Текст книги "Золотой Лис"

Уже смеркалось, когда такси остановилось у ворот буэнавентурского лагеря. Дневные занятия подходили к концу, и колонны парашютистов полка имени Че Гевары направлялись обратно в казармы. Это были элитные войска в коричневой форме, способные вести наступательные действия в любом районе земного шара, однако на последнем заседании Политбюро в Гаване было решено готовить их специально для отправки в Африку.

Рамон задержался на минуту, чтобы посмотреть на проходившую мимо него колонну. Молодые солдаты, юноши и девушки, маршировали под одну из старых революционных песен, которую он так хорошо запомнил еще с тех горьких дней в Сьерра-Маэстра. Она называлась «Земля обездоленных», и при ее звуках мороз пробежал у него по коже, хотя все это было так давно. Он подошел к проходной и предъявил свой пропуск в сектор, где проживали офицерские семьи.

На Рамоне были спортивная рубашка, легкие хлопчатобумажные брюки и сандалии на босу ногу, но сержант, охранявший ворота, уважительно отдал ему честь, увидев его имя и звание. Ибо Рамон был одним из восьмидесяти двух героев, чьи имена заучивали в школах и распевали в каждом винном погребке по всей Кубе.

Его коттедж ничем не отличался от других таких же домиков с двумя спальнями, плоскими крышами и глинобитными стенами, выстроившихся в ряд под пальмами, прямо над берегом моря. Между длинными изогнутыми стволами тихо мерцала голубая гладь бухты Кочинос.

Адра Оливарес подметала узкую переднюю веранду; когда Рамон был еще в ста шагах от нее, подняла голову, увидела его и тут же придала лицу бесстрастное выражение.

– Добро пожаловать, товарищ полковник, – тихо произнесла она, как только он ступил на веранду, и, хотя тут же опустила глаза, он заметил промелькнувший в них страх.

– Где Николас? – спросил, поставив чемодан на цементный пол.

Вместо ответа она бросила взгляд в сторону пляжа.

Группа детей резвилась у самой кромки воды. Их пронзительные крики не мог заглушить даже громкий шелест пальмовых листьев, колеблемых свежим пассатом. Все дети были в плавках и купальниках, их коричневые тела лоснились от загара и морской воды.

Николас стоял чуть поодаль от остальных; Рамон узнал его и почувствовал, как что-то защемило в груди. Только недавно, в этот последний год, он начал воспринимать его как сына. А до этого – просто «ребенок», в своих отчетах для управления называл его «ребенком Красной Розы». Но как-то незаметно «ребенок» превратился в «моего сына», правда, только в мыслях. Он ни разу не произнес эти предательские слова вслух, не говоря уж о том, чтобы написать их на бумаге.

Рамон спустился с веранды и не спеша направился к пляжу, пробираясь между пальмами. Дойдя до отметки полной воды, уселся на невысокий волнолом и стал наблюдать за сыном.

Николасу только что исполнилось три года. Для своего возраста очень развит. Наверняка будет высоким; его руки и ноги уже сейчас были длинными и худыми, без какого-либо следа детской пухлости. Он стоял, выдвинув вперед одну ногу и перенеся на другую весь свой вес, одна рука на поясе, в позе, вызывавшей ассоциации с «Давидом» Микеланджело.

Интерес Рамона к сыну проснулся только тогда, когда стало окончательно ясно, что тот необычайно одарен. Воспитатель в лагерном детском саду не уставал им восторгаться. Мальчик говорил и рисовал так, как будто был намного старше. До того Рамон не принимал активного участия в воспитании ребенка. Ограничился тем, что устроил Адру Оливарес и Николаса в этот военный городок через ДГА в Гаване. Адра теперь была лейтенантом государственной безопасности.

Этого звания также добился для нее Рамон. Ей необходимо было получить офицерский чин, чтобы иметь право на проживание в одном из коттеджей в Буэнавентуре и чтобы Николас мог посещать ясли и детский сад для детей военных.

Первые два года Рамон вообще не видел сына, хотя сообщения из военного госпиталя и отчеты из министерства образования постоянно лежали у него на столе, когда он готовил послания для Красной Розы. В конце концов эти отчеты и прилагавшиеся к ним фотографии возбудили его интерес. Он решил съездить из столицы в Буэнавентуру.

Казалось, ребенок его сразу узнал. Он спрятался за ногами Адры и испуганно поглядывал оттуда на Рамона. В последний раз он видел своего отца в выложенной белым кафелем операционной военного госпиталя в Буэнавентуре, когда Рамон руководил процедурой его «демонстративного» утопления перед видеокамерой, которая должна была сломить Красную Розу и окончательно подчинить ее. Николасу тогда было всего несколько недель от роду. Он просто не мог запомнить этот случай – и все же реакция при виде Рамона была слишком явной, чтобы принять ее за простое совпадение.

Но вот что в самом деле застигло Рамона врасплох, так это собственная ответная реакция на этот детский испуг. Он давно уже привык к тому, что люди трепещут от одного его взгляда. Ему крайне редко приходилось прибегать к наглядной демонстрации своей силы и жестокости, чтобы внушить страх окружающим, но в этом случае все было по-иному.

За всю свою жизнь, если не считать матери и двоюродного брата Фиделя, он не испытывал сколько-нибудь серьезной привязанности ни к одному человеческому существу. Всегда считал это одним из своих главных преимуществ. Никакие личные чувства или пристрастия не могли повлиять на него. Все его решения и действия основывались исключительно на трезвом, холодном расчете. В случае необходимости он мог без малейших колебаний пожертвовать старым, верным товарищем и впоследствии не испытывать по этому поводу никаких бессмысленных и ослабляющих волю сожалений. Мог нежно и самозабвенно ласкать в постели прекрасную женщину, а через несколько часов не моргнув глазом отдать приказ о ее ликвидации. Он приучил себя быть выше всех этих жалких человеческих сантиментов. Столько лет выковывал себя в сверхчеловека из железа и стали, настоящего ленинца, превратил свое тело и свою волю в смертоносное, остро отточенное сверкающее оружие – и вот, совершенно неожиданно, в этой стали обнаружился изъян.

«Крохотный изъян, – утешал он себя, сидя на волноломе в лучах жаркого карибского солнца и наблюдая за сыном. – Трещинка толщиной в волосок на сверхпрочном клинке; и то потому, что он часть меня. Кровь от моей крови, плоть от моей плоти, залог моего бессмертия».

Он заставил себя еще раз вспомнить во всех подробностях ту сцену в военном госпитале. Перед его мысленным взором вновь возник младенец, извивающийся в сильной руке врача; он явственно услышал его отчаянный визг, визг возмущения и ужаса, его прерывисто затрудненное дыхание, когда мокрая маленькая головка показывалась над водой. И это воспоминание не заставило его содрогнуться.

В тот момент, в той ситуации это было необходимо, подумал он. Никогда не сожалей о содеянном, если оно было необходимо, если в твоем поступке была беспощадная сила и стальная непреклонность. Мальчик нагнулся и поднял ракушку с песка у своих ног. Повертел ее в руках, наклонив голову, чтобы получше рассмотреть этот разноцветный, переливающийся предмет.

Курчавые волосы Николаса были темные и густые, и, хотя они намокли от соленой морской воды, солнце придавало им знакомый красноватый отблеск. Он многое унаследовал от своей матери. Рамон легко узнал этот точеный классический носик, эту чистую нежную линию подбородка. Но зеленые глаза выдавали в нем сына Рамона.

Внезапно мальчик размахнулся и с силой запустил ракушку в море. Она запрыгала по ровной водной глади, оставляя за собой череду маленьких кружочков в тех местах, где коснулась поверхности. Затем Николас повернулся и зашагал в гордом одиночестве вдоль кромки воды, но в этот момент со стороны группы детей, расположившейся чуть поодаль, раздались жалобные крики. В возникшей куче-мале одну из девочек сбили с ног, она растянулась на белом песке и громко заскулила:

– Николас!

С терпеливым вздохом Николас подошел к ней и поднял ее на ноги. Это была прелестная маленькая проказница, но сейчас одна ее щека испачкалась в песке, а из огромных черных глаз ручьями бежали слезы. Трусики сползли с нее чуть ли не до колен, пикантно обнажив щель между маленькими пухленькими розовыми ягодицами.

Николас подтянул ее трусики, спасая девичью гордость и при этом едва не оторвав ее от земли; затем он взял ее за руки и подвел к воде. Он смыл песок с щеки и аккуратно вытер ей слезы. Девчушка в последний раз судорожно всхлипнула и умолкла.

Она вцепилась в его руку и засеменила рядом по пляжу.

– Я отведу тебя к маме, – втолковывал ей Николас, затем он поднял глаза и увидел отца. Он остановился как вкопанный и уставился на него.

Рамон заметил ужас, промелькнувший в его глазах, но он появился в них лишь на какое-то мгновение. Затем Николас вызывающе задрал подбородок, и лицо его приняло бесстрастное выражение.

Рамону понравилось то, что он увидел. Хорошо, что мальчик чувствует страх, ибо он основа уважения и повиновения. Хорошо и то, что он умеет бороться со своим страхом и скрывать его. Умение скрывать страх необходимо тому, кто претендует на лидерство. Его сын уже сегодня демонстрирует силу и решимость, никак не соответствующие его нежному возрасту.

«Да, это мой сын», – подумал Рамон и повелительно поднял руку:

– Подойди ко мне.

Девочка резко отшатнулась от него. Она выпустила руку Николаса и со всех ног побежала прочь по пляжу, вновь громко призывая на помощь, на этот раз свою мать. Рамон даже не взглянул в ее сторону. Дети часто реагировали на него подобным образом.

Николас заметно собрался с духом и только после этого откликнулся на призыв отца:

– Здравствуй, отец.

Он торжественно протянул свою маленькую ладонь.

– Здравствуй, Николас. – Рамон пожал протянутую руку. Он сам приучил мальчика здороваться за руку, как взрослый мужчина, но этому обращению научила его Адра. «Отец». Конечно, ему не следовало разрешать подобные вольности, но в глубине души он был доволен, что все же в конце концов позволил себя так называть. При этом слове он всегда испытывал какое-то легкое сентиментальное покалывание в области сердца, но такую роскошь вполне мог себе позволить. В сущности, он и так позволял себе очень немного.

– Садись. – Рамон указал на место с собой; Николас вскарабкался на стену и уселся, свесив свои тоненькие ножки.

Они немного помолчали. Рамон не выносил детской болтовни. Когда же он наконец спросил:

– Чем ты занимался все это время? – Николас, прежде чем ответить, всесторонне обдумал вопрос.

– Я каждый день ходил в детский сад.

– И чему тебя там учили?

– Мы делали упражнения и учили революционные песни. – Николас немного подумал. – И еще мы рисовали.

Они опять помолчали, затем Николас для поддержания разговора добавил:

– После обеда мы плавали и играли в футбол, а по вечерам я помогал Адре по дому. А потом мы вместе смотрели телевизор.

Ему всего три года, в который раз подумал Рамон. Если бы подобный вопрос задали его ровеснику с Запада, тот наверняка ответил бы: «Ничем» или «Всякой ерундой». А Николас говорил как взрослый, как настоящий маленький старик.

– Я привез тебе подарок, – сообщил ему Рамон.

– Спасибо, отец.

– Разве тебе не интересно, что это за подарок?

– Ты же мне его покажешь, – резонно заметил Николас. – И тогда я увижу, что это.

Это была пластмассовая модель автомата АК-47. Фактически это миниатюрная копия, воспроизводившая оригинал вплоть до мельчайших деталей, со съемным магазином, заряженным раскрашенными металлическими патрончиками. Рамон купил его в магазине игрушек во время своего последнего визита в Лондон.

Глаза Николаса засверкали; он вскинул автомат на плечо и прицелился в сторону пляжа. После мимолетного страха, вызванного появлением Рамона, ребенок впервые открыто проявил свои чувства: он был в восторге. Когда нажал на курок, игрушечный автомат застрекотал почти как настоящий.

– Очень красивый, – сказал Николас. – Спасибо, отец.

– Это подходящая игрушка для отважного сына революции.

– А я отважный сын революции?

– В свое время ты непременно им станешь.

– Товарищ полковник, ребенка пора купать, – робко вмешалась подошедшая к ним Адра.

Она взяла Николаса за руку и повела его через веранду внутрь дома. Рамону на какое-то мгновение захотелось последовать за ними, но он поборол в себе это искушение. Не к лицу ему принимать участие в подобных низменных буржуазных процедурах. Вместо этого он направился к маленькому столику в конце веранды, на котором Адра оставила для него кувшин с соком лайма и бутылку рома «Гавана клуб», несомненно, лучшего рома в мире.

Рамон сделал себе коктейль «Мохито» и выбрал сигару из стоящего на столе ящичка.

Он курил только у себя дома, на Кубе, и при этом только первоклассные сигары «Мигель Фернандес Ройг»; Адра хорошо это знала. Как и «Гавана клуб», эти сигары не имели себе равных в мире. Он взял высокий бокал с подслащенным напитком, сигару, уселся поудобнее и стал смотреть, как закат превращает воду бухты в расплавленное кровавое золото.

Из ванной до него доносились плеск воды, счастливый визг сына и тихие упреки Адры.

Рамон всю свою сознательную жизнь был воином и скитальцем на этой грешной земле. Он знал, что сейчас оказался как никогда близко от того, что люди называют своим домом; и этим был обязан в первую очередь сыну.

К обеду Адра подала жареных цыплят и испанское блюдо под названием «Мавры и христиане»: черную фасоль, перемешанную с белым рисом. Используя связи в ДГА, Рамон выбил для своей маленькой семьи карточку на дополнительное питание. Хотел, чтобы его сын рос сильным и ни в чем не нуждался.

– Скоро мы с тобой отправимся в путешествие, – сообщил он Николасу за обедом. – Через море. Ты доволен, Николас?

– А Адра с нами поедет?

Этот вопрос неожиданно задел Рамона. В тот момент он не понял, что его раздражение было вызвано обыкновенной ревностью. Коротко ответил:

– Да.

– Ну, тогда я доволен, – кивнул Николас. – И куда мы поедем?

– В Испанию, – заявил Рамон. – На землю твоих предков, туда, где ты родился.

После обеда Николасу было разрешено целый час смотреть телевизор. Когда глаза мальчика начали слипаться, Адра отвела его в спальню.

Вернувшись в маленькую, бедно обставленную гостиную, она спросила Рамона:

– Я нужна вам сегодня ночью?

Рамон кивнул. Ей было уже за сорок, но живот оставался по-прежнему плоским, а бедра были упругими и сильными. Она ни разу не рожала и в совершенстве владела каждым своим мускулом. Он часто просил ее исполнить один маленький трюк, который действовал на него возбуждающе. Держал за один конец графитовый карандаш, а она переламывала его пополам молниеносным сжатием своей вагинальной мышцы.

Это была любовница высшего класса, одна из наиболее раскованных и тонко чувствующих женщин, которых он когда-либо знал; к тому же смертельно боялась его, что только увеличивало их взаимное влечение.

На рассвете Рамон сплавал к выходу из бухты, а затем вернулся обратно во время отлива, преодолев две мили неспокойного моря; это оказалось весьма нелегким делом.

Когда он пришел с пляжа, Николас был уже готов к отправке в детский сад, а у задней двери коттеджа его дожидался армейский джип с шофером. Рамон был одет в простую коричневую форму десантника; на голове – мягкая пилотка. Это кубинская революционная форма, резко отличавшаяся от цветастых галунов, пурпурных кантов и орденских планок, которыми украшали себя русские. Николас гордо уселся рядом с ним на заднем сиденье джипа; они довезли его до детского сада, находившегося неподалеку, и высадили у главного входа.

До Гаваны пришлось добираться более двух часов, ибо сезон уборки сахарного тростника был в полном разгаре. Небо над холмами затянуто дымом от бесчисленных костров, а дорогу запрудили огромные неповоротливые грузовики, доверху набитые срезанным тростником, развозимым по ближайшим мельницам.

Когда они наконец въехали в город, водитель высадил Рамона на дальнем конце широкой площади Революции, посреди которой высился стометровый обелиск в часть Хосе Марти, народного героя, основавшего в далеком 1892 году Кубинскую революционную партию.

Эта площадь была традиционным местом проведения демонстраций и митингов, собиравших миллион, а то и более людей, которые, затаив дыхание, слушали пламенные речи Фиделя Кастро. Рабочий кабинет главы государства располагался в здании Центрального Комитета Компартии Кубы, первым секретарем которой и являлся Эль Хефе.[8]8
  Эль Хефе – шеф, вождь (исп.).


[Закрыть]

Помещение, в котором он принял Рамона, было обставлено весьма скромно, в полном соответствии с революционными принципами. Под вращающимся на потолке вентилятором стоял массивный стол, заваленный рабочими документами и отчетами. На белых стенах не было никаких украшений, если не считать портрета Ленина, висевшего над столом. Фидель Кастро встретил Рамона с распростертыми объятиями.

– Ми Зорро Дорадо, – довольно усмехнулся он. – Мой Золотой Лис. Я так рад тебя видеть. Ты слишком долго отсутствовал, мой старый товарищ. Слишком долго.

– Я рад, что вернулся домой, Эль Хефе. – Рамон говорил абсолютно искренне. Он уважал и любил этого человека, как никого другого. Каждый раз при встрече он поражался громадным размерам того, кого он называл Вождем. Кастро возвышался над ним как гора; он буквально задушил Рамона в своих медвежьих объятиях. Затем отстранился и посмотрел ему в глаза.

– Ты выглядишь усталым, товарищ. Ты очень много работаешь.

– Зато с превосходными результатами, – заверил его Рамон.

– Садись поближе к окну, – пригласил Кастро. – И расскажи обо всем по порядку.

Он выбрал две сигары «Ройг» из ящика, лежащего на углу стола, и предложил одну из них Рамону. Подержал вощеный фитиль, пока тот раскуривал сигару; затем зажег свою, уселся на стул с прямой спинкой и чуть подался вперед, выпустив струю дыма из сигары, торчащей в углу его рта.

– Ну, какие новости из Москвы? Ты встречался с Юденичем?

– Да, Эль Хефе, и эта встреча прошла очень удачно… – Рамон подробно изложил суть прошедших переговоров. Что характерно, они сразу приступили к делу, безо всяких преамбул и ненужной болтовни. Им не надо было прощупывать друг друга или хитрить. Рамон мог говорить предельно откровенно, не боясь оскорбить вождя и не заботясь о собственном положении. Ибо его положение было незыблемым. Они были братьями по крови и по духу.

Разумеется, Кастро был непредсказуем. Его благосклонности можно было лишиться в мгновение ока. Именно так произошло с Че Геварой, еще одним из восьмидесяти двух героев, высадившихся на берег с яхты «Гранма». Че впал в немилость после того, как выразил несогласие с экономической политикой Кастро, и в результате ему пришлось покинуть Кубу и стать странствующим рыцарем революции, этаким Уолтом Уитменом[9]9
  Уолт Уитмен (1819—1892) – американский поэт, глашатай идей равенства и демократии; как и Че Гевара, славился прекрасной окладистой бородой.


[Закрыть] с гранатой и АК-47. Да, с Че это случилось, но подобного никогда не случится с Рамоном.

– Юденич согласился поддержать нашу новую экспортную программу, – сообщил ему Рамон, и Кастро фыркнул в усы. Это была их обычная шутка. Кастро был блестящим политиком и к тому же обладал редким даром заражать своими вдохновляющими идеями широкие народные массы. Однако несмотря на свою образованность – он был квалифицированным юристом и добился немалых успехов на этом поприще, прежде чем революция вознесла его на своем гребне, – он мало что смыслил в экономике.

Он слабо разбирался в скрытых механизмах и подводных течениях этой сложнейшей науки. Он не желал утруждать себя всякими пустяками вроде платежного баланса, занятости и производительности труда. Его грандиозные замыслы не позволяли ему уделять внимание подобным мелочам повседневной жизни. Он предпочитал смелость и размах. И Рамон разработал такой план, который не мог не понравиться Эль Хефе. Он был смел и прост.

Главная проблема заключалась в том, что островная экономика Кубы зиждилась на трех китах: сахар, табак и кофе. Этого было явно недостаточно, чтобы заполучить нужное количество твердой валюты для финансирования амбициозных планов Кастро в области городского строительства и социальных программ, не говоря уже о том, чтобы обеспечить полную занятость стремительно растущего населения.

После революции население удвоилось. Согласно прогнозам, оно вновь удвоится через ближайшие десять лет. План Рамона был рассчитан на то, чтобы решить все эти проблемы разом. Он обеспечивал постоянный приток твердой валюты и одновременно позволял покончить с безработицей на острове.

«Новая экспортная программа» состояла всего-навсего в экспорте людей, а точнее, солдат обоего пола. Они будут десятками тысяч отправляться в качестве наемников во все концы света, чтобы раздувать пожар мировой революции. Таким образом можно было бы «экспортировать» до ста тысяч человек, что составляло почти десять процентов всего трудоспособного населения острова. Одним ударом они уничтожат безработицу и наполнят казну деньгами, заработанными огромной армией.

Кастро пришел в восхищение от этого плана сразу же, как только Рамон ознакомил его с ним в самых общих чертах. Такая экономика была ему понятна, и он мог ее только приветствовать.

– Юденич доложит о наших планах Брежневу, – заверил его Рамон, и Кастро ласково погладил свою бороду, как будто она была пушистым черным котом.

– Если Юденич поддержит нас, то беспокоиться не о чем. – Он подался вперед всем телом, упираясь ладонями в колени. – К тому же мы уже решили, куда пошлем их в первую очередь.

– Сегодня во второй половине дня у меня встреча в посольстве Танзании, – сказал Рамон.

Семнадцать африканских государств имели свои посольства в Гаване; во всех этих странах у власти находились социалистические правительства, под руководством которых их народы только что сбросили колониальное иго.

Танзания во главе с Джулиусом Ньерере была едва ли не больше всех остальных привержена идеям марксизма. Ньерере уже объявил, что каждый, кто владеет более чем одним акром земли, является «капиталистом и врагом народа» и что вся их собственность в самое ближайшее время будет конфискована государством. Танзанийцы активно помогали другим народам Африки, борющимся за свободу с реакционными колониальными режимами в своих странах. Они предоставляли убежище бойцам сопротивления из португальских Анголы и Мозамбика, из Южной Африки, этого расистского заповедника, из Эфиопии, где правил средневековый режим дряхлого тирана, императора Хайле Селассие. Во всех этих странах для кубинской армии наемников открывалось широкое поле деятельности.

– Я встречаюсь с офицерами армии, преданными делу подлинного социализма и готовыми рискнуть жизнью ради освобождения от тирании.

– Да, – кивнул Кастро. – Эфиопия для нас уже вполне созрела.

Рамон внимательно разглядывал пепел на кончике своей сигары; он был твердый и прямой, длиной почти в два дюйма.

– Мы оба знаем, что судьба уготовила тебе великое будущее, выходящее далеко за пределы нашего прекрасного острова. Африка ждет тебя.

Кастро с довольным видом откинулся назад на стуле, не отрывая своих огромных могучих ладоней от колен, и Рамон продолжил:

– Африканцы испытывают вполне естественное недоверие к русским. Их кремлевские вожди все как один «кавказцы» – кстати, этот расистский термин происходит от названия одного из районов Советского Союза. Приходится признать, как это ни прискорбно, что русские, несмотря на все их достоинства, в большинстве своем расисты. От этого факта нам никуда не уйти. Многие африканские лидеры, особенно молодые, учились в Советском Союзе. Они не забыли, как в коридорах Университета имени Патриса Лумумбы вслед им русские студенты шептали слово «обезьяна». Да, русские – белые и расисты, и поэтому в глубине души африканцы им не доверяют.

Рамон глубоко затянулся, и некоторое время они молчали, мерно попыхивая сигарами. Кастро первым прервал паузу:

– Продолжай.

– Напротив, ты, Эль Хефе, имеешь африканские корни…

Кастро решительно покачал головой.

– Я чистокровный испанец, – возразил он.

Рамон улыбнулся, ничуть не смутившись.

– Ну а если ты заявишь, что твоих предков когда-то продали на невольничьем рынке Гаваны – кто посмеет усомниться в этом? – вкрадчиво осведомился он. – Только подумай, ты сможешь приобрести влияние в Африке, причем безо всякого труда.

Кастро молчал, захваченный столь грандиозной перспективой; Рамон негромко продолжил:

– Мы организуем для тебя африканское турне. Ты совершишь триумфальную поездку через весь континент, начиная с Египта и дальше к югу; ты посетишь двадцать государств и везде заявишь о своей любви и преданности африканскому народу. Представляешь, насколько возрастет твое влияние, если тебе удастся убедить в своих проафриканских настроениях двести миллионов африканцев! – Рамон наклонился к нему и дотронулся до его запястья. – Ты уже не будешь просто президентом крохотного осажденного островка, беспомощной игрушкой в руках Америки; ты превратишься в крупнейшего политического деятеля мирового масштаба, в силу, с которой придется считаться всем.

– Мой Золотой Лис, – тихо произнес Кастро, – неудивительно, что я так тебя люблю.

Танзанийское посольство временно расположилось в старой части города, в одном из зданий, построенных еще испанцами в период их владычества на Кубе.

Эфиопы уже ждали Рамона. Их было трое, все молодые офицеры императорской армии Хайле Селассие. Однако из этих троих Рамона Мачадо интересовал лишь один. Ему уже доводилось встречаться с капитаном Джетачевом Абебе во время его нескольких прошлых визитов в Аддис-Абебу.

Этническое происхождение того или иного эфиопа установить практически невозможно. Тысячелетиями нашествий и вторжений в Эфиопию как белых племен из-за Красного моря, так и черных народов из глубины африканского материка привело к такому количеству смешанных браков, что делить современное население страны по расовому признаку просто бессмысленно. Подразделение же эфиопов, скажем, на племена галла и амхара основывается, скорее, на языковых и культурных различиях, чем на этнических.

Тем не менее в капитане Джетачеве Абебе явно преобладали чисто африканские черты. Его рябая кожа была очень темной, а губы толстыми, как у представителей негроидной расы. Он окончил Аддис-Абебский университет, что и предопределило его будущие политические взгляды. Дело в том, что Джо Сисеро в свое время удалось внедрить в этот университет в качестве лекторов и преподавателей большое число американских и английских марксистов. Джетачев Абебе был одним из их лучших студентов и покинул стены университета убежденным марксистом-ленинцем.

Рамон изучал и опекал его на протяжении нескольких лет, пока не убедился, что он именно тот человек, который ему нужен. По крайней мере он был умен, решителен и беспощаден – и беззаветно предан делу революции. И хотя ему было не более тридцати пяти лет, Рамон в своих предварительных планах отводил ему роль будущего правителя Эфиопии.

Теперь, пожимая ему руку в гостиной с закрытыми ставнями, расположенной в задней части танзанийского посольства, Рамон взглядом предостерег его и незаметно для остальных указал на висевшую на стенах коллекцию африканских племенных масок. Под любой из них мог быть спрятан микрофон.

Последовавший разговор был малозначащим, ни к чему не обязывающим и продолжался менее получаса. Прощаясь, Рамон придвинулся поближе к Абебе и прошептал ему на ухо всего четыре слова – время и место встречи.

Час спустя они вновь встретились, на сей раз вдвоем, в «Бодегита дель Медио». Это был самый знаменитый бар во всем старом городе. На полу лежал толстый слой древесной пыли, все столы и стулья были изрезаны и потемнели от времени. Стены испещрены надписями и автографами всевозможных знаменитостей и никому не известных простых смертных: от Хемингуэя до Спенсера Трейси и Эдуарда, герцога Виндзорского[10]10
  Спенсер Трейси – знаменитый американский актер 30—50-х годов XX в.; Эдуард VIII, английский король, после отречения от престола в 1936 г. получивший титул герцога Виндзорского.


[Закрыть], – все они пили в этом баре. Тут же, на этих грязных стенах, косо висели их старые пожелтевшие фотографии в простых деревянных рамках, засиженных мухами. В длинной узкой комнате было сильно накурено. Оглушительные звуки народной музыки «Бембе», извергаемые переносным радиоприемником, и громкие голоса пьяных посетителей не позволяли подслушать их тихую беседу.

Они уселись в самом дальнем углу, поставив перед собой стаканы с «Мохито». Оттаявшая изморозь струйками сбегала по стеклу, оставляя влажные круги на деревянном столе, но они не притрагивались к напиткам.

– Товарищ, время уже близко, – сказал Рамон, и Абебе кивнул.

– Лев Амхары состарился и лишился зубов; его сын слаб, жаден и глуп. Народ стонет от его тирании; в стране голод и засуха, каких не было вот уже лет сто. Время настало.

– Есть две вещи, которых мы должны избежать, – предостерег его Рамон. – Во-первых, военный переворот. Если армия восстанет и немедленно покончит с императором, ты окажешься не у дел. У тебя еще слишком низкое звание. Власть захватит кто-либо из генералов.

– И что же? – спросил Абебе. – Как нам следует поступить?

– Ползучая революция, – заявил Рамон; подобное словосочетание Абебе слышал впервые, но не захотел в этом признаться.

– Ну да, – пробормотал он, и Рамон начал его просвещать:

– Дерг должен призвать Хайле Селассие к ответу и потребовать его отречения. Как ты верно заметил, старый лев лишился своих зубов. Он изолирован и не контролирует ситуацию. Ему придется подчиниться. Ты используешь все свое влияние в дерге, а я нажму по своим каналам.

Дергом назывался эфиопский парламент, в который входили все племенные вожди, военачальники, высшие правительственные чиновники и религиозные старейшины. В его состав проникло множество выпускников Аддис-Абебского университета, ярых марксистов. Многие из них находились под прямым влиянием Джетачева Абебе, своего лидера.

– Затем мы приведем к власти временную военную хунту, и я обеспечу ввод в страну значительного числа кубинских войск. С их помощью мы упрочим твое положение. Когда оно станет незыблемым, можно будет переходить к следующему этапу.

– И в чем он будет заключаться?

– Император должен быть ликвидирован, – объяснил Рамон. – Чтобы предотвратить роялистский реванш.

– Смертная казнь?

– Казни привлекают слишком много внимания и вызывают слишком много эмоций. – Рамон покачал головой. – Он старый больной человек. Он просто скоропостижно скончается, и тогда…

– Тогда выборы? – перебил его Абебе, и Рамон недоуменно воззрился на него. Только заметив на толстых лиловых губах эфиопа циничную ухмылку, он позволил себе сухо улыбнуться.

– Ты сильно удивил меня, товарищ, – признался Рамон. – Я чуть было не подумал, что ты говоришь всерьез. Менее всего мы заинтересованы в выборах до того, как подберем нового главу государства и определимся с формой правления. Никогда и нигде массы не были способны сами собой управлять; тем более они не в состоянии избрать для себя подходящих правителей. Мы должны сделать за них этот выбор. Ну а там, много позже, после того как ты будешь провозглашен первым президентом нового социалистического государства, мы проведем организованные и контролируемые нами выборы, чтобы народ мог подтвердить твои полномочия.