Текст книги "Лорд Малквист и мистер Мун"

Глава четвертая
Зритель как герой

I

Написание дневника отняло у Муна много времени. Он сидел на кухне и печатал. Джейн домой не вернулась.

Между предложениями он раздумывал, иногда подолгу, пытаясь вспомнить позабытые разговоры, но мог проследить лишь общее развитие событий, в которые больше не верил. Лорд Малквист дал ему понять, что дневник должен скрывать свою денежную подоплеку, – это должен быть якобы личный дневник, в котором девятый граф играет случайную, хотя и главенствующую роль. Но Мун решил не упоминать ни бомбу, ни смерть Мари и генерала. Он полагал, что генерал тоже умер. Пока он печатал, бомба лежала у его локтя и довольно тикала, металлический ключ уходил в плоское днище, медленно, словно часовая стрелка, поворачиваясь в сторону забвения. Мун точно не заметил, когда нажал пусковую кнопку, но подсчитал, что время у него есть примерно до десяти или половины одиннадцатого утра. Спешить некуда.

* * *

Когда охватившее его записную книжку пламя погасло, Мун изумленно уставился на три тела на ковре (только Воскресший Христос подавал какие-либо признаки жизни – вдруг начинал бормотать, невнятно протестуя), уселся посреди лестницы в центре дома, прижал к себе бомбу и сидел тихо, как мышка, пока часом позже вода из переполненной ванны не проложила себе путь по устилавшему лестницу ковру и не добралась до него.

Сырость просочилась в его оцепенение и привела его в чувство. Он замерз. Он поднялся и почувствовал ступнями холод. Из ковра выжималась вода и смягчала засыхающую рану. Наверху ему пришлось идти вброд. Закрыв краны, он опять почувствовал, что мнимую тишину нарушает безмолвие.

В спальне он оделся очень тщательно, как будто одевал кого-то другого, кто был им. Серый костюм (его лучший, для встреч с аристократией) мокрой грудой валялся на полу. Он выбрал наугад одну из трех пар брюк и один из двух пиджаков, висевших в шкафу. Одевшись, он прохромал вниз, сжимая бомбу. Порезы на руках и на лице засохли. Нога еще побаливала, но он втиснул ее в туфлю, не разматывая платка, так что хвосты узла бились о голую лодыжку. Он проголодался.

На кухне в раковину хлестала вода из крана, но потопа не было. Пылали горелки, тихо рокотала колонка. Мун положил бомбу на стол и утихомирил кухню. Бомба тикала тихо и мягко, будто ее завернули в байковое одеяло. Мун попытался подражать ей, легонько цокая языком о нёбо.

На столе красовалась неряшливая куча банок свинины с бобами. Мун вскрыл две банки и вывалил содержимое на сковородку, к которой прилипли холодные жирные бобы с прошлого раза. Он включил плиту, подошел к окну и вдохнул деревенский воздух, который накатывался к нему от далеких холмов через длинную серую лужайку.

Покончив с едой, Мун вернулся в гостиную. Воскресший Христос все еще пребывал в пьяном обмороке, но уже храпел. Генерал лежал у кресла, вздыбив окровавленные волосы. Мун едва взглянул на него, а вот на Мари смотрел несколько секунд. Вся ее верхняя одежда сбилась в жгут под ребрами. Голый живот выглядел гладким и живым, будто вот-вот втянется воронкой пупка. Мун посмотрел на него. («Ты спокойна, ласкова, молода и мила, и я предсказываю тебе долгую счастливую жизнь, если тебе не прострелят твою маленькую грудку».) Он наклонился поправить ее платье, одернул до колен юбку.

Он взял с письменного стола чистый лист бумаги и отыскал затерханную копирку. Взвалил кучу бумаги на портативную пишущую машинку, отнес все это на кухню и поставил машинку рядом с бомбой. В какое-то мгновение от воспоминаний его на микросекунду охватил смертельный ужас, и страх вернул его к жизни. Он заглянул в прихожую и прокрался к лестнице. Посмотрел наверх, но никого не увидел. У двери в гостиную опять замер, впрыгнул в комнату и резко заглянул за дверь. Никого. Мун подошел к Воскресшему Христу и пнул его в спину.

– Вставай, – сказал Мун. – Ты не спишь.

Воскресший Христос лежал неподвижно.

– Ты притворяешься, я знаю. Ты встал и выключил музыку.

Воскресший Христос продолжал дрыхнуть с раззявленным ртом.

– Кто выключил музыку? – рявкнул Мун.

Он оглянулся. Шкала радио мерцала зеленым. Кнопка на проигрывателе горела красным. Он вспомнил, что вертушка проигрывателя останавливается автоматически. Когда он включил приемник, голоса и музыка смешались. Он вернул иглу на место и услышал, как станция с тихим потрескиванием исчезла из эфира.

Мун вернулся на кухню и принялся печатать свой дневник.

«29 января. По своей привычке проснулся поздно…»

Печатал он плохо, а когда приходилось обдумывать предложения, обнаружил, что у него нет стиля и все выходит напыщенным. Он решил, что для его целей это сгодится. Но утрата записной книжки изрядно все затрудняла. Что-то он не мог вспомнить: краткую речь лорда Малквиста перед домом умирающего героя; цвет его смокинга; разговоры о его книге, жене, оладьях. Все это Мун запамятовал и был достаточно честен, чтобы чувствовать себя виноватым. Он полагал, что результаты работы первого дня придутся девятому графу не по вкусу. Джейн вернулась домой голая и зареванная. Он соблазнил ее стоя, прижав к стене.

И тут его разбудил Воскресший Христос.

Он тряс Муна за плечо, что-то безумно бормоча.

– Эй!

Мун сел на стуле. Он уснул за столом. Чувствовал он себя отвратительно, лицо затекло и побледнело.

– Эй! Тут произошло смертоубивство! Говорю вам, по всей лавочке валяются трупы!

– Ничего страшного, – сказал Мун. – Я в курсе.

Он подошел к раковине и плеснул водой в лицо. Нога затекла и болела.

– Тогда кто это сделал?

Мун прохромал мимо него в гостиную. Все краски в комнате выглядели выцветшими. Мари и генерал лежали там, где он их оставил. Повсюду валялись осколки разбитой бутылки и овчарки. Мун не знал, что делать.

«Для таких случаев должна быть специальная служба. Пришлите сюда несколько парней, пока не вернулась моя жена. Трупы ее раздражают. Они и меня раздражают. Не хочу иметь с этим ничего общего. Я буду наверху, а когда спущусь, все должно быть в порядке. Чек пришлю по почте».

– Это не я, так-растак, я человек мирный.

– Ты был пьян, – сказал Мун. – Откуда тебе знать?

Воскресший Христос посмотрел на него и в долгом дружеском отрицании выпустил из щек воздух. Он покачал головой:

– Что я… слушьте, я никогда их прежде не видел.

– Не бери в голову, – сказал Мун. – Избавься от них и прибери здесь. Моя жена скоро вернется.

– Избавиться от них?

– Да. Я буду наверху, чек пришлю… я тебе заплачу.

– Обождите минутку, ваша честь, обождите минутку – от тел не так-то легко избавиться. К тому же при чем тут я, я их вовсе не убивал.

– Я этого и не говорил.

– Правда? – Воскресший Христос с надеждой и мольбой посмотрел на него.

– Я сказал, что если бы их убил ты, ты бы этого не знал, потому что был пьян.

– Но я не убивал.

– Тогда все в порядке. Я звоню в полицию.

– В полицию? Да, еще минутку, сэр, я не знаю, что мне…

– Они знают, что делать, – сказал Мун. – Это их работа.

Он выглянул в окно. Начинало светать. Осел стоя спал у ограды.

– Слушьте, я хочу сказать, у меня нет опыта… я не знаю, как это сделать, – сказал Воскресший Христос.

– Это довольно легко. Просто вытащи их на улицу, найди какое-нибудь место и там брось.

Воскресший Христос опять покачал головой:

– Ничего я в этом не понимаю. Нельзя же ходить по улицам и таскать вот так тела.

– Не думаю, – сказал Мун. Он так не думал. Несмотря ни на что. – Мне надо здесь прибраться, – добавил он.

Мун сдвинул к стенам всю мебель с ковра. Подтащил генерала к Мари и набросил на них ковер. Так-то лучше. После долгой возни ему удалось довольно туго завернуть оба тела в ковер.

– Принеси веревку.

Воскресший Христос осмотрелся, пытаясь понять, где в комнате лежит веревка.

– А где вы держите веревки, ваша честь?

– Мы не держим веревок, – сказал Мун. – Не знаю.

Он раздраженно прошел на кухню. Он никогда нигде не видел ни кусочка веревки. Поднялся наверх и вернулся с поясом от халата Джейн и с кожаным ремнем. Он перевязал свернутый ковер с обоих концов, соорудив семифутовую рождественскую шутиху.

– Вот так, – сказал Мун. – Поехали.

Воскресший Христос бросил на него испуганный взгляд и замямлил:

– Я не могу… я не… не думаете же вы…

– На осла, – сказал Мун.

Он ухватился за один конец ковра, а Воскресший Христос с сомнением взялся за другой. Концы оторвались от земли довольно легко, но середина покоилась на полу.

Они выпустили концы.

– Приведи осла, – сказал Мун.

– Привести? Куда?

– Сюда. Приведи.

Воскресший Христос выглядел так, будто вот-вот расплачется. Но он вышел, а Мун уселся на ковер. Вспомнил, что сидит на Мари, поэтому встал и посмотрел в окно на Воскресшего Христа. Тот за уздечку втягивал осла по ступенькам. Осел вошел в комнату и встал у камина, чувствуя себя как дома, словно в детской сказке. Мун и Воскресший Христос боком взвалили ковер ослу на спину. Он угрожающе закачался.

– Тебе придется сесть сверху, – решил Мун. – Иначе они свалятся.

Воскресший Христос стиснул его руку и взмолился:

– Слушьте, ваша честь, я ж не знаю, куда их везти… меня в любую минуту могут остановить, в любую. Что я им скажу?

– Что ты торговец коврами. Армянин. По-английски не говоришь.

– Но я Воскресший Христос!.. Дело дрянь. Мун и забыл.

– Ну так и скажи им это.

Ковер доставал Воскресшему Христу до плеч.

– Я не могу туда залезть, сэр, – пожаловался он.

Мун подвел осла к стулу с прямой спинкой. Воскресший Христос забрался на стул, словно на собственный эшафот, и перекинул ногу через чудовищное седло.

– Ей-ей, как на верблюде каком-нибудь. – Он опасливо глянул вниз.

Мун вывел осла в прихожую. «Хвала Воскресшему Аллаху. Если я кому-нибудь понадоблюсь, найдете меня в Британском музее, я буду описывать черепки, пока мимо летят годы. С меня и прошлого хватит». Передняя дверь распахнулась, и в проеме нарисовался Долговязый Джон Убоище: ноги врозь, шляпа прямо, левая рука расслабленно висит у бедра. Убоище стрелял с левой руки.

Увидев его, Воскресший Христос тихо вскрикнул.

– Рановато пока, – сказал Убоище. Он внимательно посмотрел на идущего к нему через прихожую осла. – Славно. – Он взял у Муна уздечку и остановил осла. – Занятно.

Мун смотрел. Он тут ни при чем, он просто зритель. Это личная точка зрения.

Воскресший Христос молчал.

– Не понимаю, – сказал Убоище. – Чем он торгует? Фильмами об Иисусе?

– Коврами, – сказал Воскресший Христос. – Я не говорить по-английски, я американец. – Ему удалось изобразить некоторую надменность, но под взглядом Убоища она увяла.

– Всю ночь?

– Да, ваша честь.

Лицо Убоища пыталось передать чувства, которые он не мог выразить словами. Его рука, стремительная, как гремучая змея, дернулась, и револьвер со стуком упал на пол. Он наклонился, подхватил его одним плавным движением, выпрямился и прицелился Воскресшему Христу в грудь.

– Не стреляйте! – взвизгнул Воскресший Христос.

– Ты кувыркался на своем ковре с моей кралей? – проскрежетал Убоище.

– Я никогда ее прежде не видел, – пропищал Воскресший Христос. – Ваша честь, я маленько перебрал огненной водицы и ничегошеньки не помню.

Лицо Убоища расплылось. Он опустил револьвер.

– Ради тебя. – Он разрыдался. – Ради грязного плюгавого неотесанного торговца коврами. Я убью эту сучку.

Он выпустил уздечку, с криком и слезами бросился наверх и исчез на лестничной площадке. Мун пнул осла по задним ногам, и тот размашисто вышел в дверь и спустился по ступенькам. Воскресший Христос чуть не упал, но осел вовремя выровнялся. Мун смотрел, как они враскачку удаляются по улице.

Он слышал, как Убоище распахивает и захлопывает двери и орет: «Фертилити!»

– Ее здесь нет, – сказал Мун, когда снова увидел ковбоя.

Убоище уселся на верхнюю ступеньку и разрыдался в рубашку. Мун поднялся и сел рядом с ним. Убоище подвинулся. Мун ждал, пока он не перестанет плакать. Они сидели на верхней ступеньке.

Убоище шмыгнул носом, вытер глаза рукавом и почесал голову дулом револьвера. Сунул револьвер обратно в кобуру.

– Вот тебе и женщины, – сказал он. – Никогда не догадаешься. Подумать только – этот грязный карлик в ночнушке. Он хоть настоящий?

– Настоящий кто? – спросил Мун.

– Вот это-то я и хочу знать.

«Вот это-то я и хочу знать. Настоящий кто?»

– Скажу вам честно, старина, – сказал Убоище, и мозг Муна отметил нотки нерешительности в его голосе, пока тот не продолжил: – Эта девушка ужасно ко мне относилась, я не стыжусь признаться, что она и вправду мне нравилась, но она играла со мной, понимаете – играла со мной, в игры играла, – да, времечко было то еще…

– А я и вправду вам поверил. Значит, вы не настоящий ковбой? – спросил Мун.

– Боже правый, нет, – ответил Убоище. – Но учтите – мне нравится быть ковбоем.

– А… мистеру Джонсу?

– Тоже. – Он вопросительно посмотрел на Муна: – Вы же не думаете, что он ей нравится, а?

– Нет, не думаю.

Несколько секунд они сидели молча. Мун пытался все переосмыслить, но безуспешно. Убоище вздохнул:

– Знаете, эта девушка… Она мучила меня так, что я и врагу не пожелал бы… ну, Джасперу-то пожелал бы.

– Как вы ее встретили?

– Ну, видите ли, это наш район. Мы ездим по двое. О, она нас привлекла, она была восхитительна. Веселая, знаете ли… – Он задумался. – Едва я ее увидел, так про остальных и думать забыл. – Он плаксиво шмыгнул носом. – Я прошел сущий ад – не спал, не прятался.

– На вашем месте я бы ее бросил, – посоветовал Мун. – Она того не стоит.

– Вы здесь работаете?

– Нет. Вообще-то да, работаю, но у меня, знаете ли, все иначе: я на ней женат.

– На ком?

– На Джейн.

– На Фертилити? – уставился на него Долговязый Джон. – Она мне сказала, что ее мужа убили на дуэли.

– Ничего страшного, – сказал Мун, благодарный Убоищу за то, что тот смутился. – Она такая.

– Все время?

Мун серьезно над этим задумался.

– Да.

– Тогда почему вы с этим миритесь, я бы ее убил.

– Я люблю ее, – сказал Мун, отчаянно оплакивая в душе свою любовь.

– Я вас понимаю, – произнес Убоище.

– Знаете, между ней и этим парнем на осле ничего не было, – сказал Мун.

– Правда?

– Правда, – успокоил его Мун. – Он перепутал. Подумал, что вы говорите о чем-то другом. – Тут он вспомнил. – Мари мертва. Вы убили Мари.

– То есть? Я не видел Мари со вчерашнего дня, – повернулся к нему Убоище.

– Вы застрелили ее через окно.

– Мари?

– Попали ей в грудь.

Убоище тихо присвистнул:

– Господи, какой ужас! Бедная девушка.

– Да, – сказал Мун.

– Где она?

– Он увез ее на осле. В ковре. – Он решил ничего не говорить о генерале.

– Старушка Мари, – сказал Убоище. – Знаете, я никого раньше не убивал.

– Ее вот убили, – сказал Мун.

Смех, да и только.

«– Мари мертва. Ты убил ее, – ровно сказал он, хотя все его существо переполняла ненависть к этому убийце с ледяными глазами.

– Нет, – захныкал Убоище. – Я не видел Мари со вчерашнего дня.

– Ты застрелил ее через окно.

Он протянул руку и железной хваткой стиснул горло сопливого мерзавца. „Грязная крыса!" – процедил он и одним рывком…»

Но он мог только смотреть. Он зритель.

«К тому же если и есть слова, которые можно процедить, „грязная крыса" к ним не относятся».

– Ваш жеребец на улице?

– Кобыла, – сказал Убоище. – Это кобыла.

– Я не вижу ее на улице.

– В конце концов я с нее слез, а она просто пошла дальше. Как заводная. Не думаю, что это настоящий жеребец или кобыла. Думаю, она заводная. Бог знает, где она теперь. Наверняка ушла в море.

– Вы кино снимаете? – спросил Мун.

– Хотелось бы. Этим я бы не прочь заняться.

– Да. Простите, запамятовал ваше имя.

– Д. Дж. Убоище. Надо бы устроиться в кино.

– В кино нет настоящих пуль, – предупредил Мун.

– В кино они без надобности, – сказал Убоище.

Мун чувствовал себя так, будто разговор – это гиря на веревке, которую ему приходится волочить в одиночку. Он неловко встал и спустился по лестнице, одолевая здоровой ногой по одной ступеньке зараз.

– Ногу поранили? – участливо поинтересовался Убоище.

– Нет, – ответил Мун. – Просто еще не привык к новым шпорам. – Он улыбнулся улыбкой невинного лунатика, которому в психушке поручают всякую мелкую работу. – Порезался.

– Дайте-ка взглянуть.

Мун спустился с лестницы, сел, снял туфлю и размотал платок.

– Выглядит паршиво, – сказал Убоище. – Антисептиком промывали?

– Нет, – ответил Мун. – Думаю, у нас его нету.

– Вы что, о столбняке никогда не слыхали? Пойдемте-ка на кухню.

Они прошли на кухню, где Убоище включил холодную воду.

– Дайте платок. – Убоище намочил его и промыл рану.

Мун облокотился на раковину и скорбно повернул голову к окну.

«Увы, он смертен! Нет, не плачь, девица… счастлив тот, кто обретает покой, когда на его глазах солнце восходит над его садом… О, Петфинч, Петфинч, дом мой и сад души моей, позволь мне упокоиться под твоим дерном там, где упадет эта стрела».

– Ну как?

– Отлично, спасибо.

Холодная вода смягчила боль, охладила и сократила рану. Убоище затянул платок.

– Надо держать в чистоте, понимаете?

– Вы очень добры, мистер Убоище. Довольно-таки непоследовательно с вашей стороны. – Он глупо хихикнул. – Могу я вам что-нибудь предложить? Вы завтракали?

– Что это?

– Простите?

– Вот это. Что это?

– А. Вообще-то это бомба.

Убоище взял ее в руки и приложил к уху.

– Тикает, – сказал он.

– Да.

Убоище осторожно положил бомбу и посмотрел на нее.

– Ваша?

– Да.

– Бомба. Настоящая?

– Да, конечно.

Убоище медленно кивнул.

– Тикает, – сказал он.

Он подошел к Муну и остановился перед ним.

– Вы хотите сказать, – спросил он, – что она рванет?

– Не прямо сейчас, но рванет. Часовой механизм поставлен на максимум, но, с другой стороны, я, если захочу, могу нажать кнопочку – тогда она рванет через десять секунд. Дядя моей жены, дядя Джексон, кое-что знал о бомбах, знал, что часто возникает необходимость бросить ее без предупреждения.

– Бросить?

– Это как подложить, только наоборот.

– Куда?

– Под кровать, например.

– Кому?

– Не знаю, – сказал Мун. – У меня есть список.

Убоище осторожно посмотрел на него:

– У вас на кого-то зуб?

– Нет, – сказал Мун. – Не совсем.

– Тогда зачем вам бомба?

– Потому что, мой дорогой Дж. Б., нам нужен взрыв. Дело не просто в каре, дело в том, чтобы заставить людей осознать, – бам! – чтобы они все пересмотрели, поняли, что где-то жизнь пошла наперекосяк, что все пропорции искажены, – надеюсь, я понятно выражаюсь?

Убоище задумчиво оттянул нижнюю губу.

– Д. Дж., – сказал он. – Долговязый Джон Убоище.

Мун поклонился и хихикнул.

– Вы, что ли, писатель? – Убоище обвел рукой пишущую машинку и разбросанную по столу бумагу.

– А, это просто мой дневник. Вообще-то я историк.

– Правда?

– Да, черт подери, правда! – рявкнул Мун.

– Будьте добры произносить мое имя правильно, – мирно сказал Убоище. – Когда Джейн вернется?

– Не знаю.

– Ее давно нет?

– Всю ночь.

Лицо Убоища перекосилось.

– Джаспер, – процедил он (Мун отметил слово, которое можно процедить). – Я убью этого ублюдка. – Он шарахнул кулаком по столу. – Куда они отправились?

– Это не Джаспер, – сказал Мун, но Д. Дж., видимо, его не расслышал. Он стоял сгорбившись и всем своим видом выражая глубокую скорбь. Он взял себя в руки.

– Мне плевать, – сказал Убоище. – Мне просто плевать. – Он отвернулся.

Мун озабоченно тронул его руку:

– Не уходите.

– Прощайте, – сказал Убоище.

– Куда вы?

– К толпе – надо смешаться с толпой.

– Что вы хотите сказать? – спросил Мун, хотя это показалось ему разумным. – Послушайте, выпейте чаю, позавтракайте. Отведайте свинины с бобами.

– Я больше в жизни видеть не хочу банку свинины с бобами. Клянусь, эта лошадь была заводная. Просто шла и шла, когда я соскользнул с ее задницы, – сказал Убоище.

– Это вы принесли бобы? – спросил Мун.

– Подарок, – ответил Убоище. – Знак любви, принятый на Западе. Скажите ей, пусть съест их. Скажите, я всегда буду ее любить.

Он опять захлюпал носом и вышел из кухни через прихожую и переднюю дверь. Мун наблюдал за ним с огромным состраданием. На улице бледнело утро. Времени оставалось совсем мало.

Он завернул в гостиную и достал из стола свою личную папку. Просмотрел ее, пока не нашел список, который извлек, а все остальное положил на место. Внимательно прочитал список, испытывая все нарастающее сомнение. Дойдя до конца, опять принялся читать с начала, но бросил это дело. Швырнул список в мусорную корзину. Он не знал, что делать. Имена, которые он в то или иное время отобрал с бесстрастностью ученого, теперь обрели плоть и невинность, утратили смысл. Его убеждения не претерпели изменений, но он утратил точку, в которой они сходились.

«Не паникуй».

Мун решил побриться и тем временем все обдумать. Закончив бритье, он понял, что его мысли блуждали где-то не там. «Все нормально».

Он приберет гостиную. Физический труд позволит мозгу спокойно поработать. Он спустился вниз – нога опять заболела, – сдвинул всю мебель на прежнее место и собрал обломки, порезав левую руку осколком бутылки. Он зализал порез и зажал его большим пальцем другой руки, которая заживала довольно-таки неплохо. Смел стекло и осколки овчарки в угол и осмотрелся: вид комнаты вполне его удовлетворил. Ковра нет, но пол в хорошем состоянии. По крайней мере, крови не видно, она вся впиталась в ковер. Он вспомнил, что забыл обдумать свою проблему. «Не волнуйся».

Мун прохромал на кухню, промыл новый порез (зная теперь об опасности столбняка) и просмотрел свой дневник. «Почти ни одной цитаты, ему это не понравится». Тут ему в голову пришла мысль, он вышел и вернулся с письмом лорда Малквиста.

Пятая страница дневника удачно заканчивалась одновременно с абзацем, что позволило ему вставить страницу, ничего не перепечатывая. Он заправил в машинку чистый лист бумаги.

«Когда мы ехали по Уайтхоллу, – печатал он, – лорд Малквист заметил:

– Я чувствую, что необычайная скорбь, выжимаемая из чувствительных людей и навязываемая им, является последним пережитком эпохи, понятия которой о величии более никуда не годятся.

– Неужели? – ответил я. – Весьма интересно.

– Видите ли, мистер Мун, – продолжал он, – он жил в эпоху, которая считала историю драмой, разыгрываемой великими людьми. Он заслуженно прослыл человеком действия, вождем, который вознес личное участие до уровня священного долга, вдохновляя своих людей засучивать рукава и принимать деятельное участие в делах мира.

– Действительно, – признал я. – И вы полагаете, что подобное поведение более никого не вдохновляет или не соответствует событиям?

– На мой взгляд, – сказал лорд Малквист, – такая философия сейчас сомнительна, а ее последствия больше нельзя приписывать судьбе индивидуума.

Я очень заинтересовался и попросил его продолжать. Ехать в таких роскошных условиях и с таким собеседником было, конечно же, великолепным опытом.

– Да, – продолжал он, – эти похороны вполне могут означать, что фигуру героя сменит Стилист, зритель как герой, человек бездействия, который не осмеливается засучить рукава из страха перепачкать манжеты.

Я от души рассмеялся над этим.

– Стиль, мистер Мун, – объяснял лорд Малквист, – есть эстетика, врожденная и ни с чем не связанная, а в наши ненадежные времена это добродетель. – Он сказал, что понятие сражения обесчещено, а посему сейчас самое время отступиться и подать пример», – завершил Мун, поскольку добрался до конца страницы.

Он с удовлетворением перечитал это. Собрал страницы, сложил их и поместил во внутренний карман, немного запачкав кровью из свежего пореза. Бомба тикала с безжалостной уверенностью.

«Пожалуйста, поторопись, уже пора».

Мун надел туфлю, а затем и пальто, которое оставил наверху. Спустился вниз, упрятав бомбу в карман. На коврике лежало только что пришедшее письмо. Мун нетерпеливо схватил его и увидел, что оно адресовано ему. Вскрыв его, он обнаружил чек на пятьсот гиней для «Босуэлл инкорпорейтед» за подписью «Малквист». На мгновение он подумал, что это новый, но затем увидел, что на нем стоит штемпель «Вернуть отправителю». Его прислали обратно из банка.

Он сунул чек в конверт, положил его в карман, вышел из дому и быстро двинулся мимо конюшен. Было очень холодно.