Текст книги "После «Структуры научных революций»"
Автор книги: Томас Кун
Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
Учебники по механике делают правдоподобным такое понимание этой теории, однако и история, и элементарная педагогика говорят о том, что статику можно рассматривать как особую теорию, усвоение которой предваряет знакомство с динамикой точно так же, как усвоение геометрии предшествует знакомству со статикой. Если бы, однако, механика была расщеплена таким образом, то сила оказалась бы теоретическим понятием только в статике, из которой оно вошло бы в динамику с целью вынуждения. Второй закон Ньютона был бы нужен только для определения массы, но не силы[163]163
Тот факт, что рычажные весы можно использовать для измерения (инерционной) массы, можно обосновать только с помощью теории Ньютона. Видимо, именно это имел в виду Снид, утверждая (с. 117), что масса должна быть теоретическим понятием, поскольку теорию Ньютона можно использовать для вывода: являются ли показания весов подходящими для определения массы. Я думаю, этот критерий (обоснование измерительного инструмента теорией) важен для оценки теоретичности, однако он иллюстрирует и трудности, связанные с такой оценкой. Конечно, ньютоновская механика использовалась для контроля инструментов, измеряющих время, и итогом было принятие более точных стандартов, нежели суточное движение звезд. Я не считаю неубедительными аргументы Снида в пользу отнесения времени к нетеоретическим понятиям. Напротив, они вполне согласуются с моей интуицией. Но я считаю, что усилия сохранить четкое различие между теоретическими и нетеоретическими терминами теперь можно рассматривать как утратившую свое значение сторону традиционного способа анализа.
Мои оговорки относительно полной ненужности различия между теоретическим и нетеоретическим у Снида появились и приобрели ненужный размах из бесед с моим коллегой К.Г. Гемпелем. Однако первоначально они были стимулированы неоднократными указаниями Штегмюллера (с. 60, 231–243) на то, что такое различие потребовало бы построения строгой иерархии теорий. Тогда термины и функции, обоснованные теорией одного уровня, были бы нетеоретическими на более высоком уровне. Эта интуиция кажется мне полезной, однако я не вижу оснований для ее уточнения.
[Закрыть].
Я не хочу сказать, что такой способ подразделения механики верен, а Снид ошибается. Можно предполагать, что значение его аргументов не зависит от выбора между двумя представлениями. Мое интуитивное представление о том, что должно считаться теоретическим, выражается предположением, что функция или понятие являются теоретическими относительно данного применения, если для их введения требуется другая теория. То, что функция, подобная силе, может также считаться теоретической для всей теории, тогда объяснялось бы способом ее вхождения в большую часть применений теории. Тогда некоторая функция или понятие могут быть теоретическими в одних применениях теории и нетеоретическими – в других. Такой результат не вызывает у меня беспокойства. Фактически к нему пришли уже давно, когда отказались от надежды найти нейтральный язык наблюдения.
К этому я добавил бы, что большую часть наиболее ценного в подходе Снида можно сохранить, не решая проблемы демаркации, поставленной современной формой его формализма. Однако другие важные использования этого формализма предполагают различия иного сорта, и критерии, необходимые для них, требуют дополнительных уточнений.
При обсуждении развития теории во времени Снид и Штегмюллер неоднократно ссылаются на различие между теорией-ядром (theory-core) и расширенной теорией-ядром (expanded-theory-core). В первую входит базисная математическая структура теории – второй закон Ньютона в случае классической механики – вместе с принуждениями, управляющими всеми применениями теории. Расширенное ядро вдобавок содержит некоторые специальные законы, нужные для специальных применений, например, закон упругости Гука, а также специальные принуждения, которые применяются только при использовании этих законов.
Два человека, принимающие различные ядра, фактически придерживаются двух разных теорий. Если же они оба верят в некоторое ядро и в его образцовые применения, они будут сторонниками одной и той же теории, даже если их убеждения относительно ее возможных расширений сильно расходятся. Те же самые критерии принятия одной и той же теории справедливы для отдельных индивидов в разные периоды времени[164]164
Снид. «Логическая структура», с. 171–184, 266 и далее, 292 и далее; Штегмюллер. «Структура», с. 120–134, 189–195.
[Закрыть].
Короче говоря, ядро является структурой, которая, в отличие от расширенного ядра, не может быть устранена без одновременного устранения всей теории. Поскольку применения теории (возможно, кроме тех, которые появились вместе с ней) зависят от специально избранных расширений, то провал эмпирического утверждения дискредитирует только расширение, а не ядро, следовательно, не саму теорию.
Способ, посредством которого Снид и Штегмюллер применяют этот результат для экспликации моих воззрений, очевиден. Ясны также основания их утверждения о том, что некоторые изменения ядра теории соответствуют эпизодам, которые я назвал научными революциями. Как уже было сказано, я считаю, что утверждения подобного рода допустимы, однако в их современной формулировке чувствуется привкус порочного круга. Для его устранения требуется сказать гораздо больше о том, как установить, принадлежит ли конкретный элемент структуры, используемый для применения теории, ядру теории или его конкретному расширению.
Хотя я затрагиваю этот вопрос, опираясь только на свою интуицию, его важность можно обосновать рассмотрением примера, к которому обращаются Снид и Штегмюллер.
Допустим, сила тяготения изменяется обратно пропорционально кубу расстояния между телами или что сила упругости является квадратичной функцией перемещения. Тогда мир был бы иным, однако ньютоновская механика оставалась бы и механикой, и ньютоновской. Следовательно, закон упругости Гука и закон гравитации Ньютона принадлежат расширениям классической механики, а не ее ядру, определяющему самотождественность теории. С другой стороны, второй закон движения Ньютона следует отнести к ядру теории, поскольку он играет существенную роль в содержании конкретных понятий массы и силы, без которых механика не была бы механикой Ньютона. Таким образом, второй закон является существенным для всей традиции механики, восходящей к работе Ньютона.
А что можно сказать о третьем законе Ньютона – о равенстве действия и противодействия? Снид, а вслед за ним и Штегмюллер относят его к расширенному ядру, видимо, потому, что физики конца XIX столетия считали его несовместимым с электродинамическими теориями, рассматривавшими взаимодействие между заряженными частицами и полями. Однако эта причина, если я правильно ее понял, как раз иллюстрирует то, что я назвал «привкусом порочного круга».
Необходимость устранения третьего закона была одним из множества конфликтов, обнаруженных в конце XIX века между механикой и электромагнитной теорией. Тем не менее некоторые физики продолжали считать третий закон, как и второй, существенным элементом классической механики.
Нельзя сказать, что они ошибались просто потому, что релятивистская и квантовая механика еще не заняла место классической механики. Если мы так скажем и будем настаивать, что ядро классической механики должно включать в себя только элементы, которые входили во все теории, называемые ньютоновской механикой на протяжении всего периода ее существования, то приравнивание изменения ядра к изменению теории становится тривиальностью. Аналитик, который, подобно некоторым физикам, чувствует, что специальная теория относительности была высшим достижением классической механики, а не ее преодолением, может обосновать свое мнение, включив в ядро элементы, общие для обеих теорий.
Я считаю: чтобы эффективно использовать формализм Снида для выделения и анализа случаев, когда теория изменяется вследствие замены, а не простого роста, нужно найти другие технические средства, позволяющие отличать элементы ядра от элементов расширений. Кажется, здесь нет принципиальных препятствий, тем более что обсуждение формализма Снида уже внесло важный вклад в достижение этой цели. Как мне представляется, необходима ясная и общая формулировка, в рамках формализма, некоторых широко распространенных интуитивных идей, две из которых были рассмотрены выше. Почему второй закон Ньютона является необходимым элементом механики, а закон гравитации таковым не является? На чем основывается наше убеждение в том, что релятивистская механика концептуально отличается от ньютоновской механики, а относительно механики лагранжиана и гамильтониана этого сказать нельзя[165]165
Для дальнейшего обсуждения можно указать на то, что проблема установления различия между ядром и расширенным ядром имеет аналог в моей собственной работе, а именно в проблеме установления различия между нормальным и революционным изменением. При обсуждении этой проблемы я использовал термин «конститутивный», предполагая, что в революционном изменении отбрасывается конститутивная, а не просто случайная часть предшествующей теории. Тогда трудность заключается в расшифровке термина «конститутивный». Самое большее, что я могу сказать: конститутивные элементы являются в некотором смысле квазианалитическими, то есть отчасти детерминированными языком, а не природой (Кун. «Структура», с. 183 и далее; «Вторичные размышления», с. 469).
[Закрыть]?
В письме, содержащем ответ на более раннее указание этих трудностей, Штегмюллер высказал дополнительные идеи по поводу их преодоления. Быть может, полагает он, ядро нужно сделать настолько богатым, чтобы получить возможность оценивать теоретические функции. Второй закон Ньютона, продолжает он, необходим для этого, а третий закон и закон гравитации – нет.
Это именно то, что нужно, ибо идея Штегмюллера ведет к выполнению минимальных условий адекватности и полноты ядра. Кроме того, даже в таком предварительном виде она никоим образом не тривиальна, ибо ее систематическая разработка может заставить перенести третий закон Ньютона из расширения классической механики в ее ядро.
Не будучи специалистом в этих вопросах, я не вижу способа отличить инерционную массу от гравитационной (следовательно, отличить массу от веса или силы), не обращаясь к третьему закону.
Что же касается различий между классической и релятивистской механикой, замечания, содержащиеся в письме Штегмюллера, приводят меня к следующему предварительному выводу. Возможно, для этих двух теорий можно найти формально тождественные ядра, однако их тождество было бы кажущимся. Они должны были бы пользоваться разными теориями пространства – времени для спецификации своих нетеоретических функций. Идеи подобного рода должны выдвигаться, однако сама легкость их выдвижения уже внушает подозрение относительно их успешности.
Редукция и революции
Предположим теперь, что уже разработаны адекватные технические средства для отличения ядра от его расширений. Что тогда можно будет сказать об отношении между изменениями ядра и научными революциями? Ответ на этот вопрос будет зависеть в конечном счете от применения редукционного отношения Снида к парам теорий, в которых один заменяется другим в качестве признанного базиса научных исследований. Насколько мне известно, никто еще не применял новый формализм к подобным парам[166]166
В качестве примеров Снид приводит редукцию механики твердого тела к классической механике частиц, а также отношения (скорее эквивалентности, чем редукции) между формулировками механики частиц Ньютоном, Лагранжем и Гамильтоном. Обо всем этом он сказал много интересного. Однако с точки зрения истории механика твердого тела появилась позже, чем та теория, к которой она редуцируется, поэтому ее концептуальная структура непосредственно связана со структурой редуцирующей теории. Отношения между тремя формулировками классической механики являются более сложными, однако они сосуществовали, не порождая чувства их взаимной несовместимости. Нет видимых оснований считать, что введение какой-либо из них было революцией.
[Закрыть], однако Снид предполагает, что такое применение можно попытаться осуществить. Возможно, пишет он, «новая теория должна быть такой, чтобы старая теория редуцировалась к ней (была ее частным случаем)» (с. 305).
В своей книге, гораздо яснее, чем в сообщении на данном симпозиуме, Штегмюллер четко присоединяется к этой традиционной идее и использует ее для устранения того, что он называет Rationalitatslucken (разрывами рациональности) в моей концепции. Как и многие другие, он обнаруживает разрывы рациональности в моих замечаниях о несоизмеримости двух теорий, разделенных революцией, в моем подчеркивании проблемы коммуникации, с которой сталкиваются сторонники таких теорий, и в моем утверждении о том, что эти проблемы делают невозможным какое-либо полное систематическое сравнение этих теорий[167]167
Stegmiiller, Theorienstrukturen, рр. 14, 24,165–169,182 f., 247–252. См. также: W Stegmiiller, «Accidental («Non-substantial») Theory Change and Theory Dislodgement», Erkenntnis 10 (1976): 147–178.
[Закрыть].
Возвращаясь к этим вопросам, я готов допустить: если бы, опираясь на отношение редукции, можно было показать, что более поздняя теория решает все проблемы, решаемые ее предшественницей, и еще многие сверх того, было бы бессмысленно говорить о технике сравнения этих теорий. В действительности формализм Снида не дает оснований для контрреволюционных утверждений Штегмюллера. Напротив, одно из главных достоинств этого формализма я усматриваю в том, что он помогает уточнить проблему несоизмеримости.
Чтобы показать это, я начну с изложения моей позиции, придав ей более точную форму Большинство читателей моей книги предполагало, что когда я говорил о несоизмеримых теориях, я имел в виду, что их нельзя сравнивать. Однако термин «несоизмеримость» заимствован из математики, и там он не имеет таких следствий. Гипотенуза прямоугольного треугольника несоизмерима с его стороной, однако их можно сравнивать и измерять с любой требуемой степенью точности. Отсутствует не сравнимость, а единица длины, с помощью которой гипотенузу и сторону треугольника можно измерить прямо и точно.
Применяя термин «несоизмеримость» к теориям, я имел в виду только то, что не существует общего языка, в котором обе теории могут быть выражены полностью и который, следовательно, может послужить базой для их последовательного сравнения[168]168
Когда я впервые использовал термин «несоизмеримость», я воображал гипотетический нейтральный язык, в котором можно описать вообще любую теорию. Затем я осознал, что сравнение требует наличия языка, нейтрального лишь по отношению к двум сравниваемым теориям, однако я сомневаюсь в том, что даже такая ограниченная нейтральность может быть достигнута. Обмен мнениями показал, что именно это является тем центральным пунктом, по которому мы со Штегмюллером наиболее явно расходимся. Рассмотрим, например, сравнение классической механики с релятивистской. Он полагает, что когда мы поднимаемся по иерархии теорий от классической (релятивистской) механики к более общей механике, в которой отсутствует второй закон Ньютона, затем – к кинематике и так далее, то в конце концов мы достигнем такого уровня, на котором нетеоретические термины окажутся нейтральными по отношению к классической и релятивистской теориям. Я сомневаюсь в достижимости такого уровня, и его «так далее» кажется мне весьма примечательным. Мне представляется, что систематическая теория сравнения требует установления референтов несоизмеримых терминов.
[Закрыть].
С этой точки зрения проблема сравнения теорий отчасти становится проблемой перевода, и мою позицию по отношению к ней можно кратко указать, сославшись на близкую позицию, разработанную Куайном в работе «Слово и объект» и в последующих публикациях.
В отличие от Куайна я не считаю, что референция в естественном и научном языках непостижима. Действительно, ее очень трудно открыть и никогда нельзя быть полностью уверенным в том, что это удалось. Но установление референции в иностранном языке вовсе не эквивалентно созданию руководства по переводу для этого языка. Референция и перевод – это две проблемы, а не одна, и их нельзя решить одновременно. Перевод всегда и необходимо несовершенен и опирается на компромиссы. Компромисс, подходящий для одной цели, может быть непригоден для другой. Умелый переводчик, двигаясь по тексту, действует не вполне систематично, а неоднократно изменяет выбор слов и фраз в зависимости от того, какой аспект оригинала он хочет сохранить в переводе.
Как мне представляется, перевод одной теории на язык другой включает в себя компромиссы такого же рода, что и позволяет говорить о несоизмеримости. Однако сравнение теорий требует лишь идентификации референции. Неизбежное несовершенство перевода затрудняет решение проблемы, но не делает ее принципиально неразрешимой.
Опираясь на эти соображения, я сначала хочу показать, что использование Штегмюллером отношения редукции содержит в себе порочный круг. Анализ редукции у Снида опирается на принятую без обсуждения посылку, которую я считаю эквивалентной утверждению полной переводим ости.
Необходимым условием редукции теории V к теории Т является такое же отношение редукции между соответствующими ядрами Км К’. В свою очередь, это требует отношения редуцируемости между частными потенциальными моделями, характеризующими эти ядра. Таким образом, для всего этого требуется такое отношение р, которое однозначно ассоциирует каждый элемент множества М’рр с единственным элементом меньшего множества Мрр.
Снид и Штегмюллер подчеркивают, что элементы этих двух множеств могут быть по-разному описаны и благодаря этому обладать совершенно разными структурами[169]169
Sneed. «Logical Structure», р. 219 и далее.; Stegmiiller. «Theorien-structuren». Р. 145.
[Закрыть]. Тем не менее они считают гарантированным существование отношения р, способного по структуре выделить элемент Мрр, соответствующий элементу М’рр, который обладает иной структурой, да еще описанной в иных терминах.
Такое допущение я рассматриваю как равнозначное предположению о беспроблемности перевода. Конечно, оно устраняет проблемы, которые для меня связаны с несоизмеримостью. Однако можем ли мы при современном положении дел считать гарантированным наличие такого отношения?
Для качественных теорий, полагаю я, достаточно ясно, что такого рода отношения не существует. Рассмотрим, в частности, лишь один контрпример из множества примеров, приведенных мною в других местах[170]170
Kuhn. «Structure», 2ded., p. 107. – КунТ. Структура научных революций. М., ACT, 2001. С. 173.
[Закрыть]. Базисный словарь химии XVIII столетия был преимущественно словарем качеств, а центральная проблема для химиков того времени состояла в прослеживании качеств в реакциях. Тела рассматривались как земли, масла, металлы и т. п. Флогистон считался субстанцией, которая при добавлении к различным землям наделяла их жаром, ковкостью и т. п. Химики XIX века в значительной мере избавились от таких вторичных качеств, поставив на их место весовые соотношения и пропорции. Знание этих соотношений для определенного элемента или смеси не приводит к качествам, которые в предшествующем столетии считались характерными для различных химических видов. Наличие у металлов общих свойств теперь вообще нельзя было объяснить[171]171
Было бы ошибкой не обращать внимания на эту утрату объяснительной силы и считать, что успех теории флогистона был простой случайностью, не связанной с особенностями природы. Металлы обладают общими чертами, которые теперь можно объяснить указанием на сходную упорядоченность их валентных электронов. Их соединения имеют между собой меньше общего, поскольку комбинации разных атомов приводят к большему разнообразию в расположении электронов и к ослаблению их связей в образующихся молекулах. Если в теории флогистона не было структуры современного объяснения, то это было обусловлено главным образом предположением о том, что при получении металлов к разным рудам скорее добавлялся источник сходства, а не устранялся источник их различия.
[Закрыть]. Образец, считавшийся медью в XVIII столетии, оставался медью и в следующем столетии, однако его структура в множестве М’рр была совершенно иной, нежели в множестве Мрр и не существовало способа перехода от более поздней структуры к предшествующей.
Ничего столь же определенного нельзя сказать об отношении между успешными теориями математической физики, рассмотрением которых ограничиваются Снид и Штегмюллер. Если дано релятивистское кинематическое описание движущегося стержня, всегда можно вычислить длину и местоположение этого стержня в физике Ньютона[172]172
В реконструкции Снида кинематика является теорией низкого уровня, дополняющей множества Мрр, необходимые для формализации всех вариантов механики (разница между которыми обусловлена разными способами добавления функций силы и массы к множествам Мрр). Классическая механика образуется лишь при задании подмножества М (принадлежащего Мр), удовлетворяющего второму закону Ньютона. Однако такой способ подразделения, как мне кажется, не годится, когда ньютоновскую механику мы сравниваем с релятивистской механикой, поскольку они должны строиться из разных пространственно-временных систем, следовательно, из множеств Мрр, структурированных по-разному. Поэтому пока нет разработанного формализма для специальной теории относительности, я могу продолжать трактовать кинематику достаточно широко – как часть механики.
[Закрыть]. Однако особой заслугой формализма Снида можно считать то, что он позволяет выявить существенную разницу между вычислением в теории относительности и прямым вычислением в теории Ньютона. Во втором случае начинают с ньютоновского ядра и вычисляют значения непосредственно, передвигаясь от одного применения к другому с целью получить требуемое ограничение. В случае же первой теории начинают с релятивистского ядра и движутся через разные применения с целью получить требуемое ограничение (функций длины и времени), которое может отличаться от ньютоновского. Лишь на последнем шаге, полагая (ν/с)2 < 1, получают числовые значения, согласующиеся с более ранними вычислениями.
Снид подчеркивает эту разницу в предпоследнем абзаце своей книги:
«В новой теории функции приобретают иную математическую структуру и вступают в другие математические отношения друг с другом. Они задают иные возможности определения их значений по сравнению с соответствующими функциями прежней теории… Интересно то, что классическая механика находится в отношении редукции к специальной теории относительности и что функции массы в этих теориях соответствуют данному отношению. Однако это не должно скрыть того факта, что данные функции обладают разными формальными свойствами и, с этой точки зрения, ассоциируются с различными понятиями (с. 305 и далее).
Эти совершенно верные замечания[173]173
Кун. «Структура», 2-е изд., с. 100–102.
[Закрыть] ставят перед нами следующие вопросы. Не предполагает ли отношение редукции р между частными потенциальными моделями наличия способности соотносить понятия, формальные свойства или математические структуры, лежащие в основе М’рр и Мрр, еще до вычисления конкретных числовых значений, которые отчасти детерминированы этими структурами? Достаточно ли того, что эти вычисления могут быть произведены, для оправдания существования отношения р между частными потенциальными моделями?
До сих пор я имел дело только с трудностями, возникающими в связи с отношением редуцируемости между ядрами.
Однако в формализме Снида спецификация теории требует не только спецификации ее ядра, но также и множества предполагаемых применений I. Следовательно, редукция теории Т к теории Т’ требует наложения некоторых ограничений на возможные отношения элементов множеств I и I’. В частности, если Т’ решает все проблемы Т и еще другие проблемы, то множество I’ должно включать в себя множество I. Для случая качественных теорий сомнительно, чтобы это условие было выполнено. (Как показано выше в замечаниях относительно химии, Т’ не всегда решает все те проблемы, которые решала Т.)
Пока нет даже самой приблизительной формализации таких теорий, данный вопрос трудно обсуждать точно, поэтому я ограничусь предполагаемыми применениями ньютоновской и релятивистской механики, поскольку здесь мы можем в большей мере опираться на интуицию. Их рассмотрение приводит нас к наиболее интересному, с моей точки зрения, аспекту формализма Снида, который в наибольшей мере требует дальнейших исследований, причем не обязательно формальных.
Если ньютоновскую механику можно редуцировать к релятивистской механике, то предполагаемые применения первой (то есть структуры, к которым, как ожидается, применима теория Ньютона) должны быть ограничены скоростями, чрезвычайно небольшими по сравнению со скоростью света. Однако, насколько мне известно, нет свидетельств того, что до конца XIX века кто-то из физиков думал о таком ограничении. В применениях ньютоновской механики скорости были ограничены только фактически – благодаря природе изучаемых физиками явлений.
Отсюда следует, что исторически класс /, включающий подразумеваемые, а не только реальные применения, содержал в себе ситуации, в которых скорость могла быть сравнима со скоростью света. Отношение редукции требует исключения таких элементов из множества / и создает, таким образом, новое и более узкое множество подразумеваемых применений. Это множество я буду обозначать как /c.
Для традиционного формализма это ограничение подразумеваемых применений ньютоновской механики не имеет большого значения, и им обычно пренебрегали. Редуцируемая теория образована уравнениями ньютоновской механики, которые сохраняются независимо от того, были они сформулированы сами по себе или выведены в качестве предельного случая из релятивистских уравнений.
Однако в формализме Снида редуцируемая теория представляет собой упорядоченную пару (К, /c), которая отличается от оригинала (К, I) вследствие того, что /c отличается от /. Если бы различие заключалось только в количестве элементов этих двух множеств, оно было бы несущественным, поскольку исключенные применения были бы обычно ложными. Однако более внимательный взгляд на то, как образуются множества /c и /, показывает, что здесь речь идет о чем-то более существенном.
Чтобы обосновать последнее утверждение, нужно слегка отклониться в сторону для рассмотрения последней, наиболее яркой параллели между воззрениями Снида и моими.
В его книге настойчиво подчеркивается, что элементы класса подразумеваемых применений / нельзя задать экстенсионально, посредством списка, поскольку тогда теоретические функции были бы устранимы и теории не могли бы развиваться за счет новых применений. К тому же он выражает сомнение, что принадлежность к / определяется чем-то похожим на множество необходимых и достаточных условий. На вопрос, как же оно все-таки определяется, он ссылается на витгентшейновский предикат «игра» и добавляет, что баскетбол, бейсбол, покер и т. п. «могут служить «образцовыми примерами» игр» (с. 266–288, особенно с. 269). В разделе «Что такое парадигма?» Штегмюллер обобщает эти рассуждения и прямо говорит об отношении сходства (Ähnlichkeitsbeziehungen) как детерминирующем вхождение в /.
Многим из вас известно: в своих недавних работах я уделял большое внимание формированию навыка видеть сходство в процессе профессиональной подготовки[174]174
Кун. «Структура», 2-еизд., с. 187–191, 200 и далее; Кун. «Second Thoughts». Следует заметить, что ни д-р Снид, ни проф. Штегмюллер не читали этих отрывков, когда разрабатывали собственные очень близкие к этому идеи.
[Закрыть]. Теперь я попытаюсь очень кратко обобщить и применить сказанное ранее.
С моей точки зрения, одной из постоянных составляющих (быть может, единственной), которая изменяется при каждой научной революции, является часть концептуальной матрицы отношений сходства, детерминирующей структуру класса подразумеваемых применений.
Опять-таки самые ясные примеры дают качественные научные теории. Я уже говорил, например, о том, что до Дальтона растворы, сплавы и смеси обычно считались похожими, скажем, на окиси металлов или сульфаты и непохожими на такие физические смеси, как сера и железные опилки[175]175
Кун. «Структура», 2-е изд., с. 130–135. Следует обратить внимание на то, что мое отношение сходства зависит не только от похожести друг на друга членов одного класса, но также и от их отличия от членов других классов (см.: Кун, «Second Thoughts»). Как мне представляется, неспособность заметить, что отношение сходства, требуемое для детерминации принадлежности к естественным семействам, должно быть не двучленным, а трехчленным, породила некоторые излишние философские проблемы, которые я надеюсь рассмотреть в дальнейшем.
[Закрыть]. После Дальтона стандарты сходства изменились, так что растворы, сплавы и смеси из класса химических переместились в класс физических применений (из химических соединений были переведены в физические смеси).
Отсутствие какого-либо формализма для химии не дает мне возможности развивать этот пример, однако изменение почти такого же самого рода наглядно проявляется при переходе от ньютоновской к релятивистской механике. В первой ни скорость движущегося тела, ни скорость света не играли какой-либо роли в детерминации похожести между кандидатами на вхождение в I’ или другими, ранее признанными элементами этого множества. С другой стороны, в релятивистской механике обе эти скорости включаются в отношение сходства, детерминирующее вхождение уже в другой класс /. Однако именно из этого последнего множества выбираются элементы конструируемого класса/и именно это множество, а не исторически сложившееся множество /, используется для спецификации теории, которая может быть редуцирована к релятивистской механике.
Важное различие между ними, следовательно, не в том, что / содержит элементы, исключенные из /c, а в том, что даже общие элементы этих двух множеств задаются разными средствами и благодаря этому обладают разными структурами и соответствуют разным понятиям. Структурный или концептуальный сдвиг требуется для перехода от ньютоновской к релятивистской механике, и он также необходим для перехода от исторической (и в любом обычном смысле не-редуцируемой) теории (К, I) к теории (К, /c), выполняющей отношение редукции д-ра Снида. Если этот результат воспроизводит разрыв рациональности, то в этом вина нашего понятия рациональности.
Эти заключительные замечания подчеркивают глубину моего восхищения формализмом д-ра Снида и его использования проф. Штегмюллером. Даже в вопросах, в которых я расхожусь с ними, наше общение содействовало прояснению и уточнению по крайней мере моих собственных воззрений. В конце концов, дело не в расстоянии, которое отделяет «различные математические структуры» или «различные понятия» Снида от моих рассуждений о том, что «видят вещи по-разному», или о переключении гештальта.
Словарь Снида обещает достижение точности и ясности, недостижимое для меня, и я благодарен за это обещание. Однако в отношении сравнения несовместимых теорий это пока не более чем обещание.
В первом абзаце данной статьи я утверждал, что формализм Снида делает доступной для аналитической философии науки новую важную территорию. Надеюсь, в последнем разделе я указал на часть этой территории, которая наиболее настоятельно требует изучения. Пока формализм Снида мало что дает для понимания научных революций, хотя, я надеюсь, со временем он сможет внести свой вклад в рассмотрение этой проблемы.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.