Текст книги "Сага о Щупсах"

Глава 11

К концу недели, пережив несколько бессонных ночей, Вера отвезла Эсмонда в шикарный коттедж брата под Колчестером, всю дорогу повторяя, насколько важно вести себя прилично и не рассказывать тете Белинде, как папа напился и напал на него с разделочным ножом.

– Никто, кроме нас, не должен никогда про это узнать, – говорила она. – Ты знаешь, как трудно пришлось отцу в последнее время. И не рассказывай им, что у папы нервный срыв. Не поминай лиха, пока спит тихо.

Эсмонд пообещал, что никому ничего не скажет, а о своих соображениях промолчал.

Соображения эти в основном касались перспективы проживания под одной крышей с тетей Белиндой. В то утро он подслушал, как отец сказал, что он осуждает вульгарные замашки и сомнительные дела дяди Альберта, но тот хотя бы тянет на человека, чего не скажешь об этой блядской мегере, его женушке. Это ругательство из уст отца Эсмонд слышал впервые, а что такое «мегера», вообще не понял; сверился со словарем и теперь совсем не жаждал встречи с ней.

Мистер Ушли назвал ее также каргой, бабищей и хабалкой. Эсмонду опять пришлось залезть в словарь, и вылез он оттуда с еще более устрашающим представлением о тете Белинде, усугубленным маминым согласием с каждым словом, сказанным отцом. Однако по его собственному опыту – хоть и очень небольшому – общения с тетей, который он вынес из визитов Понтсонов к Ушли, она была довольно симпатичной, хоть и слегка заносчивой и молчаливой.

Так или иначе, по пути к Понтсонам уверенности в будущем у Эсмонда не прибавилось – если у него вообще было будущее, что теперь уже стало менее вероятно. В тот день миссис Ушли вела машину, что обычно она делала как бог на душу положит, вообще с риском для жизни из-за грядущей разлуки с сыном, пусть и сколь угодно краткой, а также, в меньшей степени, из-за уверенности, что Хорэс превратился в злодея, развратника и психа, которого надо сдать в сумасшедший дом. Вера, спустившись утром в кухню, увидела, что муж ладит ножи – вернее сказать, точит – до остроты старомодных опасных бритв. После завтрака – трудной, молчаливой процедуры – она поймала супруга в ванной, все лицо в пене для бритья: он явно собирался побриться ножом, который держали для воскресного мяса и особых случаев. Вера отняла у него нож, по ходу порезавшись, и пришла в ужас от злорадства, разлившегося по лицу Хорэса, и малахольного смеха из спальни, в которой она его заперла.

Вера приняла все меры безопасности: приглядывала, чтобы дверь в его комнату была на замке, спала в соседней, но по ночам с тревогой слушала, как Хорэс мечется за стенкой и маниакально хохочет. В итоге спать у нее получалось так мало, что она отключалась прямо за кухонным столом, приготовив Эсмонду завтрак и вытолкав его поскорее из дому с деньгами на обед и приказом не являться домой раньше семи вечера. От такого недосыпа возникла еще одна проблема: Вера не способна была читать свои любимые романы – ни в свободную минутку, ни даже хотя бы раз в день. Она едва могла позволить себе риск дойти до магазина. В четверг, вернувшись домой из молниеносной вылазки в лавку на углу, она обнаружила, что за время ее отсутствия прибыл мойщик окон. Она с ужасом увидела, что Хорэс, по-прежнему в пижаме, стоит за домом на том месте, где была лестница мойщика, и пристально разглядывает бочку для воды, не обращая никакого внимания на вопли мойщика и его требования вернуть лестницу на место.

– Господи боже мой, скажите ему, чтобы поставил лестницу обратно, – заорал мойщик. – Я застрял у него в спальне на сорок минут, а мне еще в пятнадцать домов надо сегодня успеть. Чертов придурок…

Миссис Ушли сгребла Хорэса в охапку, втащила внутрь и наверх, в его спальню. Отперла дверь, выпустила мойщика, сунула Хорэса в комнату. Разделавшись с этим, заварила себе, как она это назвала бы в нормальных обстоятельствах, «чашечку славного чаю» и попыталась все обдумать. Эсмонд, по крайней мере, будет у Понтсонов, и тогда ей, конечно же, придется… Нет, не может она вызвать Хорэсу психиатра. Он потеряет работу в банке, если его отправят в психушку – и даже если кто-нибудь узнает, что у него нервный срыв. Психушка – не самый политкорректный термин в приличном обществе, но в случае с Хорэсом казался вполне уместным; супруг был психом.

Вот такие мысли клубились среди руин ее собственного разума – немудрено, что машину она вела эксцентричнее обыкновенного. Эсмонд же нервничал и паниковал.

Когда они добрались до коттеджа Понтсонов, Эсмонд почти онемел. Их встретил дядя Альберт, бурливший нарочитым добродушием. Белинда вела себя куда менее воодушевленно, но в конце концов предложила им чаю – тоном, красноречиво сообщавшим, что это последнее, чего бы ей хотелось.

– Заходите же, чувствуйте себя как дома, – сказал Альберт, но Вере было слишком не по себе, чтобы обрадоваться.

– Мне надо возвращаться к бедняжке Хорэсу. Он в ужасном состоянии, – сказала она, прижимая Эсмонда к могучим персям и немедленно залив его слезами. Оторвав себя от сына, она запечатлела, к ужасу Эсмонда, поцелуй на его устах, затем отвернулась и мгновение спустя уже ехала назад в Кройдон к своему однозначно ополоумевшему супругу.

Глава 12

В отсутствие Веры Хорэс провел день замечательно. Ее настолько опечалило грядущее расставание с душкой сыном и предание его этой кошмарной Белинде, что она забыла вынуть ключ из замка в спальне, и Хорэсу удалось вытолкнуть его наружу на подстеленную газету и втащить внутрь. Пять минут спустя он нашел свою бритву в ванной, где Вера ее спрятала. Побрился, надел свой лучший костюм, поспешно упаковал чемодан, закрыл дверь в спальню на замок, ключ забрал с собой и торопливо покинул дом с улыбкой на лице.

То была не просто улыбка – то был оскал триумфатора. Впервые за все время брака Хорэс Ушли чувствовал себя свободным человеком – обновленным, отринувшим эмоциональные оковы, в которых держала его чертова жена.

Неделя, которую он провел в постели, имитируя безумие, – топотание и маниакальный хохот по ночам, когда Вера должна была прислушиваться, – ушла на раздумья. И Хорэс решил наконец, что с него хватит. Хватит с него Веры, ее чудовищных родственничков и этой тихушной твари, его сыночка. Он не вернется в банк. Не нужна ему зарплата, раз у него теперь нет никаких обязательств. Он годами откладывал деньги в частный пенсионный фонд, но еще больше сделал на биржевых играх – этот капитал лежал на номерном счете в швейцарском банке, и ни о том, ни о другом его клятая супруга не ведала. Теперь пусть сама хлопочет о себе и своем мерзком сыне.

Хорэс спустился по Селхёрст-роуд и, шагая мимо «Лебедя и сахарной головы», паба, в который он не имел обыкновения заглядывать и где его никто не узнает, зашел и заказал большой виски – отпраздновать.

Он уселся с выпивкой в дальний угол и задумался, каков будет его следующий шаг. Должен быть радикальным. Надо уезжать из страны, очевидно: Вере и в голову такое не придет. Она слишком боялась летать, да и сам он раньше не тяготел к полетам. Но теперь он – свободный человек, обновленный, и ему плевать, каким транспортом передвигаться, главное – чтоб как можно дальше.

Поскольку чета Ушли боялась летать, за рубежом они ни разу не были, и Хорэс понял, что ему перво-наперво нужно достать себе паспорт. Он толком не знал, как это делается, но стоило задуматься, что к чему, как у него возникло ужасное подозрение: придется заполнить уйму анкет, получить подписи на фотографиях у врачей или коллег по работе. Ему как-то раз пришлось ставить официальную визу на снимке некоего сомнительного типа по фамилии Дженкинз, младшего клерка, собиравшегося в Амстердам на свою холостяцкую вечеринку. Хорэс и первый-то шаг не мог осуществить быстро: в субботу фотобудка в почтовом отделении после обеда не работала.

Хорэс приуныл от такого ограничения свободы, но скоро взбодрился: ему в голову пришла свежая идея. Допив виски, он отправился в банк, отпер дверь и отключил сигнализацию. После чего заперся изнутри и вскрыл сейф с личными документами клиентов. Около часа он проковырялся во всяких завещаниях, старинных облигациях выигрышных займов, хрупких и поблекших любовных письмах, хранившихся в сейфовых ячейках, но в итоге нашел паспорт с фотографией, хоть как-то похожей на него. Может, и не идеальный вариант: паспорт принадлежал некоему мистеру Людвигу Янсенсу, родившемуся в Елгаве лет семьдесят назад, но тяжкий груз недавних событий отразился на внешности Хорэса, и при плохом освещении фотография должна была сойти за правду.

Покончив с этим делом, он закрыл двери, включил сигнализацию и двинулся дальше по главной улице, где сел в автобус до станции на Ист-роуд. Через два часа он вселился в дорогую лондонскую гостиницу под своим новым именем. Отныне он собирался обустраиваться с комфортом, а кроме того, здесь-то Вера точно не станет его искать.

В тот вечер Хорэс отменно поужинал и хорошенько упился в честь праздника собственного освобождения.

Наутро, завтракая в гостинице, он раздумывал, как бы ему покинуть Великобританию, не оставив никаких намеков на пункт назначения. Куда-нибудь в Европу. Паспорт-то у него теперь есть, но, попытайся он выехать, например, в Америку, это где-то зафиксируют, и его можно будет выследить. А выберись он в Евросоюз – и его уже не найдут. На границах между Италией и Францией или Германией никаких отметок, во всяком случае, не ставят.

Хорэс по-прежнему не был уверен, где бы ему спрятаться от жуткой супруги, на которой он столь полоумно женился. А также от сына, которого зачал и чье зеркально похожее на него обличье довело его до пьянства и чуть было не до помешательства. И лишь спустившись к стойке портье оплатить счет, он вдруг заметил статью в газете. Там говорилось, что Латвия входит в Евросоюз, и его это очень воодушевило. Значит, так тому и быть. И почему только он не подумал о Латвии сразу, как увидел паспорт Людвига? Все сходится. Из Латвии он мог отправиться в Польшу, потом – в Германию или куда угодно еще, не оставляя следов.

Хорэс оплатил счет наличными и пошел в турагентство, где объяснил, что у него страх авиаперелетов и он желает добраться до Латвии по морю.

– В Латвию морские лайнеры не ходят, а лишь пароходы, которые, в общем, перевозят грузы, – объяснил ему турагент.

– А почему тогда они называются грузопассажирскими?

– Мне всегда казалось – из-за того, что с пассажирами там обращаются как с грузом. Сразу предупрежу: размещение там такое, что потом не о чем будет рассказать родне.

Хорэс хотел было заметить, что рассказывать что-либо родне в его планы не входит совсем, но воздержался. Он забронировал билет, оплатил его и выбрался на улицу со всеми документами на руках. Его особенно порадовало, что турагент едва взглянул на его паспорт и тут же записал фальшивое имя. Все шло как по маслу.

Глава 13

Веру обуревали строго противоположные чувства. Сказать, что она была несчастна, – все равно что принять годовой обет молчания. Такого невыносимого отчаяния она не переживала ни разу – и, разумеется, винила в нем Хорэса. Если бы он не свихнулся, ей не пришлось бы отдавать свое дитя любви этой жуткой Белинде. Та ей никогда не нравилась, и еще до свадьбы она сказала Альберту, что он влюбился в жестокую золотоискательницу, которая станет обращаться с ним как с пустой породой. Но он не внял ее предостережениям, и вот к чему это привело: оказался безвылазно под ее каблуком – он сам говорил, что Белинда заставляет его снимать обувь на крыльце, когда он приходит с работы, чтоб не запачкал ковры.

Добравшись наконец до дома по вечерним пробкам – «ползком» будет точнее всего сказать, – погоняемая воплями разъяренных водителей «живее, тупая сука», Вера вымоталась и эмоционально, и физически. Она плюхнулась на кухонный табурет, положила голову на стол и залилась слезами. В конце концов она заснула и пробудилась через пару часов, когда солнце уже село и кухня погрузилась в темноту.

Вера включила свет, подумала, не стоит ли подняться к Хорэсу, проверить, как он там, и решила, что не стоит. Сам во всем виноват. Если бы не начал спиваться, ничего не случилось бы. Пусть сидит без ужина. Да и без завтрака, плевать она хотела. Ужасный, ужасный человек, из-за которого она рассталась с любимым сыном.

Вера не была голодна, но понимала, что надо поддерживать в себе силы. Открыла банку фасоли, сделала себе тост, подкрепилась и отправилась прямиком в постель.

Прежде чем отойти ко сну, Вера обратила внимание, что ночник у Хорэса в комнате не горит. Ну, значит, спит. Чем бы он там ни занимался, Вере плевать. Все ее мысли, какие остались, витали вокруг душки сына.

Глава 14

Вера зря волновалась. Эсмонд великолепно проводил время. Белинда оказалась гораздо дружелюбнее, чем он мог ожидать.

Сразу после его прибытия Белинда настояла, что Эсмонду надо переодеться: сменить синий костюм на что-нибудь поудобнее; быстро поняв, что неформального гардероба у Эсмонда никогда не водилось, она одолжила ему штаны от Альбертова тренировочного костюма. Смотрелись они в комплекте с привычными Эсмонду рубашкой и галстуком довольно странно, однако он вынужден был признать, что штаны и впрямь весьма удобны.

Белинда показала ему, как пользоваться джакузи. Эсмонд никогда прежде джакузи не видывал и решил, что это очень увлекательно, хоть и несколько смутился, когда тетя Белинда принялась воодушевленно снимать с себя одежду и демонстрировать, как именно джакузи работает, и от приглашения разделить с ней ванну вежливо отказался.

В самом деле, все в этом доме было увлекательно и замечательно современно. У него в спальне был свой телевизор и маленькая эспрессо-машина – варить кофе. За окнами виднелся изогнутый и округлый бассейн. Одним словом, Понтсон-Плейс показался ему фешенебельнее некуда и битком набитым всякими штуковинами – в отличие от скучной обстановки в доме № 143 по Селхёрст-роуд.

Когда Эсмонд вернулся в гостиную в сопровождении еще довольно необсохшей Белинды, он все решил: из каникул у Понтсонов он извлечет максимум удовольствия. Тут дядя Альберт налил себе большой виски.

– Выпей, – сказал он. – Какую отраву предпочитаешь?

Эсмонд замялся. Он такого выражения раньше не слыхал.

– Отраву? – переспросил он.

– Что будешь пить?

– Думаю, колу.

– У нас нету. Попробуй хорошего солодового, – предложил дядя и, не дожидаясь ответа, вручил Эсмонду полстакана коричневой жидкости из бутылки. На ней был ярлык «Гленморанджи». Эсмонд глянул на дату, обозначенную на бутылке. Потрепанная этикетка гласила, что содержимому двадцать лет.

– Вы уверены, что это можно пить? – уточнил он с сомнением. – Оно разве не просрочено?

– Просрочено? Тебе отец вообще ничего про виски не рассказывал, что ли? – поперхнулся Альберт. – В смысле, сам-то он этого добра принял внутрь немало.

– Даже слишком. Потому и болеет.

Альберт оставил свое мнение о подлинных причинах недуга Хорэса Ушли при себе. Глядя, как Белинда строит глазки этому бестолковому юнцу, Альберт начал понимать своего шурина – с чего вдруг человек, который раньше пил вполне в меру, чуть ли не в одночасье стал напиваться с перебором, но что еще более ошеломительно – собрался убить, расчленить и растворить останки собственного сына в азотной кислоте, а такое даже по отношению к бестолковым юнцам несколько чересчур.

Эсмонд немного похлебал и в конце концов сообщил, что вкус ему не то чтобы очень. И тут Альберта озарило: этот тупица – один в один его отец, ну или его отец в юные годы. Альберт никак не мог понять, почему Вера вышла замуж за такого степенного и скучного типа. Говорил ей, что она ненормальная, но, с другой стороны, он ее никогда не понимал. Она с детства читала эти свои слезливые романчики, а Альберта чтение сроду не интересовало. Его внимание привлекали исключительно такие книги, где были колонки дебета и кредита.

Альберт забросил учебу как можно скорее и с этой своей уголовной беспощадностью, что так ужасала Хорэса, быстро заработал себе «кругленькую сумму» – так он сам ее называл. Сколько именно эта «кругленькая сумма» составляла, хранилось в большом секрете, который многим страшно хотелось узнать. По официальной версии, она была вполне скромна, но вполне достаточна, чтобы налоговые служащие остались довольны, а работники Пошлин и Акцизов[12]12
  Департамент таможенных пошлин и акцизных сборов – структурное подразделение британского правительства (до 2005 г.), отвечало за сбор налогов на добавленную стоимость и других косвенных налогов.


[Закрыть] молчали в тряпочку, хотя все равно продолжали почем зря тратить время, пытаясь впаять ему сокрытие прибылей. Даже его собственный бухгалтер, нанятый за свою знаменитую дотошную честность и неподкупность, понятия не имел о реальных прибылях своего клиента, а также и о том, как тот ухитряется столь шикарно жить на такие скромные доходы, которые декларирует.

Когда Альберта спрашивали о стиле жизни, он бестрепетно заявлял, что женился по расчету, – и, как ни странно, в этом было больше, нежели крупица правды. Хотя, если разобраться, доходы Белинды равнялись нулю, а все деньги на ее личном счете – переведены с Альбертова.

Все это когда-то было очень странно, однако теперь не имело значения. Изворотливый ум Альберта был занят изобретением способа выгодно использовать этого юного балбеса с его экстерьером банковского стажера. Дома его держать точно не стоит – не в компании с Белиндой в ее теперешнем настроении. Она последнее время вела себя довольно странно; он даже предположил, что у нее, быть может, начался климакс, хотя понимал, что для климакса она еще слишком молода.

Если уж им придется жить какое-то время с этим юношей, – а похоже, так оно и будет, – надо приспособить его к делу. Но для начала стоит разобраться, что за фрукт этот племянник, а посвящение в прелести алкоголя – отличное начало.

Глава 15

Белинда же, удалившись в кухню, размышляла отнюдь не о юных любовниках. Она размышляла, зачем вообще сменила родной дом на этот в Эссексфорде, где пейзажи бесцветны, а жизнь скучна, где лишь деньги хоть что-то значат, а друзья Альберта – сплошь аферисты.

Белинду и раньше обуревала тоска по дому, но она преодолевала ее, уговаривая себя вновь и вновь, что у нее есть все, чего может пожелать современная домохозяйка, и она обеспечивает себе жизнь. Она отлично играла свою роль, но с недавних пор начала понимать, что это не более чем игра – роль в скучной, во многом безвкусной, если не сказать пошлой, пьеске, и ничего общего ее подлинная личность с этой ролью не имеет. В отличие от ужасной золовки, Веры Ушли, чья самость – если она вообще у нее есть – сводилась к вымыслу, порожденному ее идиотскими романами пополам с тошнотворной сентиментальностью и отъявленной тупостью.

Более того, Белинда осознала, что никакого авторитета у нее в этом браке нет, – она теперь глубоко о нем жалела, равно как и о потере власти. Но тем не менее блюла интерьер, который на самом деле считала чудовищным, заставляла Альберта разуваться перед входом в их образцово-показательное жилище и в целом изображала тирана. Однако силки брака – модная мебель, почти не используемые, но страшно дорогие приспособления – помогали ей сохранить остатки самоуважения и одновременно скрывали от Альберта ее подлинные чувства. В глубине души она мечтала убраться отсюда, от его ужасных друзей, вернуться в свой настоящий дом, где она выросла и где ее действительно любили и ценили.

Белинда приготовила ужин и вернулась в гостиную. Мрачные мысли, навестившие ее в кухне, сцена, ожидавшая – термин совершенно тут неуместный – ее там, только укрепила: у ее ног буквально простерся Эсмонд Ушли. Накачанный полудюжиной различных сортов виски и парой убийственных бренди, влитых в него для ровного счета добрым дядюшкой, он наблевал – сперва себе на рубашку и галстук, а потом и на ковер. Альберт, присосавшийся к бутылке в ожидании скандала, который его жена точно закатит, когда увидит все это, развалился в кресле и слабоумно хихикал, глядя на воцарившийся не без его участия хаос.

– Совсем пить не умеет, – еле выговорил он. – Учил его разли… различать при… приличный солодовый и эту мутную жижу… французскую… бренди лягушатников. И не поперло ему. Не поперло.

Он снова захихикал и потянулся к бутылке, стоявшей на полу возле кресла. Но Белинда успела раньше, хотя бутылка все равно была пуста.

– Дурак ты чертов, – рявкнула она и пощупала у Эсмонда пульс. Сердце билось слабовато. Она выпрямилась и потрясла задремавшего Альберта. – Ты и впрямь идиот. Я вызываю «скорую».

Альберт проснулся и вытаращил на нее пьяные глаза.

– З-зачем? Нах… на хер мне «скорая»? – насилу выговорил он.

Белинда смотрела на него с отвращением. Таким пьяным она его не видела очень давно.

– Ты в этот раз слишком далеко зашел. Накачал бедного мальчика до смерти, – я серьезно, до смерти, ну или того и гляди. – Она помолчала, чтобы до Альберта дошло. – Ему нужна медицинская помощь – срочно. Не веришь – пойди пощупай ему пульс.

Альберт умудрился встать, но почти сразу упал на колени – в Эсмондову блевотину. Он выругался и схватил Эсмонда за руку.

– Не нащупывается, – заскулил он. – Нет у него пульса.

На мгновение Белинда подумала было поставить Альберту на вид, что, конечно, если искать пульс над локтем, то он там вряд ли отыщется, но передумала. Если этот пьяный свинтус поверит, что убил Эсмонда, – окажется в ее власти. Одной мысли, что Вера с ним сотворит, когда узнает, что Альберт убил ее единственного сына, заставив его выпить огромное количество чистого виски и бренди, хватит, чтоб вселить в него страх господень.

– А я тебе что говорила? Я сказала, что ты его напоил до смерти. Что теперь будешь делать? Вера с тебя живьем шкуру спустит. Медленно.

Альберт застонал и затошнил теперь сам. Мнение Белинды о Вериной реакции он совершенно разделял. Даже думать об этом было невыносимо.

А Белинда тем временем думала усиленно. И замечательная идея посетила ее – кульминация ее внутреннего монолога в кухне.

– Вези его в больницу, – закинула она наживку. – Скажешь, что нашел у дороги. Тогда его мать не узнает, что это ты его убил.

Альберт остекленело посмотрел на нее.

– Я его не убивал. Он сам напился до смерти. Точно как его чертов папаша. И я никого никуда не повезу, – выговорил он с трудом. – Я еле на ногах стою, куда уж там за руль. Догнался дальше некуда. Ты же не хочешь, чтобы у меня права отняли? Придется тебе его везти. Давай, Белинда, любовь моя, ради меня.

Белинда улыбнулась. Супруг заглотил и наживку, и крючок, и леску, и грузило. Этот идиот еще до рассвета потеряет куда больше, чем одни лишь права. Оставив Альберта валяться на ковре среди срыгнутого содержимого его и Эсмондова желудков, она выволокла племянника через кухню в гараж, к обожаемому Альбертом «астон-мартину». Передохнув и собравшись с силами, впихнула сокровище Веры Ушли на переднее сиденье, пристегнула, после чего подняла крышу кабриолета.

Одно мгновение Белинда помедлила. Надо ли еще что-нибудь захватить с собой? Нет, все, что ей нужно, при ней – кроме денег.

Она вернулась в дом, осторожно открыла дверь в гостиную, коротко взглянула на храпевшего на полу Альберта, затем закрыла дверь на замок. В спальне сдвинула толстый синтетический ковер и подняла деревянную половицу, под которой находился сейф. Набрала код, извлекла спрятанные Альбертом пятьдесят тысяч фунтов в неновых купюрах. Сменила последовательность цифр кода – теперь Альберт не сможет его открыть.

В кухне она поставила чайник и кастрюлю с молоком на плиту, достала два термоса. В один насыпала несколько ложек кофе, а во второй – молочного порошка «Хорликс» и бросила маленькую таблетку снотворного. Последнее – на случай, если Эсмонд пробудится от алкогольного забытья. Оно, конечно, вряд ли, но Белинда не желала рисковать.

Когда она выехала из гаража, ничто не указывало на то, что она уезжает из дома – и уж тем более из Эссекса – насовсем. Эсмонд Ушли, завернутый в одеяло рядом, был потерян для мира. Он почти наверняка проспит всю ночь и проснется с таким похмельем, какого не только свет не видывал, но в кошмаре такого не примстится.

То же и с Альбертом. Она поставила на пол у его тела бутылку «Шивис Ригала», зная, что Альберт наверняка отхлебнет утром – опохмелиться. Ей нравилось представлять, каково ему будет утром. Слов нет как отвратительно.