Текст книги "Лорд Малквист и мистер Мун"

II

Траурный марш перекрывался барабанным грохотом. Похоронный марш взлетел в холодный воздух, с интервалом в одну минуту загремели пушки. Вдалеке терялась из виду длинная процессия, возглавляемая конными полицейскими в темно-синей форме.

За шеренгой лошадей шли два оркестра королевских воздушных сил в светло-синем, затем хаки территориальных и полевых войск, серые мундиры гвардейцев, предводительствуемых оркестром пехотинцев. Сзади них гордо печатали шаг валлийцы, ирландцы, шотландцы, гвардейцы и гренадеры. За ними пальму первенства оспаривали белые шлемы королевской морской пехоты и медные шлемы бригадиров ее величества.

Еще два оркестра, перед которыми несли знаки отличия и штандарты, затем первый ряд орудийных расчетов королевских морских сил, медленно и величественно тянущих гроб на стальном лафете. Черные лошади везли в закрытых каретах скорбящих членов семьи, за которыми шли мужчины с цилиндрами в руках. За ними второй отряд кавалерии ее величества возглавлял оркестры королевской артиллерии и городской полиции. В четверти мили от головы процессии маршировал арьергард из полицейских сил, пожарных и корпуса гражданской обороны.

Далеко позади них с достоинством двигалась облаченная в белое фигура на осле, чудовищно нагруженном свернутым ковром.

Мун, в бессмысленном отчаянии отсчитывая тиканье бомбы наперекор маршу, протиснулся сквозь толпу к дороге, намереваясь перейти ее за последней линией полицейских.

Под статуей Карла I он заметил Воскресшего Христа, как всегда презрительного, хотя уже и не такого сдержанного.

Мун застыл как вкопанный. Осел дошел до него, и он отступил.

– Куда это ты намылился? – яростно осведомился Мун.

– А, добрый денек, ваша честь.

– Что это еще за штучки?

– Я собираюсь проповедовать Слово, – с достоинством ответил Воскресший Христос.

Конец процессии исчезал на Стрэнде, и толпа стала расходиться, так как обратно процессия не пойдет. Мун огляделся и злобно зашептал Воскресшему Христу:

– А как же они?

– Ступайте с миром.

– Тела!

Воскресший Христос обиженно заморгал.

– Ей-ей, ваша честь, не нашел для них места, – заскулил он.

– На Трафальгарской площади ты его точно не найдешь.

– Я собираюсь проповедовать Слово.

На этой последней фразе шаткая конструкция из осла, свернутого ковра и Воскресшего Христа, раскачиваясь, прошествовала мимо, тяжело наступив ему на правую ногу. Боль оказалась такой сильной, что Мун, одновременно услышав сзади выстрел, решил, что его подстрелили.

Толпа подхватилась и разлетелась по улице, точно листья на ветру. Раздался второй выстрел. Мун обернулся.

– Мистер Джонс! – крикнул он, и тут его сшибло с ног что-то живое, желтое, пахнущее по-звериному.

Мун лежал с задранным на голову пальто. Над ним грохнула пушка и испуганно затопотали башмаки, – наверно, он попал на поле боя. За этой кутерьмой он расслышал – играли у самого его уха, тихонько, словно музыкальная шкатулка, будто специально для него – государственный гимн.

Он непроизвольно стал подпевать: «Ми-илости-вую королеву, долгие ле-ета нашей сла-а-авной королеве, Боже, храни», кое-как поднялся и увидел осла, нагруженного поверх ноши Воскресшим Христом, который, онемев от гнева, баюкал в руках свою голову; Ролло, мчащегося прочь по Уайтхоллу; а у своих ног – невесть откуда взявшегося мертвого фламинго.

«…ниспошли ей по-обед-ного, сча-астливого и слав…»

Не веря своим ушам, он вытащил бомбу из кармана. Она лежала на ладони, тикая с лунатической невозмутимостью, а из ее сопла лез красный резиновый пузырь, который стал раздуваться, шипя сжатым воздухом. На его глазах пузырь достиг размеров яйца, яблока, футбольного мяча…

Мун уронил бомбу и отступил на несколько шагов. Мимо него с перекошенным от ужаса лицом промчался Долговязый Джон Убоище.

– Мистер Убоище! – прорыдал Мун.

Раздался третий выстрел, и он увидел, что Убоищу разворотило голову, а дальше – пару лошадей голубиной масти, которые влекли качающуюся карету сквозь толпу и через площадь, пинками взметая мышастых голубей в воздух над пурпурно-белыми ограждениями, возведенными для торжественных похорон…

…а Мун, хватаясь за обрывки каких-то воспоминаний, узрел себя проходящим среди людей, выстроившихся перед ним вдоль улиц, и полную даму, падающую под колеса, а на ее лице – изумление, словно ее предали…

…и увидел Джейн: она смотрела в окошко кареты, пока девятый граф, повернувшись элегантным профилем, дотрагивался серебряным набалдашником трости до полей шляпы, а карета по часовой стрелке огибала дальний угол площади, а О'Хара натягивал вожжи, будто жокей в прыжке.

– Джейн! – прорыдал Мун.

Площадь опустела до краев, ее центр превратился в пустую сцену, на которой ничком лежал Джаспер Джонс, а из фонтана спокойно пила его лошадь. Огибая третий угол, карета сбавила ход и совсем медленно направилась к точке своего появления – к ослу, Воскресшему Христу и Долговязому Джону Убоищу, к Муну, который зачарованно смотрел на бомбу: она лежала на дороге, все еще тикая («царствия на-ад на-ами») и мерно раздувая шар, который уже достиг размеров небольшой машины, слоненка, церковного купола, – прозрачно-розовый, становящийся все прозрачнее по мере распухания, – по экватору которого, раздуваясь вместе с ним, черными буквами тянулось послание из двух слов – знакомое, недвусмысленное и похабное.

Мун обернулся и увидел, что карета едет шагом, надвигаясь на Воскресшего Христа. Он бросился к ней и, всхлипнув, распахнул дверцу.

– Мой муж! – воскликнула Джейн, вскинув руку к губам.

«Бо-оже, храни» – он понял, что подсознательно вторил гимну. Когда он добрался до «королеву», шар лопнул, и взрыв вышиб из него дух.

Клочья красной резины шлепались на площадь. Несколько человек, невесть чем тронутые, захлопали.

Глава шестая
Почетная смерть

I

– Но, мои милый мальчик, – сказал девятый граф, – какой трогательный жест!

– Постыдился бы, – сурово сказала Джейн.

– Вот это лев, – сказал Воскресший Христос.

– Я разделяю ваши чувства, милый мальчик, но чего вы надеетесь добиться жалкой демонстрацией неуважения?… Вы определенно никого не переубедите, вас просто-напросто сочтут циником. О'Хара, нельзя ли ехать побыстрее?

– Ты выглядел совершенно, совершенно возмутительно, – сказала Джейн. – О чем ты только думал?

«Не знаю».

– А он, как пить дать, так и не прочухал, кто на него напал, – горько сетовал Воскресший Христос. – Чертов кровожадный скотский нехристь из края язычников…

– Я попросил бы вас не выражаться, мистер Христос. Моя вера в вашу божественность уже не та, что прежде.

– Ха! Где ж теперь я раздобуду себе осла?

– Это уж не моя забота.

– Хвала Господу и святым отцам, но лев-то ваш.

– Должно быть, осел чем-то разозлил Ролло – возможно, своим ослиным видом.

– И ради всего святого, перестань плакать, – попросила Джейн. – На кого, по-твоему, ты похож?

«Не знаю».

– Видите ли, мистер Мун, вы просто расстраиваете себя. Эти знаки протеста совершенно бессмысленны – пустая трата сил, ничего не могущая изменить, и менее всего – абсурдно укоренившуюся в глазах общества репутацию.

– Ты ведь просто-напросто привлекал к себе внимание, – корила его Джейн.

– Я разделяю ваше недоверие к миру, он несправедлив, несуразен и преступно неразборчив. Но поймите же, что данный порок не есть заблуждение общества, он пронизывает все его устройство. Сама эта улица – памятник ему.

– Ей-ей, славный был ослик.

– Сущее ребячество.

«Как с гуся вода».

– …с одной стороны – Адмиралтейство, с другой – Военное министерство, постоянно растущие монолиты, обладающие постоянно убывающей силой, что дается чудовищной ценой, и движимые мотивами, которые столь затуманены временем и выгодой, что конечный вред можно будет приписать лишь поворотам истории.

– Я не знал, куда себя приложить.

– Ara!.. A вот и граф маршал Хейг,[22]22
  Дуглас Хейг (1861–1928) – английский полководец, чьи войска регулярно несли огромные потери во время Первой мировой войны.


[Закрыть] человек, который спас бы несчетное множество жизней, избрав себе иную профессию, которая позволила бы ему потакать своему тщеславию и некомпетентности, ныне отлит на коне в бронзе и без тени самосомнения взирает на кенотаф с надписью «Геройски павшим». Справа – Даунинг-стрит, министерство иностранных дел и министерство дел внутренних…

– Самый славный ослик, которого я когда-либо…

– Мерзость, выставленная всем напоказ…

– …с неубывающим интересом снова и снова совершают все то же открытие: моральный долг и практическая необходимость противоречат друг другу, из чего и проистекает практика вождения народа за нос, творимая в духе благочестивого лицемерия.

– Надеюсь, это будет тебе уроком – посмотри на свою одежду.

– Справа – министерство обороны, последний оплот против коммунизма извне, слева же – Новый Скотленд-Ярд, последний оплот против анархии изнутри. Вас никогда не посещает мысль, что добро и зло не так уж четко разделены?… Ну конечно же!.. Какая избитая мудрость!..

– Откуда кровит?… Дорогой, ты такой дурачок… У тебя есть платок?

«Ты не можешь ко мне прикоснуться, я неприкасаем».

– Перед вами – три сословия: духовные лорды, лорды светские и общины… Но чу! Что слышу я, не проповедь ли это, что драпирует музыкой органной покорность вкупе с самоотреченьем? Иль это шепоток собрания епископов, которые гадают, зачем Господь не истребит зловредных насекомых?

– Но вот что я те скажу, парень, – этот ковер…

– Палата лордов, иллюзия, которую я никогда не был в силах разделить, – ответственность без власти, прерогатива евнухов на протяжении столетий… А палата общин, унылые, безрадостные социалистишки, движимые злобой и завистью, и самодовольные, заносчивые тори, движимые инстинктом самосохранения… О Матерь Парламентов! Светлейшее воспоминанье о мифическом личном участии. Поворачивай домой, О'Хара!

– …не вздумай вешать их на меня, парень, у меня свидетели есть…

– И Вестминстерское аббатство, где коронуют монархов, которые потом восседают, словно рабочие модели, на каминной полке нации, с фламинго в саду. Почему же меня никогда не приглашают на крокет? Почему? Ах, милый мальчик, как я оплакиваю угасание божественного права королей, ведь оно помещало корень всех бед в одного человека… а как теперь уследишь за его разрастанием?

– Говорила я тебе, что дядя Джексон, этот грязный старикашка, не может сделать настоящую бомбу. Но ты же ничего не слушаешь.

– Дорогая Джейн, это не имеет ни малейшего значения. Дело в том, что даже будь эта бомба настоящей, она была бы недостаточно велика, чтобы что-нибудь изменить. Нет, мистер Мун, вам просто надо переменить свое отношение, разорвать связь. Идеализм есть тонкая грань безумия… милый мальчик, утешьтесь мыслью, что если жизнь – это погоня за совершенством, то несовершенство лежит в основе жизни.

«Пожалуйста, не надо продолжать. Мне все равно».

– Ты слишком много держал в себе, вот что я думаю.

– Ей-ей, ну и дела.

– Иными словами, мистер Мун, остается лишь выживать в тех удобствах, которыми располагаешь… Слава богу, мы наконец дома.

«Позвольте мне исчезнуть в южноамериканских джунглях и кончить дни свои в довольстве и смиренье, читая Диккенса тому, кто станет слушать».

II

Воскресший Христос выбрался первым, за ним последовал девятый граф, который повернулся и протянул Джейн вялую руку. Она игриво спрыгнула в его объятия, чуть не сбив его с ног, и вцепилась в него, задрав до бедер юбку. Он с трудом донес ее до ступенек.

Мун обнаружил, что не может шелохнуться. Его левая нога безжизненно повисла, прилипнув к туфле, а правая промерзла и затекла. Перенеся вес на руки, он осторожно спустился на дорогу. Разжав руки, привалился к колесу. Левый рукав порвался, и кровь стекала по руке, высыхая на тыльной стороне. Карета качнулась, и в поле зрения появились ноги О'Хары.

– Эй, – сказал О'Хара. – Эй!

– Да нет, все в порядке. Хочу посидеть минутку тут. Он привалился спиной к колесу. С одной стороны тротуара на него глазел продавец газет. С другой из разных дверных проемов выглядывали дворник, продавец заводных пауков и длинноусый мужчина. Перед ним Бердбут в штатском и с чемоданчиком в руке придерживал открытую дверь дома лорда Малквиста.

Девятый граф опустил Джейн на землю.

– Бердбут!

– Доброе утро, милорд.

– В чем дело?

– Тут заварилась каша, милорд.

– Неужели?

– Боюсь, что так, милорд. Сэр Мортимер наложил мораторий на долги имения, и вскоре прибыли оценщики.

– Не понимаю, о чем вы. Пусть лучше сюда явится сэр Мортимер.

– Понимаю, милорд, он заедет за ее светлостью сразу же после похорон. Сэр Мортимер и некий мистер Фитч приходили проведать вас вчера вечером. Сэр Мортимер ушел через полчаса, но, видимо, наказал мистеру Фитчу подождать, пока вы не вернетесь домой. Мистер Фитч ждет в библиотеке, милорд.

– Ничего, пусть почитает.

Но тут за спиной Бердбута возник помятый и запыхавшийся Фитч.

«Входит Вестник», – подумал Мун, ожидавший, что Фитч преклонит колени и выпалит какую-нибудь весть о поражении на поле боя.

Но Фитч оправился и заговорил довольно ровно:

– Лорд Малквист?

– Полагаю, да, но вы застали меня в доверчивом настроении.

– Меня зовут Фитч, милорд.

– Как поживаете? Дорогая, позвольте представить вам мистера Фитча. Мистер Фитч – миссис Мун. А также мистер Христос и – куда же он запропастился, а, старина, вот вы где – мистер Мун.

Фитч поправил галстук и вежливо кивнул.

– Быть может, вы зайдете позже, мистер Фитч? Я провел крайне изнурительную ночь. Пойдемте, дорогая, – сказал лорд Малквист.

– Отнесите меня, Фэлкон, – хрипло произнесла Джейн. – Я хочу, чтобы вы отнесли меня в свой boudoir.[23]23
  Будуар (фр.).


[Закрыть]

Фитч обрел дар речи:

– Милорд! У меня прискорбнейшие вести – дело не терпит отлагательства. Суд наложил запрет, и сэр Мортимер просит меня сказать вам, что лишь продажа собственности…

Девятый граф поднялся на две ступеньки и строго обратился к Фитчу:

– Можете передать сэру Мортимеру, пусть они забирают Петфинч, но будь я проклят, если они считают, что я смогу обойтись без дома в городе.

– Простите, милорд, но если бы вы по одежке протягивали ножки…

– Слава богу, Фитч, вы – не мой портной.

– Я имею в виду ваше поведение…

– Мое поведение было воплощением скромности и самопожертвования. Позвольте напомнить вам, что сэр Джордж Верне повсюду разъезжал в карете, запряженной шестью лошадьми, по бокам которой скакали два шестифутовых негра, трубивших в серебряные рожки.

Девятый граф тростью отодвинул Фитча в сторону и проследовал в дом. За ним вбежала Джейн, а за ней, хотя и не столь торопливо, – Воскресший Христос.

Бердбут поднял чемоданчик и с видом человека, скинувшего гору с плеч, двинулся по дороге прочь.

«Лакей уходит».

Фитч, все такой же обеспокоенный, спустился по ступенькам.

– День добрый, милорд, – сказал он Муну, переступая через его ноги.

– До свидания, – сказал Мун. – Меня зовут Мун.

«Вестник уходит».

Опять полил дождь.

Мун благодарно задрал лицо и увидел О'Хару: он кутался в плащ и морщил свое черное лицо вокруг трубки, а в его тигриных глазах проглядывала определенная толика участия.

– Абендиго.

Мун улыбнулся. Ему пришло в голову, что О'Хара – один из тех чернокожих, которых он не боится. Он всегда делал вид, будто не боится чернокожих, на тот случай, если они накостыляют ему за то, что он их боится. Но в О'Харе присутствовало нечто олимпийское.

– Я собирался рассказать тебе историю, – вспомнил Мун. – Анекдот. Один актер встречает в пабе старого приятеля, которого не видел много лет, понимаешь, и, чтобы это отметить, они принимаются хлестать двойные порции виски… Ты слушаешь, О'Хара? Примерно через час таких досугов актер спрашивает приятеля, любит ли тот театр, и приятель говорит, что любит, а тут актер и говорит: «Шлушай, ик, тут шов-щем рядом идет шлавная пьешка, я и шам хотел на нее вжглянуть – пнимаеш», он ведь нализался, понимаешь… – Мун хихикнул и успокоился. – Ну, они покупают два билета на галерку, через некоторое время начинается пьеса, они смотрят ее несколько минут, и тут актер толкает приятеля в бок и шепчет: «Шмотри в оба, ик, потому што череж минуту мой выход…» – Он взглянул наверх. – Я не слишком хорошо рассказываю анекдоты. Думаю, теперь я смогу встать.

О'Хара нагнулся, подхватил Муна под мышки, поднял на ноги и прислонил к карете.

– Спасибо, О'Хара.

– Не валяйте дурака, сделайте милость – идите домой. Позвольте помочь вам в карету забраться, – как всегда неожиданно, выдал О'Хара.

– Да нет, я правда в полном порядке. У меня есть подарок для Лауры.

Он оттолкнулся ладонями от кареты и застыл, пошатываясь и любопытным образом укоренив ноги на тротуаре.

– Слышь, приятель, чего это тут творится?

Мун обернулся и увидел, что к нему подошли дворник и продавец газет.

– А, здравствуйте, – сказал он. – Ваш тип в доме.

– Какой тип?… Я всего-навсего бедолага, зарабатывающий несколько медяков…

– В чем дело, сержант? – спросил человек-паук, подходя к ним.

– Отвали, Хоукинс, ты занимаешь мое место, – ответил продавец газет человеку-пауку.

– О, прости, приятель.

Чуть поодаль на них смотрел усатый.

– Лорд Малквист прошел в дом, – сообщил Мун. – Тот, расфуфыренный. Как говорится.

– Думаю, он на нашей стороне, сержант, – сказал дворник.

Продавец газет приблизил свою физиономию к лицу Муна:

– А что вы об этом знаете, позвольте поинтересоваться?

– Вы пришли арестовать лорда Малквиста?

– За что?

Мун нахмурился:

– За то, что он сбил ту даму. Миссис Каттл.

– Ничего подобного, – заявил продавец газет. – Что за мысль!

– Что за мысль! – поддакнул дворник.

– Мы здесь для того, чтобы защитить его жизнь, – пояснил человек-паук.

– Хватит об этом, – отрезал продавец газет.

– Защитить его жизнь? – спросил Мун. – Зачем?

– Потому что ему угрожают, – ответил продавец газет. – Вот зачем.

– Анархист, – добавил дворник.

– Каттл, – уточнил человек-паук.

– О, мы все о нем знаем, – сказал продавец газет. – Смотрите в оба, парни.

– Потому что через минуту мой выход, – закончил Мун.

Он не мог унять смех. Хихикая, он одолел ступеньки, упал и поднялся. Продавец газет, дворник и человек-паук с сомнением смотрели на него. Усатый исчез. О'Хара полез на козлы.

Мун проковылял в дом, оставив дверь нараспашку. Внизу на лестнице сидел Воскресший Христос. Мун рухнул рядом с ним на ступеньку, и Воскресший Христос подвинулся. Он заметил, что к окружающим его вещам – шляпной вешалке, столику в прихожей, вазе – прилеплены бумажки с номерами. Одну прилепили даже к завернувшемуся углу коврика. На вешалке обретались длинный черный плащ и шляпа.

Мун улыбнулся Воскресшему Христу. Воскресший Христос хмуро покачал головой.

– Что такое? – спросил его Мун.

– В хорошенькое дельце я вляпался, так-растак. Без осла я не могу передвигаться, понимаете, связан по рукам и ногам. А ведь ей-ей, должен был сейчас проповедовать массам.

«Массы. Бьет колокол».

– Зачем ты так говоришь? – спросил Мун. – Чушь. Меня этим не проймешь, это неуместно.

Воскресший Христос вздохнул.

– А как же трупы? – спросил он.

– А что трупы?

– Думаю, когда ковер развернут, проблем не оберешься.

– Представляю себе, – представил он себе.

– Может, они решат, что их убил лев, – с надеждой предположил Воскресший Христос.

– Дрессированный, что ли? Застрелил ее из пистолета и закатал их в ковер?

Воскресший Христос задумался.

– Нет, в это они не поверят, – уныло сказал он, но тут же просиял: – Значит, ее застрелили ковбои.

– По правде говоря, именно один из них это и сделал.

– Нет-нет, она была мертва с самого начала.

– Не совсем. – Он задумался о Мари. – Понимаешь, она была очень славная, очень тихая. Француженка.

– Правда? А хмырь?

– Генерал.

– Потопал к праотцам прямо в сапожищах, упокой Господи его душу… Что, вы сказали, его доконало?

– Бутылка.

– Да, пьянство – ужасная вещь. – Он вздохнул. – Я должен был проповедовать о его вреде и всяком таком, собирался обратиться к массам в соборе Святого Павла.

– Тебе бы все равно не разрешили. Только не на похоронах.

– А что, важная шишка?

– Да, – ответил Мун. – Спаситель демократии.

– И только-то? – несколько надменно бросил Воскресший Христос. – А какой толк от энтой демократии, спрошу я вас? Ей-ей, – добавил он, но было то восклицание или призыв, Мун определить не смог.

Он вдруг разобиделся.

– Ненавижу ирландцев, – отчетливо произнес Мун, отчаянно жаждая крови. – Ненавижу. Презираю их, и их треклятое министерство почтовых сообщений, и их слезливые унылые песенки о своей консервной революции в стиле комической оперы. Они лживы, ленивы и нетерпимы, сентиментальные крестьяне, погрязшие в массовом прославлении бесславного прошлого. Неудивительно, что эта страна знаменита исключительно своими беженцами.

– Может, вы и правы, – заметил Воскресший Христос. – Лично я ни одного ирландца не знаю. Не поищете ли мне краюшку хлеба, ваша честь? У меня три дня во рту ни крошки не было.

Мун тупо уставился на него.

– Это не мой дом, – ответил он наконец и поднялся.

Он понял, что сможет одолеть лестницу только на четвереньках. Воскресший Христос встал рядом и подставил плечо. Они вместе взобрались по лестнице.

На втором этаже они заглянули в открытую дверь гостиной и увидели внутри двух незнакомцев: один лепил номер на зеркало, а второй делал пометки на планшете.

Они пошли дальше. На третьем этаже Мун выпустил Воскресшего Христа и ухватился за дверь, ведущую в спальню леди Малквист.

– Спасибо, – поблагодарил он и тихо постучал.

Ответа не последовало. Он открыл дверь и заглянул в комнату. Никого не видать и не слыхать. Остальные двери, ведущие из спальни, закрыты. Мун проковылял к постели и услышал из-под задернутого полога голос Лауры:

– Кто там?

– Я, – ответил Мун.

На полу валялась откупоренная и опустошенная склянка от духов. Он заглянул в проем полога. Лаура лежала на спине, в открытых глазах – отчаяние.

– Боси, я не могу уснуть.

Ее серьезная улыбка застала его врасплох, пронизав то время, что прошло с их разлуки, и он восстановил равновесие в знакомой озабоченности нынешним моментом, своей способностью любить. Его охватил стыд, как будто он ее предал.

Мун опустился на колени рядом с постелью:

– Прости, что мне пришлось уйти.

– Боси, я думала о тебе.

Он попытался подумать о ней, думающей о нем, и его захлестнула благодарность. Он наклонился и погладил ее по щеке.

– Боси, ты поранил руку.

– Пустяки, меня сшиб с ног лев. Он же и поцарапал.

– Ого, да ты не терял времени даром.

– Да, – согласился Мун. – Не терял.

– Бедный Боси.

Они глупо улыбнулись друг другу.

– Кстати, я тебе кое-что принес, – вспомнил он, сунув руку в карман.

Она обрадованно села:

– О, Боси, ну-ка показывай.

Мун тут же вспомнил свой день рожденья, где главным подарком оказался халат, хотя он ждал футбольный мячик.

– Я нашел ее тебе, – пролепетал он жалобно. – В парке, где ты упала.

Он отдал ей туфлю.

– О, Боси, спасибо. Как мило с твоей стороны.

– Прости.

– Нет, правда. Ты славный.

Он приник лицом к ее руке:

– Мы сможем пожениться, если ты беременна?

– Ну конечно, Боси.

– А как по-твоему, ты беременна? – заклинал он ее, пока она смотрела на него сияющим, измученным взором.

– Лучше пойди промой руку, Боси, а то подхватишь столбняк или еще что-нибудь. Как твоя нога, лучше?

– Мне вернуться?

– Конечно. Возвращайся позже. Я попытаюсь немного поспать.

Мун встал, и она проводила его улыбкой, но, перед тем как выпустить полог, он увидел, что она напряженно лежит, распахнув пустые глаза.

Он прохромал в ванную, снял пальто и пиджак, закрыл дверь. В обе ванны хлестала вода. Ванная еще хранила присутствие Лауры, горячее и напоенное ароматами воплощенной чувственности. Он швырнул одежду в угол и открыл горячий кран, чтобы налить раковину, но вода не потекла, пока он не закрыл краны в обеих ваннах.

Рукав рубашки порвался, на мышце красовалась глубокая царапина. Она затвердела и посинела по краям. Он осторожно промыл ее, а затем и порезы на руках. Уселся на бортик ближайшей ванны, чтобы снять туфли и единственный носок, развязал платок и галстук и расстегнул пояс. Всю левую ногу покрывала кровь, от горячей воды раны размякли и снова налились кровью. Он перевязал одну ногу платком, вторую – поясом, а руку, хотя и с меньшим успехом, – галстуком. Взяв туфли и носок, он замер у двери в спальню, а затем повернулся и постучал во вторую дверь, ведущую в гардеробную лорда Малквиста.

– Кто там? – услышал он голос Джейн.

– Я.

– Тогда входи.

Под окном на полосатом меховом диване Джейн и лорд Малквист сплелись в бесстрастном, почти скульптурном объятии Лаокооновой сложности. Джейн балансировала на копчике, заложив правую ногу за шею. Девятый граф стоял на коленях позади нее, протиснув правую руку ей под мышку и пригибая ей голову, а свободной рукой удерживал ее левую ногу на уровне плеча, явно помогая ей соединить ее с правой.

Им удалось добиться симметрии изгибов, и девятый граф высвободился, втиснув склоненную голову Джейн и ее укоротившееся тело в обрамление ног, загибавшихся от скрещенных лодыжек, менявших цвет от карамельного к кремовому там, где кончались чулки, и завершавшихся идеальным овалом, утвердившимся на лоскуте голубых кружев: непристойное пасхальное яйцо.

Яйцо перекатилось на бок.

– Привет, безумный бомбист. Мы делаем упражнения по йогурту. Фэлкон и я собираемся стать буддистами. Что у тебя с ногами?

– Милый мальчик! Входите же.

Мун вошел.

– Почему буддистами? – спросил он.

– Потому что, – ответила Джейн, – мы не хотим возвращаться. Объясните ему, Фэлкон.

Лорд Малквист – в одной рубашке, но, как всегда, элегантный – просматривал пачку конвертов, которую взял с туалетного столика.

– Что происходит? – спросил Мун общо, не надеясь на всеобъемлющий ответ.

– Видите ли, милый мальчик, это не так-то просто объяснить. По-видимому, суть в том, что реинкарнация – общий удел для всех, кроме нескольких избранных, ведущих настолько образцово-бесполезную жизнь, что им дозволено раствориться в нирване. Возможно, я не прав, но миссис Мун только что приняла третью созерцательную позу.

«А эти философы-китаезы те еще умники».

– Я хочу сказать, что вообще происходит?

– Вообще я собираюсь принять ванну. Миссис Мун также хочет принять ванну. Вы, если хотите, тоже можете принять ванну. Я бы перевязал эту руку. Весьма удачно, что вы пишете не ею. Вчерашний дневник у вас с собой? Быть может, прочтете его мне, пока я принимаю ванну… ах да, и еще сегодняшние письма. Буду вам признателен, если вы просмотрите их и сообщите мне, есть ли что-нибудь важное.

– Думаю, я уже достаточно насозерцалась, – сообщила Джейн.

Мун взял у него письма.

– Вы хотите сказать, что все продолжится, как прежде? – спросил он. – Будто ничего не произошло?

– Друг мой, секрет жизни в том и заключается, чтобы продолжать так, будто ничего не произошло.

(– Фэлкон, я больше не хочу созерцать.)

– А вдруг приключится какая-нибудь беда? – с надеждой спросил Мун.

На мгновение он поверил, что недавние перегибы обычно невозможного для него поведения были чем-то, происходящим в мире ежедневно, что можно объяснить, свести к банальности и забыть.

– Да, полагаю, бед не избежать, – ответил лорд Малквист. – Но бед всегда не избежать, и если их сравнить с истинными бедами – возьмем наугад: преследование тибетцев или бесконечный грохот врезающихся друг в друга автомашин, – то они покажутся не слишком значительными. И беды тибетцев – разумеется, если их сравнить с общим ужасом, пронизывающим историю человечества, – тоже не слишком значительны. – Он умолк. – К тому же это был не единственный чертов фламинго на свете. Что в письмах?

(– Дорогой, вы не?…)

– Мистер Мун?

Мун наконец шелохнулся. Он вскрыл письма. Их было четыре. Первое – от сапожника на Сент-Джеймс: он с весьма любезными извинениями и раболепной угодливостью скорее упоминал, чем требовал сумму в сорок три фунта семь шиллингов и четыре пенса, числящуюся в долгах уже три года. Второе и третье – от шляпных дел мастера и портного, расположенных в нескольких ярдах от сапожника, – отличались от первого лишь указанными суммами. («Сговор, милый мальчик. Это уголовное преступление».) Четвертое состояло из единственного листка, к которому были приклеены вырезанные из газет слова, слагающиеся в следующий текст:

зоЛото не ВернеТ к жизни и не КУпит Жизнь тебе ГряЗныЙ бесчеловечный ПО Донок АннакРониЗМ должен сгинуть И дать место новой ЭРЕ довоЛьно Пребывать под гНетом Я хочу чтоб тЫ ЗНАЛ ПОЧЕМУ ты умрешЬ

Безликость этого сообщения возмещалась подписью «У. Каттл», по-видимому добавленной в последнюю минуту в знак презрения.

– Каттл? – спросил девятый граф. – Каттл?

(– Пожалуйста, дорогой, я не могу сама расплестись…)

– Каттл?

– Мы сбили его жену, – объяснил Мун. – Он анархист.

– Что?

– Вчера. Это есть в газете: миссис Каттл сбила карета, исчезнувшая с места происшествия.

Девятый граф призадумался.

– Не исчезнувший с места происшествия малквист?

– Нет, милорд, не думаю.

– Я в отчаянии, мистер Мун, я в отчаянии.

Он двинулся к ванной, заметив Джейн:

– Пожалуйста, не надо напрягаться, миледи, это противоречит идеалам буддийской отрешенности.

Дверь ванной закрылась. Джейн заплакала. Мун смотрел в окно.

О'Хара сидел на козлах под дождем. Лошади покорно стояли, подставив ливню спины.

Вдруг Мун увидел, как продавец газет и дворник в ужасе промчались мимо дома: за ними по дороге трусил Ролло, он явно устал и был рад, что вернулся домой. Человек-паук уже вскарабкался на фонарный столб, но, когда его подельники приблизились, передумал и спрыгнул, неловко приземлившись и угодив им под ноги. Троица сплелась в неразбериху газет, шляп, пауков и конечностей. В воздух взлетела метла. Ролло, интерес которого привлекла суматоха, перешел на бег, который был в действительности игривыми прыжками, но троица засомневалась в его намерениях. Они повскакивали и как полоумные бросились по улице, а Ролло повис у них на пятках. О'Хара не шелохнулся.

– Я думаю, ты – законченная свинья.

Мун повернулся к комнате. Он сел на диван рядом с Джейн и осмотрел ее.

– Не можешь расплестись?

– Нет. Не люблю йогурт.

– Ты имеешь в виду йодль, – поправил Мун. – То есть йогу.

– Дорогой, пожалуйста.

Он почувствовал себя подлецом.

– Гай Калигула, – изрек он, – угрожал своей жене пытками, чтобы выяснить, почему она так к нему привязана.

– Я буду с тобой ласковой. Я тебе позволю.

– Как-то ты заперла меня в сарае, – вспомнил он.

– О чем ты говоришь?

– Помнишь сарай? В деревне, когда мы были детьми? – Он посмотрел на нее. – Тот сарай, где ты тогда сняла трусики.

– Не надо гадостей.

– Это была не гадость. Сплошь румянец и хихиканье. – Он дотронулся до ее бедра. – У тебя тут синяк. Как тебя угораздило?

– Упала в ванной… я правда позволю. Пожалуйста.

«Да. Мимоезжий ковбой помогает натереться. Мимоезжему ковбою вдрызг разносит голову. Такое случается каждый день…»

Он холодно прикоснулся к ней, словно торговец девственницами.