Текст книги "Башкиры. История Караная Муратова, пугачевского полковника"

4. Ырысай

Был конец октября, похолодало, выпал первый снег, жить в лесу становилось все труднее, поэтому Каранай Муратов приказал разойтись по домам, тем немногим оставшимся с ним повстанцам. На закате дня, когда оранжевое солнце, среди далеких и прозрачных облаков садилось за чернеющий на горизонте лес, он произнес перед земляками краткую речь:

– Джигиты! Нужно расходиться по домам, наступили для нас плохие времена, война закончилась, мы проиграли эту войну. Царские войска сильнее нас, сами видите, сколько их вокруг, они везде, нет никому пощады. Возвращайтесь к мирной жизни, растите детей и внуков,

пусть они помнят, что мы боролись за нашу свободу, за нашу землю, данную нам предками. Пусть знают и помнят так, как мы помним наших героев, башкир, воевавших за нашу Башкирию. Если будет угодно Всевышнему, то встретимся еще на этой земле, а если не суждено, что встретимся на том свете. Прощайте, да поможет вам Аллах!

Каранай дал последнее поручение Таймасу, передать Каскыну Сама-ову, что он назначает ему место встречи в ауле Тавлыкаево*, что в предгорьях Ирандыка. Все разъехались, Иткуста и Таймас поехали домой в аул, а Каранай, с Ырысаем и двумя связными выехал в сторону Стерлибаша, однако, несмотря на позднее время, они случайно наткнулись на казачий разъезд, шедший им навстречу. Началась погоня, Каранай со спутниками повернул к Тятербашевскому лесу, преследователи разделились и несколько казаков поскакали на резвых конях наперерез.

Повстанцы постепенно отрывались от погони и приближались к лесу, казаки начали стрелять, но ружейная стрельба на скаку не причинила вреда. Однако, уже возле опушки леса, под Ырысаем пал конь и придавил ему ногу, он отчаянно пытался освободиться, но безуспешно. Подъехавшие казаки окружили и вытащили его из-под лошади, Ырысай не мог стоять, у него была повреждена нога. Бродатый казак грозно спросил:

– Кто таков, башкирец? Ырысай молчал, пытаясь прийти в себя от боли в ноге.

– Отвечать, когда спрашивают! Он с размаху ударил его в ухо, Ырысай упал, казаки его снова подняли, но нога не держала, поэтому его подхватили за подмышки. Один из них достал его переметную сумку и вытащил оттуда красную шубу на меху, с собольим воротником, а сотник, увидев это, сразу же сказал:

– Это же брат Караная Муратова, пугачевского полковника, – Ирисайка! Говорили, что эту богатую шубу ему жаловал сам Емеля Пугачев, верно казаки?

– Да, шуба-то знатная, отродясь такой не видывали, похоже, что важный человек, этот басурманин. Так как тебя зовут, башкирец?

– Да, я Ырысай, брат самого Караная Муратова, рубили мы, вас, казаков, немало, – он быстрым движением руки выхватил нож и воткнул казаку под ребро. Они его беспощадно избили, связав руки, посадили на коня и поехали восвояси.

5. Аул Тавлыкай

Оставшиеся на свободе повстанческие старшины собирались в ауле Тавлыкай, расположенном у подножья гор Ирандык, где жили родственники Кутлугильде Абрахманова. Аул стоял за рекой Сакмара, был окружен лесом и горами, с западной стороны аула на реке был мост, дальше высокая гора, мимо которой шла дорога на равнину.

К этому времени вся Башкирия была наводнена карательными войсками, в подкрепление им были брошены войска, освободившиеся с военных действий с Турцией*, после заключения мирного договора. На сторону правительства перешли уже почти все башкирские старшины. Восстание постепенно затухало, народ был сильно напуган, шли штрафные поборы – в аулах отбирали последний скот, лошадей и фураж, заставляя самим привозить на своих подводах в места расположения войск, нужно было кормить огромное количество солдат и кавалерии. Наступившие осенние холода и затяжные дожди, сменявшиеся промозглыми ветрами, вынудили повстанцев искать ночлег в аулах, у верных людей, все понимали, что продолжать военные действия уже невозможно, надо было решить, что делать дальше.

Каранай Муратов и Каскын Самаров в последнее время были неразлучны, после сентябрьского боя с карателями они распустили своих по домам. Последнюю неделю они прятались по лесам и маленьким аулам, старались не привлекать к себе внимания, огонь разводили только на ночь в глухом месте. Сейчас они шли тихо и осторожно, везде были глаза и уши, многие хотели бы заработать, получить вознаграждение за известие или поимку повстанцев. Стемнело, пошел мокрый снег, в сумерках они подошли к аулу со стороны леса, из труб низких и ветхих домов шел дым, люди готовили ужин и собирались ко сну. Стояла тревожная тишина, огня никто не зажигал, изредка лаяли собаки. Отыскав по приметам нужный дом, постучались.

– Кто там ходит по ночам, как леший?

– Ахтарьян, – тихо позвал Каранай, – открой, это я.

– Заходите, – через паузу последовал ответ.

– Все спокойно? Со мной Каскын.

– Ас– салляму алейкум, Ахтарьян.

– Уа аляйкум ас-саллям, Каскын.

– Сынок, займись лошадьми, – приказал хозяин.

– Хорошо, отец, сейчас все сделаю.

Поздние гости вошли в низкий саманный дом, сняли верхнюю сырую одежду, сабли и ружья повесили на стену, а кинжалы и пистоли оставили при себе. Дома топилась большая печь, в казане варилась баранина, распространяя такой аромат, что у уставших и голодных людей засосало под ложечкой. Гости, совершив омовение, приступили к вечернему намазу. Жены тихо собирали дастархан, поставили кипящий самовар, и старшины с хозяином сели пить чай. Тут постучали в низенькое окно, и Ахтарьян вышел встречать новых гостей: – это подошли Муняк Сулейманов и Тавлыкай Чураков.

– В ауле спокойно, солдаты давно были? – спросил Муняк.

– Ушли два дня назад, забрали все, что могли, лошадей, коров, овец, сена. Переписали все дворы, приказали через два дня еще подвезти в Зилаирскую крепость.

Начались расспросы, кто и где был, с кем воевал, кто живой, кто погиб, а кто сдался карателям, а кого наказали, так, за разговорами, наступила полночь. Все с нетерпением ждали, когда подъедут другие старшины. Снова стук в окно, Ахтарьян неслышно вышел во двор, раздались приглушенные восклицания, это подъехали Туркмен Янсаитов, Мурат Абталов и Кутлугильде Абдрахманов. Старшины обнялись, Каранай и Каскын не виделись с ними со встречи в Бердской слободе под Оренбургом у Емельяна Пугачева. Приступили к трапезе, бишбармак из свежей баранины был, как нельзя, кстати, а после перешли к делам насущным. Начали обсуждать создавшееся положение: восстание было окончательно подавлено, везде каратели расправлялись с повстанцами и их семьями. Повсеместно отбирали земли, солдаты забирали себе взятых в плен жен и детей повстанцев в крепостные, семьи повстанцев разоряли непомерными штрафами, в старшины назначали не участвовавших в восстании татар и мишарей, которые, не стесняясь, притесняли народ.

– Нужно переходить горы и идти в казахские степи, – предложил Каранай Муратов, среди казахов немало наших башкир, люди нам помогут собрать новое войско, такую обиду со стороны Абей батша терпеть нельзя, уж лучше умереть.

– Может, сдадимся? – предложил Муняк Сулейманов, – многих простили и у нас не отберут земли, семьи останутся целыми!

– А как жить на чужбине? – спросил Каскын Самаров, – казахи, хоть и мусульмане и живут как мы, но это чужая сторона. Обсуждали долго, но так и не договорились, каждый остался при своем.

– А где Кинзябулат, – поинтересовался Туркмен, – он придет?

– С утра поехал в соседний аул на встречу с джигитами, давно должен быть вернуться, – ответил Ахтарьян, – раз не пришел, значит, его нет в ауле.

– Что-то не ладно, – сказал Каранай, если к утру его не будет, то уходим.

6. В плену

Спали тревожным сном, ушли на рассвете. Но было уже поздно, еще среди ночи к аулу Тавлыкай двинулся отряд поручика Лесковского* в тридцать всадников, посланный полковником Тимашевым. На окраине аула повстанцы и каратели увидели друг друга, началась погоня. Отдохнувшие кони старшин шли резво и начали отрываться от преследователей, но поручик Лесковский, заранее разделивший отряд на две группы, перекрыл дорогу к мосту через Сакмару. Повстанцы вынуждены были повернуть в сторону гор, а когда начался крутой подъем, они спешились и стали отстреливаться, казаки тоже открыли огонь. Преследователи медленно приближались и вскоре настигли беглецов, в короткой схватке их связали и повели к коням.

Отряд Лесковского с пленными башкирскими старшинами на рысях двинулся к Зилаирской крепости, шли без остановок, поручик горел желанием предстать перед полковником победителем. Василий Лесковский легко спрыгнул с коня и быстрым шагом направился к полковнику Тимашеву*, вышедшему к нему навстречу. Отдав честь, поручик доложил:

– Господин полковник, я с хватил бунтовщиков, кажется последние из башкир, среди них Каранай, Каскын и Кутлугильде, допрашивать было некогда, спешил скорее доставить пленников!

– Отлично, поручик! Молодец, хвалю за службу! Бунтовщиков запереть в подвале, обыскать с особым тщанием, в карауле выставить русских казаков и солдат, запретить разговаривать с пленными! Пишите рапорт, передохните и подкрепитесь, а через пару часов начнем допрашивать, доставить ко мне толмача.

– Слушаюсь, господин полковник! – довольный поручик отдал честь, и, повернувшись, пошел исполнять. После обильного и вкусного обеда полковник Тимашев удобно расположился в широком кресле за столом, покрытым зеленым сукном, где стояли два больших серебряных подсвечника со свежими свечами, штоф с анисовой водкой и двумя стеклянными рюмками. Еду полковнику готовил бывший повар, а ныне пленный бунтовщик Василий Ильин, бежавший из Оренбурга к пугачевцам.

В первый день прибытия в Зилаирскую крепость полковнику подали обед, приготовленный поваром из казаков. С дороги он был очень голоден, поэтому даже не выразил неудовольствия за столь нехитрый стол. Простая, без изысков, еда под ледяную водку, настоянную на черной смородине, привела его в доброе расположение духа. Однако ужин оказался скверным, и он велел немедля сыскать хорошего повара, к счастью, повара нашли среди арестантов, это и был Василий Ильин. Он оказался прекрасным поваром, все приготовленные им блюда вызвали восхищение у полковника. Тимашев приказал привести его, и расспросив, узнал, что тот служил у самого губернатора Рейнсдорпа, а поварскому искусству обучался у старого немца, выписанного из Германии.

Сейчас, находясь в прекрасном расположении духа, полковник закурил длинную трубку с душистым табаком. Поодаль с боку за небольшим столом сидел писарь, а рядом с ним расположился толмач из татар. Вошел поручик Лесковский и доложил:

– Господин полковник, пленные доставлены!

– Отлично, заводите, а сами садитесь за стол, прошу! Первым ввели Муняка Сулейманова и Мурата Абталова, им развязали руки и посадили на лавку, рядом встали караульные казаки.

– Докладывайте, кто такие? – грозно спросил полковник, выпуская из ноздрей клубы дыма.

По ходу допроса старшины старались не говорить лишнего, отвечали на вопросы кратко, односложно и путано, явно приуменьшая свои дела у пугачевцев. В конце допроса полковник спросил их:

– Что, бунтовщики, признаете свою вину перед царицей, каетесь, просите прощения?

– Да, признаем свою вину, каемся и просим великодушного прощения, господин полковник, потому как были в великом заблуждении, обязуемся помогать в поимке башкир бунтовщиков, – ответили те. Полковник энергично погрозил им пальцем:

– Ну, смотрите, у меня, если замечу что, – так сразу в острог! Пленники закивали головами, утирая шапками сухие глаза.

– Этим выдать билеты и отпустить домой, – полковник поднял рюмку, кивнул поручику и залпом выпил, затем, поморщившись, крякнул.

– Ну, с богом, поручик, заводите других, – тот подал знак казачьему сотнику.

– Это старшины Каскын Самаров и Кутлугильде Абдрахманов, пугачевские полковники, – доложил поручик Лесковский.

– Каскын Самаров, полковник Емельки Пугачева? – Тимашев посмотрел на него в упор, – отвечай!

– Да, Ваше благородие, был полковником у Емельяна Ивановича.

– Когда пришел к самозванцу, где воевал, что делал?

– К Пугачеву пришел, когда окружили город Ырымбур, многие башкиры пошли за ним, и я пошел, когда узнал, что он истинный царь Петр III, Петр Федорович.

– Почему назначили полковником?

– Я воевал в Польше с конфедератами, командовал отрядом в триста конников, есть боевой опыт.

– Где потом разбойничал?

– Воевали под Стерлитамаком, Табынском, был под Уфой, но Уфу не смогли взять, потом снова пытался взять Табынк, но не смог. Стерлитамак окружили и взяли с Каранаем Муратовым, но потом нас разбил генерал Голицын, и мы разошлись по домам.

– Почему сразу не сдался, разбойник?

– Боялся за свою жизнь, за семью, за хозяйство.

– А сначала не боялся, подлый басурманин?

– Так ведь говорили, что Емельян Иванович настоящий царь ПетрIII, а за царя и помереть не страшно!

– Признаешь ли ты свою вину перед истинной царицей великой государыней императрицей Екатериной, просишь прощения, будешь служить верой и правдой?

– Да, господин полковник, именно так. Прощения и милости прошу, буду служить верой и правдой царице!

– То-то же, смотри, обманешь, пощады не жди!

– Следующий кто? – спросил полковник Тимашев, вытирая пот, затем, взяв рюмку, опрокинул ее, даже не почувствовав вкуса.

– Абдрахманов Кутлугильде, полковник пугачевских войск, – доложил Лесковский.

– Повезло нам, поручик, кругом разбойничьи полковники, – недобро ухмыльнулся Тимашев.

– Отвечай, кто таков, какого рода, племени?

– Кутлугильды Абдрахманов, сын тархана, старшины, сам тоже старшина.

– Что же ты, сын тархана, а пошел воевать с разбойником?

– Много притеснений со стороны начальства, а до царя жалобы не доходят, все решают в Уфе те же чиновники. К тому же есть указ не жаловаться на бояр, да помещиков, куда же нам деваться? А тут сказывали, что Бугас батша настоящий царь Петр Федорович, жалует нам волю и возвращает наши земли. Как не пойти?

– Вас басурман разбили, Емельку вашего и остальных разбойников изловили, теперь-то будешь служить настоящей царице Екатерине, прощения просишь?

– Да, господин полковник, ошибались мы тогда, а теперь видим, что настоящая царица – Екатерина вторая. Прощения и милости просим, служить будем царице верой и правдой!

– Так-то лучше, тарханы должны править своим народом, башкирцами, на пользу царице и России матушке! Смотри, у меня, будешь мутить народ – сошлю в острог.

– Поручик Лесковский, эти старшины признали свою вину, они уважаемые люди среди башкирцев, нужно их направить собирать штрафные налоги у народа, да пусть работают, как следует*!

– Будет исполнено, господин полковник! Дошла очередь до Караная Муратова. Полковник внимательно смотрел на его крепкую фигуру, седеющую голову и встретился с ним взглядом. Каранай не отвел глаз, а смотрел спокойно с достоинством, как человек вольный и отвечающий за свои дела.

– Так вот ты каков, Каранайка! Истинно злодей, не зря говорили, что умен и дерзок! Долго мы за тобой охотились, однако ж, достали, никто от нас не уйдет! Скажи, Каранай, что тебе нужно было от Емельки Пугачева, какую корысть преследовал, ведь знал, что он самозванец, а все-таки пошел?

– Я признавал его за царя Петра III, Петра Федоровича, принял присягу. А воевал за то, чтобы вернуть наши башкирские земли, быть хозяином своей земли. Так написано в договоре башкир с самим Иваном Грозным, а вы русские, всегда нарушаете этот договор, отнимаете наши земли и всячески притесняете. Терпеть стало невозможно, поэтому башкиры и воевали всегда, а теперь мы воевали вместе с Емельяном Пугачевым, с русскими и людьми разных наций.

– Признаешь ли свою вину перед царицей, великой Екатериной, просишь прощения за свои злодеяния, будешь служить снова русской царице?

– Я присягнул царю Петру III, Петру Федоровичу, поэтому ему и служил.

– Какой же он царь, он самозванец из донских казаков, предерзкий бунтовщик!

– Я его признаю за царя Петра III, ему я давал присягу.

– Этого заковать в кандалы и завтра же отправить в Оренбург, для решения дальнейшей судьбы, – полковник повернулся к писарю, – пиши приказ.

На следующее утро закованного в кандалы Караная Муратова посадили в сани с кучером и двумя солдатами и отправили в Оренбург. Его сопровождала сотня казаков и сотня гусар, шли с короткими привалами в поле, в аулы опасались заходить, боялись нападения бунтовщиков. К исходу третьего дня достигли Оренбурга, где повстанческого полковника посадили в острог до особого распоряжения.

7. Казнь Пугачева

В Оренбурге Каранай Муратов был снова допрошен Паниным*, который занимался рассмотрением дел бунтовщиков. Каранай Муратов не отрекался от царя Петра III, и утверждал, что служил истинному царю. Панин, согласно инструкции самой Екатерины II, допытывался о б истинных подстрекателях бунтовщиков и их целях, искал внешние причины восстания. Однако, ему прежде всего бросалась в глаза внутренняя, истинная причина бунта, а именно, указ о прекращении казацкого самоуправления, монополии государства насоль, запрещение жаловаться на помещиков и всеобщий произвол чиновников и начальников различного ранга, – народ был доведен до предела, как умный человек и государственный деятель он это понимал, пожалуй, лучше, чем кто-либо, из его окружения.

Караная Муратова и несколько других бунтовщиков под усиленной охраной повезли в Казань по старой Московской дороге, через Саратов, Самару, Симбирск и Мензелинск. Стояла холодная зима, в Оренбургских степях дул пронизывающий ветер, который выдувал тепло даже из овчинных тулупов сопровождающих офицеров и охраны. Всюду лежал белый снег до края горизонта, часто поднимались бураны, тогда лошади шли шагом, была опасность заблудиться. От одной почтовой станции до другой было всегда сорок верст, это расстояние дневного перехода лошади, именно таким образом правительство строило русские деревни и татарские аулы при освоении этого «дикого» края, где и располагались почтовые станции – ямы. В Казани собрали более сто восемьдясяти башкирских старшин по требованию Потемкина* и основная часть избежала наказания и была отпущена домой с билетом. Некоторых Потемкин отправил в Симбирск для «лицезрения Пугачева», который содержался при Панине с 1 по 25октября. Потом Панин отправил в Москву Караная Муратова, как самого активного участника восстания, «чтоб видел под стражею в узах того, коего идолом они представляли, а потом бы и казни мнимаго идола своего, злодея Пугачева, очевидным свидетелем».

10 января 1775 года по приговору суда в Москве на Болотной площади вождь мятежников Емельян Пугачев был казнен, приговоренный к четвертованию*, но Екатерина II помиловала и тайно заменила четвертование сначала отсечением головы, затем четвертованием. Это обстоятельство знали лишь палачи, народ ждал четвертования или помилования, но милостивого указа не последовало.

Караная Муратова, Каскына Самарова, Кутлугельды Абдрахманова и других старшин в кандалах привезли на площадь, поставили впереди толпы близ эшафота, где на возвышении была плаха, а поодаль с боку стояли виселицы. Вдруг толпа зашумела и задвигалась: «Везут, везут!», солдаты охраны плотнее сомкнули ряды. Подъехал отряд закованных в латы конных кирасир и большие простые сани с Пугачевым, а за санями шел еще один отряд конницы, предводитель бунтовщиков стоял с непокрытой головой и кланялся в обе стороны. Когда сани подъехали к эшафоту конвойные повели его наверх покрутой лестнице, других осужденных на смерть поставили у плах и виселиц, а приговоренных к экзекуции – у деревянных перекладин.

На Пугачеве был белый овчинный тулуп и малиновый полукафтан, солдаты взяли его под руки и подвели к плахе. Там же стояли палачи, священники-духовники, судейские и обер-полицмейстер Архаров с ординарцами. Судейский чиновник открыл тетрадь и начал читать сентенцию – приговор, читать пришлось долго, народ стих, вслушиваясь в слова приговора. Потом священник проговорил несколько ободряющих слов Пугачеву, и спустился с эшафота вниз, вместе с судьями. Емельян Иванович стал прощаться с народом – кланялся во все стороны:

– Прости народ православный, отпусти мне, в чем согрубил перед тобою; прости, народ православный! Затем с него сняли оковы и вдруг бросились раздевать его – сорвали тулуп, стали раздирать рукава шелкового полукафтана. Он всплеснул руками и опрокинулся навзничь, и, тут же его окровавленная голова повисла в воздухе – палач держал ее за волосы, потом застучали топоры – бунтовщику отрубали руки и ноги. Сразу же были повешены Перфильев, Шигаев, Падуров и Торнов – казнь прошла без задержек. Каранай Муратов, глядя на казнь своего предводителя, прошептал:

– Прощай, Бугас батша, башкиры тебя не забудут, – горло стянули спазмы, голос дрогнул. Потом он вспомнил своего деда Алдара Исекеев, которого лично повесил генерал Соймонов. «Хорошо, что здесь нет этого генерала, он бы казнил всех повстанцев подряд», – подумал

Каранай. «Царице, генералам и многим важным господам нет никакого дела до нашего народа, им не надо знать, им не хочется думать о том, почему же начинались восстания, им нужно подавить народ силой оружия и казнями. Но это ли правильный путь мудрого царя, мудрого правителя?»

Каранай Муратов был сослан* навечно в солдаты в Остзейский гарнизон под Ригой. Однако, существует легенды*, по которым он был помилован и отпущен домой. Но, как бы ни было велико милосердие императрицы, такой человек «издревле бунтовщик и изменник, злейший враг и подстрекатель, искусный предводитель», за голову которого была обещана награда, даже больше, чем за голову Салавата Юлаева, не мог быть просто помилован.