Текст книги "Ганнибал"

28

Снова вечер, и снова доктор Фелл в огромном каменном помещении выставки «Жестокие орудия пытки» в форту Бельведер; доктор стоит, прислонившись к стене, под свисающими с потолка клетками для проклятых и обреченных.

Он отмечает признаки проклятия и обреченности на алчных лицах посетителей, когда они проходят мимо пыточных инструментов и прижимаются друг к другу в потной frottage[116]116
  Толкучка, давка (фр.).


[Закрыть], с выпученными глазами, со вставшими дыбом волосами, горячо дыша друг другу в затылок или в ухо. Иногда доктор поднимает к лицу надушенный платок, чтобы отбить слишком мощный запах дезодорантов и полового возбуждения.

Те, что охотятся за доктором, ждут снаружи.

Текут часы. Доктор Фелл, который никогда не уделял особого внимания самим экспонатам, кажется, никак не насытится зрелищем лиц в теснящейся толпе. Немногие чувствуют на себе его внимание и ощущают от этого некоторое неудобство. Часто женщины из толпы смотрят на него с определенным интересом, прежде чем шуршащий между экспонатами людской поток понесет их дальше. Небольшая сумма, уплаченная двум таксидермистам – организаторам выставки, дает доктору возможность расположиться здесь со всеми удобствами и оставаться недосягаемым за канатами ограждения, неподвижно прислонившись к камню.

Снаружи, у выхода, возле парапета, под непрекращающимся мелким дождем несет свою вахту Ринальдо Пацци. Ему не привыкать к ожиданию.

Пацци знает, что доктор отсюда отправится домой не пешком. Внизу, у подножия форта, на небольшой площади доктора Фелла дожидается его автомобиль – черный седан «Ягуар», элегантная машина, выпущенная тридцать лет назад, «Марк-2». Стоит там, блестя в капельках дождя. Самая великолепная машина из всех, что доводилось видеть Пацци; номерные знаки – швейцарские. Совершенно ясно, что доктору Феллу не приходится жить на одно жалованье. Пацци записал номер автомобиля, но он не мог рисковать, пытаясь его проверить через Интерпол.

На крутой, мощенной камнем виа Сан-Леонардо, между фортом ди Бельведер и стоянкой «Ягуара», ждал Ньокко. Плохо освещенная улица по обеим сторонам была ограничена высокими каменными стенами, оберегающими спрятанные за ними виллы. Ньокко нашел темную нишу возле зарешеченного въезда в один из дворов, где он мог стоять, не попадая в поток туристов, текущий из форта. Каждые десять минут сотовый телефон, лежавший у него в кармане брюк, начинал вибрировать, тыкаясь ему в бедро, и он каждый раз должен был подтвердить, что по-прежнему занимает свою позицию.

Некоторые туристы, проходившие мимо него, держали над головой карты и программы, прикрываясь от мелкого дождя; узкий тротуар был забит ими, а кое-кто сходил на мостовую, останавливая такси, редко проезжавшие со стороны форта.

В выставочном зале с высоким сводчатым потолком доктор Фелл наконец отделился от стены, прислонившись к которой он все это время стоял, поднял глаза к скелету в клетке для пытки голодом, висевшей над ним, как бы обменявшись с ним тайным взглядом, и направился сквозь толпу к выходу.

Пацци заметил его в освещенной раме дверей, а затем в свете фонаря снаружи. И последовал за ним, держась на некотором расстоянии. Когда он убедился, что доктор идет по направлению к своей машине, он открыл сотовый телефон и предупредил Ньокко.

Голова цыгана вылезла из воротника – так высовывается из панциря голова черепахи; глаза у него запавшие, кожа, как у той же черепахи, обтягивает кости черепа. Он закатал рукав выше локтя и плюнул на браслет, потом вытер его досуха тряпкой. Теперь браслет был отполирован слюной и святой водой, и Ньокко спрятал руку под пиджак, прижав ее к телу, чтобы не замочило дождем, а сам бросил взгляд вверх по улице. На него шла очередная колонна качающихся голов. Ньокко продрался сквозь людской поток на мостовую, где мог двигаться навстречу толпе и лучше видеть встречных. Теперь, без помощника, он должен был все делать самостоятельно: и «случайно наткнуться», и проделать «щипок». Ладно, это не проблема, ему ведь все равно нужно провалить дело. Вот он, появился наконец этот хмырь. Слава богу, идет по краю тротуара. Позади него движется Пацци.

Ньокко проделал хитрый маневр с середины улицы к тротуару. Воспользовавшись тем, что мимо проезжало такси, он отпрыгнул, будто избегая наезда, и обернулся назад, чтобы обругать водителя. И налетел на доктора Фелла, животом в живот, и пальцы молниеносно скользнули под пиджак доктора. Он тут же почувствовал, что руку ему сжали, точно тисками, потом ощутил удар и увернулся вбок, освобождая проход; доктор Фелл почти не сбился с шага и проследовал дальше вместе с потоком туристов. Ньокко был свободен и рванул прочь.

Пацци немедленно оказался рядом с ним, в нише возле решетчатых ворот. Ньокко наклонился вперед, но тут же выпрямился, тяжело дыша.

– Порядок, – произнес он. – Я все сделал. Он меня схватил, этот cornuto[117]117
  Рогоносец (ит.).


[Закрыть]. Хотел мне врезать по яйцам, да промазал!

Пацци опустился на колено и осторожно снял браслет с руки Ньокко, а тот в этот момент вдруг почувствовал что-то горячее и мокрое на ноге, и как только он изменил положение тела, горячий поток артериальной крови хлынул из дыры на его брюках прямо в лицо и на руки Пацци, который старался аккуратно извлечь браслет, держа его за края. Кровь заливает все вокруг, бьет в лицо самому Ньокко, когда тот наклоняется, чтобы посмотреть, в чем дело, и ноги у него подгибаются. Он привалился к решетчатым воротам, прижался к ним, хватаясь одной рукой, зажимая рану на ноге тряпкой, пытаясь унять поток крови, бьющей из распоротой бедренной артерии.

Пацци словно застыл внутри, так всегда с ним бывало на опасных операциях, обнял Ньокко, повернул его спиной к толпе и держал, пока кровь лилась сквозь прутья ворот, а потом опустил и положил боком на землю.

Пацци достал из кармана сотовый телефон и произнес несколько слов в микрофон, словно вызывая «Скорую помощь», но телефон не включил. Потом расстегнул плащ и распахнул его, словно ястреб, взгромоздившийся на добычу. Позади него продолжала течь равнодушная толпа. Пацци забрал наконец у Ньокко браслет и положил его в заранее приготовленную коробку. Забрал у Ньокко и сотовый телефон и сунул себе в карман.

У Ньокко чуть шевельнулись губы:

– Мадонна, che freddo[118]118
  Как холодно (ит.).


[Закрыть]…

Могучим усилием воли взяв себя в руки, Пацци оторвал слабеющие ладони Ньокко от раны, сжал их, словно утешая раненого, и дал ему истечь кровью. Убедившись, что Ньокко мертв, Пацци оставил его лежать возле ворот, голова на локте, будто он спит, а сам смешался с толпой.

Добравшись до маленькой площади, он уставился на пустое место на стоянке, где дождь уже начал заливать камни мостовой, оставшиеся сухими после «Ягуара» доктора Лектера.

Да, доктора Лектера! Пацци теперь был совершенно уверен, что этот человек вовсе не доктор Фелл. Это доктор Ганнибал Лектер.

Достаточные для Мэйсона доказательства этого, видимо, лежат в кармане плаща Пацци. Доказательства, вполне достаточные и для самого Пацци, промокшего с головы до ног.

29

Утренние звезды над Генуей уже бледнели в свете загорающейся на востоке зари, когда «Альфа-Ромео» Ринальдо Пацци, рыча двигателем, подъехала к причалам. Ледяной ветер поднимал волны в гавани. На сухогрузе, стоявшем на внешнем рейде, кто-то работал сварочным аппаратом, и оранжевые искры дождем сыпались в черную воду.

Ромула осталась в машине, чтобы не стоять на ветру, ребенок лежал у нее на коленях. Эсмеральда скрючилась на маленьком заднем сиденье «Альфы», сунув ноги вбок. Она так и не произнесла ни слова с тех пор, как отказалась прикоснуться к Шайтану.

Они позавтракали крепчайшим черным кофе из пластиковых стаканчиков и pasticcini[119]119
  Пирожные (ит.).


[Закрыть].

Потом Пацци пошел в отдел пассажирских перевозок. К тому времени, когда он оттуда вышел, солнце стояло довольно высоко и лучи его оранжевыми отблесками отражались от покрытого ржавчиной корпуса сухогруза «Астра Филогенес», на котором заканчивалась погрузка. Он поманил женщин из машины.

Корабль «Астра Филогенес», двадцать семь тысяч тонн, под греческим флагом, не имея на борту судового врача, мог официально брать двенадцать пассажиров; сейчас он направлялся в Рио. Там, как Пацци объяснил Ромуле, ее пересадят на другой корабль, направляющийся в Сидней, в Австралию. За пересадкой проследит казначей «Астры». Все путешествие было полностью оплачено, причем вернуть билеты и получить за них деньги было невозможно. В Италии Австралия считалась весьма привлекательной страной, где легко найти работу, к тому же там была большая цыганская община.

Пацци обещал Ромуле два миллиона лир, что-то около тысячи двухсот пятидесяти долларов, и сейчас он отдал ей эти деньги в пухлом конверте.

Багажа у цыганок было немного, маленький чемодан да деревянная рука, упакованная в футляр от французского рожка.

В течение последующего месяца цыганки будут находиться в море, без связи с кем бы то ни было.

А Ньокко, как уже в десятый раз объяснял Ромуле Пацци, догонит их в пути. Сегодня ему выехать нельзя. Он свяжется с ними в Сиднее, оставит для них письмо до востребования на главном почтамте. «Я сдержу данное ему слово, как выполнил все, что обещал тебе», – сказал он ей, когда они остановились у трапа. Длинные тени от лучей раннего солнца падали на неровную поверхность пирса.

В момент расставания, когда Ромула с ребенком уже поднималась по трапу, старуха на секунду обернулась к Пацци.

Ее глаза, черные, как греческие оливки, смотрели на него не мигая.

– Ты отдал Ньокко Шайтану, – тихо произнесла она. – И теперь Ньокко мертв.

Чуть наклонясь в его сторону, как наклонилась бы к колоде, на которой разделывают мясо, Эсмеральда аккуратно плюнула на тень Пацци и поспешила вверх по трапу вслед за Ромулой с ребенком на руках.

30

Ящик посылки, отправленной через службу экспресс-доставки «Ди-эйч-эл», был добротным. Эксперт по дактилоскопии сидел за столом под яркими и жаркими лампами в углу для посетителей в комнате Мэйсона и аккуратно отворачивал винты с помощью электрической отвертки.

Широкий серебряный браслет был надет на обитую бархатом подставку, закрепленную в ящике таким образом, чтобы его внешние стороны не касались стенок.

– Покажите мне, – сказал Мэйсон.

Снятие отпечатков пальцев с браслета проще было бы проделать в дактилоскопическом отделе Полицейского управления Балтимора, где и работал этот специалист, но Мэйсон платил очень много и наличными и настоял, чтобы вся работа была проведена у него перед глазами. Вернее, перед его единственным глазом, мрачно думал эксперт, водворяя браслет вместе с подставкой на фарфоровую тарелку, которую держал слуга Мэйсона.

Слуга поднес тарелку к единственному выпученному глазу хозяина. Он не мог поставить ее на сложенную кольцом косу Мэйсона, лежавшую у того на груди прямо над сердцем, поскольку респиратор все время подавал воздух в легкие и грудь постоянно то вздымалась, то опадала.

Тяжелый браслет весь был покрыт потеками засохшей крови, кусочки ее отваливались от него и падали на фарфоровую тарелку. Мэйсон смотрел на браслет, выкатив свой единственный глаз. Поскольку на лице его почти не осталось плоти, выражение на нем также отсутствовало, но глаз сверкал.

– Давайте сыпьте, – скомандовал он.

Эксперт уже переснял пару отпечатков с дактилоскопической карты доктора Лектера, взятой из ФБР. Шестой отпечаток с обратной стороны карты он снимать не стал.

Он нанес тонкий слой специального порошка на браслет между засохшими пятнами крови. Вообще-то он предпочитал для работы другой порошок, под названием «драконова кровь», но тот по цвету уж больно напоминал засохшую кровь на браслете, поэтому он взял этот, черный, и аккуратно принялся за дело.

– Есть отпечатки, – заявил он, вытирая лоб, вспотевший под жаркими лампами освещения в углу для посетителей. Такое освещение хорошо для фотографии, и он сделал снимки отпечатков прямо на месте, прежде чем взять их на сравнительное изучение под микроскопом. – Средний и большой пальцы левой руки, совпадения по шестнадцати пунктам – для суда вполне достаточно, – сказал он наконец. – Никаких сомнений, это один и тот же парень.

Мэйсона суд не интересовал. Его бледная рука уже пробиралась по стеганому одеялу к телефону.

31

Солнечное утро на горных пастбищах в горах Женарженту в Центральной Сардинии.

Шестеро мужчин, четверо сардов и двое римлян, работают под высоким навесом, сооруженным из стволов деревьев, срубленных в ближайшем лесу. Негромкие звуки, которые мужчины производят при этом, кажутся усиленными бесконечным молчанием гор.

Под навесом, на стволах, с которых все еще свисают куски коры, укреплено огромное зеркало в позолоченной раме в стиле рококо. Зеркало установлено над небольшим прочным загоном для скота, в котором двое ворот, одни из них открываются прямо на пастбище. Другие ворота – «голландские», каждая створка разделена на верхнюю и нижнюю половины, и их можно открывать по отдельности. Земля возле этих ворот забетонирована, а остальная часть загона застелена чистой соломой, точно таким же образом, как застилают эшафот перед казнью.

Зеркало в раме, украшенной вырезанными из дерева херувимами, можно поворачивать, чтобы в нем был виден весь загон сверху, точно так же, как в кулинарной школе зеркало, повешенное над плитой, дает возможность всем учащимся видеть, как и что готовится.

Режиссер Оресте Пини и главарь сардинской команды Мэйсона, профессиональный похититель людей по имени Карло, невзлюбили друг друга с самого начала.

Карло Деограциас был толстый и краснолицый детина в альпийской шляпе, украшенной лентой из кабаньей шкуры со щетиной. У него была привычка все время жевать хрящики с кабаньих зубов, парочку-другую которых он постоянно носил в кармане жилета.

Карло был одним из лучших представителей древнейшей на Сардинии профессии – похитителей людей, а также профессиональный мститель.

Если вам суждено попасть в руки похитителей людей, которые делают это ради выкупа, богатые итальянцы всегда скажут вам, что лучше всего попасть в руки сардов. По крайней мере, они профессионалы и не убьют вас – ни случайно, ни в случае паники. Если ваши родственники заплатят выкуп, вас могут вернуть им, не причинив никакого ущерба, не изнасиловав и не нанеся увечий. Если же родственники не заплатят, то могут ожидать получения по почте частей вашего тела.

Карло был недоволен всеми этими приготовлениями Мэйсона. Он был человеком опытным в своем деле и уже однажды скормил человека свиньям – в Тоскане, лет двадцать назад. Это был бывший фашист и липовый граф, который заставлял детишек из соседней тосканской деревушки – и девочек, и мальчиков в равной мере – удовлетворять его сексуальные фантазии. Карло наняли для выполнения этой работы, и он вытащил того типа из его собственного сада милях в трех от деревни Бадья ди Пассиньяно, а потом скормил пяти здоровенным домашним свиньям на ферме возле Поджоалле-Корти, хотя для этого ему пришлось не кормить свиней целых три дня. Бывший фашист все пытался освободиться из пут, умолял отпустить его и потел от страха, когда его ноги уже были засунуты в загон, а свиньи никак не решались взяться за его трясущиеся и дергающиеся конечности, пока Карло, с чувством некоторой вины за то, что нарушает условия соглашения с заказчиком, не накормил фашиста вкусным салатом из любимых свиньями овощей и зелени и не перерезал ему глотку, чтобы их успокоить.

Карло был по природе человек веселый и энергичный, но присутствие киношника раздражало его; по приказу Мэйсона ему пришлось привезти это зеркало из принадлежавшего ему борделя в Кальяри – только чтобы удовлетворить запросы этого порнографа, Оресте Пини.

Оресте был буквально помешан на зеркалах, они всегда были для него любимым средством усилить эффект «картинки» при съемке порнографических фильмов, а также когда он создавал единственную настоящую порносадистскую ленту с убийством, которую он отснял в Мавритании. Вдохновленный прочитанным однажды предупреждением, напечатанным в инструкции по эксплуатации автомобильного зеркала заднего вида, он стал пионером в использовании искаженных отражений, искусственно увеличивая некоторые объекты съемки, чтобы они выглядели гораздо крупнее, чем представляются невооруженному глазу.

По приказу Мэйсона Оресте должен был вести съемку двумя камерами и следить за высоким качеством звука; съемка должна была получиться с первого раза. Мэйсон желал иметь последовательную и непрерывную череду кадров лица, отснятого крупным планом, не говоря обо всем остальном.

По мнению Карло, все это был сплошной вздор.

– Ты, конечно, можешь стоять там и молоть всякую чепуху, как баба, но лучше бы тебе посмотреть нашу репетицию, как это все делается, а потом спросить меня, если ты чего не понял, – заявил он Оресте.

– Да я всю эту репетицию хочу снять! – отвечал Оресте.

– Va bene[120]120
  Вот и хорошо (ит.).


[Закрыть]. Тогда ставь свое траханое оборудование и снимай!

Пока Оресте устанавливал камеры, Карло и трое его молчаливых помощников-сардов завершали приготовления.

Оресте, который очень любил деньги, был просто поражен тем, что можно за эти деньги сделать.

На длинном столе, установленном на козлы рядом с навесом, брат Карло, Маттео, распаковывал кипу поношенной одежды. Он выбрал из кучи рубашку и брюки, а в это время двое других сардов, братья Пьеро и Томмазо Фальчоне, вкатили под навес санитарные носилки на колесиках, медленно толкая их по траве. Носилки были старые, в пятнах и царапинах.

Маттео уже приготовил несколько ведер мясного фарша, несколько неощипанных битых цыплят, подгнившие фрукты, возле которых уже роились мухи, да еще ведро бычьих рубцов и требухи.

Маттео разложил на носилках поношенные брюки цвета хаки и начал набивать их мясом, фруктами и цыплятами. Потом достал пару нитяных перчаток и тоже наполнил их фаршем и желудями, тщательно набивая каждый палец, а затем сунул набитые перчатки в штанины брюк. После этого он взял рубашку, разложил ее на носилках и стал набивать рубцами и требухой, придавая чучелу форму человеческого тела с помощью кусков хлеба. Застегнул пуговицы рубашки и заправил ее в брюки. Еще одна пара набитых фаршем перчаток была засунута в манжеты рукавов. Дыня, которую он использовал вместо головы, была обтянута сеткой для волос, наполненной мясным фаршем там, где должно быть лицо, а в роли глаз выступали два яйца, сваренные вкрутую. Когда он закончил, результат его трудов выглядел как толстенный манекен, но смотрелся он гораздо лучше, чем некоторые любители прыгать с верхних этажей, когда то, что от них после этого осталось, увозят в морг. В качестве последнего завершающего штриха Маттео обрызгал верхнюю часть дыни и торчащие из рукавов рубашки перчатки очень дорогим одеколоном.

Карло мотнул головой в сторону тощего помощника Оресте, который нагнулся над изгородью, протягивая в загон микрофон на длинном штативе и пытаясь определить, куда им можно дотянуться.

– Скажи своему недоумку, что, если он упадет внутрь, я за ним туда не полезу.

Наконец все было готово. Пьеро и Томмазо закрепили носилки в самом нижнем положении, сложив стойки, и подкатили их к воротам загона.

Карло принес из дома магнитофон и дополнительный усилитель. У него было несколько катушек пленки с записями, часть из которых он делал сам, когда отрезал уши своим заложникам, чтобы потом отослать их родственникам жертв. Карло всегда давал свиньям послушать эти записи, когда кормил их. Эти записи, конечно, не понадобятся, крики будет издавать настоящая жертва…

Под навесом, на вбитых в столбы гвоздях, висели два старых уличных динамика. Солнце ярко светило на великолепный луг, спускавшийся вниз, к лесу. Мощная изгородь, огораживавшая луг, уходила в лес. В полуденной тишине Оресте слышал даже жужжание пчелы под крышей навеса.

– Ну, ты готов? – спросил Карло.

Оресте сам включил закрепленную на штативе камеру.

– Giriamo! – крикнул он оператору.

– Pronti! – ответил тот.

– Motore! – Камеры заработали.

– Partito! – Магнитофон заработал вместе с камерами.

– Azione![121]121
  Снимаем! Готов! Мотор! Звук! Начали! (ит.)


[Закрыть] – Оресте толкнул Карло.

Сард нажал на магнитофоне кнопку воспроизведения, и из динамика понеслись жуткие вопли, рыдания и мольбы. Оператор дернулся при этих звуках, потом взял себя в руки. Вопли были ужасающие, их просто невозможно было слушать, на это была вполне подходящая увертюра перед появлением тех морд, которые тут же высунулись из зарослей, привлеченные пронзительными криками, означавшими для них обед.

32

Полет в Женеву и обратно в тот же день, чтобы посмотреть на деньги.

Местный рейс до Милана. Свистящий двигателями турбореактивный самолет компании «Аэроспасиале» взлетел в небо Флоренции рано утром, заложил вираж над виноградниками, ряды которых широко разбегаются во все стороны, как на грубом плане тосканского застройщика. Что-то теперь было не так с цветами этого пейзажа – новые плавательные бассейны возле вилл богатых иностранцев добавляли в него ненужные синие пятна. Пацци же, смотревшему из иллюминатора самолета, цвет этих бассейнов казался молочно-голубым, как глаза старухи англичанки, – совершенно посторонние синие пятна среди темно-зеленых кипарисов и серебристой листвы оливковых деревьев.

Настроение Ринальдо Пацци поднималось вместе с самолетом; теперь он в глубине души был совершенно уверен, что ему не грозит жить здесь до старости, зависеть от капризов полицейского начальства и пытаться дотянуть до конца, чтобы выслужить пенсию.

Он ужасно боялся, что доктор Лектер исчезнет после убийства Ньокко. Но когда вновь увидел включенную лампу над рабочим местом доктора в церкви Санта-Кроче, то ощутил огромное облегчение. Доктор, видимо, считал, что находится в полной безопасности.

Смерть какого-то цыгана не вызвала совершенно никаких волнений в тихих водах Квестуры; считалось, что это связано с наркотиками: к счастью, рядом с трупом валялось несколько использованных шприцев – обычное дело во Флоренции, где шприцы можно получить бесплатно.

Теперь нужно самому взглянуть на деньги. Пацци настоял на этом.

Живущий почти исключительно зрительными образами, Пацци навсегда и полностью запоминал то, что хоть один раз увидел. Так, он прекрасно помнил, как впервые увидел эрекцию собственного пениса, как впервые увидел собственную кровь, первую женщину, которую он видел обнаженной, первый кулак, который нанес ему удар. Он прекрасно помнил, как однажды забрел случайно в боковую капеллу одной из церквей Сиены и неожиданно заглянул в лицо святой Екатерины Сиенской, чья мумифицированная голова в безупречно белом апостольнике выглядывала из раки, выполненной в виде церкви.

Увидеть своими глазами три миллиона американских долларов было для него точно таким же потрясением.

Триста перетянутых лентой пачек стодолларовых купюр с перемешанными серийными номерами.

В маленькой скромной комнате, похожей на часовню, в помещении женевского отделения банка «Креди Суисс» адвокат Мэйсона Верже продемонстрировал деньги следователю Ринальдо Пацци. Деньги были привезены из подземного хранилища в четырех глубоких запирающихся сундуках с латунными номерными табличками. «Креди Суисс» предоставил аппараты для счета банкнот, весы и клерка. Клерка Пацци отослал прочь. И положил ладони на эту кучу денег. На секунду.

Ринальдо Пацци был очень опытным следователем. В течение двадцати лет он гонялся за разными мошенниками и арестовывал их. И теперь, стоя перед этой кучей денег, выслушивая условия, на которых они будут ему переданы, он не уловил ни единой фальшивой ноты; если он отдаст им Ганнибала Лектера, Мэйсон отдаст ему эти деньги.

В жарком приступе эйфории Пацци осознал, что эти ребята вовсе не собираются валять дурака – Мэйсон действительно заплатит ему. Не было у него иллюзий и относительно дальнейшей судьбы Лектера. Он продавал этого человека, обрекая его на пытки и смерть. К чести Пацци следует отметить, что он полностью сознавал, что делает.

«Наша свобода стоит больше, чем жизнь этого чудовища. Наше счастье гораздо важнее, чем его страдания», – думал он с холодным эгоизмом навеки проклятого. Трудно сказать, что он имел в виду под словом «мы» – то ли использовал его как привычную судебную терминологию, то ли имел в виду себя и свою жену, – на этот вопрос мог найтись и не один ответ.

В этой комнатке, такой чистенькой, по-швейцарски аккуратной и безукоризненной, Пацци принял окончательное решение. Он повернулся от денег к адвокату, господину Кони, и кивнул. Адвокат отсчитал из первого сундука сто тысяч долларов и передал их Пацци.

Потом господин Кони набрал телефонный номер и передал трубку Пацци.

– Это наземная линия, разговор шифруется, – сообщил он.

Голос американца, который услышал Пацци, произносил слова в странном ритме, слова как бы вбивались в один выдох с паузой между вдохами, причем взрывные согласные отсутствовали. От его звука у Пацци даже чуть закружилась голова, словно он напрягался при каждом вдохе вместе с говорящим.

Без каких-либо вступлений голос осведомился:

– Где доктор Лектер?

Пацци, стоя с деньгами в одной руке и с телефонной трубкой в другой, не колебался:

– Это тот человек, что занимается изучением палаццо Каппони во Флоренции. Он там служит… куратором.

– Будьте любезны, покажите свои документы господину Кони и передайте ему трубку. Он не будет произносить ваше имя вслух.

Господин Кони проконсультировался с запиской, которую достал из кармана, и произнес в трубку несколько слов – явно заранее обусловленный код, а затем отдал трубку Пацци.

– Вы получите остальные деньги, когда он живым будет у нас в руках, – сказал Мэйсон. – Вам нет нужды самому его захватывать, но вы должны будете указать его и передать нам. Мне нужны будут все документы, все, что у вас на него имеется. Вы ведь сегодня вечером уже вернетесь во Флоренцию? Хорошо, там вам передадут инструкции, как встретиться с моими людьми где-нибудь неподалеку от города. Встреча должна состояться не позднее завтрашнего вечера. На встрече вам вручит дальнейшие инструкции тот человек, которому вы должны будете передать доктора Лектера. Он спросит вас, есть ли поблизости цветочный магазин. Вы ответите, что в цветочных магазинах все воры. Вы поняли? Вам следует выполнять все инструкции этого человека.

– Мне бы не хотелось, чтобы доктор Лектер был в моем… Чтобы он был во Флоренции, когда его…

– Понимаю ваше беспокойство. Его там не будет.

И телефон отключился.

Через несколько минут после заполнения необходимых бумаг два миллиона долларов были помещены на условный счет. Мэйсон Верже уже не мог забрать их обратно, но мог дать распоряжение разблокировать счет, и тогда Пацци сможет их получить. Менеджер «Креди Суисс», вызванный в комнату, где шли переговоры, проинформировал Пацци, что банк для открытия депозита удержит с него процент по действующей ставке, если он переведет всю сумму в швейцарские франки, и выплатит ему три процента в счет сложных процентов только на первые сто тысяч франков. Менеджер представил Пацци копию Статьи 47 швейцарского Bundesgesetzüber Banken und Sparkassen[122]122
  Федеральный закон о банках и сберегательных кассах.


[Закрыть], обеспечивающей тайну банковского вклада, и выразил готовность перевести деньги по телеграфу в «Ройял бэнк оф Нова Скотиа» или на Каймановы острова немедленно по разблокировании счета, если Пацци выразит такое желание.

В присутствии нотариуса Пацци оформил для жены право подписи для распоряжения счетом на случай своей смерти. По завершении всех дел только менеджер швейцарского банка протянул Пацци руку, чтобы попрощаться. А Пацци и господин Кони друг на друга даже не смотрели; господин Кони, правда, с ним попрощался, но уже стоя в дверях.

Последний перелет домой; самолет местной авиалинии из Милана пробивается сквозь грозовой фронт, пропеллер с той стороны самолета, куда выходит иллюминатор Пацци, выглядит как черный круг на фоне темно-серого неба. Молнии и гром, они делают круг над старым городом, колокольня и купол Дуомо прямо под ними, в ранних сумерках загораются огни, вспышки и грохот, похожие на те, что Пацци помнил с детства, когда немцы взрывали мосты через Арно, пощадив только Понте-Веккьо. И в момент столь же краткий, как вспышка молнии, он вспомнил, как маленьким мальчиком видел взятого в плен снайпера, прикованного цепью к статуе Мадонны с Цепями, чтобы тот мог помолиться, прежде чем его расстреляют.

Снижаясь сквозь слой воздуха, насыщенный озоном после разрядов молний, ощущая раскаты грома, от которых вибрировал весь самолет, Пацци из древнего рода Пацци возвращался в свой древний город, лелея мечты столь же древние, как само время.