Текст книги "Под кожей – только я"

Глава 18

Следующие несколько дней слились в бесконечную монотонную тряску в переполненном вагоне. Несколько раз в сутки – и обязательно хотя бы раз за ночь – поезд останавливался, в вагон заходили люди в военной форме, которые проверяли предписания и сканировали айдибрасы, дергая переселенцев с места на место, перетасовывая, как карты в крапленой колоде.

Лука избегал заговаривать с кем-то из попутчиков и держался отстраненно. Известие о смерти мессера воодушевило многих переселенцев, даровав робкую надежду на то, что им будет разрешено вернуться в обжитые места. Все разговоры, так или иначе, в конце концов сводились именно к этому.

Как-то на рассвете, когда Лука дремал, приткнувшись к пахнущему мокрой собачьей шерстью чужому баулу, его грубо растолкали и вывели на полустанок. Утро было сырым и промозглым, в низине стелился липкий туман, обкладывая рваными клочьями ваты деревья и кусты. «А в Гамбурге, наверное, уже выпал снег», – подумал Лука. Он поежился, прогоняя остатки сна, и засунул озябшие руки поглубже в карманы. Сошедших с поезда – около полутора сотен человек – рассадили по автобусам.

– Внимание! – объявил военный, когда все расселись по местам и перестали испуганно озираться. – Сейчас я раздам анкеты для прибывающих в лагерь интернированных. Вы должны указать свое имя, дату рождения, этническую принадлежность, семейное положение и род занятий. Если вы неграмотны, поднимите руку, я заполню анкету с ваших слов.

Лука быстро проставил галочки в нужных графах и отвернулся к окну. Он привалился к прохладному стеклу, рассчитывая подремать, но на грунтовой дороге автобус то и дело подбрасывало на ухабах.

Через пару часов они затормозили перед высокими воротами лагеря. За сетчатым забором Лука увидел длинные ряды брезентовых палаток. Там и тут поднимался сизый дымок костров. В отдалении виднелись и настоящие дома: неказистые, не выше трех этажей, наспех собранные из строительных блоков.

Несколько хмурых военных с автоматами за плечом провели их к комендатуре – старому зданию, похожему на побеленный хлев для скота. Комендант – толстяк с карикатурно пышными рыжими усами – вышел на крыльцо с заспанным, помятым лицом. Он явно пребывал не в лучшем расположении духа и ограничился хмурым приветствием офицеру, который скороговоркой отрапортовал о прибывших интернированных.

– Сразу предупреждаю: здесь не богадельня, – прорычал он, обводя пополнение бесцветными мутными глазами. – Чтобы заработать обед, придется вкалывать до седьмого пота. На стройплощадке рабочих рук всегда не хватает. Чем быстрее построим дома, тем меньше ребятишек окочурятся, замерзая зимними ночами в палатках. Все ясно?

Помощница коменданта собрала анкеты и распределила прибывших. Луке и еще двенадцати переселенцам было велено разместиться в палатке номер тысяча двести шестьдесят семь.

Из уличных динамиков разносилась музыка: что-то до тошноты бравурное и молодцеватое, с неистребимым патриотическим душком. В палаточном городке, несмотря на ранний час, было многолюдно: переселенцы таскали воду и тачки с углем, кололи дрова, что-то помешивали в котелках, громко переговариваясь с соседями. Всюду носились чумазые дети, лохматые собаки. Лука со страхом ожидал увидеть истощенных, сломленных людей, но переселенцы, даже невзирая на близкую зиму, не теряли присутствия духа.

– Да вы никак смерти моей хотите! – всплеснула руками смуглая, невероятно полная женщина, которая развешивала белье у палатки с номером 1267. – Тут же и так уже тридцать шесть человек, дышать нечем! А все подселяют и подселяют! Ну уж нет!

Она шмыгнула за брезентовый полог, выкрикивая чьи-то имена. Между старожилами и новенькими вспыхнула перебранка, и если бы не вмешался проходящий патруль, все могло бы закончиться потасовкой. В палатке было не продохнуть от запаха кислого табака, несвежего белья и квашеной капусты. На грубо сколоченных настилах лежали чужие вещи. Некоторые из новеньких, словно не замечая перекрестных враждебных взглядов, стали располагаться, другие нерешительно перешептывались. В дальнем углу надсадно закашлял старик.

– Вы не подскажете, где тут медпункт? – спросил Лука у одного из переселенцев. Тот задумался, почесывая затылок, а потом неопределенно махнул рукой куда-то вправо.

Лука долго плутал между рядами палаток, пока не вышел к большому брезентовому навесу, потрепанному и вылинявшему от дождей. Йоану он узнал еще со спины: по прямой осанке и спокойному, немного уставшему голосу. Когда он внезапно возник перед ней, Йоана на несколько мгновений оторопела, не зная, отнести его к предметам реального мира или к выкрутасам измученного бессонницей ума.

– Как ты здесь? Зачем? Ты же должен быть в Бремене? Что-то случилось? Ты что-то натворил? Тебе грозит опасность? – вопросы сыпались пулеметной очередью, не давая ему ни единого шанса вставить хоть слово. – Ты что, набил татуировки?!

– Нет, это само на коже проявилось, – улыбнулся Лука, пряча руки в рукава. – Что-то вроде родимого пятна.

– Странно, никогда ничего подобного не видела. Ты голоден?

Лука кивнул.

– Ну конечно же! Исхудал, просто кожа да кости. Идем, идем.

Ухватив его за руку, Йоана повела Луку в сторону большой палатки, у которой стояла повозка с полевой кухней. От громадной кастрюли поднимался ароматный пар, в ожидании завтрака собралась длинная очередь с мисками.

– Как твое здоровье, ма? – спросил Лука, поглаживая ее руку. – Мне кажется, или кашель действительно прошел?

– Да, ты знаешь, то лекарство, которое прислал Красный Крест, оказалось просто каким-то волшебным эликсиром. Странно, но я совсем не помню, чтобы подавала заявку: мне казалось, что это так же безнадежно, как рассчитывать на выигрыш в лотерее. Я сразу почувствовала, что болезнь отступила. Даже не представляешь, какое это огромное, невыразимое счастье: просто дышать, дышать полной грудью.

– Все равно стоит пройти обследование в хорошей клинике. Ну, для полной уверенности, что теперь все в порядке.

– Ах, да что об этом говорить. Как на роду начертано, так и случится. Главное, что ты снова со мной. Теперь я спокойна. Знаешь, в последнее время я часто видела тебя во сне, вот и решила сначала, что мерещится уже и наяву. Ну, все, молчу – хочу тебя послушать! Рассказывай все-все.

– Ма, да нечего особо рассказывать. Оказалось, тот парнишка, которого я притащил в клинику, – наследник мессера. А я – вроде как его брат. Вообще-то мы близнецы, но у Вагнеров все не по-людски. Не зря мама решила сбежать из этого волчьего логова. Так вот, мы с Вольфом условились, что я сыграю роль наследника мессера, пока Тео не поправится.

– Лука, умоляю, говори тише, – прошептала Йоана, озираясь по сторонам.

Лука усмехнулся, но все же понизил голос.

– А потом заявилась эта Ли Чи с замашками плотоядной орхидеи, охмурила мессера и уволокла Тео в Чжунго. Так что сейчас братец с королевским шиком путешествует на поезде длиной с пол-экватора, в котором есть все, даже сад с фонтаном, золотыми рыбками и павлинами. Хотя, знаешь, так-то он славный парень, хоть и избалованный малость, конечно. Ну, в общем, зря я надеялся, что после его отбытия наш с Вольфом контракт будет расторгнут: он приставил трех амбалов, которые не спускали с меня глаз ни днем, ни ночью. Ну, а потом мессер скончался.

– Лука, мне очень жаль…

– Вот уж поверь, я ничуть не скорблю.

– Ох, сын… Не стоит так. Как бы то ни было – все же он твой отец… Но как же ты пробрался незамеченным через все эти кордоны?

– Юнг, советник прежнего мессера, здорово помог мне: дал чистый айдибрас и денег на первое время. Не волнуйся, ищейкам Вольфа никогда не отыскать меня здесь, в лагере, среди тысяч переселенцев. Да я и не задержусь тут надолго.

– Что?

– Ма, я был просто обязан отыскать тебя и убедиться, что все в порядке. Но зачем мне тут торчать? Раз уж в Ганзу теперь путь закрыт, попробую устроиться на какое-нибудь судно в южных морях, пока вся эта история не утихнет. А о Флике ты так ничего и не слышала?

Йоана грустно покачала головой. Поесть она так и не успела: сбившаяся с ног медсестра выпалила, что в лазарет принесли мальчика – судя по всему, острый приступ аппендицита, хирург срочно послал за Йоаной, чтобы она ассистировала на операции. Мать виновато улыбнулась и бросилась к операционной.

Когда усталая Йоана вышла из операционной, похлебка, которую Лука принес в крошечный сестринский отсек, уже остыла, покрывшись мерзкой пленкой.

– Ма, может, ты вернешься в Гамбург? – спросил Лука, заранее зная ответ, но втайне все же надеясь переубедить ее. – Там тоже требуются врачи. И больных тоже куча. Но ты хотя бы будешь спать в доме, на нормальной кровати, а не в спальном мешке, брошенном в брезентовой палатке.

– Да я все равно почти сразу после твоего отъезда съехала с квартиры. Зачем лишние расходы, когда я то и дело остаюсь на ночь в клинике?

– Ма… ну нельзя же так, – он легко сжал ее ладонь, большую и теплую. – Ради чего все это? Хоть один из пациентов, ради которых ты ночи не спала, вернулся в клинику, чтобы хотя бы сказать спасибо?

– Дело не в благодарности, Лука. Это мой долг. Особенно сейчас, когда в мире так неспокойно, когда моих соседей вышвыривают с обжитых мест, предлагают им построить новый город в чистом поле – лишь по той причине, что у них не тот цвет кожи, язык и традиции.

– Но ты-то тут причем?

– Врачи всегда на передовой невидимых войн. Когда человек стал отличаться от животных? Что принимать за точку отсчета цивилизации? Заточенный камень для древка копья, обожженный в углях костра глиняный горшок, наскальный рисунок после удачной охоты на мамонта? Мне кажется, все это меркнет на фоне скелета, на бедренной кости которого заметны следы сросшегося перелома. Если животное ломает ногу, это означает только одно – его дни сочтены. Оно уже не сможет добраться до водопоя, охотиться и станет легкой добычей хищников. Сломанная и сросшаяся бедренная кость – это доказательство того, что кто-то заботился о раненом, промыл раны, оттащил в безопасное место, делился едой и охранял его, пока тот не окреп. Поддержать более слабого – поступок, с которого начинается цивилизация.

Глава 19

На следующее утро Лука проснулся чуть свет, но Йоана уже хлопотала, сварила кофейный напиток – его терпкий дразнящий запах мгновенно возвращал в детство.

– А знаешь, я ведь прихватила кое-что для тебя, – улыбнулась она, заметив, что он проснулся. Она нагнулась и выудила из мешка какой-то сверток. – Вот, единственное, что стоило забрать из нашей старой квартиры. Твой кораблик.

Йоана провела большой мягкой ладонью по его голове и тихо вышла. Крошечный английский бриг в бутылке все с той же с бессмысленной запальчивостью вздымал паруса. Лука покрутил модель в руках, разглядывая искусно сделанные мачты и орудия.

– Что, тесно, дружок?

На поросших травой пологих берегах маленькой речки, которая протекала вдоль южной границы лагеря, женщины с самого утра устраивали мелкую стирку, скоблили закопченные бока котлов. Там же по колено в воде носилась гурьбой ребятня. Под их настороженными взглядами Лука поднял большой камень и, размахнувшись, разбил бутылку на мелкие осколки. Сдув стеклянное крошево, он осторожно высвободил кораблик и опустил его на воду. Тот неуверенно качнулся, едва не зачерпнув левым бортом, но затем выправился и поплыл. Мальчишки восхищенно засвистели, заулюлюкали.

Лука проводил маленький бриг долгим взглядом. Он вернулся в палатку, надеясь соорудить что-то на завтрак, и услышал, как Йоана раздраженно переговаривается с кем-то снаружи.

– Что-то случилось, ма?

– Комендант отправил посыльного передать, что поставка партии лекарств снова задерживается, – ее лицо полыхало от гнева. – В госпитале из медикаментов остался один аспирин! Даже бинты уже на исходе! Как прикажете лечить больных? Припарками из целебных трав?! Собирайся, Лука, поедем в замок.

– В замок?

– Да, тут неподалеку, Шварцвальд. О, уверена, ты будешь в восторге! Настоящая готика, мрачная, суровая. Когда-то там была клиника Красного Креста, но все пришло в упадок, а потом какой-то чудаковатый филантроп выкупил замок под пансионат для сирот. Склады забиты медикаментами и провизией. Сторож там, конечно, жуткий громила, но что поделать, опять придется клянчить, как последним нищим.

На контрольном пункте патрульный просветил пропуск Йоаны и окинул придирчивым взглядом ее попутчика.

– Фрау Стойчев, вам запрещено покидать лагерь.

– А в чем, собственно, дело?

Патрульный равнодушно отвернулся, поправляя ремень автомата за плечом.

– Черт знает что тут творится… Подожди в машине, я выясню в комендатуре.

Она вернулась лишь через час, бледная и встревоженная.

– Слушай внимательно: тебе ни в коем случае нельзя возвращаться в лагерь. Утром комендант получил особые распоряжения. Мне запрещено покидать лагерь. Поезжай в замок, напросись на любую подработку. Пережди там несколько дней, я все разведаю и пришлю весточку.

Вместо Йоаны за руль сел Ахмет, молодой медбрат, который еще только проходил стажировку. Он один из немногих в клинике умел управлять проржавевшей колымагой, не оснащенной автопилотом. Дорога петляла между стволов деревьев, фургон то и дело подбрасывало на ухабах и узловатых корнях сосен, и он взбрыкивал и фыркал, как строптивый ослик. Где-то на полпути айдибрас Луки пиликнул и вырубился.

– Тут беда со связью, – сказал Ахмет. – Если искать замок по навигатору, заплутаешь: опомнишься, когда окажешься глухой ночью с пустым баком посреди леса. Со мной в первый раз так и случилось. Хорошо, что Йоана забеспокоилась и отправилась на поиски. А то так бы и сгинул. Она святая.

Лука промолчал и отвернулся к окну.

Громадина замка вынырнула из-за леса сразу и вся, словно до этого мгновения была укрыта за кронами деревьев магическим заклинанием. Лука приподнялся на сиденье, пытаясь охватить взглядом колоссальное сооружение. Йоана оказалась права: Шварцвальд поражал воображение. Пики башен пронзали грязные облака, обложившие небо до самого горизонта. Серые камни крепостных стен излучали память о прошедших эпохах, как радиацию. Вероятно, в прежние времена владельцы замка без труда выдержали бы многомесячную осаду вражеской армии – если, конечно, кому-то в принципе пришла бы сумасбродная идея штурмовать эту цитадель посреди глухого леса.

Вот бы забраться на донжон, подумал Лука: наверняка сверху открывается дивный вид на горы и долину. Побродить по закоулкам замка, спуститься в подземелье, где (чем черт не шутит!) лет пятьсот назад прижимистый баронет мог припрятать фамильные драгоценности, чтобы не достались мотам-наследничкам. Лука машинально бросил взгляд на черный экранчик молчащего айдибраса и усмехнулся: как, оказывается, приятно просто смотреть и строить предположения – без постоянно звучащего голоса в голове, который сейчас непременно выдал бы подробную историческую справку с массой гиперссылок.

Фургон въехал на мощеный задний дворик. У распахнутых ворот склада стояла груда огромных ящиков. Маленький, будто игрушечный, оранжевый погрузчик деловито стаскивал их внутрь – казалось, от тяжести груза он вот-вот перевернется. Ахмет заглушил мотор, но не спешил выходить наружу. Погрузчик тоже остановился. Из салона вылез бугай под два метра ростом, плечистый, – даже удивительно, подумал Лука, как он вообще там, внутри, уместился. Верзила покрутил головой, разминая затекшую шею. На одутловатом, бледном, будто обсыпанном мукой лице не было ни злости, ни раздражения. Но что-то подсказывало, что рассчитывать на радушный прием не приходится.

Ахмет глубоко вздохнул и распахнул дверцу грузовичка.

– Добрый день, Гуннар. Я – Ахмет, помощник фрау Стойчев из лагеря переселенцев тут, поблизости, помните? Йоаны, медсестры?

Гуннар вытащил из кабинки погрузчика огромную дубину, похожую на спортивную биту, и медленно двинулся к ним.

– К сожалению, вновь возникли перебои с поставками медикаментов, – затараторил Ахмет, лихорадочно поворачивая ключ в замке зажигания. Старенький грузовичок натужно затарахтел и заглох. – Возможно, руководство клиники сочло бы правильным выделить самые необходимые препараты? Вот, фрау Стойчев составила список…

Громила, не произнося ни слова, с размаху разбил правую фару.

– Постойте! – взвыл Ахмет. – Давайте все обсудим.

С мелодичным звоном на брусчатку осыпалась и левая фара.

– Да что ж такое! Запчастей на это старье даже на блошином рынке не раздобыть, – завопил Ахмет.

Лука заметил, как через двор трусит тщедушный старичок, сгибавшийся под грузом хвороста. Его лицо раскраснелось, а венчик редких седых волос растрепался вокруг блестящей лысины, похожей на тонзуру монахов средневекового ордена.

– Эй, добрый день! Ахмет, если память не изменяет?

Громила неохотно опустил дубину и отступил на пару шагов.

– Да, он самый. К сожалению, в лагере переселенцев в клинике вышли все медикаменты, а с поставками опять перебои… И раз такое дело…

– Конечно-конечно, о чем речь! Йоана написала список? Чудесно. Только, боюсь, старина Гуннар так и не освоил грамоту, так что вам лучше самому пройти на склад и набрать.

– Но сперва мне хотелось бы заручиться согласием главного врача или директора клиники.

Ахмет, хотя и признательный старичку за участие, с сомнением бросил взгляд на его куртку, выгоревшую на солнце и вылинявшую от дождей, и на заляпанные грязью сапоги из эластичного пластика.

– О, об этом не переживайте, я улажу формальности, – и старик приветливо подмигнул Гуннару. Тот пробурчал что-то неразборчивое, но крайне витиеватое и, развернувшись, пошел в сторону склада.

– Господин… э-э-э… господин… Простите, я не знаю вашего имени, – Лука выскочил из кабины вслед за старичком, который снова ухватился за вязанку. – Позвольте, я помогу вам донести? Вы не в курсе, есть ли в замке какая-нибудь черная работа? Мне бы перекантоваться какое-то время.

Старик смерил его быстрым взглядом из-под косматых бровей.

– Грамотный? Аллергии на пыль нет? Ну что ж, идем.

– С ума сойти, – пробормотал Лука, переступив порог библиотеки замка и увидев уходящие в полумрак стеллажи с фолиантами. Сердце все еще бешено колотилось после подъема по крутой лестнице, а старик, кажется, даже не запыхался. – Сколько же здесь книг?

– Десятки тысяч томов. Есть даже уникальные рукописные летописи двенадцатого века с миниатюрами и прижизненное издание трагедий Шекспира. Осматривайся, располагайся, а я пока поставлю чайник.

Лука опустился на колченогий стул, машинально взял со столика пузатую кофейную чашку и провел пальцем по аккуратно заклеенной трещине.

– Мне всегда жаль что-то выбрасывать, – улыбнулся библиотекарь, входя с булькающим чайником. – Вещи ведь не виноваты, что исчез лоск новизны, появились сколы и потертости. Это старина, которая несет печать времени. Шоколад? Или партию в шахматы? – он протянул мисочку, в которой вперемешку лежали шахматные фигуры и шоколадные конфеты.

– Один знакомый пытался научить меня играть в шахматы, но я, честно говоря, так и не проникся.

– А го? Ты пробовал играть в го?

Лука покачал головой и невольно улыбнулся, заметив вспыхнувший в глазах старика радостный блеск. Старик достал игровое поле и пару бархатных мешочков с камнями.

– Чур, я играю на темной стороне, – сказал он, азартно потирая сухие ладони, усыпанные с тыльной стороны пигментными пятнами. – Правила на самом деле настолько просты, что можно рассказать за минуту. Цель игры – захватить территорию. Только камни, в отличие от шахмат, нужно ставить не на клеточки, а на пересечение линий.

Лука согласно кивнул, хотя суть игры оставалась туманной.

– Смотри, – продолжал старик, – смежные четыре линии – это дыхание камня. Если рядом встают камни того же цвета, они образуют банду с сильным дыханием. Белый камень, окруженный со всех сторон черными, считается задохнувшимся пленником и снимается с доски, и наоборот. Побеждает тот, чьих камней в конце партии на доске больше. Вот, по сути, и все. Вернее, все остальное проще объяснить уже по ходу игры.

Библиотекарь положил первый камень.

– Так, поскольку первый ход за мной, ты получишь фору в семь очков. Твой ход.

– Эм-м.. Так я могу поставить свой камень куда угодно? – на всякий случай уточнил Лука.

– Да, абсолютно на любое свободное пересечение линий. Но затем передвигать его уже нельзя.

Они начали партию, поочередно вынимая камни из бархатного мешочка и выставляя их на игровое поле.

– Главное отличие го от шахмат в том, что здесь нет устойчивых дебютов. Любой шаг быстро приводит к уникальным комбинациям, и то, что поначалу кажется фатальной ошибкой, может стать поворотной точкой, которая обеспечит превосходство. Личность, характер подчас важнее, чем продуманная стратегия. Именно поэтому машинам тяжело разобраться в закономерностях игры. Нет четких правил, алгоритмов. Даже простенькая машина способна обыграть чемпиона мира по шахматам, но даже лучшие симуляторы го с трудом выходили на уровень посредственных игроков. Пока не появились трансформированные модели, которые, по сути, являются имитацией человеческой личности.

Лука ставил камни, не держа в голове никакой стратегии и совершенно не задумываясь о последствиях того или иного хода. Узор на игровом поле напоминал хаотично сложенную мозаику.

– Нет, такой ход против правил, – остановил его руку библиотекарь. – Самоубийства в го запрещены – нельзя поставить камень в точку, где не будет ни одного свободного дыхания.

Первая партия закончилась безоговорочной и быстрой победой старика.

– Может, еще разок? Не хочется лишать тебя шанса отыграться, – в его взгляде искрилось лукавство.

– Почему бы и нет, – пожал плечами Лука, впервые поймав себя на мысли, что старик вовсе не так прост, как кажется на первый взгляд. – А вы уже давно здесь, в замке?

– Давненько. Я бывал тут в детстве. А потом, когда все в жизни пошло наперекосяк, вернулся. Но иногда кажется, что я так никогда и не покидал этих стен.

В это время в дверь тихо поскреблись, и в узкую щелочку заглянула рыжая вихрастая голова.

– Здрасьте! А можно книжку поменять?

– Уже прочитал?

– Ага. А есть продолжение?

– Посмотри вон там, на третьей полке, справа.

Мальчишка прошмыгнул к стеллажу, быстро отыскал нужный томик и, прижимая его к груди, убежал.

– Так и будут тянуться ручейком до самого отбоя. И даже после. Я никогда не запираю двери. Согласись, есть что-то особенное в том, чтобы в наше время читать настоящие, не электронные книги. Перелистывая страницы, пахнущие старой бумагой и типографской краской. Бумажные книги не отслеживают утомление, не напоминают мигающей строкой там, где взгляд отвлекся в задумчивости, не мигают тревожно, если слишком долго валяешься в неудобной позе. Они просто рассказывают истории. Иногда ночные дежурные воспитатели жалуются, что дети нарушают режим. Засиживаются за полночь с фонариком под одеялом, шелестят страницами. Запретный плод всегда сладок и притягателен, поэтому я на месте взрослых запрещал бы только что-то полезное: манную кашу, например.

Лука улыбнулся. У него в груди теплело от странной, необъяснимой уверенности, что они легко поладят с этим чудаковатым стариком. И что-то еще, незнакомое. Ностальгия по месту, где никогда не был. Fernweh – так, кажется, называлась эта выдумка малахольных поэтов романтического толка. Внезапно Лука вспомнил о Йоане, которая, наверное, уже с ума сходит от волнения, и, проклиная себя, попробовал связаться с ней, хмуро постучал пальцем по черному экранчику айдибраса, но тот не откликнулся.

– Не получится, – улыбнулся старик. – Для Эфора, как и для прочих всевидящих глаз, Шварцвальд – белое пятно. Кстати, за то, чтобы стереть его со всех радаров, мне пришлось в свое время выложить даже больше, чем за землю и старые развалины.

– Так замок ваш? – изумленно спросил Лука.

– Ох, нет, что ты, – отмахнулся библиотекарь. – Он слишком огромен, чтобы им владел человек. Он принадлежит фонду, который я основал. Смею надеяться, что я грамотно распорядился остатком денег, так что рентного дохода вполне хватит, чтобы приют существовал и после моей смерти. Финансовая модель просчитана с учетом множества вероятностей: это своего рода вечный двигатель – не слишком оборотистый, но с практически бесконечным запасом износа деталей.

– Раз у вас была такая куча денег, почему вы купили этот старый замок? А не… ну, не знаю… тропический райский остров в океане?

– А ведь знаешь, поначалу я действительно подумывал именно об острове, – рассмеялся старик. – Но потом кто-то словно шепнул мне о Шварцвальде. Я был здесь. В детстве. В то время здесь располагалась клиника. Во всяком случае, так было указано в рекламном проспекте. Я был довольно болезненным ребенком: астма, лишний вес, близорукость – полный набор неудачника, проигравшего в генетической лотерее. Моя мать отказалась вычищать их: в то время технология только появилась, и многие в обществе относились к ней с опаской. Мои ровесники стали последним поколением детей, зачатых не in vitro. Сейчас это кажется дикостью, не так ли? Так вот, детей с серьезными наследственными заболеваниями отправляли в клинику, а спустя некоторое время родственники получали открытку со скорбным известием о кончине в результате внезапного обострения. Или, к примеру, простуды. Это было поистине мрачное и страшное место, но сейчас, больше полувека спустя, я вспоминаю о месяцах, которые провел тут, со светлой грустью и благодарностью: именно здесь я обрел друзей. И самого себя. Первую зиму после возвращения я провел здесь совершенно один. Чуть умом не тронулся, разговаривая с призраками прошлого. А потом пришел Гуннар. И я решил наконец уплатить старый долг: возродить Шварцвальд, снова наполнить его гулкие коридоры голосами детей. Теперь им здесь ничего не угрожает. Замок стал приютом для ребят, про которых окружающие говорят, что они «со странностями». Странности – это прекрасно. Странные дети становятся гениями, которые двигают земной шар.

– И что, никто не протестует против глушилок? Даже с семьей не связаться по айдибрасу…

– У большинства детей, которые здесь живут, нет семьи. Или есть, но такая, что лучше бы поскорее забыть и начать жизнь с чистого листа. Да, ты прав, для многих первые дни или даже месяцы жизни в замке омрачены тоской по цифровой реальности. Новеньких сразу видно: сидят в уголке, уставившись в пространство невидящим взглядом, или слоняются из угла в угол, пиная воздух и маясь от скуки и безделья. Мозг, привыкший постоянно получать поток информации, пребывает в растерянности. А потом глаза заново учатся видеть, уши – слышать, нос – улавливать запахи, а ум – выстраивать картину мира.

– А как же учеба? В этой библиотеке можно неделю проковыряться, выискивая нужную информацию. А то и месяц. А Эфор найдет все за мгновение.

– Знание обретает истинную ценность, только когда ты пришел к умозаключению сам, после долгих размышлений и прожитого опыта. Невозможно постичь величие гения Шекспира, ознакомившись с кратким пересказом «Гамлета» и «Двенадцатой ночи». Смысл этих произведений, как и любой другой книги в этой библиотеке, не сводится к банальному пересказу сюжета. Мне кажется, первостепенно важно научить детей мыслить самостоятельно, а не искать чужие оценки, сколь бы авторитетными эти суждения ни были. Подлинное знание всегда оплачено трудом, а полученное задаром дискредитирует знание как таковое.

– Так что же, по-вашему выходит, что лучше совсем ничего не знать, чем запросить справку у Эфора?

– Порой мне действительно кажется, что в современном мире незнание становится довольно полезной вещью. Даже некоторым превосходством. Видишь ли, мой мальчик, я склонен думать, что излишнее знание лишает мир покрова тайны. А жить в мире без тайны столь же тоскливо, как читать детектив, заранее зная, кто окажется убийцей. Так что в философском смысле столкнуться с чем-то непознанным и более того – непостижимым для человека не менее важно, чем самостоятельно добыть знание. Привычка всегда и обо всем наводить справки убивает способность улавливать то, что не выражено словами, а это, как ни крути, самая значимая составляющая ощущения жизни. Не уверен, что ты понимаешь, о чем я говорю, но выразить это яснее вряд ли смогу, – старик улыбнулся.

– Но за стенами замка без айдибраса вашим воспитанникам и шага не сделать – сразу схватят как нелегалов.

– Я не строю иллюзий. Разумеется, покинув в один прекрасный день Шварцвальд, все они наденут на запястье айдибрас. Этого не избежать. Но они не будут воспринимать голос Эфора, звучащий в их голове, как свой собственный. И не будут обращаться за советом к искусственному разуму по каждому ничтожному поводу и прежде, чем хотя бы внятно сформулируют свой запрос.

Старик задумчиво пошамкал губами.

– На заре цифровой эпохи ученые всерьез опасались, что дети состоятельных родителей, рано получающие доступ к гаджетам, будут обладать неоспоримым преимуществом в освоении современных технологий, что заложит основы неравенства. Расслоение действительно случилось, но прошло оно совсем не так, как ожидалось. Радиус пространства, в котором ребенок исследует окружающий мир, за последние полвека сократился до крошечного пятачка. Среда, в которой не стимулируется развитие вкуса, обоняния и осязания, лишенная свежего воздуха и многообразного живого общения, не может быть здоровой. Никакой, даже самый продвинутый гаджет не научит улавливать то, что сказано между строк, проявлять эмпатию, а система гиперссылок не заменит интуицию, остроумие и парадоксальность мышления. Замкнутых, не обладающих социальными навыками детей больше в семьях с низкими и средними доходами: где нет иного досуга – занятия спортом, музыкой или рисованием им не по средствам. Вынужденное погружение в виртуальную реальность стало верным признаком бедности.

Он поднял пузатый чайник и разлил по чашкам уже остывший чай.

– Так что, как мне видится, возможность игнорировать технический прогресс – вот подлинное свидетельство высокого статуса в новом мире, как бы парадоксально это ни звучало. Обеспеченный человек не закажет пиццу навынос, которую в течение получаса доставит дрон, а закажет столик в ресторане, где ее испекут в печи на углях и подадут на деревянной доске. А для тех богачей, кто давно перестал интересоваться размером суммы на своем счету, ее приготовит персональный шеф-повар. Дети из богатых семей не обучаются на дистанционных курсах: с ними занимаются тьюторы. А их родители укрепляют тело с личным тренером, наблюдаются у семейного доктора, заказывают одежду у портного по индивидуальным меркам. Человеческое участие становится настоящей роскошью…

Мастер Фогель (так звали старика) поручил Луке перепроверить каталоги книг, хранящихся в библиотеке. Он сокрушался, что, пока был в отъезде, здесь хозяйничал молодой лоботряс, не имевший ни малейшего желания вникать в принципы расстановки фолиантов. Поэтому до сих пор редкие тома внезапно обнаруживались в неожиданных местах.