Текст книги "Золотой Лис"

Они поравнялись с еще одной оградкой, поменьше. Ворота также охранялись, но их пропустили безо всякой проверки. Внутри обнаружились опять-таки тростниковые хижины, но они были меньше, чем те, что она видела раньше, и выглядели поприличнее. Всего вдоль края пляжа она насчитала девять построек.

Выйдя из грузовика, она первым делом огляделась вокруг. Это было прелестное местечко, напомнившее ей фотографии из рекламной брошюры, выпускаемой «Средиземноморским клубом»: море, песок, пальмы, тростниковые хижины – одним словом, туристический рай.

Майор галантно проводил ее в самую большую хижину, где уже ожидали две женщины в форме; при виде их Изабелла почувствовала, что по спине у нее пробежал озноб.

Ей тут же вспомнился унизительнейший обыск, которому она подверглась во время своего предыдущего визита.

Однако ее тревога оказалась напрасной. Две молодые женщины выглядели даже какими-то смущенными, когда обыскивали ее чемодан и сумочку. Затем они ощупали ее с головы до ног, но раздеваться ей не пришлось.

Единственная возникшая проблема была связана с ее фотоаппаратом. Это был маленький «Свингер» типа «Кодак». Обнаружив его, они стали переговариваться между собой с очевидной тревогой, и Изабелла уже смирилась с его утратой.

– Он мне не нужен, – заявила она им по-испански. – Если хотите, можете взять его себе.

В конце концов одна из них взяла фотоаппарат и две запасные пленки к нему и скрылась за дверью в противоположной от входа стене.

Рамон через специальный глазок в стене внимательно наблюдал за тем, как две связистки проводят обыск. Он распорядился, чтобы они вели себя предупредительно и избегали ненужных унижений, так что, когда одна из них вошла и передала ему фотоаппарат и пленку, он одобрительно кивнул.

Он быстро, но тщательно обследовал их. Даже щелкнул разок затвором, чтобы убедиться, что механизм в полном порядке и что пленка крутится без помех. Затем вновь кивнул и вернул девушке фотоаппарат.

Когда Изабелла получила его обратно, она была удивлена и явно обрадована. Рамон с интересом наблюдал через глазок выражение ее лица. За то время, что он не видел ее, она отрастила волосы. Казалась более зрелой и решительной, чем прежде. Теперь она выглядела еще уравновешеннее и держалась с еще большим достоинством, чем во время их последней встречи в Испании. Весь ее вид говорил о преуспевании и привычке повелевать. Рамон вспомнил о той головокружительной карьере, что она сделала за какие-то несколько лет, и о высоком положении, которое она теперь занимала.

Она явно заботилась о своей физической форме, и плоды этой заботы были налицо. Ее фигура была по-прежнему стройной и спортивной. Загорелые изящные руки и ноги выгодно оттенялись короткой хлопчатобумажной блузой и «бермудами». Мускулатура была развита не хуже, чем у профессиональной спортсменки. Он подумал, что если быть полностью объективным, то ее следует признать одной из трех или четырех наиболее привлекательных женщин, которых он встречал за всю свою жизнь, а ведь ему приходилось иметь дело с сотнями женщин. Одним словом, он был очень ею доволен. Своей собственной успешной карьерой он был во многом обязан именно ей.

Женщины окончили обыск, аккуратно упаковали вещи обратно в чемодан Изабеллы и закрыли его. Затем одна из них подняла его и попросила Изабеллу следовать за ней. Она отвела ее в дальний конец лагеря к калитке в небольшом заборчике из сухих пальмовых ветвей. Войдя, Изабелла очутилась в своего рода маленьком дворике, где стояли всего две хижины.

Спутница направилась к ближней хижине и ввела гостью в большую гостиную, оказавшуюся единственной комнатой в доме. В боковой нише находилась кровать, огороженная противомоскитной сеткой. Женщина опустила чемодан на кровать и оставила Изабеллу одну.

Изабелла быстро осмотрела дом. В глубине дворика она обнаружила душевую и туалет над выгребной ямой. Словом, типичная сельская обстановка, к которой ей, впрочем, было не привыкать. Все это очень напоминало охотничьи лагеря Шона в угодьях Чизоры.

Она принялась распаковывать чемодан. За занавеской нашла вешалку и несколько полок, но закончить так и не успела, ибо в эту минуту через открытое окно, выходившее на пляж, до нее донесся звук, заставивший ее позабыть обо всем на свете.

Этот звук пронзил насквозь ее сердце, громкий радостный детский крик, который она узнала бы из тысяч голосов, где бы и когда бы она его ни услышала.

Она бросилась к окну.

Николас был на пляже. На нем были одни плавки, и она с первого взгляда отметила, что он заметно вырос со времени их последней встречи в Испании.

С ним был щенок, простая дворняжка, весь в черных и белых пятнах, с остренькой мордочкой и длинным тоненьким хвостиком. Николас бежал вдоль кромки воды, держа в руке палку, а щенок резвился и прыгал рядом, пытаясь дотянуться до нее. Николас визжал и заливался смехом, щенок отчаянно тявкал, одним словом, шуму было предостаточно.

Затем Николас зашвырнул палку в воду и крикнул:

– Апорт!

Щенок с готовностью прыгнул и поплыл за палкой, покачивающейся в нескольких метрах от берега. Добравшись до нее, он схватил ее зубами и повернул обратно.

– Молодец! Давай быстрее! – подбадривал его Николас; щенок выскочил из воды и с наслаждением отряхнулся, окатив его фонтаном брызг. Николас протестующе взвыл и замахнулся на него принесенной палкой. Завязалось сражение; щенок вцепился в палку, оба стали тянуть на себя, поле боя огласилось смехом и рычанием. Изабелла вдруг обнаружила, что слезы застилают ей глаза и она почти ничего не видит; ей пришлось несколько раз энергично моргнуть, чтобы зрение вновь вернулось к ней. Она вышла из хижины и неслышно зашагала к отметке прилива. Николас был так увлечен своим четвероногим приятелем, что ей удалось просидеть незамеченной минут десять, прежде чем он поднял голову и увидел, что она наблюдает за ним.

Мгновенно его поведение полностью переменилось. Он решительно оттолкнул щенка от себя.

– Фу! – скомандовал строго, и щенок беспрекословно подчинился. – Сидеть! – последовала новая команда. – На месте.

Он оставил маленького приятеля у воды и подошел к Изабелле.

– Здравствуй, мама. – С солидным видом протянул ей руку. – Как ты поживаешь?

– Ты знал, что я приезжаю?

– Да. Мне велели хорошо себя вести и быть с тобой поласковее, – честно признался он. – Но мне не разрешили ходить в школу, пока ты здесь.

– А тебе нравится ходить в школу, Николас?

– Да, мама, очень. Я уже умею читать. А все занятия у нас ведутся на английском, – добавил он на этом языке.

– Ты прекрасно говоришь по-английски, Никки. Я как раз привезла тебе несколько английских книжек. – Ей хотелось как-то компенсировать ему потерянное из-за нее удовольствие. – Надеюсь, они тебе понравятся.

– Спасибо.

У нее было ощущение своей чужеродности в его маленьком замкнутом мире; она насильно вторглась в него, и он ее не принимал.

– Как зовут твоего щенка?

– Двадцать Шестое Июля.

– Довольно странное имя для щенка. Почему ты его так назвал?

Николас был явно поражен ее невежеством.

– Ну как же, Двадцать Шестое Июля – день начала революции. Это всем известно.

– Ну конечно. Как это я не догадалась.

Ему стало жалко ее.

– Вообще-то я зову его просто Двадцать Шесть. – Он свистнул, и щенок со всех ног помчался к нему по песчаному пляжу. – Сидеть! – приказал он. – Дай лапу!

Щенок послушно протянул ей лапу.

– Я вижу, Двадцать Шесть очень умный. Ты хорошо его обучил.

– Да, – спокойно согласился он. – Это самая умная собака на свете.

«Маленький мой, – горестно подумала она, глядя на него, – что они с тобой делают? Какие жуткие эксперименты проводят они над твоим податливым, неокрепшим сознанием, что ты называешь своего щенка в честь какого-то кровавого переворота?» Она не знала, о какой именно революции шла речь, но охвативший ее ужас, очевидно, как-то отразился на лице, ибо он спросил:

– Мама, с тобой все в порядке?

– Да-да, конечно.

– Пойдем, я провожу тебя к Адре, – предложил он.

Когда они шли обратно к дому через пальмовую рощу, она как бы невзначай попыталась взять его за руку, но он вежливо и вместе с тем решительно высвободил свою ладонь.

– У меня еще сохранился футбольный мяч, который ты мне подарила, – решил он подсластить пилюлю. Она поняла, что ей заново придется завоевывать его доверие и расположение, и от этого понимания у нее вновь защипало в глазах.

«Не нужно торопиться, – уговаривала она себя. – Я не должна слишком много от него требовать».

Но вскоре ее ожидал новый удар; она оказалась совершенно не подготовлена к появлению Николаса в военной форме. Сдвинув пилотку набекрень и засунув большие пальцы рук за пояс, он важно расхаживал перед ней, небрежно покачивая бедрами, точь-в-точь как какой-нибудь головорез из Иностранного легиона, и явно рассчитывал на бурное одобрение. Ей стоило немалого труда скрыть свою подавленность и выдавить из себя нечто похожее на восхищенный вздох.

Она привезла с собой несколько книг, которые, по ее представлениям, могли бы заинтересовать мальчика его возраста. По счастливому совпадению среди них оказалась классическая африканская повесть «Джок из Буша», история о дружбе человека и собаки.

Иллюстрации к ней сразу же привлекли внимание Николаса, обнаружившего в Джоке несомненное сходство со своим Двадцать Шесть. Они долго обсуждали этот вопрос, и в итоге Николасу захотелось самому прочесть всю книгу. Это была весьма бесхитростная история, но зато написанная превосходным языком. Он читал ей вслух. Уровень его знаний произвел на нее глубокое впечатление, хотя пару раз он обращался за помощью, встретив трудное слово или название какого-нибудь африканского животного, доселе ему неизвестного.

К тому времени, когда появилась Адра, чтобы уложить его в постель, они наверстали многое из упущенного за это время разлуки и вновь приблизились к тому, что можно было назвать зачатками дружеских отношений.

«Не торопись, всему свое время», – постоянно сдерживала она себя.

Когда они прощались, он, как обычно, сухо пожал ей руку и вдруг выпалил на одном дыхании:

– Это интересная история. Мне очень понравился Джок, и вообще я рад, что ты опять ко мне приехала. И мне не так уж и хочется в школу. – Этот порыв, видимо, застал врасплох его самого; он явно смутился и быстро выбежал из комнаты.

Изабелла подождала, когда в его спальне погаснет свет, и отправилась на поиски Адры. Ей хотелось поговорить с ней наедине и попытаться выяснить, какую роль она сыграла в похищении Николаса и на чьей стороне были теперь ее симпатии. К тому же она надеялась узнать что-либо о Рамоне; может быть, Адра скажет ей, когда она сможет вновь повидаться с ним.

Адра мыла посуду на кухне, но как только Изабелла вошла, ее лицо моментально стало непроницаемым и она надежно укрылась в своей железобетонной скорлупе. На все вопросы Изабеллы отвечала нехотя и односложно, тщательно избегая смотреть ей в глаза. Вскоре Изабелла осознала тщетность своих усилий и вернулась в хижину.

Несмотря на усталость от длительного путешествия, спала она плохо и проснулась на рассвете; ей не терпелось встретить этот новый день, первый, который она целиком проведет с сыном.

Весь этот день они провели на пляже вместе с Двадцать Шесть. Среди привезенных Изабеллой подарков был теннисный мячик, который в равной степени пришелся по душе и мальчику, и щенку; они могли возиться с ним часами.

Затем они сплавали к рифу. Николас продемонстрировал ей, как нужно вытаскивать «морских кошек» из их коралловых нор, подцепляя на крючок. Ее испуг при виде извивающихся скользких щупалец этих миниатюрных осьминогов и их огромных светящихся глаз, из-за которых они и получили свое название, немало его позабавил.

– Адра приготовит их на обед, – пообещал он.

– Ты любишь Адру?

– Конечно. Ведь она моя мать. – Он тут же осекся, сообразив, что допустил промах. – То есть я хотел сказать, что ты моя мама, но Адра моя настоящая мать.

Ей стоило героических усилий сдержать слезы; удар был слишком силен.

На второе утро Николас пришел в хижину и разбудил ее, когда было еще темно.

– Мы едем на рыбалку, – восторженно сообщил он. – Хосе отвезет нас на лодке.

Хосе оказался одним из лагерных охранников, которых она видела в день своего приезда. Это был темнокожий юноша с кривыми зубами и рябым лицом. Судя по всему, он пользовался особым расположением Николаса. Они непринужденно болтали, возясь с лодкой и рыболовными снастями.

– Почему ты называешь его Пеле? – спросила она Хосе по-испански.

Николас тут же ответил за него:

– Потому что я лучше всех играю в футбол – правда, Хосе?

Николас показал ей, как надо насаживать приманку, и с покровительственным видом терпеливо помогал ей вытаскивать крючок изо рта трепыхающейся и выскальзывающей из рук рыбы.

В тот вечер они вместе прочли еще одну главу «Джека». Когда Николас лег спать, Изабелла еще раз попыталась вызвать Адру на откровенный разговор. Она вновь столкнулась с той же сдержанностью и даже враждебностью. Однако когда она сдалась и вышла из кухни, Адра последовала за ней наружу и в темноте схватила ее за руку. Почти касаясь губами уха Изабеллы, она прошептала:

– Я не могу разговаривать с вами. За нами все время следят.

Прежде чем Изабелла смогла оправиться от изумления, Адра уже вернулась на кухню.

Утром Николас приготовил ей еще один сюрприз. Он привел ее на пляж, где их уже ждал Хосе. По просьбе Николаса он вручил ему свой автомат и, обнажив в ухмылке свои кривые зубы, наблюдал за тем, как мальчик разбирает АК. Пальцы Николаса двигались легко и проворно. Отсоединяя очередную деталь, он вслух произносил ее название.

– Сколько? – спросил он у Хосе, закончив.

– Двадцать пять секунд, Пеле. – Охранник одобрительно рассмеялся. – Отлично. Из тебя выйдет настоящий десантник.

– Двадцать пять секунд, мама, – гордо повторил он специально для Изабеллы, в который уж раз шокированной подобными увлечениями сына; разумеется, она поздравила его с этим достижением, изо всех сил стараясь говорить как можно искреннее.

– А теперь, Хосе, засеки время, пока я буду его собирать, – распорядился Николас. – А ты меня сфотографируешь.

Искушение было велико, и она согласилась. Затем Николас потребовал сфотографировать его еще раз, на сей раз с автоматом наперевес. Разглядывая его через объектив, она вспомнила виденные когда-то фотографии вьетконговских детей, воевавших наравне со взрослыми. Так же, как сейчас Николас, они держали в руках оружие едва ли не больше их самих, совсем маленькие мальчики и девочки с ангельскими личиками и большими ясными глазами. Ей также доводилось читать и о неслыханных зверствах, совершаемых этими маленькими чудовищами, с детства утратившими все человеческое. Неужели и Николаса хотят превратить в нечто подобное? От одной мысли об этом ее едва не стошнило.

– Можно мне пострелять, Хосе? – канючил тем временем Николас; они немного поспорили для вида, затем Хосе как бы нехотя уступил.

Он взял пустую бутылку и зашвырнул ее далеко в лагуну, а Николас стоял у самой кромки воды и стрелял по ней, переведя автомат на одиночный огонь. Звуки выстрелов привлекли внимание полдюжины десантников и связисток, оказавшихся неподалеку. Они вышли из лагеря, собрались у отметки прилива и стали подбадривать стрелка. Пятый выстрел разбил бутылку вдребезги; со стороны зрителей раздались крики «Вива, Пеле!» и «Так держать, Пеле!».

– Сфотографируй меня еще раз, мама, – умоляющим тоном попросил ее Николас; он снялся в окружении своих поклонников, держа автомат в строевой стойке крепко прижатым к груди.

Адра устроила для них небольшой пикник, принеся им ленч из фруктов и рыбы холодного копчения прямо на пляж. Когда они сидели рядом на песке, Николас внезапно проговорил с набитым ртом:

– Хосе много воевал. Он из своего автомата убил пятерых врагов. И я когда-нибудь тоже стану настоящим бойцом революции – таким, как он.

В ту ночь она лежала под противомоскитной сеткой, глядя в темноту, и безуспешно пыталась бороться с нахлынувшим на нее отчаянием и ощущением своей полной беспомощности.

«Они хотят сделать из моего сына чудовище. Как я могу им помешать? Как мне вырвать его из их лап?»

Увы, она не знала даже, кто такие эти «они», и от этого чувство беспомощности только усиливалось.

«Господи, где же Рамон? Только бы он поскорее пришел. С его помощью я смогу быть сильной. Если мы будем вместе, то, может, как-нибудь переживем этот кошмар».

Утром она снова попыталась заговорить с Адрой, но к той вернулись ее обычная холодность и непроницаемость.

Николас мало-помалу начал проявлять видимое нетерпение. Хотя он по-прежнему был вежлив и дружелюбен, становилось ясно, что ее общество начинает его утомлять. Он без конца говорил о школе, о футболе, о своих друзьях, строил планы, что они будут делать, когда ему разрешат вернуться к ним. Она отчаянно пыталась отвлечь его, но вскоре наступил момент, когда уже не помогали ни придумываемые ею игры, ни очарование книг, которые они вместе читали.

Ее отчаяние порождало самые безумные фантазии. Она мечтала похитить его, увезти в такой привычный и безопасный мир Велтевердена. Представляла себе его в форме ученика какой-нибудь престижной школы, а не в этом жутком маскировочном наряде. Воображала, будто ей удастся заключить некую сделку с той таинственной силой, во власти которой все они оказались и которая так безжалостно распоряжалась их судьбами.

«Я готова на все – лишь бы они вернули мне моего ребенка». И все же в глубине души она понимала всю тщетность подобных надежд.

Затем, когда наступила ночь, уже которая ночь без сна, ее измученное воображение стало рисовать в темноте еще более мрачные и безнадежные картины. Ей пришла в голову мысль кончить все разом, прекратить эту пытку, избавить от этого кошмара и себя, и сына.

«Только так я могу его спасти. Это единственный выход для нас обоих».

Она воспользуется автоматом Хосе. Она попросит Николаса показать ей его, и как только оружие окажется в ее руках… Она содрогнулась; представить то, что последует за этим, было выше ее сил.

Генерал-полковник Рамон Мачадо сразу заметил происшедшую в ней перемену. Он предвидел ее.

В течение десяти дней он неотрывно наблюдал за каждым ее движением. В обеих хижинах были установлены видеокамеры и микрофоны, которые Изабелла так и не смогла обнаружить. Когда они с Николасом были вместе на пляже или в лодке, их снимали с помощью мощной телескопической линзы. Ежедневно Рамон проводил долгие часы, рассматривая ее в бинокль из заблаговременно подготовленных пунктов над самым пляжем.

На его глазах ее первоначальная эйфория постепенно уступила место простой и естественной радости от общения с сыном, а та, в свою очередь, неизбежно сменилась отчаянием и подавленностью, как только она в полной мере осознала, в какую изощренную ловушку ее заманили.

Он понял, что она, очевидно, подошла к тому пределу, за которым самообладание может ее покинуть и она может предпринять какие-либо безрассудные действия, способные перечеркнуть все положительные результаты, что были до сего дня достигнуты.

Он дал Адре новые инструкции.

В тот вечер, подавая обед, Адра неожиданно отослала Николаса с каким-то поручением, заставившим его на несколько минут отлучиться от хижины. Затем, наливая Изабелле в тарелку жирную наваристую уху, она как бы невзначай наклонилась к ней так близко, что ее волосы коснулись щеки Изабеллы.

– Ничего не говорите и не смотрите на меня, – шепнула она. – У меня для вас послание от маркиза. – Изабелла со звоном уронила ложку. – Осторожно. Не подавайте виду. Он просил передать, что попытается прийти к вам, но это трудно и опасно. Он сказал, что любит вас. Что вы не должны терять мужества.

Все ее мысли о самоубийстве мгновенно улетучились. Рамон здесь, рядом. Рамон любит ее. Ведь она знала, она всегда знала, что все будет хорошо, нужно только набраться сил и мужества, Рамон поможет ей, и все образуется рано или поздно.

Следующие два дня она жила ожиданием этой встречи. Она воспрянула духом, жизненная сила вновь забурлила в ней, и это сразу же сказалось на их отношениях с Николасом. Раздражение и скука, начавшие было понемногу их отравлять, куда-то отступили, и они вновь были веселы и счастливы.

По ночам она по-прежнему не смыкала глаз, но теперь уже не из-за терзавших ее душу сомнений, страхов и мрачных предчувствий; она ждала Рамона.

«Он придет. Я знаю, что он придет».

Затем к ней подошла одна из тех женщин, что встречали ее и обыскивали ее багаж; на сей раз у нее было для Изабеллы короткое сообщение.

– Самолет улетает завтра в девять утра. Вы полетите на нем.

– А как же мой сын? – воскликнула она. – Николас-Пеле?

Женщина покачала головой:

– Он остается здесь. Ваш визит окончен. Завтра в восемь часов утра за вами заедут. Вы должны быть готовы. Вот то, что мне приказано вам передать.

Ей захотелось взять с собой что-то на память о сыне. Приняв душ и переодевшись к обеду, она достала из сумочки маникюрные ножницы и спрятала их в кармане своих «бермуд». Когда Николас уселся за обеденный стол, она незаметно подошла сзади и, прежде чем он успел отдернуть голову, отрезала одну из его густых прядей.

– Эй, – нерешительно запротестовал он. – Это еще зачем?

– Я хочу увезти ее с собой, чтобы смотреть на нее и вспоминать тебя.

Он некоторое время обдумывал это, затем робко произнес:

– А можно мне тоже оставить у себя твои волосы – ну, чтобы вспоминать тебя?

Она молча вручила ему ножницы. Он встал перед ней и просунул пальцы сквозь один из ее локонов.

– Смотри не отрежь слишком много, – предупредила она его.

Он рассмеялся, отрезал локон и обмотал его вокруг пальца.

– Твои волосы очень мягкие и красивые, – прошептал он. – Тебе правда нужно уезжать, мама?

– К сожалению, Никки.

– А ты еще ко мне приедешь?

– Обязательно. Я тебе это обещаю.

– Я положу твои волосы в книжку про Джока. – Он принес книгу и засунул локон между страницами. – Теперь каждый раз, как я буду открывать книгу, я буду думать о тебе.

Взошла луна; она была уже почти полной. Ее мягкий серебристый свет струился в раскрытые окна хижины и отбрасывал резкие угловатые тени; они медленно ползли по земляному полу, как бы отмеряя долгие, томительные часы.

«Он должен прийти, – твердила она себе, лежа на жестком матраце и напряженно вглядываясь в темноту; страх и надежда боролись в ее душе. – Ну пожалуйста, пусть он придет».

Внезапно она рывком приподнялась и села в постели. Она ничего не услышала, ничего не увидела, но тем не менее точно знала, что он где-то рядом. С трудом удержалась, чтобы не произнести вслух его имя. Ждала с невероятным напряжением всех своих чувств, и тогда, беззвучно и невесомо, он возник перед ней.

Он стоял в серебристом лунном свете, как бестелесный призрак, как порождение ночи; крик поднялся из ее горла и замер на губах, словно натолкнувшись на невидимую стену. Она откинула противомоскитную сетку, быстрыми шагами пересекла комнату и очутилась в его объятиях. Их поцелуй длился всего лишь миг, но этот миг вобрал в себя вечность; и тут же он, не говоря ни слова, увлек ее за собой по ступенькам крыльца под сень пальмовой рощи.

– У нас мало времени, – тихо предупредил он ее; она всхлипнула и еще плотнее прижалась к нему.

– Что с нами происходит, любовь моя? – жалобно проговорила она. – Я ничего не понимаю. Что же ты с нами делаешь?

– То же, что и ты, – подчиняюсь им. Я вынужден это делать, ради Николаса и ради тебя.

– Все равно я ничего не понимаю. Я больше так не могу, Рамон. У меня больше нет сил.

– Осталось совсем немного, любимая. Клянусь тебе. Скоро все кончится, и мы снова будем вместе.

– То же самое ты говорил и в прошлый раз, любимый. Я старалась, я делала все, что в моих силах…

– Я знаю, Белла. То, что ты сделала, спасло всех нас. И Николаса, и меня. Если бы не ты, нас давно бы уничтожили. Ты выиграла для нас самое важное – время, и в этом наше спасение.

– Они заставили меня делать ужасные вещи, Рамон. Они заставили меня предать мою семью, мою страну.

– Они довольны тобой, Белла. И твое пребывание здесь лучшее тому доказательство. Они позволили тебе провести с Николасом целых две недели. Все, что тебе нужно, – это еще немного потерпеть, дать им еще немного того, что они хотят.

– Они никогда меня не отпустят, Рамон. Поверь мне. Они вцепились в меня мертвой хваткой и не успокоятся, пока не выжмут из меня все, до последней капли.

– Белла, любимая моя. – Он гладил ее тело сквозь тонкий шелк ночной рубашки. – У меня есть план. Если тебе еще хоть немного удастся потрафить им, в следующий раз они будут более сговорчивы. Они станут больше тебе доверять. Они начнут терять бдительность – и вот тогда, клянусь, я верну тебе Никки.

– Но кто же они? – пробормотала она, но его ласки становились все настойчивее, и голос ее задрожал.

– Тише, любовь моя. Не спрашивай меня об этом. Лучше тебе этого не знать.

– Сначала я подумала, что это русские, но моим сообщением о проекте «Скайлайт» воспользовались американцы. Они же устроили шум после того, как я передала информацию о рейде наших войск в Анголу. Неужели это ЦРУ, Рамон?

– Может, это и так, любимая, но ради Никки, пожалуйста, не предпринимай ничего, что могло бы их рассердить.

– Боже мой, Рамон. Мне так плохо. Я просто не могу поверить, что цивилизованные люди могут так обращаться с себе подобными.

– Терпеть осталось недолго, – прошептал он. – Мужайся. Поработай на них еще чуть-чуть, и тогда все мы – Никки, ты и я – будем опять вместе.

– Возьми меня, Рамон. Это единственное, что может мне сейчас помочь. Иначе я просто сойду с ума.

На следующее утро Николас лично отвез ее на аэродром. Он чрезвычайно гордился своим водительским мастерством, и она щедро расточала ему комплименты по этому поводу. Хосе сидел сзади рядом с водителем джипа, и она случайно подслушала одну брошенную им реплику, которую в тот момент не поняла, но которая тем не менее занозой застряла у нее в памяти.

– Да, Пеле настоящий Лисенок, Эль Зорро может им гордиться.

Они простились у трапа «Ила».

– Ты обещала еще раз приехать ко мне, мама, – напомнил ей Николас.

– Конечно, Никки. Что тебе привезти в следующий раз?

– Мой футбольный мяч совсем прохудился. За время игры его приходится постоянно подкачивать.

– Я привезу тебе новый.

– Спасибо, мама. – Он привычно протянул ей руку, но у нее больше не было сил сдерживаться. Она опустилась на колени и прижала его к своей груди.

Пораженный, он на какое-то мгновение застыл в ее объятиях, затем рванулся изо всех сил и высвободился из рук. Лицо его побагровело от стыда и унижения. Он сверкнул на нее глазами, резко повернулся и бегом устремился к джипу.

Оказавшись в кабине «Ила», она долго смотрела в маленькое боковое окошко, но Николаса у взлетной полосы уже не было. Только облако пыли все еще висело над дорогой, ведущей к песчаному пляжу. Он исчез, и в душе ее осталась зияющая пустота.

Она сошла с «Ила» в Ливии, где он приземлился, чтобы дозаправиться, и пересела на рейс компании «Суисс эйр» до Цюриха. Оттуда она разослала авиапочтой цветные открытки всем членам семьи, включая няню, и пару раз воспользовалась своей кредитной карточкой, чтобы окончательно развеять любые сомнения в том, что она действительно побывала в Швейцарии. Она даже связалась с банкиром Шасы в Лозанне и позаимствовала у него десять тысяч франков; теперь отцу не к чему было бы придраться, если даже у него поначалу и возникли какие-то подозрения относительно этой ее поездки.

Фотографии Николаса, сделанные на пляже, удались на славу. Она сумела запечатлеть его наиболее характерные позы, выражение лица, оттенки настроения. Теперь даже те из них, на которых он был изображен в маскировочной форме с этим жутким автоматом в руках, вызывали в ней скорее радость, чем огорчение.

Она завела специальный журнал. Это была толстая тетрадь в переплете с кармашками с обратной стороны обложки; в ней она хранила все, что касалось Николаса, все бумаги и вещи, собранные ею за эти годы.

Там лежали копия испанского свидетельства о рождении и документ об его усыновлении. Она обратилась в лондонскую фирму, специализирующуюся на подобных вопросах, чтобы та проследила родословную семьи Мачадо за последние три столетия. Копия генеалогического древа и изображение фамильного герба Мачадо хранились в переднем кармашке журнала.

Там же хранился и детский башмачок, найденный ею когда-то в его кроватке на их квартире в Малаге. К страницам журнала были приклеены копии отчетов из детского сада и поликлиники вместе со всеми фотографиями, которые были ей присланы. А рядом, на соседних страницах, она писала свои заметки, и в них было все, что она испытала за эти страшные годы: любовь, и надежда, и отчаяние.

Вернувшись в Велтеверден, она добавила к своей коллекции прядь его волос и сделанные ею фотографии, а также подробно описала дни, проведенные ими вместе. Она по памяти воспроизвела их разговоры, не пропустив ни одного из его забавных либо резких высказываний.

И когда ей становилось особенно горько и одиноко, она запиралась в своей комнате, доставала из сейфа журнал и подолгу разглядывала все, что в нем содержалось.

Это придавало ей сил и уберегало от отчаяния.

«Бичкрафт» круто пошел на снижение, лег на крыло, и из-за уменьшения силы тяжести Изабелла едва не выпорхнула из своего кресла в задней части кабины.

– Вон они! – прокричал Гарри, сидевший на месте пилота, впереди и чуть влево от нее. – Видишь? У подножия холма. Их там трое.

Изабелла посмотрела вниз на верхушки деревьев и хаотическое нагромождение скал, протянувшееся вдоль края обрыва. Каменные глыбы были похожи на разрушенные крепостные стены и башни, отвесные утесы перемежались с бесформенными грудами обломков; все это очень напоминало руины какого-то огромного сказочного замка.

Долины и овраги между этими причудливыми строениями, созданными самой природой, поросли густым лесом, делавшим пейзаж еще более впечатляющим; гигантские стволы вздымались ввысь футов на сто или даже больше, широко раскинув ветви в ярком осеннем уборе, расцвеченные всеми мыслимыми оттенками золота, меди, бронзы. Другие деревья уже лишились своей листвы; необъятные баобабы с чешуйчатой корой, казалось, припадали к земле, подобно каким-то несуразным чудовищам из эпохи динозавров. «Бичкрафт» едва не зацепил крылом за гигантское эбеновое дерево с еще темно-зеленой, играющей на солнце кроной и верхними ветвями, увешанными спелыми желтыми плодами.

Стая изумрудных голубей, вспугнутых самолетом, стремительно взвилась в воздух и пронеслась так близко, что она отчетливо разглядела их ярко-желтые клювы и блестящие черные бусинки глаз. Затем лес внезапно кончился, и под ними протянулась большая прогалина, поросшая бледной зимней травой. «Бичкрафт» мчался прямо к высокому утесу, одиноко торчавшему в дальнем конце прогалины.