Текст книги "Золотой Лис"

– Ты что, спятила? – прошипел Рейли. – Ты забыла, что в доме журналист?

– Это полицейский шпион, – прорычала Викки. – Гнусный предатель. Я покажу ему где раки зимуют.

– Ты опять надралась. – Рейли вышиб из ее руки стакан, тот отлетел в угол и разбился о стену. – Ты что, не можешь развлекаться со своими мальчиками, предварительно не разогрев кровь?

Ярость засверкала в ее глазах; она подняла хлыст, чтобы ударить его по лицу. Он перехватил руку и без труда отвел удар. Затем вырвал хлыст и швырнул в раковину. Все еще сжимая ее запястье, он обратился к юным телохранителям.

– Уберите это. – Он указал на окровавленное тело на столе. – Потом приведете здесь все в порядок. И чтобы больше этого не было, пока белый человек находится в доме. Вы все поняли?

Они отвязали беднягу от стола и проволокли к двери; он стонал и всхлипывал, будучи уже не в силах кричать.

Когда они остались одни, Рейли вновь повернулся к Викки:

– Ты носишь славное имя. Если ты будешь его позорить, я убью тебя собственными руками. А теперь убирайся в свою комнату.

Викки гордо направилась к выходу. Несмотря на джин, ее поступь была преисполнена поистине королевского достоинства. С винными парами, мрачно подумал Табака, она справлялась хорошо. Вот если бы так же хорошо справлялась со своей славой и тем фимиамом, что ей ежечасно курила пресса.

За последние несколько лет Викки изменилась буквально на глазах. Когда Мозес Гама взял ее в жены, это была чистая и пламенная девушка, беззаветно преданная мужу и его борьбе. Затем за нее принялись американские левые, средства массовой информации обрушили на нее поток восхвалений, к которому добавился еще и денежный дождь, и вскоре настал момент, когда она всерьез поверила всему, что о ней говорили и писали.

С этой минуты процесс ее деградации стал необратим. Разумеется, борьба велась не на жизнь, а на смерть. Разумеется, чтобы завоевать свободу, нужно было пролить реки крови. Но Викки Гама проливала кровь не для дела, а ради собственного удовольствия, ее личная слава стала для нее важнее, чем борьба за свободу. Настало время основательно поразмыслить, как с ней следует поступить.

Наутро Майкла отвезли обратно на автостоянку, где он оставил свой «валиант». Рейли Табака сидел в кабине фургона рядом с водителем, а Майкл примостился сзади, в грузовом отсеке. Увидев, что его машина стоит на прежнем месте, Майкл очень удивился.

– Надо же, никому даже в голову не пришло ее угнать, – заметил он.

– Само собой, – подтвердил Рейли. – Наши люди за ней присматривали. Как видишь, мы заботимся о своих друзьях.

Они пожали друг другу руки, и Майкл собрался было залезть в свою машину, но Рейли задержал его.

– Насколько я знаю, Майкл, у тебя есть самолет?

– Если это можно назвать самолетом, – рассмеялся Майкл. – Старенький «центурион», налетавший уже более трех тысяч часов.

– Я хотел бы попросить тебя об одной услуге.

– Я твой должник. Что я должен делать?

– Ты можешь слетать в Ботсвану?

– С пассажиром?

– Нет. Ты полетишь один – и вернешься тоже один.

С минуту Майкл колебался.

– Это связано с твоей борьбой?

– Конечно, – прямо ответил Рейли. – Все в моей жизни связано с моей борьбой.

– Когда я должен лететь? – спросил Майкл, и Рейли с трудом сдержал вздох облегчения. В конце концов, возможно, ему и не придется использовать материалы, отснятые в лондонской квартире знаменитого танцора.

– А когда ты сможешь выбраться на несколько дней?

В отличие от отца или братьев Майкл в юности не научился пилотировать самолеты. Теперь, оглядываясь назад, он понял, что именно их страстная любовь к самостоятельным полетам и отталкивала его от этого занятия. Он инстинктивно сопротивлялся попыткам отца заинтересовать его чем-либо или чему-либо обучить. Не хотел быть таким, как они. Не желал попадать в колею, приготовленную для него отцом.

Но позже, освободившись от назойливой семейной опеки, внезапно, безо всякого принуждения, открыл для себя всю прелесть и притягательность полета. «Центурион» купил на свои собственные сбережения. Несмотря на почтенный возраст, это была быстрая и удобная машина. Ее скорость достигала 210 узлов в час, и она за три с небольшим часа доставила его в Маун, на север Ботсваны.

Ему нравилась Ботсвана. Это была единственная по-настоящему демократическая страна во всей Африке. Она никогда не становилась колонией какой-либо европейской державы, хотя и была британским протекторатом с 80-х годов прошлого века, когда Бурской Республике вздумалось поиграть мускулами и захватить земли племени тсвана.

После того как Великобритания отказалась от своего статуса и передала управление страной ее народу, Ботсвана быстро превратилась в образец для всего континента. В стране сложилась система многопартийной демократии со всеобщим избирательным правом и регулярно проводимыми выборами. Правительство было полностью подотчетно своим избирателям. Здесь не было ни тиранов, ни диктаторов. Коррупция, по африканским меркам, была минимальной. Белое меньшинство рассматривалось как полезная и высокопроизводительная часть населения. Среди черного населения практически отсутствовали расистские или племенные настроения. После ЮАР это было самое процветающее государство на континенте. В сущности, Ботсвана почти безболезненно достигла всего того, чего Майкл всем сердцем желал для своей страны; он все же надеялся, что рано или поздно, после всех страданий и испытаний, выпавших на ее долю, его родина станет такой же мирной. В общем, Майкл любил Ботсвану и был счастлив, что вновь здесь оказался.

В Мауне он уладил все формальности в маленьком здании, где в одной комнате разместились таможенная служба и иммиграционное бюро; затем вновь поднял самолет в воздух и направился на север, к дельте реки Окаванго.

Дельта представляла собой уникальный природный район; могучая Окаванго встречалась здесь с песками северной части пустыни Калахари, образуя обширные болота. Но это не были обычные болота, наполненные зловонным черным илом, безжизненные и унылые. Их воды были настолько чисты, что можно разводить форель. Их берега и дно бесчисленных протоков были из белоснежного, как сахар, песка. Острова утопали в пальмах и прочей роскошной растительности. Дикорастущие фиговые деревья сгибались под тяжестью спелых желтых плодов, а среди их ветвей копошились полчища жирных зеленых голубей. На высоких эбеновых деревьях гнездились очень странные и редкие птицы, сычи-рыболовы, больше похожие на обезьян, чем на пернатых.

Легендарные львы Окаванго, с красновато-коричневыми гривами, похожими на стога сена, резвились в прозрачных водах, подобно гигантским выдрам. Огромные стада буйволов паслись в тростниковых зарослях; белоснежные цапли, пристроившись на их загривках, образовывали над ними нечто вроде живого навеса. Странные антилопы ситатунга с удлиненными копытами, похожими на штопор рогами и косматой шкурой вели земноводный образ жизни среди высокого густого папируса, а по вечерам необозримые стаи диких уток, гусей и прочих водоплавающих птиц затмевали ослепительные оранжевые закаты.

Майкл посадил свой «центурион» на взлетную полосу, оборудованную на одном из крупных островов. Два речных бушмена перевезли его на выдолбленном из ствола каноэ через лагуну, усыпанную благоухающими водными лилиями, в лагерь.

Лагерь назывался «Стоянка веселых гусей» и вмещал до сорока гостей, обитавших в маленьких живописных тростниковых хижинах. Формально все они прибыли сюда для того, чтобы изучать и фотографировать животных и птиц дельты или ловить на блесну великолепных полосатых тигровых рыб, кишевших в протоках. По утрам и вечерам экспедиции покидали лагерь на примитивных каноэ, и чернокожие лодочники, отталкиваясь шестом от дна, бесшумно вели их среди зарослей камыша по зеркальной водной глади.

Тем не менее почти все гости были мужского пола, так что название лагеря вполне себя оправдывало. Обслуживающий персонал состоял исключительно из молодых привлекательных парней племени тована, что тоже никак нельзя было назвать случайным. Управляющим лагерем был политэмигрант из ЮАР. Брайан Сасскинд оказался очень интересным мужчиной лет тридцати пяти. У него были длинные светлые волосы, совершенно выгоревшие на солнце. Мочки его ушей украшали большие серьги, на шее висела золотая цепь, позвякивая на обнаженной мускулистой груди, а на запястьях красовались браслеты из слоновой кости и переплетенных волос, выдернутых из слоновых шкур.

– А, вот и ты, лапушка, – приветствовал он Майкла, – я так рад тебя видеть. Рейли мне много о тебе рассказывал. Тебе здесь жутко понравится. У нас есть такие заводные ребята. Им не терпится с тобой познакомиться.

Майкл провел долгий и захватывающий уик-энд в лагере «Веселых гусей», а когда настало время уезжать, Брайан Сасскинд лично проводил его, перевезя через лагуну в каноэ макорро.

– Ты клевый парень, Микки. – Он долго тряс Майклу руку. – Надеюсь, что мы еще не раз увидимся. Кстати, будь повнимательней на взлете. Хвост немного потяжелел, так что тебе придется выровнять самолет.

Майкл взлетел, даже не заглянув в тайник под пассажирскими сиденьями, но сразу заметил легкий крен, о котором предупреждал его Брайан. Груз Брайана был очень тяжелым для своих небольших размеров. Его попросили не прикасаться к нему и не пытаться осмотреть. Он четко выполнил все данные инструкции.

Когда Майкл проходил через таможню в аэропорту Лансериа, нервы у него были напряжены до предела и он не выпускал сигарету изо рта. Но волновался напрасно. Таможенник хорошо знал его по предыдущим рейсам и даже не осмотрел багаж, не говоря уже о том, чтобы тащиться в ангар и обшаривать «центурион».

В ту же ночь один из чернокожих ночных сторожей зашел в ангар аэропорта, вытащил из-под заднего сиденья «центуриона» тяжелый ящик и передал его через забор водителю маленького голубого фургона, перевозящего мясо.

На дальнем конце Дрейкс-Фарм, в Нобс-Хилл, Рейли Табака поставил ящик на кухонный пол и внимательно осмотрел печати на упаковке. Они были целы. Никто не пытался обследовать груз. Рейли удовлетворенно кивнул и вскрыл ящик. Внутри было семьдесят экземпляров Святого Писания. Майкл Кортни выдержал еще один экзамен.

Через пять недель Майкл вновь слетал в лагерь «Веселых гусей». На этот раз привезенный им груз состоял из двадцати небольших мин советского производства. За последующие два года он еще девять раз посетил «Веселых гусей», и с каждым разом все меньше нервничал, проходя южноафриканскую таможню в аэропорту Лансериа.

Спустя пять лет после того, как Майкл познакомился с Рейли Табакой, ему предложили вступить в Африканский национальный конгресс в качестве члена его вооруженного крыла «Умконто ве Сизве».

– В последнее время очень много думал об этом, – заявил он Рейли, – и уже пришел к выводу, что, как это ни печально, бывают случаи, когда одним пером ничего не изменишь. Наконец-то я понял, хотя это и противоречит всем моим внутренним ощущениям, что приходит время, когда любой мужчина должен взять в руки меч. Еще год назад я отклонил бы подобное предложение, но теперь я вынужден подчиниться велению моей совести. Я готов принять участие в вооруженной борьбе.

– Значит, так, Белла, – решительно кивнула Сантэн Кортни-Малькомесс. – Ты начнешь с дальнего конца улицы, а я займусь ближними домами. – Она перевела взгляд на затылок шофера. – Клонки, высадишь нас за утлом, а к ленчу подберешь нас на том же самом месте.

Клонки послушно сбавил скорость, свернул за угол и остановил желтый «даймлер» у тротуара.

Обе женщины вышли из машины и посмотрели вслед удаляющемуся лимузину.

– Избирателям вовсе незачем видеть тебя в большом роскошном автомобиле, да еще с шофером, – объяснила Сантэн. – Зависть – это чувство, разъедающее душу, и она свойственна всем социальным группам. – Затем она придирчиво оглядела свою внучку с ног до головы.

Перед отъездом Изабелла вымыла волосы лучшим шампунем, и теперь они переливались на солнце, которое придавало им рубиновый оттенок. Тем не менее по настоянию Сантэн она собрала их сзади в строгий пучок. Из всей косметики она прибегла лишь к увлажняющему крему, в результате чего цветом лица стала похожа на школьницу. Ее губы не были накрашены, но, как в юности, сохраняли свой естественный розовый цвет.

Сантэн одобрительно кивнула и стала изучать ее одежду. На Белле был скромный кашемировый костюм и неброские туфли на низком каблуке. Сантэн вновь кивнула, полностью удовлетворенная результатами своего осмотра. Она тщательно разгладила на бедрах собственную твидовую юбку.

– Подарок, Белла. Не забывай, что сегодня нам предстоит работать с дамами. – Они специально выбрали для визитов это позднее утро, когда мужчины уже отправились на работу, дети были в школе, а домохозяйки уже разобрались со своими неотложными домашними делами; этот район, раскинувшийся у подножия Сигнэл-Хилл напротив городских кварталов и гавани Кейптауна, был населен в основном представителями небогатых средних слоев.

Накануне вечером Изабелла выступала в Си-Пойнт «Массоник-Холл» перед преимущественно мужской аудиторией. Большинство избирателей пришли из чистого любопытства, чтобы взглянуть на первую женщину, которая когда-либо баллотировалась в их округе от националистической партии.

Когда Белла поднялась на трибуну, ее внешность вызвала оглушительный, восхищенный свист в зале. Они беззлобно подтрунивали над ней первые несколько минут, пока она пыталась справиться со своим волнением. Однако их шуточки разозлили ее, она вспыхнула и дала им резкую отповедь:

– Джентльмены, ваше поведение не делает чести никому из вас. Если вы имеете хоть какое-то представление о честной игре, вы дадите мне такой же шанс, как и другим.

Они пристыженно заулыбались, заерзали, и в зале наступила тишина; вначале ее слушали из вежливости, а затем со все большим вниманием. Они с Сантэн заранее изучили все наиболее актуальные местные проблемы, и ей без труда удалось заинтересовать их.

Это стало хорошим крещением; Сантэн гордилась ею, хотя и не подавала виду.

– Ну ладно, – сказала она теперь. – Вроде все нормально. Ну что ж, дорогая моя, вперед, за Святого Георга, за Гарри и за Англию.

Этот боевой клич был совершенно не к месту, к тому же бабушка его безбожно переврала, но кто осмелился бы сказать ей об этом? Они разделились и отправились каждая на свой конец улицы.

Дом номер двенадцать стоял несколько особняком; это было небольшое строение с приплюснутой крышей из рифленого железа и викторианской узорной чугунной решеткой под карнизом. Сад перед домом был крохотным, шагов пять в поперечнике, но георгины в нем цвели вовсю. Изабелла решительно зашагала по дорожке, прикрикнув на тявкающего фокстерьера, который скалился на нее с веранды; тот сразу замолчал. Она всегда находила общий язык с собаками и лошадьми.

Хозяйка подошла к двери и, прежде чем открыть, долго и подозрительно рассматривала Изабеллу через глазок. Ее волосы были накручены на желтые пластмассовые бигуди.

– Да? Что вам угодно?

– Меня зовут Изабелла Кортни, я кандидат от националистической партии на дополнительных выборах, которые состоятся в вашем округе в следующем месяце. Вы могли бы уделить мне несколько минут?

– Я сейчас. – Женщина исчезла и вскоре вновь появилась в платке, наброшенном поверх бигудей. – Мы поддерживаем объединенную партию, – заявила она, но Изабелла тут же ее отвлекла:

– Какие изумительные георгины!

Этот район был бастионом оппозиции. Изабелла только начинала свою политическую карьеру. И, как новичку, ей никогда бы не позволили баллотироваться в благополучном для националистов округе. Такие места были зарезервированы для других, более опытных бойцов, уже доказавших свою надежность. Более того, понадобилось все влияние бабушки, весь ее дар убеждения наряду с настойчивостью и чарами самой Изабеллы, чтобы получить разрешение от партийных боссов даже на эту заранее обреченную на неудачу попытку. Лучшее, на что могла надеяться Изабелла, – это на поражение в более упорной борьбе, нежели ее предшественники. Бабушка поставила перед ней вполне конкретную задачу. На последних всеобщих выборах объединенная партия победила в этом округе с перевесом в пять тысяч голосов.

– Если нам удастся сократить отставание до трех тысяч, тогда на следующих выборах мы сможем выбить для тебя более перспективный округ.

При виде того восхищения, которое вызвали у Изабеллы ее ненаглядные георгины, хозяйка смягчилась.

– Мне можно войти? – Изабелла одарила ее своей самой очаровательной и неотразимой улыбкой, и женщина неохотно отошла в сторону.

– Ну, если только на несколько минут.

– Кем работает ваш муж?

– Он автомеханик.

– А что он думает о конкуренции со стороны черных профсоюзов? – Изабелла попала в самую точку; лицо ее собеседницы сразу же посуровело. Речь шла о самом выживании их семьи, о хлебе для ее детей.

– Не желаете ли выпить чашечку кофе, миссис Кортни? – предложила она, и Изабелла намеренно не стала поправлять форму ее обращения.

Пятнадцать минут спустя она распрощалась с хозяйкой дома и зашагала обратно по короткой садовой дорожке. Она неукоснительно придерживалась бабушкиного принципа: «Будь убедителен, но краток».

Она почувствовала прилив бодрости. Ее жертва начала с категорического «нет», но под напором логики Изабеллы достала копию списка избирателей и сделала соответствующую пометку.

– Одним меньше, – прошептала она. – Осталось еще две тысячи.

Она пересекла улицу и остановилась у двери дома номер одиннадцать. Ей открыл маленький мальчик.

– А твоя мама дома?

Мальчик оказался веснушчатым карапузом с курчавыми белокурыми волосами и липкими губами. Он держал в руке недоеденный кусок хлеба с повидлом и застенчиво улыбался. Ему было не меньше пяти, но она тут же подумала о Никки, и это добавило ей решимости.

– Я Изабелла Кортни, – сообщила она его матери, когда та подошла к двери, – кандидат от националистической партии на дополнительных выборах, которые состоятся в вашем округе в следующем месяце.

После третьего визита она, к своему вящему удивлению, обнаружила, что это занятие начинает ей нравиться. Перед ней открылась совершенно иная сторона жизни, о существовании которой она прежде даже не подозревала. Она почувствовала симпатию к этим простым людям, ей становились близки и понятны их заботы и опасения, их образ жизни, столь отличный от ее собственного.

«Кому много дано, с того и спрос особый». Как часто слышала она от отца эти слова. «Noblesse oblige»[7]7
  Положение обязывает (фр.).


[Закрыть], как говорят французы. Она никогда особо над этим не задумывалась, но ей казалось, что она понимает, о чем идет речь. Разумеется, все это оставалось для нее чистой абстракцией. До сих пор она была слишком занята собой. Ее собственные потребности и желания не оставляли места для мыслей и забот о других людях, особенно таких незначительных, как эти.

Но теперь она ощутила, что ее как будто тянет к ним. Они нравились ей, хотелось понять их, помочь им, защитить от жизненных невзгод.

«Может быть, я немного размякла, когда стала матерью», – подумала она, и тут же к ней вернулась вся боль ее утраты. Может, это продолжение ее материнских чувств, своего рода попытка компенсировать потерю сына? Этого она не знала, да это, в сущности, и не имело значения. Главное, что ей в самом деле хотелось помочь этим людям. Она вдруг поняла, что очень хочет стать депутатом парламента и посвятить все свое время и все свои способности заботе о них.

И она искренне огорчилась, когда после восьмого визита взглянула на часы и обнаружила, что пора закругляться и бабушка, наверно, ее уже ждет.

В самом деле Сантэн поджидала ее на углу в условленном месте. Она выглядела свежей и бодрой, буквально излучая энергию, явно несвойственную ее возрасту.

– Ну, как успехи, Белла? – деловито осведомилась она. – Скольких навестила?

– Восьмерых, – самодовольно сообщила ей Белла. – Два «да» и одно «возможно». А как у тебя, бабушка?

– Четырнадцать визитов и пять «да». Я не считаю всякие там «возможно» или «не исключено». Для меня есть только «да» и «нет».

Она взяла Изабеллу под руку, и как раз в эту минуту из-за угла показался желтый «даймлер» и притормозил рядом с ними.

– А теперь, как только мы доберемся до дома, ты пошлешь каждому из них открытку, лично тобой надписанную. Надеюсь, ты записала имена и возраст их детей и прочие детали о каждом, кого ты посетила?

– Мне что, придется написать им всем?

– Без исключения, – подтвердила Сантэн. – Всем «да», «нет» и «возможно». А потом, за несколько дней до голосования, мы пошлем им еще по открытке, просто чтобы напомнить о себе.

– Ты превращаешь избирательную кампанию в жутко тяжелую работу, – запротестовала Изабелла.

– Запомни, милочка, ничего стоящее не достигается без тяжелой работы. – Она залезла в «даймлер» и опустилась на кожаное, кремового цвета, сиденье. – И не забудь, что сегодня вечером у нас предвыборное собрание. Ты уже подготовила свою речь? Мы вместе по ней пройдемся, так, на всякий случай.

– Бабушка, у меня еще куча работы для папы.

– Ну что ж, это пойдет тебе только на пользу, – довольно кивнула Сантэн. – Домой в Велтеверден, Клонки, – приказала она шоферу.

Изабелла немного сжульничала. Она поручила секретарше отпечатать стандартное письмо каждому избирателю, которого они с бабушкой посетили, но при этом их лично проверила и подписала. Так она сэкономила кучу времени без особого ущерба для бумаг, которые отец навалил на ее рабочий стол.

Шаса предоставил в ее распоряжение угловой офис в Сантэн-Хаус. Ее новая секретарша принадлежала к числу ветеранов корпорации; работала в «Кортни энтерпрайсес» уже двадцать лет. Она сидела во внешнем кабинете. Внутренний, что занимала сама Изабелла, был выложен очень редким желтым деревом, которое Шаса раздобыл при сносе старинного двухсотлетнего здания в Си-Пойнт; на этом месте должны были возвести новый жилой квартал. Это дерево давало красивый маслянистый отблеск. Шаса одолжил ей пару пейзажей Хуго Ноде. Они отлично смотрелись на фоне светящихся деревянных панелей. Все книги на полках были в роскошных синих переплетах из телячьей кожи; правда, Изабелла сильно сомневалась, что ей когда-либо понадобятся парламентские отчеты Ханзарда за последние тридцать лет.

Окна ее кабинета выходили на парк и на собор Святого Георга; на заднем плане высилась Тейбл-маунтин – Столовая гора. Как говаривали местные жители, если из вашего окна не видна эта гора, значит, вы еще не приехали в Кейптаун.

Она подписала последние из писем, адресованных ее будущим избирателям, и отнесла всю пачку в кабинет секретарши. Той на месте не оказалось, а пишущая машинка «Ундервуд» была аккуратно накрыта футляром. Изабелла посмотрела на часы:

– Боже мой – уже шестой час.

Она с облегчением подумала, что время на сей раз пролетело быстро и незаметно. С того дня, как она потеряла Никки, такое случалось весьма редко. Похоже, что напряженная работа и долгие часы, проводимые в офисе, все-таки начинали оказывать свое благотворное воздействие, заглушая боль, глубоко укоренившуюся в ее сердце.

Обед в Велтевердене подавался ровно в половине девятого, а коктейли разносили за полчаса до обеда. Времени у нее было достаточно, и она вернулась к своему рабочему столу. Шаса оставил ей черновик своего доклада, прикрепив к нему записку: «Он мне понадобится завтра к двенадцати. Целую, папа».

За время, проведенное в посольстве, у них установился привычный порядок, согласно которому она проверяла все его речи и письменные отчеты на предмет стиля и пунктуации. Собственно говоря, Шаса не особенно в этом нуждался. Уж кто-кто, а он-то умел так составить фразу, что придраться было абсолютно не к чему. Тем не менее эта процедура доставляла удовольствие обоим, и Шаса иногда позволял себе переборщить с метафорами или употребить какой-либо неподходящий штамп. По крайней мере ему всегда было приятно услышать ее похвалу.

Она внимательно прочла двенадцатистраничный доклад, сделав одну поправку, затем приписала в самом конце: «Какого умного папочку я себе отхватила!» – и понесла к нему в офис, располагавшийся в другом конце длинного коридора.

Кабинет был заперт. Она достала ключ, отперла дверь и вошла.

Рабочий кабинет Шасы был раза в четыре больше, чем у нее, и гораздо внушительнее. Его стол когда-то украшал апартаменты дофина в Версале. Во всяком случае, об этом говорилось в подлинной квитанции, выписанной аукционером и датированной 1791 годом.

Изабелла положила исправленный доклад на изящно инкрустированную поверхность стола, но затем передумала. Доклад предназначался исключительно для глаз премьер-министра и членов кабинета. Некоторые факты и цифры, содержавшиеся в нем, носили секретный характер и имели самое непосредственное отношение к национальной безопасности. Строго говоря, Шасе не следовало оставлять его на ее столе; впрочем, он частенько весьма небрежно обращался с важными документами.

Она взяла доклад со стола и подошла к его личному сейфу. Сейф был скрыт за фальшивым книжным шкафом. Его механизм встроен в настенную лампу, висевшую над шкафом. Лампа выполнена в виде красивой бронзовой нимфы, державшей электрическую лампочку высоко над головой, как факел.

Изабелла повернула лампу на шарнире, и шкаф бесшумно отъехал в сторону; за ним показалась массивная стальная дверь зеленого цвета.

В подборе цифр для комбинации Шаса не проявил ни выдумки, ни оригинальности. Он просто-напросто взял дату своего рождения и перевернул ее. Впрочем, кроме самого Шасы, Изабелла, как его личный ассистент, была единственной, кто знал эту комбинацию. Он не давал ее даже бабушке или Гарри.

Она набрала комбинацию цифр, распахнула тяжелую стальную дверь и вошла в похожую на пещеру бронированную комнату. Ей частенько приходилось приставать к отцу, чтобы он наводил порядок в сейфе; теперь в который раз неодобрительно поцокала языком, обнаружив две зеленые армскоровские папки, небрежно брошенные на стол посреди комнаты. Быстро навела порядок, заперла сейф и вернулась в свой офис, зайдя по дороге в дамскую комнату.

Садясь за руль своего «мини», она вздохнула. Это был долгий и трудный день, а еще предстояло предвыборное собрание после обеда. До своей постели можно добраться лишь далеко за полночь.

На какое-то мгновение ей захотелось вернуться в Велтеверден кратчайшей дорогой. Однако «мини» направился вверх по горному склону как бы по собственной воле, и спустя пятнадцать минут Изабелла уже припарковала его в переулке за углом, рядом с почтовым отделением в Кампс-Бэй.

Подойдя к почтовому ящику, испытала знакомое муторное ощущение в животе, как будто проглотила камень. Окажется ли он вновь пуст, как это было уже на протяжении многих недель? Неужели она больше никогда не получит вестей о Никки?

Открыла ящик, и сердце чуть не выпрыгнуло наружу, с размаху ударившись о грудную клетку. Украдкой, по-воровски схватила тонкий конверт и засунула его в карман пиджака.

Как и в прошлый раз, она остановила машину над пляжем, под пальмами, и со смешанным чувством ужаса и надежды прочитала четыре строчки, отпечатанные на машинке.

Это было что-то новое.

В полном соответствии с инструкциями она запомнила содержание письма, а затем сожгла его и развеяла по ветру пепел.

В пятницу утром, спустя три дня после получения письма, адресованного Красной Розе, Изабелла пригнала свой «мини» на автостоянку нового супермаркета, находившегося в пригороде Клермон.

Она заперла дверцу водителя, но, следуя указаниям, оставила боковое окошко чуть приоткрытым. Затем вошла через заднюю дверь в переполненный супермаркет. Была последняя пятница месяца – день получки у тысяч служащих и чиновников. Так что очереди к кассам тянулись через весь магазин.

Изабелла быстро прошла через торговый зал, вышла через парадный вход на главную улицу пригорода и повернула налево. Пробравшись сквозь толпу, запрудившую тротуар, оказалась перед зданием новой почты. В первой стеклянной телефонной кабинке слева устроилась парочка девочек-подростков. Они хихикали, позвякивали фальшивыми золотыми сережками и строили друг другу глазки, слушая знакомого мальчика на другом конце провода и по очереди прижимая к уху телефонную трубку.

Изабелла взглянула на часы. До назначенного часа оставалось всего пять минут; ее нервы были напряжены до предела. Она властно постучала в стеклянную дверь, но одна из девиц только показала ей язык и как ни в чем не бывало продолжала что-то щебетать в трубку.

Через минуту Изабелла постучала вновь. Девочки неохотно повесили трубку и сердито удалились. Изабелла проскользнула в кабину и плотно прикрыла за собой дверь. Не стала звонить, делая вид, что ищет в кошельке нужную мелочь. При этом не отрывала глаз от минутной стрелки своих часов. Как только та коснулась отметки в самом верху циферблата, телефон зазвонил, и она поспешно схватила трубку.

– Это Красная Роза, – прошептала, задыхаясь, и чей-то голос произнес:

– Немедленно возвращайтесь к своей машине.

Связь тут же оборвалась; частые гудки эхом отдавались в ее ушах. Несмотря на всю растерянность, Изабелле показалось, что она узнала сильный акцент той самой высокой, крупной женщины, что везла ее с набережной Темзы в закрытом фургоне почти три года назад.

Изабелла швырнула трубку на рычаг и выбежала из кабины. Ей понадобилось всего три минуты, чтобы добраться до своего «мини» на автостоянке супермаркета. Вставила ключ в замок, и в этот момент ее взгляд упал на конверт, лежавший на водительском сиденье; теперь все стало ясно. Она читала книги Ле Карре и Лена Дейтона и поняла, что ей решили передать послание, минуя почту.

Она была почти уверена, что в эту минуту за ней наблюдают.

Украдкой оглядела автостоянку, которая занимала площадь почти в два акра; помимо ее «мини», здесь находилось несколько сотен других автомашин. Десятки покупателей пробирались к своему транспорту, толкая перед собой нагруженные тележки; вдобавок ко всему по стоянке в большом количестве слонялись нищие и школьники, у которых уже закончились занятия. Машины, въезжающие и выезжающие через ворота, создавали два сплошных встречных потока. Обнаружить наблюдателя в таком круговороте было просто невозможно.

Она села за руль и не спеша доехала до Велтевердена. Очевидно, письмо было слишком важным, чтобы можно было довериться почте. Это самый надежный способ передать его, что называется, из рук в руки. Запершись в своей спальне и почувствовав себя наконец в относительной безопасности, вскрыла конверт.

Первым делом обнаружила в нем цветную фотографию Никки, сделанную, судя по всему, совсем недавно. Мальчик был в одних плавках. За последнее время он превратился в очаровательного крепыша почти что трех лет от роду. Стоял на белом песчаном пляже, а за его спиной плескался синий океан.