Текст книги "Лорд Малквист и мистер Мун"

– О Фэлкон, вы чудовище! – весело рассмеялась Джейн.

«Мне плевать, мне просто плевать».

Джейн подняла платье и нырнула в него головой.

– Извиняюсь, – сказал Воскресший Христос.

Джейн взвизгнула и натянула на себя платье.

– Простите, – сказал, удаляясь, Воскресший Христос.

– Что это за коротышка в ночнушке?

Лорд Малквист открыл дверь и водворил Воскресшего Христа обратно в комнату.

– Не упоминайте его имя всуе, – сказал он. – Это никакой не коротышка в ночнушке. Это наш Спаситель, который вернулся. В ночнушке.

– Правда? – Она непонимающе посмотрела на него. – Похоже, у него за плечами трудные времена.

– Одни из труднейших, – подтвердил девятый граф.

– Найдите в вашем сердце прощение, ибо я говорю вам: грядет подведение итогов, исчисление грехов и возмездие за пределами понимания этой мирской юдоли, – сказал Муну Воскресший Христос.

Мун стоял, трясясь от бешенства. Он ударил Воскресшего Христа в челюсть. Воскресший Христос рухнул на постель и скатился с нее на пол.

– И давно ты подсматриваешь? – завопил Мун. – Когда ты последний раз мыл подмышки? Чего ты за мной таскаешься, кто ты, по-твоему, такой!

– Меня зовут Иисус, – ответил Воскресший Христос. – Можете бичевать меня, если хотите…

– Могу! Мне тут извращенцы не нужны! Что значит это надувательство? Давно ты мазохист? Отчего ты стал импотентом? Кто тебя сюда звал?

– Я Воскресший Христос, – сказал Воскресший Христос.

Мун вскочил на постель и метнулся через нее, стиснув руками шею Воскресшего Христа, притиснув того к стене. Воскресший Христос не издал ни единого звука, пока Мун тряс его за глотку с криком:

– Ложь! Ложь! Думаешь, я стану полагаться на тебя, я, опытный человек?

– Иисус, дорогой, не слушайте его, – посоветовала Джейн. – Нет у него никакого опыта, даю вам слово.

Мун выпустил его, но прижал своим телом к стене и прошептал:

– Меня постоянно предают. Я не верю в человека, а ты хочешь, чтобы я верил в Бога.

Когда Мун отступил от него, Воскресший Христос сполз по стенке, из его носа текла кровь.

– Бедняга, – сказал лорд Малквист, протягивая Муну свой надушенный платок, – полно, осушите слезы и перестаньте принимать все на свой счет. У всех нас есть право на покровителя, так что не завидуйте ему.

Мун затолкал кружева в рот и вгрызся в них, скрежеща зубами и высвобождая резкий аромат мускуса. Испарения душили его, и он вычихнул их через нос, извергнув масло из розовых лепестков.

– Будь здоров! – поздравила Джейн. – А теперь я попрошу вас всех удалиться, чтобы я могла надеть костюм для катания на лодке, если только вы не пообещаете не смотреть.

– Моя честь мешает мне обещать подобное, – ответил лорд Малквист. – Вставайте, ваше высочество, довольно тешить себя надеждами на муки.

– Он ведь никакое не высочество, правда?

– Семь раз отмерь, один раз отрежь.

– Я Царь Царей, – скромно сообщил Воскресший Христос. Он кое-как поднялся.

Джейн улыбнулась ему и подошла ближе.

– Мне до смерти хочется вас спросить, – сказала она, – что у вас под ночнушкой, ну, то есть вы так и ходите повсюду, а там ничего, как у шотландцев?

– Насчет шотландцев это неправда, – возразил лорд Малквист. – Они носят гульфики из шотландки и несколько слоев прочей одежды, включая водонепроницаемые комбинации до колен, чтобы отгородиться от тумана.

– Это абсолютная ложь, Фэлкон, – неожиданно резко сказала Джейн, – они голые. Это вопрос гордости, и гордецы ходят голиком. – Она стояла и смотрела на Воскресшего Христа через вуаль ресниц, тяжело дыша, прикусив нижнюю губу, пойманный в ловушку розовый язык выделялся на белом фоне. – Я знаю шотландцев, они не позволят с собой нянчиться. Они огромны. Это огромные мускулистые гиганты с мощными, напряженными мышцами, расхаживающие повсюду в своих килтах… – она плотно сжала ляжки, закрыла глаза, откинула голову – жрица, произносящая заклинания в жертвенной дымке, – в своих килтах своими огромными сильными ногами, бугристыми, как узловатая веревка, ставшими от ветра и солнца красно-коричневыми и твердыми, расставив ноги, они стоят на вершине холма, дует ветер, и их килты…

Она вдохнула сквозь зубы, и воздух тихо зашипел в теплой, омытой слюной устричной плоти ее рта. Ее руки разгладили павлиний блеск бедер, скользнули вверх, плотно прижавшись к животу, и вниз, волоча растопыренные пальцы через пах, ладонь к ладони вцепились, впились и углубились в ложбинку и разделились, туго обтянув ягодицы и спину шелком и собрав его на талии, и опять двинулись вверх, формуя грудную клетку, высоко подтолкнули груди и сплющили их в вырезе горла, пока два указательных пальца прослеживали струйку слюны на подбородке, вытекшую из-под навеса влажной губы, и втискивали кончик языка обратно в рот, обнажив острые белые зубы и погрузившись в рот до второго сустава.

Девятый граф поймал ее на лету.

– Джейн, с вами все в порядке?

– Чудесно, дорогой, просто чудесно. Можно мне сигарету?

Лорд Малквист уложил ее на постель. Ее рука нырнула в его карман за золотым портсигаром. Он открыл его, вертикально воткнул сигарету ей в рот и зажег. Она лежала смирнехонько. Четверть дюйма гелиотропа исчезла с первой затяжкой.

– Как вы себя чувствуете?

– Лучше, много лучше, дорогой Фэлкон.

Она радостно выпустила дым в сторону подозрительного и смущенного Воскресшего Христа.

– Это было чудесно, дорогой. Как вас зовут?

– Иисус.

– Ну конечно, дорогой, конечно. Ваши родители были верующими?

– Не ахти, – ответил Воскресший Христос.

– Ну, тогда они, наверно, были ужасные снобы. – Она отдала сигарету Муну. – Дорогой, ты не нальешь мне ванну?

Мун вытащил изо рта платок и протянул его лорду Малквисту.

– Оставьте себе, милый мальчик. Оставьте себе, если вы не против.

– А теперь на выход, дорогие, мне надо выбраться из этой одежды. Кто умеет делать коктейли с мятными сливками? Фэлкон, спуститесь вниз и выпейте коктейль.

– Миледи, мне и так тяжко сознавать, что я отправляюсь кататься на лодке в одежде, предназначенной для игорных столов. Я считаю, что пить мятные сливки в светло-голубом галстуке будет предательством всего, за что я ратую.

– А за что вы ратуете? – спросил Мун.

Девятый граф повернул голову и склонил ее так надменно, что мозг Муна просигналил «аристократ», и он понял, что это, возможно, первый прямой вопрос, который он задал графу о самом графе.

– За стиль, милый мальчик, – ответил девятый граф. – За стиль. Больше ничего не существует.

Джейн села.

– Дорогой, а что же вы можете пить в светло-голубом галстуке?

– Что-нибудь рыжеватое – быть может, желтое, возможно, темно-красное, – но уж никак не зеленое.

– Ну, цветов у нас много, так что спускайтесь вниз и смешайте тот, что вам по душе. И мне тоже смешайте. Я надену шелковый красно-черный костюм для катания на лодке.

– Джин, джин с тоником, водка, водка с тоником или чистый тоник. Красно-черный невозможно переплюнуть, а тягаться с ним вульгарно.

«Стиль?»

Мун сел на кровать и сгорбился, держа платок в одной руке и сигарету в другой, их ароматы легонько щекотали ему ноздри. Порезанная рука зудела, но кровь засохла. Свой платок он потерял неизвестно где.

«Все остальное существует. Реальность. Я ратую за реальность».

Это была совершенная неправда, он даже не знал, что это значит. Он ратовал за душевное спокойствие. За чистоту. За контроль, управление, порядок; за пропорциональность, превыше всего он ратовал за пропорциональность. Величины – объем и количество – должны быть пропорционально связаны с константой человеческого масштаба. Величины силы, пространства и предметов. Он напряг свой разум, подсознательно пытаясь перейти от абстрактного к конкретному, но наткнулся на нечто среднее, которым не смог пренебречь. Он мог только подпрыгивать по воле одного из многих неврозов – так чуть разболтавшееся в раме стекло в окне поезда тихонько дребезжит о сталь, пока Мун часами сидит рядом, сдерживаясь и ожидая, когда же оно разлетится вокруг него.

– Дорогой, поторопись, уже почти девять.

Мун увидел, что лорд Малквист и Воскресший Христос ушли.

– В чем дело?

– Я хочу раздеться, – сказала Джейн.

– Ну так валяй.

– Ты сказал, что нальешь мне ванну.

– Так в чем дело?

– Ни в чем.

– Давай я тебя раздену, – предложил он.

– Не глупи.

– Зубами.

– Какая необычная мысль!

– Держа руки за спиной, клянусь честью.

– Нет.

– Тогда ты раздень меня зубами.

– Что на тебя нашло?

– Я снедаем, – сказал Мун, – похотью.

– Ты отвратителен. Убирайся.

– Нет, – отказался Мун. – Я пришел заявить свои супружеские права. Я наконец пришел. Приготовься. – Он оскалил зубы.

Джейн взвизгнула и метнула в него пузырек духов, затем еще один, затем щетку для волос, пару пузырьков поменьше, несколько туфель и, наконец, золоченое зеркало восемнадцатого века, которое яростно разлетелось о его голову, словно стекло, вылетающее из окна поезда. Мун выдохнул, как будто все его тело было одним большим легким. Пружина распрямилась, пропорции восстановились. Он слепо покачивался в великом покое, рот открыт, ноги исчезли. Он понял, что именно положит миру конец.

III

Воскресший Христос ждал его в коридоре.

– Ваша честь.

Левая бровь Муна была влажной на ощупь. Когда он провел по ней тыльной стороной руки, она окрасилась кровью из пореза над глазом.

– Ваша честь, я вас чем-то подвел, а?

– Пожалуйста, не вини себя… Я хочу невозможного.

– Не на того напоролись? – спросил Воскресший Христос.

Мун изучил его лицо в поисках какого-нибудь пророческого намека, но грубые черты невинно выглядывали из волосяных зарослей.

– Думаю, да.

Он было двинулся дальше, но Воскресший Христос ухватил его за рукав:

– Сэр, у вас лицо порезано.

– Ничего страшного.

– Я бы не стал подниматься наверх в таком виде.

– Не стоит об этом.

– Понимаете, я собирался предложить вам работу.

– Работу?

– Конечно, и вы будете записывать интересные вещи – я воскрес и пришел в город, – разве это не важно записать?

– Сейчас я полностью загружен.

– Вы сможете стать пятым евангелистом, это как пить дать.

– Извини, – сказал Мун.

– Ну как хотите. Многие почтут это за честь.

– Надеюсь.

Мун посмотрел на пятно крови на бороде Воскресшего Христа, и его охватила жалость.

– Прости, что я тебя ударил, это вышло случайно.

– Совершенно верно, ваша честь, – с огромной благодарностью подхватил Воскресший Христос.

– Я хочу сказать, ты случайно заставил меня сорваться. Я злился вовсе не на тебя.

– А на кого?

– Не знаю, – признался Мун. – У меня есть список.

Воскресший Христос кивнул.

– На кого-то незнакомого, – сказал Мун. – Даже на неизвестного.

Он умолк и быстро прошел в ванную, закрыв дверь. Сломанный замок болтался на расщепленном дереве.

Оказавшись в безопасности, он дернул выключатель, и его тут же пронзил блестящий фаянс. Бок ванны обрушивался на него глыбой света. Унитаз, раковина и биде с китайскими улыбками склоняли плешивые головы. Мун рассмеялся над ними. Он открыл все краны и спустил унитаз. Вода хлынула и забурлила вокруг него, разбрызгиваясь из хромированной розы душа.

Силком затолкав их обратно в неодушевленные формы, он закрыл все краны, кроме горячего над ванной, и удовлетворенно опустился на закрытую крышку унитаза.

«Пятый евангелист, как пить дать. Мун, Матфей, Марк, Лука и Иоанн отправились спать на скрипучий диван. Матфей, Марк, Лука, Иоанн, Мун отправились спать в Рождества канун. Мун, Иоанн, Матфей, Лука и Марк отправились спать в общественный парк. (Воскресный хор детей, взывающий к мнемонике, которая сохранит живым мое имя в больших голых классах с приколотыми к стенам акварельными рисунками.) Матфей, Мун, Иоанн, Марк, Лука отправились спать в дом старика. (Очерченные крошеным мелом солнечные лучи, канонада крышек от парт, домой к ленчу и захват в свои руки штурвала, управляющего миром.) Если есть хлеб с маслом и пить чай в одно и то же время, вкусишь от детства. Ты помнишь, как безопасно было быть ребенком».

Туалетная бумага упала на пол и размоталась через комнату плоской лентой. Мун закрыл глаза, но безрукая-безногая груда в зимнем пальто ожила в его разуме и поползла через улицу, словно распоследнее насекомое. Окурок обжег ему пальцы и упал на пол.

Раздался резкий треск, и в дверном проеме появился смущенный девятый граф.

– О! Простите, милый мальчик.

– Ничего страшного, – ответил Мун. – Я просто наливаю ей ванну.

– Именно, друг мой, именно. На мгновение я подумал, что вы опорожняетесь, что бы это ни значило, – я так понимаю, это проделывают с наполненными сосудами, но, со своей стороны, заявляю, что совершенно ничего в этом не смыслю. Вы наверняка знаете, что Малквисты и прочие семейства равного нам стиля и происхождения выделяют и порождают путем умственного процесса, секрет которого передается в крови.

– Нет, не знаю, – признался Мун.

– Естественно, мы об этом не распространяемся. Вы забыли заткнуть пробку.

Лорд Малквист наклонился к ванне. Вода зашумела в другой тональности. Мун бесцельно поднялся со своего сиденья. Лорд Малквист занял его место.

– Благодарю вас, милый мальчик. Вы порезали себе лицо.

Мун посмотрелся в зеркало над раковиной. Открыл горячий кран, но вода не потекла, поскольку набиралась ванна. Он смыл кровь холодной водой и промокнул рану платком лорда Малквиста. После этого порез выглядел не так страшно, но его жгли духи.

– Ваша жена говорит, что вы пишете книгу.

– Да, работаю над одной, – признался Мун.

– Очень рад это слышать. Я тоже пишу одну: небольшую монографию о «Гамлете» как об источнике книжных названий – тема, которая ни в малейшей степени меня не интересует, но я хотел бы оставить после себя тонкий и бесполезный томик, переплетенный в телячью кожу и заложенный ленточкой. Я поиграл с идеей написать о «Шекспире» как об источнике книжных названий, но это было бы трудоемкое предприятие, итогом которого стал бы пухлый громоздкий предмет… Пусть лучше моя книга будет непрочитанной, чем неизящной, понимаете? Вам легко пишется?

– Пока что нет, – ответил Мун. – Я еще не собрал материал.

– А меня это ужасно тяготит. Моя проблема заключается в том, что я не заинтересован ни в чем, кроме себя. А из всех литературных жанров автобиография – самый дешевый. Я становлюсь гораздо счастливее, вкладывая свое «Жизнеописание» в ваши руки.

– Зачем вы ее пишете? – спросил Мун.

– Я вам объясню, милый мальчик. Долг художника – оставить мир украшенным каким-нибудь пустячным и совершенно бесполезным орнаментом. Я не хочу, чтобы обо мне говорили, будто я был всего лишь элегантный бездельник. А зачем вы пишете книгу?

– Я люблю записывать, – сказал, поразмыслив, Мун.

– Да, но почему история мира?

Мун задумался. Поначалу он вовсе не собирался писать историю мира, он всего лишь хотел исследовать свою собственную историю и причины, которые ее определяли. Остальной мир вторгался цепной причинно-следственной реакцией, бесконечность которой приводила его в ужас; его преследовало видение миллиардов скрытых взаимосвязанных вещей, ведущих к простейшему действию, видение себя самого, поправляющего галстук, что было результатом последовательности действий, уходящей в предысторию и начавшейся со сдвига ледника.

– Лично я, – заявил девятый граф, – считаю, что вы избрали неверный путь.

Мун смотрел, как его отражение в зеркале вытирает со лба кровь.

– Какой, в конце концов, смысл такого труда? – вопросил девятый граф.

«Смысл такой, что если пять путешественников на дороге между Лимой и Куско будут переходить мост короля Людовика Святого,[7]7
  Аллюзия на одноименный роман Торнтона Уайлдера.


[Закрыть] когда он обрушится, а ты хочешь узнать, случайно или осмысленно мы живем и умираем, и по этой причине решишь рассмотреть жизни этих пяти путешественников, дабы выяснить, почему это произошло именно с ними, а не с кем-нибудь еще, то надо быть готовым вернуться в Вавилон, ибо все уходит корнями назад, к началу истории мира».

Но сказал он следующее:

– Мне нравится писать о чем-то, что имеет края, где оно останавливается, а не продолжается дальше и не становится чем-то еще. – Что тоже было правдой.

– Боюсь, вы добром не кончите, милый мальчик: у вас диковатый взгляд. Вы должны научиться у меня, что нельзя принимать все на свой счет. Я чувствую прилив назидательного настроения – записная книжка у вас при себе?

Тут Мун вспомнил:

– О'Хара негр?

– Полагаю, нечто в этом роде.

– Но какой негр?

– Ну, милый мальчик, негр есть негр, вы так не считаете?

– Нет, – ответил Мун.

– Вообще-то я не верю в тонкие различия, если только они не касаются меня лично. Какой именно негр О'Хара, для меня ничего не значит. Скажем, что он негр-кучер. – Он доверительно наклонился к Муну. – Если честно, я положил глаз на кучера цвета бледной слоновой кости, потому что представлял его в иссиня-черном и полагал, что это будет довольно эффектно, понимаете, но тот, на кого я имел виды – бледный, как лилия, мальчик с чудесным характером, – боялся высоты. Как только он оказывался на козлах, то начинал плакать и у него шла носом кровь, к чему я вовсе не стремился, – это же все равно что разъезжать по городу в компании плаксивого индейца. А потом я сообразил, что чернокожий будет вполне прилично смотреться в горчичном одеянии, и повысил О'Хару до его нынешней должности, и все бы ничего, если бы только лошади не пытались чуточку больше его понять. Ему, разумеется, придется оставить этот пост… Уж не знаю, кто будет следующим. Вы не считаете, что какой-нибудь китаец будет выглядеть слишком желтым в черном с серебром?

– Но О'Хара… я хочу сказать, что вы из него делаете… например, то, как он говорит?… все выходит наперекосяк, понимаете, я пытаюсь уловить… Он действительно католик, или иудей, или кто?

– Ну вот опять вы взялись за свои тонкие различия…

– Но на самом деле никто так не говорит, это непоследовательно.

– Разумеется, ведь он же негр, не так ли?

– Африканский?

– Нет-нет, он ирландский негр, – ответил девятый граф. – Мой отец выиграл его в Дублине на конской выставке.

– Выиграл?

– В нарды у печально известного графа Силлены. Разумеется, тогда он был немногим старше юнца.

– Сколько ему сейчас?

– Сейчас он уже умер.

– О'Хара?! – чуть ли не в слезах воскликнул Мун.

– Нет-нет, печально известный граф Силлена. Тогда он только-только унаследовал титул, но был печально известен с двенадцати лет.

– Чем?

– В основном нардами. Вы лучше все это записывайте, пока я говорю. Ничто не звучит более веско, чем повторенный экспромт.

– Но О'Хара, – упорствовал Мун. – Вы говорили, что он кокни.

– Кокни? Боже правый, нет, в О'Харе нет ничего от кокни, кроме, разумеется, остроумия.

Мун посмотрел на девятого графа сквозь поднимающийся пар, но не смог уловить намека на шутку или розыгрыш. Он хотел верить, что смущающие его пороки были преднамеренными, но они доходили до него скучными, случайными, пригодными только для той реальности, которая почему-то опять от него ускользала. Он отыскал ручку и место в записной книжке, но, когда принялся писать, разбавленные от влажности чернила расплылись в бледную кляксу восемнадцатого века.

– Сколько мы уже исписали?

Мун показал половину записной книжки.

– Боже правый, неужто я говорил так много, а вышло так мало? Ничего страшного, что такое небольшая трата времени после сорока лет незаписанных афоризмов? Кстати, – сказал он, – Воскресший Христос поведал мне, что просил вас поработать на него.

– Я сказал ему, что уже полностью занят.

– Именно так, но мне пришло в голову, что было бы недурно, если бы я время от времени с кем-нибудь беседовал в противовес бесконечным и довольно капризным суждениям об искусстве и жизни – вы сами неважный спорщик, но я уважаю вашу профессиональную отстраненность, – так что завтра можете взять его с собой. Он развлечет нас своей семейной историей, доколе ему хватит изобретательности. Как бы там ни было, это меня развеет и, надеюсь, подчеркнет мои высказывания – я чувствую, что мои pensées[8]8
  Изречения (фр.).


[Закрыть]были немного сбивчивы там, где они должны быть четкими, вы не согласны?

– У него нет десяти гиней.

– У вторых сыновей они редко водятся. Но я об этом позабочусь.

– Очень хорошо, лорд Малквист.

Девятый граф серьезно обозревал стену. Вскоре он сказал:

– Знаете, мистер Мун, я не могу вынести мысли о том, что переживу свое состояние, а поскольку я трачу его быстрее, чем старею, то чувствую, что вся моя жизнь – самоубийство… Если я хочу оставить какую-нибудь запись о своем существовании, то мы встретились как раз вовремя.

Мун промолчал. Лорд Малквист закрыл кран, и тишину воды нарушила более глубокая тишина, которая по сравнению с ней показалась Муну богоподобной, предваряющей некое откровение, – ветер, голос, пламя, какой-нибудь намек, который объединит все загадочное и разрешит это для него. Джейн ударила его по голове несессером.

– Не обращайте на меня внимания, дорогие, – сказала она, закрывая дверь. – Что вы тут замышляете? Ого, как горячо!

Она открыла холодный кран и налила из якобы римской керамической фляги ароматического масла, которое тут же вспенилось белыми подушками.

– А ну-ка отвернитесь!

– Миледи, если мое присутствие вас смущает, молю вас, закройте глаза.

Лорд Малквист все же отвернулся. Мун тоже начал поворачиваться, но, вспомнив о своем статусе, продолжил поворот, пока опять не оказался лицом к ней, как раз когда она поддернула халат, чтобы присесть на биде, поэтому, решив, что сначала был прав, он продолжил поворачиваться, пока не оказался лицом к стене, в каковой момент во внезапной ярости опять вспомнил о своей супружеской привилегии и повернулся еще на сто восемьдесят градусов и тут же со стыдом признал, что определенные интимные мелочи в конце концов священны, поэтому завершил круг, закрыв себе в наказание глаза, почувствовал головокружение, открыл глаза и понял, что повернулся слишком сильно. Закрыл глаза, попытался повернуться в обратную сторону и спиной вперед рухнул в ванну.

«Оглохнув и ослепнув, бултыхаюсь в мягкой белой теплыни. Если это смерть, пускай себе наступает».

Но его слишком быстро выудили.

– У меня закружилась голова, – объяснил он.

– Нисколько не сомневаюсь… чем ты занимался?

– Ничем, – ответил Мун. – Я пытался смотреть то в одну, то в другую сторону, все перепутал и упал.

«Пусть это станет моей эпитафией».

Он встал, смахивая пену с одежды.

– Дорогой, это уж слишком.

Джейн выскользнула из халата, весело улыбнулась лорду Малквисту и вступила в пену, выпрямив спину и вытянув руки, словно собиралась погрузиться по шею. Она наклонилась зачерпнуть пригоршнями мыльной пены и скромно задрапировала себя ею, перед тем как с улыбкой повернуться к ним:

– Ну вот! Как вам мой купальный костюм?

– Он идеален, миледи. Более художественной двусмысленности я и не надеюсь увидеть. – Девятый граф набрал еще пены и украсил ею Джейн, возмещая ущерб, причиненный лопнувшими пузырьками. Он отошел, чтобы полюбоваться еще раз. – Не могу поверить, что вы были рождены, – скорее уж сотворены, как Венера Анадиомена, выходящая из волн!.. Вы не согласны, мистер Мун?

Джейн прыснула и обдала их мыльными брызгами. Она села в ванну и откинулась, обезглавленная пеной.

Мун взял одно из больших белых полотенец и вышел обратно в спальню. Ковер темнел от влаги там, где он проходил. Повсюду валялись осколки разбитого зеркала. Он сел на кровать и снял туфли с носками. Кровать намокла там, где он сел, поэтому он поднялся. Снял всю одежду, завернулся в полотенце и встал перед зеркалом, закутав полотенцем тело и голову. Посмотрел на себя.

«Вполне себе святой, господи ты мой боже. Говорю вам, я не прерву свой пост, покуда британцы не вернут мне мою страну, высокочтимый сэр».

Это ошибка. Он содрогнулся при мысли о сорока миллионах голодающих со вздутыми животами, натянул полотенце на лицо, закусил свежую ткань, пахнущую прачечной, и ожил. Зазвонил телефон.

– Алло, – сказал Мун.

– Мари?

– Нет.

– Мари дома?

– Не вешайте трубку.

Мун вышел на лестницу и наклонился через перила:

– Мари!

– Храни вас Бог, ваша честь!

– Я не тебя зову, – сказал Мун.

– Здесь больше никого нет.

– Хорошо, – сказал Мун.

Воскресший Христос искоса улыбнулся ему, сжимая высокий бокал с зеленой, мерцающей льдинками жидкостью. Он вскинул большой палец и подмигнул всем лицом:

– Редкостная штука, ваша честь.

Мун вернулся к телефону:

– Алло.

– Мари?

– Нет. Я могу ей что-нибудь передать?

Короткая пауза.

– Мари ведь здесь живет? – спросил голос в трубке.

– Она здесь работает, – ответил Мун.

– Да, понимаю. Я звоню по ее объявлению.

– По объявлению?

– Я бы хотел заскочить. На уроки, понимаете?

– Уроки?

– По французскому. Исправительные.

– Извините, – сказал Мун. – Ее сейчас нет.

– Так. А еще кто-нибудь есть?

– Еще кто-нибудь?

– Какая-нибудь другая девушка?

– Вы имеете в виду Джейн?

– Да, сойдет.

– Она моя жена.

– А… Ну, это ведь вам решать, не так ли? Я заскочу.

– Она не знает французского, – сказал Мун. – Только то, что учила в школе.

Пауза подольше.

– В школе?

– Да. Вы ее друг?

– Не совсем. Но я в полном порядке, не волнуйтесь. Она ведь исправительная?

– Исправительная? – спросил Мун.

– Строгая.

– Да нет, не совсем. Скорее веселая.

– Веселая?

– Да.

– Так. Послушайте, а когда освободится Мари?

– Не знаю, – ответил Мун. – Я бы перезвонил завтра. Но, может быть, у нее выходной – это же суббота.

– Послушайте, я в полном порядке, понимаете?

– Да, конечно.

– Ну так я еще позвоню.

– Я передам ей, что вы звонили, – пообещал Мун. – Как вас представить?

– Юргбраун.

– Простите?

– Браун, – яростно сказал человек.

– А… хорошо. Тогда до свидания.

Он повесил трубку. Бомба зловеще улыбалась ему. Он положил ее на ладонь и осмотрел, поставив одну ногу на кровать и утвердив локоть на вздернутом колене. «Ступай теперь в комнату к своей даме и скажи ей, что, хотя бы она накрасилась на целый дюйм, она все равно кончит таким лицом: посмеши ее этим… Ее губы будут розовы, как кости, а глаза – зелены, как пепел».[9]9
  У. Шекспир. «Гамлет», V, 1 (перевод М. Лозинского с незначительными изменениями).


[Закрыть]

Он посмотрел на гранатовое сопло бомбы и перевернул ее, чтобы разглядеть утопленный часовой механизм и ключ, который безвозвратно высвободит ее энергию. Интересно, будет ли она тикать? Мун сжал ее ладонями, пока его тело не лишилось крови и вновь не наполнилось ею. Он насухо вытерся полотенцем, завернулся в него, положил бомбу рядом с телефоном, прошел по мокрому следу к двери в ванную и постучал.

– Кто там?

– Я, – ответил Мун.

– Чего тебе надо?

– Записную книжку. Я забыл там записную книжку.

– Тогда входи.

В ванне плескалась пена. Джейн и девятый граф – виднелись только их головы – лежали и в оцепенении опиумного блаженства смотрели друг на друга сквозь дымку. Джейн приветственно подняла облепленную пеной руку, но не оглянулась. Лорд Малквист лежал с закрытыми глазами, опустив голову на краны. Его одежда была аккуратно переброшена через вешалку для полотенец.

– Редактору «Таймc», – сонно бормотал он. – Здравствуйте, милый мальчик. Ваша жена как раз рассказывала мне о вашей проблеме. Примите мой совет: воспринимайте это как благо и больше не думайте об этом. – Он сдул небольшой хребтик пены перед своим лицом. – Редактору «Таймc». Сэр. Позвольте воспользоваться гостеприимством ваших колонок, с тем чтобы ознакомить ваших читателей с научным принципом, пришедшим мне в голову в ванне. Он касается измерения объема предметов эксцентрической формы наподобие кубка, или пианино, или швейной машинки, или чего бы то ни было, что не определяется удобным образом своей высотой, шириной и глубиной. Мне пришло в голову, что если указанный предмет поместить в прямоугольный или цилиндрический сосуд с водой, то его объем будет представлен легко измеряемым количеством воды, которую он вытеснит. Ваш и т. д., Малквист. – Его голова опустилась ниже, а одна нога поднялась из пены, капая, как у прокаженного. – У меня ноги скрипача, – заметил он и, опустив ногу, по-видимому, уснул.

– Какая такая проблема? – спросил Мун.

– Дорогой, только не делай вид, что у тебя нет проблем. Они у всех есть.

– Ты в этом ничего не понимаешь.

– И у тебя их больше, чем у остальных.

Закутанный в полотенце Мун опустился на пол, обмякнув, привалился к краю ванны и приник ртом к ее уху.

– Джейн… – Он говорил очень тихо. – Позволь мне. Пожалуйста. Я одинок.

Она лежала с закрытыми глазами и тихо дышала.

– Дорогой, ты не сделаешь для меня кое-что?

– Да, – выдохнул Мун. – Джейн, я сделаю для тебя все что угодно.

– Тогда потри мне носик. – Она сморщила лицо в поросячье рыльце.

Мун опустил голову на край ванны и вытер об него лоб. Джейн потерлась лицом о его волосы, и он опять задрожал от любви.

– Так-то лучше!

Когда он посмотрел на нее, ее лицо разгладилось, лишилось выражения. Мун встал.

– Этот ковбой, тот, что на улице.

Джейн молчала.

– Он называл тебя Фертилити.[10]10
  Fertility – плодородие (англ.).


[Закрыть]

Она молчала.

– Фертилити! – Он горько и хрипло рассмеялся и собрался уходить.

– Ты забыл записную книжку.

Он осмотрел ванную, но не увидел ее. Обыскав полки, подоконник и углы, он плюнул и открыл дверь.

– Держи.

Рука Джейн высоко поднялась из пены, сжимая записную книжку. Он взял размякший томик и застегнул его.

– Ты выронил ее в ванне, когда туда рухнул. – Она закрыла глаза.

Джейн и девятый граф трупами лежали в волнующейся пелене. Они не взглянули на него, и он вышел в холодный коридор, закрыв за собой дверь.

Наверху лестницы Мун опять остановился. Воскресший Христос привалился к дверному проему гостиной, ухмыляясь, точно менестрель. Бокал с джином совершенно неподвижно стоял у него на лице, сопротивляясь взгляду Муна. Воскресший Христос изменил угол наклона и упал, но умудрился удержать бокал вертикально, перекатившись и извернувшись под ним, как дрессированный тюлень, и опять вскочил на ноги все с той же ухмылкой.

– Вот это выпивка, – сказал он. – Мы двинем вперед, одетые в тончайший лен, и выкурим фаристимлян и филисеев из храма Святого Павла, это уж как пить дать.

Он рыгнул, с претенциозностью плохого актера тронул свободной рукой губы, поклонился, подмигнул, скрестил ноги и упал на спину, вертикально прижимая бокал к груди.

Мун спустился вниз и переступил через его тело. Верхний свет – люстра – был включен. Он выключил его, оставив гореть только лампу на столе и еще одну, которая стояла посреди разноцветных бутылок на шкафчике в углу. Включил электрокамин и поднес к теплу записную книжку, пытаясь разлепить страницы. Написанное расплылось бледными оттенками синего. Он положил записную книжку на плоский верх камина и открыл письменный стол. После некоторых трудов отыскал список имен, который задумчиво прочел. Положил его на место, достал письмо и прочитал следующее.

Воскресенье.

Дорогой мистер Мун!

Настоящим подтверждаю соглашение, достигнутое в нашей беседе. Я намереваюсь воспользоваться услугами «Босуэлл инкорпорейтед», а именно Вашими, сроком на один год и принимаю условия оплаты в размере двух тысяч гиней в год, выплачиваемых вперед раз в квартал, из расчета не более двадцати и не менее двадцати двух рабочих дней в календарный месяц; Ваши обязательства заключаются в том, чтобы сопровождать меня по моему требованию не более шести часов в день с возможностью четырех дополнительных, оплата которых будет оговорена, и записывать моиизречения, общие наблюдения, перемещения и т. п. полно и достоверно, обеспечив меня двумя копиями Вашего дневника.

Когда Вы получите это письмо, то поймете, что я пишу Вам в день смерти героя нации. Упоминаю это потому, что считаю данный момент подходящим для нашего начинания. Я чувствую, что необычайная скорбь, выжимаемая из чувствительных людей и навязываемая им, является последним пережитком эпохи, понятия которой о величии более никуда не годятся. Он жил в эпоху, которая считала историю драмой, разыгрываемой великими людьми; он заслуженно прослыл человеком действия, вождем, который вознес личное участие до уровня священного долга, вдохновляя своих людей засучивать рукава и принимать деятельное участие в делах мира. Я думаю, что, возможно, подобное поведение более никого не вдохновляет и не соответствует событиям, – такая философия сейчас сомнительна, а ее последствия больше нельзя приписывать судьбе индивидуума. По этой причине его смерть вполне может означать, что фигуру героя сменит Стилист, зритель как герой, человек бездействия, который не осмеливается засучить рукава из страха перепачкать манжеты.

Ибо Стиль есть эстетика, врожденная и ни с чем не связанная, а в наши ненадежные времена это добродетель. Все мы обладаем безмерной способностью причинять вред, а посему единственный моральный вопрос стал выбором самого заслуживающего получателя. Но понятие сражения обесчещено, и сейчас время отступиться от него. Я остаюсь в стороне, подавая только лишь свой пример.

Я считаю вполне приемлемым, если плоды нашего сотрудничества будут издаваться дважды в год. Посему я предпринял шаги для устройства публикации первого тома в июле. Я всячески уверен в Ваших писательских способностях и в том, что Ваше перо изобразит меня достойным восхищения. Кстати, одна из моих целей – увековечить в языке свое имя (напр., лорд Кардиган, Сэндвич и т. п.), и я надеюсь, что Вы мне в этом посодействуете.

Если Вы с этим согласны, заезжайте на Куин-Эннз-Гейт в четыре часа пополудни в следующую пятницу. Я надеюсь, что после предварительных обсуждений Вы сопроводите меня в мой клуб на обед. Боюсь, что пища будет отвратительна, но мое воображение взыгрывает в неблагоприятной обстановке.

Искренне Ваш,

Малквист.

Приложено пятьсот гиней. (Будьте добры, удалите все упоминания о деньгах, включая эту приписку, и поместите в папку «Стилист как герой: письма Малквиста».)

Мун поместил письмо в картонную папку и после некоторых раздумий написал на ней: «Письма Малквиста».