиться в офицерскую столовую на завтрак, приводить себя в порядок. Офицер, отвечавший за столовую, по какой-то ему одному известной причине решил каждое утро подавать на завтрак пожаренный в тостере хлеб с изюмом. Ни о каких там других разновидностях хлеба или печенье не могло быть и речи. Один только хлеб с изюмом. Поджаренный в тостере. Младший лейтенант Перселл ежедневно высказывал свое по этому поводу неудовольствие, доказывая, что только извращенец или придурок способен получать удовольствие, заедая яйца резинистым изюмом. Правда, свои претензии он обнародовал не слишком громко, потому что лучшие представители сильной половины населения США, окружавшие его в столовой, уплетали завтрак за обе щеки.

Какими бы ни были первоначальные мотивы, двигавшие действиями офицера, заведовавшего столовой (они, вполне вероятно, носили характер невинной шутки), садистские наклонности его вскоре проявились со всей очевидностью. Заведующий радостно игнорировал протесты Перселла и изо дня в день продолжал потчевать юных властелинов воздушного океана тостами с изюмом.

Однако пробил час возмездия. В военторге ВВС Плаки приобрел гигантский «семейный» тюбик зубной пасты «Колгейт». При свете настольной лампы он бритвой аккуратно разрезал его нижний конец и самым тщательным образом выдавил содержимое. Весь следующий вечер он занимался тем, что педантично заполнял пустой тюбик бесцветным маргарином. Затем он закупорил тюбик. И захватил его с собой на завтрак. Заведующий столовой моментально заподозрил неладное – неспроста ведь Перселл весело отказался от яиц, а вместо них взял себе высоченную стопку тостов. Тостов с изюмом.

Плаки сел за стол в самом центре столовой и открутил крышечку с тюбика с надписью «Колгейт». С самым невозмутимым видом он начал выдавливать толстыми кольцами его содержимое на тосты, которые затем принялся поглощать – причем с видимым удовольствием. Все разговоры в столовой разом стихли, затем последовал яростный ропот. А затем взгляды собравшихся устремились на безумца. Некоторые из товарищей Перселла изумились. Большинство ужаснулись. Судя по каменным лицам старших офицеров, они пришли в ярость. Заведующий столовой понял, что пришла пора действовать.

ЗАВЕДУЮЩИЙ СТОЛОВОЙ: Младший лейтенант, черт побери, что это вы делаете?

МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ПЕРСЕЛЛ: Завтракаю, сэр. Сегодня на удивление вкусные тосты. Изюм просто великолепен. (Слизывает каплю маргарина с нижней губы. Улыбается ослепительной «колгейтовской» улыбкой.) Очищает дыхание и очищает зубы.

Заведующий столовой посовещался с несколькими лейтенантами, сидевшими за соседним столиком.

– Что же делать? – мрачно спросил он. – Он это специально, чтобы насолить мне. Однако устав не запрещает есть зубную пасту.

– Зато в уставе кое-что предусмотрено на тот случай, когда офицер ведет себя как вонючий козел! – ответил ему один лейтенант. – Сообщи куда следует, и пусть его арестуют. Мы придумаем, что можно на него навесить.

Получилось так, что Плаки обвинили в поведении, недостойном высокого звания офицера ВВС США, и на тридцать суток посадили под арест, запретив покидать казармы. Наказание он воспринял философски, сочтя его не слишком суровым. По мнению же заведующего столовой, для такого неисправимого бабника и развратника, как Перселл, оно было даже чересчур мягким. В одно из своих дежурств заведующий столовой решил в одиннадцать вечера устроить неожиданную проверку комнаты Перселла, рассчитывая застать в койке последнего одну-двух девиц из какого-нибудь ночного бара. Однако вместо этого обнаружил лишь несколько унций «золотистого Акапулько», восхитительной «травки», к которой младший лейтенант пристрастился во время пребывания в краях, что лежат ниже южных границ его отечества. Однако радость открытия для заведующего столовой была несколько омрачена тем, что, прежде чем он успел добраться до телефона и сообщить о находке, ему в горло запихнули примерно полбатона хлеба с изюмом.

II

– Сыну благородного семейства открыты три стези, – рассуждал сам с собой Плаки, – военная, духовная и политическая. Военная стезя и я оказались несовместимы. Что касается нивы политической деятельности, то я не вижу там такого места, которое вызывало бы у меня желание занять его. Религия, хотя она и таит в себе немало привлекательного, боюсь, тоже не для меня. При первом же признаке моего приближения ворота любой семинарии мгновенно захлопнутся – и закроются на все замки и запоры.

Плаки уселся на вещмешок – ив знак своего бесславного увольнения из армии закурил гаванскую сигару. Над миром уже опустилась темнота, и надежды дождаться попутной машины не было.

– Тем не менее существует один род занятий, в котором перекрещиваются политика, военное дело и религия и который включает в себя их все.

Плаки принялся пускать колечки дыма, аккуратно прогоняя одно колечко через другое, затем щелчком отправил цигарку через верхушку пальмы. Затем подхватил свои вещички с земли и побрел пешком. Избрав общим направлением движения Тихий океан. Несмотря на (или благодаря) шесть месяцев, проведенных в армии, он пребывал в прекрасной физической форме и, при необходимости, был готов проделать весь путь на своих двоих.

– Однако, – поклялся он, – я завяжу себе глаза и прошагаю вслепую восемьсот миль из этих трех тысяч, лишь бы не смотреть на Средний Запад.

На этой бодрой ноте, без малейшего ощущения покорности судьбе Плаки Перселл начал преступную жизнь.

III

Является ли человек преступником или государственным служащим – не более, чем вопрос точки зрения. Амбивалентная человеческая душа позволяет ему поступать одновременно в соответствии с двумя противоположными кодексами поведения. Существует кодекс, по которому он якобы должен жить, и другой, которого он придерживается в действительности, в своей повседневной жизни. Обман, который в данном случае имеет место, настолько прочно укоренился и является настолько изощренным, что большинство людей совершенно искренне его не осознают, хотя для психологов, философов и им подобным личностей это отнюдь не новость.

Человек не настолько хорош, каким себя считает. (Как, впрочем, и не так уж плох, однако не будем усложнять наши рассуждения.) Y него есть определенные потребности, и он требует определенных услуг, которые в реальной жизни, очевидно, вполне естественны и здравы, но которым со временем – либо в результате причудливых поворотов его характера – он зачастую приписывает (или позволяет это сделать его духовным наставникам – как правило, психопатам с извращенным чувством вины) негативные ценности. Благодаря этим наипарадоксальнейшим из самых парадоксальных метаморфоз нормальные желания превращаются в запреты, в табу.

Если просто сказать, что желание аморально, или – прибегая к еще более шаткой абстракции – приписать выполнению желания некую противозаконность, от этого желание само по себе не исчезнет. Если что и устраняется, то только искренность. Помимо всего прочего это создает атмосферу обмана, некий подпольный мир, в который человек «спускается», чтобы воспользоваться услугами Кодекса Б, недопустимыми с точки зрения положений Кодекса А. Общество нанимает армию вооруженных головорезов для того, чтобы заставить себя подчиняться Кодексу А. И вместе с тем ежегодно тратит огромные суммы денег на то, чтобы тайно наслаждаться услугами, предоставляемыми Кодексом Б. Подполье потому и существует, что общество нуждается в нем, настаивает на его существовании и всячески поддерживает его, в то же время, конечно же, отрицая и подвергая гонениям.

Однако хватит об этом. Давайте просто скажем, что в соответствии с положениями Кодекса А Плаки Перселл – торговец наркотиками и посредник абортмахеров – является преступником. Однако в свете стандартов Кодекса Б он верно служит интересам своих друзей.

IV

Хотя, возможно, в подпольном мире не существует такого понятия, как «типичный» гражданин, Перселл совершенно не соответствует общепринятому представлению о заурядном, типичном преступнике. С одной стороны, он совершенно не похож на наркодилера. Генетическая система, отвечающая за его внешний облик, должно быть, пошла на явный плагиат, бессовестно взяв за образец Аполлона Бельведерского. Лицо его так же прекрасно, но когда его классические черты расплываются в плутовской улыбке, эта красота начинает меркнуть. Вы не поверите, но улыбка Плаки Перселла напоминает польку пивного бочонка. Это отеческая улыбка сомнительной личности. Улыбка в духе «Бруклин Доджер». Улыбка, которую вы надеваете на польской свадьбе. Улыбка Плаки ходит в вязаных носках и подтяжках и просит дать в долг немного деньжат. При помощи этой улыбки можно как силком ловить кроликов. Оформляющие ее зубы напоминают патроны в патронташе мексиканского бандита. Она как скунс посреди розового куста, как трещина в стенах величественного собора.

То, чем Плаки Перселл занимается, совершенно не соответствует его внешности. Например, он работает исключительно на элитную клиентуру: его услугами пользуются только художники. И если его когда-либо в жизни одолевала тяга к творчеству, то он либо подавлял ее, либо удовлетворял под покровом темноты. Нет никаких свидетельств того, что он озлобленный неудачник. И все же по причинам, которые его друзья так окончательно для себя и не выяснили, он причислил себя к широкому кругу живописцев, скульпторов, кинематографистов и поэтов. Что ж, он по-своему прав, ведь его лицо знакомо деятелям искусства по обе стороны Американского континента. Наши самые суровые и радикальные гении не раз отведывали его зелье, а их подружки, модели и жены не раз пользовались его связями в мире медицины. Более того, Плаки не раз приходилось выступать в роли телохранителя творческих личностей, которым угрожала опасность, либо заботливой сиделки для тех, кто по глупости не воспользовался его советами медицинского характера. Бывал он не раз и желанным гостем на обедах как у прославленных, так и менее известных служителей муз. (Хотя в газетах об этом не писали, известно, что некий лауреат Пулитцеровской премии официально брал его на поруки.) Неужели Перселл, убежденный в традиционно-мифической склонности деятелей искусства к пороку, как никто другой понимавший их отличие от простых смертных, видел в творческом меньшинстве лишь безопасный и устойчивый рынок для своего товара? Или же он понял, что – несмотря на то внимание, какое сегодня уделяется искусству (хотя сегодня свет сошелся клином все-таки на «культуре», а не на искусстве), несмотря на исторически доказанную важность роли художника в обществе, – деятели искусства по-прежнему остаются гражданами второго сорта, которые, возможно, нуждаются в помощи и опеке человека, тонко чувствующего их социально-экономическую незащищенность и эмоциональную ранимость? Или же все-таки Проказник Плаки питает искреннюю привязанность к творческой братии, их идеям и творениям? Что ж, все может быть.

Пожалуй, самой примечательной чертой криминальной карьеры Плаки является та этика, которой он неизменно придерживается в своих делах. Его гонорары более чем справедливы – он только зарабатывает себе на жизнь, а не стремится обогащаться за счет преступлений. Нередки случаи, когда медицинские счета какой-нибудь попавшей в беду девицы оплачиваются из его собственного кармана. Однако, чтобы Перселлу не прослыть альтруистом, каковым он не является, следует сообщить читателю, что каждый уик-энд нашему герою обычно требуется девушка, которая провела бы вместе с ним время в приличном отеле, рассматривая при этом главным образом потолок номера. Несмотря на то что Плаки не запятнал себя меркантильностью, нельзя отрицать, что он великий охотник по части женских прелестей.

Стоит сказать о Перселле и кое-что еще. Он не сопровождает женщин в абортарий – а лишь является доверенным лицом ряда опытных врачей, которые обладают высокими профессиональными навыками, с сочувствием относятся к пациенткам и моют руки до и после. Что касается наркотиков, то Плаки всегда имеет хорошую партию товаров, включая самую надежную и качественную марихуану и гашиш. Клиенту, который, по его мнению, справится кое с чем посложнее, он продаст ЛСД, мескалин, STP,[4]4
  галлюциноген. – Примеч. пер.


[Закрыть] DMT[5]5
  диметилтриптомин, галлюциноген. – Примеч. пер.


[Закрыть] или псилоцибин. Тяжелыми наркотиками или амфетаминами Плаки не занимается. И не выносит тех, кто ими торгует. Стоит ему повстречать торговца героином (а это, надо сказать, случается довольно часто), как он тотчас пытается убедить барыгу, что подло и низко продавать людям гадость, это представляет угрозу их жизни и здоровью. Если слушатель не внимает его увещеваниям, Плаки лупит его по голове и ломает кости. В результате стоит ли удивляться, что Перселла не любят как в среде наркоторговцев, так и в среде полицейских.

Но как бы ни старались мафия, полиция или любой другой гибрид нарушителей и блюстителей закона, им никогда не завоевать уважения Плаки Перселла. Не исключено, что он проявляет недальновидность в том, что касается бандитов и полицейских. Возможно, он даже не старается понять причину того, почему они так невоспитанно ведут себя, почему так алчны и примитивны. Перселл с детства нетерпим к власти, особенно когда та против его воли навязывает ему то, что он считает ненужным и нежелательным – как это бывает чаше всего. Его отличает юношеская бесшабашность, и, что самое главное, его никогда не тревожат даже малейшие угрызения совести, когда он – с присущей ему скромной непосредственностью – нарушает хрупкую симбиотическую связь, что существует между организованной преступностью и организованной правоохранительной системой. Он совершенно бесчувственен к тем потерям, которые героиновые картели понесли из-за лелеемых им предрассудков, а также к великой досаде правоохранительных органов, его поступками вызванной. Но и это еще не все. Плаки Перселл неизменно принимает участие в акциях общественного протеста, демонстрациях и прочих деяниях, отстаивая свои моральные и конституционные права, причем в такой манере, которая идет вразрез с интересами любых средоточий власти, будь то власть «законная» или «незаконная». По этой причине ни те, ни другие не питают к нему пылкой любви, воспринимая скорее как занозу в заднице. Еще задолго до брака Джона Пола и Аманды Перселл был вынужден в силу вышеупомянутых причин от четырех до шести месяцев ежегодно проводить вне сферы выбранной им профессии. В промежутках между отсидками он обычно вербовался матросом на торговое судно, подрабатывал ковбоем в Техасе и Вайоминге, тушил лесные пожары в Монтане, распылял с самолета пестициды в Калифорнии (у него осталась пилотская лицензия и так он удовлетворял свою страсть к полетам) или валил лес на Великом Северо-Западе. Несмотря на то что он подобно Аманде с презрением относился к эксплуататорам-лесопромышленникам, именно в вековых лесах он чувствовал себя безопаснее всего. Дружба с топором неизменно помогала ему сохранять хорошую физическую форму, а чистый лесной воздух услаждал его легкие и мозг.

– Если они захотят замочить тебя, тебе не помогут никакие леса ни в Орегоне, ни Вашингтоне, – предупреждал его один ведущий художник.

– Да хрен я им сдался! Подумаешь, мелкая сошка, – ответил Плаки. – Ради меня они вряд ли станут пачкать свои шикарные итальянские туфли.

Улыбнувшись своей пятифунтовой улыбкой, Плаки подхватил подкованные сапоги и направился в леса.

Однако если оставить браваду, Перселлу следовало бы признать, что у Зиллера все же имелись основания беспокоиться за него. Узнав от мужа подробности биографии ее нового знакомого, Аманда также встревожилась. Как читатель уже, видимо, заподозрил, ни один «чистильщик» Синдиката и ни одна полицейская ищейка из отдела по борьбе с наркотиками не нашли Перселла в его убежище в дебрях дикой природы. За сочинение образчиков эпистолярного жанра, адресованных друзьям, Плаки заставили взяться события более важного свойства, нежели ликвидация или арест. Столь пугающие, кстати сказать, что, имей Зиллер хотя бы малейшее на сей счет подозрение, вряд ли бы он решил в этот хмурый скагитский день уделить должное внимание своей молодой жене, не говоря уже о слюнявой вавилонской магии, которую они с ней практиковали после ужина.

Хотя нет. Автор преувеличивает. Все было не так уж пугающе.

Как-то раз Аманда отправилась в блюзовый клуб. Ей предстояло встретиться с мадам Линкольн Роуз Гуди, которая, как Аманда неким невинным образом обнаружила, придерживалась в постели не столь академичных взглядов.