Текст книги "Асманкель"

Тот её детский пронизывающий насквозь взгляд и я помню. Точнее, думаю, она иногда может посмотреть так, как смотрела тогда, в пяти-шестилетнем возрасте. Бывало, начнёшь капризничать не в меру, мама так глянет, что само собой притихаешь. Она умела одним взглядом приструнить любого человека, если тот не сдерживал себя ни в эмоциях, ни в действиях. Я где-то читал, что так смотрит ангел. Видит самое нутро твоё. От такого взгляда невозможно что-либо скрыть, и взгляд такой невозможно долго выдерживать, ибо тот, на кого были устремлены её очи, начинал, сам того не осознавая, чувствовать вину непонятно за что и перед кем.

Мачеху Кюнсулу бесили именно такие взгляды, независимые. И она вспыхивала и не сдерживала своей агрессии: хватала что под руку попадётся и начинала буквально избивать падчерицу. Но что любопытно, эта женщина сиротку била со спины. А лицом к лицу она, такая огромная и грозная, стушёвывалась перед худенькой и маленькой девчушкой, готовой принять любой бой, не сопротивляясь, просто глядя угрозе в глаза.

Дом их, как и полагалось для не бедных людей, был выстроен обширно и добротно. Но сирота в отсутствие отчима жила в сарае. Там она среди дров и всякой всячины соорудила себе уголок с тайником, где и хранила свои самые заветные вещи. К ним относились маленькие золотые серёжки, подарок отца, и книги. Две из них были иностранные, в основном сказки. Кюнсулу их раз за разом перечитывала, когда выпадали свободные минутки, и переделывала по-своему. Новые сюжеты сказок она записывала в отдельную тетрадку, где уже набралось несколько десятков невероятно захватывающих приключений, по большей части связанных с маленькой девочкой, бесстрашно борющейся со злом в образе старухи или зверей с огромными страшными клыками. Зло, конечно же, обязательно побеждалось. Кюнсулу верила, что в мире существует Божественный Закон, где Добро непобедимо, и юная сочинительница соблюдала этот закон в своих сказках неукоснительно. Будучи взрослым, я как-то спросил у неё: а почему же Зло никогда в её сказках не побеждает Добро? Ведь если оглянуть беспристрастным взглядом историю человеческую, то видно невооружённым оком: явного преимущества Добра в мире не обнаруживается. Она согласилась со мной и поделилась, что не совсем уверена, можно ли изничтожить Зло до конца, но зато точно знает, сердцем чувствует: Добро непобедимо в нашем человеческом мире. Такой у неё был позитивный взгляд на жизнь.

Прошло несколько лет. Девочка повзрослела и, на удивление родственников, не пала духом, а, наоборот, окрепла. И теперь её не могли осилить сестры и братья по отдельности и даже всей гурьбой. Они звали на помощь мать свою, и та никогда им не отказывала, чтобы лишний раз помутузить сиротку. Но били уже недолго, больше обзывали и ругали, ибо Кюнсулу предупреждала, что если они сделают ей очень больно, то она за себя не ручается. Противники чувствовали в её угрозе реальную для себя опасность и границ физического насилия уже не переходили.

Дядя вновь уехал к своим баранам на зимовье. Настал одна тысяча девятьсот сорок первый год. Прошло полгода, а он всё не возвращался с гор. В низовьях предгорья Тянь-Шаня давно уже с отарами овец провели медицинскую профилактику, стрижку, выгул в долинах и угнали на горные альпийские луга. Повсюду поговаривали о какой-то войне. Но девочку интересовала только одна новость – возвращение дяди. Полгода Кюнсулу как-то ещё умудрялась держаться на хлебе и воде, но лишние месяцы для детского организма оказались чрезмерно тяжёлыми. Она обессилела от недоедания и работ по хозяйству, похудела. А в школу, несмотря на категоричный запрет мачехи, всё равно пошла с приходом осени. Она знала, что после занятий её снова, возможно, попытаются избить за непослушание, но никакие побои не могли её испугать и остановить порыва к знаниям.

Рано утром Кюнсулу тихо встала и ушла из дому. Так как у неё отобрали портфель, ученица решила в первый день учёбы обойтись без книг и тетрадей, которые она намеревалась каким-то образом обратно от мачехи заполучить. Шла она неспешно, как обычно, мимо дома тёти Люции. С ней девочка всегда здоровалась, а та, увидев её, бросала все свои дела и, сколько позволяло время, расспрашивала про жизнь и планы на будущее. Женщина ей улыбалась и гладила по головке, совала в руки яблоки или пирожок какой. Так получалось, что тётя Люция как будто специально по утрам стояла у своих ворот и ждала Кюнсулу, чтобы немного пообщаться с ней. А тут её вдруг не оказалось. Школьница заметила, чего раньше там никогда не было, на подоконнике дома красные крупные помидоры. От их сочного и аппетитного вида и своего затяжного голода у девочки немного помутилось в голове. Изголодавшаяся вконец сирота сама не поняла, как очутилась у подоконника, как схватила плод. Правда, она не успела откусить, остолбенев от раздавшегося рядом голоса хозяйки дома. Когда она очнулась, до неё дошёл факт проступка, который она ранее никогда бы себе не позволила. Первым делом у школьницы вспыхнули кумачом почти бескровные щёчки. И стыд нещадным огнём опалил всё её нутро. Кюнсулу заплакала впервые в жизни. Слёзы крупными каплями потекли с ангельского личика дитя.

Тётя Люция, к нескрываемому удивлению ребёнка, не стала ругать гостью, а, наоборот, обняла как любимую дочь и повела в дом. И всё причитала тихо: «Бедная девочка, бедная девочка…» А бедная девочка, ничего не понимая, выплакавшись, с удовольствием уминала за обе щёки пирожки с картошкой, закусывая вишнёвым вареньем. Потрясающее волшебством, удивительное на этом не закончилось. Добрая хозяйка спросила, а не хотела бы Кюнсулу перейти жить к ней в дом, где она никаких притеснений не имела бы, где еды будет вдоволь, что в школу ходить запрещать никто не станет, и если она согласится, то с её родственниками всё будет улажено. Девочка очень хотела принять сказочное предложение, но отклонила его, ибо знала, что дядю она никогда не бросит, не обидит. Тётя кивнула понимающе и попросила всё же подумать об этом её предложении – посоветовала в школу не ходить, так как там объявили будто выходной из-за каких-то событий. Каких не уточнила. Кюнсулу, радуясь удачному, сытому и доброму, утру, небывалому предложению, вприпрыжку побежала домой, напевая любимую песенку про маленькую девочку, что научилась летать, как ласточка, легко и стремительно, потому как сильно-сильно этого желала.

У дома собралось много народа, все почему-то суетились и озабоченно переговаривались. У неё ёкнуло в сердце, и там же внезапно возникла пронзительная боль, будто кто-то лезвием полосонул. Она вскрикнула и влетела во двор. А там стояла бричка и на ней мёртвое тело дяди… Кюнсулу обладала не только даром сочинять сказки, она могла ещё видеть ауру людей. Аура дяди, при жизни естественно, светилась всеми цветами радуги, а мачеху обволакивало тёмное облако. На бричке лежало тело родного человека, и никакой ауры вокруг него она не обнаружила. Племянница поняла, что её любимый дядя умер, что отныне ей придётся жить одной. Из всех детей уже вдовы лишь самый младший в этой семье Джабраил искрился лучами света, остальные же почти ничем, как их мать, не светились. Эту способность Кюнсулу – видеть свечение или мрачную оболочку человека – дядя особо ценил, считая даром божьим, и называл приёмную дочь ангелочком.

Потрясённая неожиданной смертью любимого человека, сирота онемела и оглохла. В её ушах шумел ветер, слышалось, как журчала речка, шевелилась трава, порхали птицы, а голоса людей она никак не могла расслышать, как ни пыталась. Правда видела всё: как вышла мачеха и с притворным рёвом кинулась обнимать тело мужа, вырывая как бы на голове волосы, как её оттаскивали от брички, как бездыханное тело занесли в дом, а потом, завёрнутое в белый саван, вынесли и бегом понесли на кладбище. События эти случились в одночасье или длились в течение нескольких дней, Кюнсулу разобрать не могла. Всё перемешалось, и она не понимала, что происходит вокруг.

После похорон, когда разошлись последние родственники с поминок, Кюнсулу, не особо что-либо соображая, по привычке поплелась в сарай. Там и грянул гром среди ясного неба, и ударила «молния» по сомнамбулическому состоянию падчерицы, тотчас приведя её в чувство. В обиталище её мачеха рвала книги и тетрадку юной сочинительницы – самые заветные вещи сироты. Ужас от увиденного у девочки мгновенно трансформировался в энергию гнева, которую она метнула взглядом в руки уже бывшей жены дяди. Та, будто обжёгшись обо что-то горячее, выронила книги и тетрадь на пол и машинально обернулась на источник ожога. Мачеха не узрела во взгляде девочки серьёзную опасность, она видела боль падчерицы. И сладостное облако невыразимого удовольствия окутало мерзкую женщину с ног до головы. Так приятно окутало, что она даже прикрыла глаза на секунды от такого счастья. Затем торжествующе отшвырнула клочки книг и тетради с пола в сторону ногой. Этого как раз и не надо было делать. Ибо сей жест стал последней каплей сдерживания гнева девочки. Ярость обычно вспыхивает молниеносно, а за неправедно поруганную честь чего-то заветного она ещё и взрывается. Что и произошло в груди маленькой сироты. Она, словно стихийная, мощная волна цунами, не ведая преград, бросилась на женщину. Та оторопела, но успела стать в позу бойца. Однако была сбита с ног как пушинка. Ручки малышки превратились в настоящие железные клещи и начали душить заплывшую жиром шею мачехи. Та успела пару раз громко вскрикнуть диким визгливым голосом. Успела подать сигнал о помощи. Старшие дети её вбежали в сарай быстро, как будто стояли рядом. Началась борьба: множество рук одних стали отрывать худющие ручонки другой от жирной шеи фурии. И когда им всё же это удалось, то они все разом напали и долго избивали Кюнсулу ногами и палками. Но падчерица не проронила ни слова, ни звука, так и потеряла сознание – молча, сжав зубы.

Остыв, мачеха перепугалась, ведь если девчонка умрет, то ей тюрьмы не миновать. А если выживет и расскажет, что случилось, то и тогда ей наказания не избежать. Всерьёз обеспокоившись этим, женщина велела перенести приёмыша в дом и присматривать за ней, при этом на всякий случай распорядилась, чтобы девочку вымыли и переодели в чистое платье. После таких побоев не выживали, а если это и происходило, то несчастные на всю жизнь оставались калеками. При любом раскладе над домом мачехи нависло карающее око государства. Избитое дитя пролежало две недели без сознания. Две недели мать десятерых детей не находила себе места, не зная, что делать дальше, какие меры предпринимать. А тут еще тётя Люция нагрянула в дом и, увидев бедную девочку в плачевном состоянии, пригрозила, что если больная в себя не придёт, то мать-героиня пойдет под суд. В аиле тётю Люцию уважали все, она была знатным знахарем. Она-то и выходила больную, да будет имя её славным вечно.

Кюнсулу очнулась от пения птиц рано утром. С трудом встала и, держась за стеночку, выбралась на улицу. Села на скамеечку и отрешённо от всего просидела до вечера. Внутри неё что-то надорвалось. Она потеряла всякий интерес к жизни. Пищу принимала насильно и только из рук тёти Люции. С момента прихода в себя, к беспокойству знахарки, девочка не произнесла ни слова. Немного поправившись, она стала ото всех уединяться, уходить в поле и часами там просиживать, бесцельно уставившись в одну точку.

Репрессивный механизм новой социалистической республики действовал и в здешних краях, как и везде по всей необъятной стране. Как это ни прозвучит дико и невероятно, но действительно на местах составлялись списки «провинившихся» тяжко и слегка. Первых расстреливали, вторых отсылали на лесосплав в район озера Иссык-Куль. Даже существовала норма: например, в сентябре надо было послать исправляться десять человек от аила. Восток – дело тонкое. Это точно. В список попал старик семидесяти лет. Его родственникам за определенную услугу удалось уговорить начальство конвоиров оставить старика, а вместо него, тут уже подсуетилась мачеха, отправили по этапу Кюнсулу, доложив, куда следует, мол, бывшая аристократка плохо отзывается о новой власти. Представителям карательного органа было всё равно, кого исправлять, главное, чтобы количество отправляемых по этапу совпадало с требуемым количеством арестантов по плану, который был утверждён сверху. В общем, вдова, приложив руку к той операции по обмену арестантов, убила сразу двух зайцев – избавилась от падчерицы и нависшей угрозы наказания за избиение приёмной дочери. (Матери моей много позже сказали, что та стерва на этом обмене заработала вдобавок ещё пару баранов.) Девочку, как полагается, о чём-то спрашивали, что-то предъявляли, на всё она просто кивала с одной целью: чтобы оставили в покое. И её привезли на пункт сбора преступников, а уважаемой знахаркой вдруг заинтересовались «органы», и она отсутствовала неделю в аиле. Её знали в верхах и поэтому быстро отпустили. Но за время её «командировки» несчастную падчерицу успели отправить в места, не столь отдаленные, на грузовике вместе с остальными врагами народа, среди которых не обнаружилось ни одного достойного противника власти, одни старики да старухи и впавшая в апатию девочка. Она умерла бы в лагере от голода, холода или насилия запросто, но спас Бог через золотое сердце еврея преклонного возраста Даниила Кирилловича Ребина, да будет благословенно имя его во веки веков.

Привезённых на место арестантов выстроили в ряд, потом, поименно окликая, куда-то уводили. Развели по баракам всех, кроме одной девочки, одиноко стоявшей в стороне. Каждый раз, когда привозили новеньких заключённых, старожилы высматривали себе подручных или подружек среди них. Казармы лагеря были построены на скорую руку в конце тридцатых годов. Похоже, стационарной тюрьмы здесь и не предполагали. Временных построек для зеков выстроили три: одну для содержания мужчин, другую – для женщин, а в третью собирали всех стариков и старух. (Как говорится, ничто так долго не стоит, как что-то временно установленное. Не удивлюсь, если узнаю, что та самая тюрьма функционирует и поныне.)

Чем руководствовалось начальство тюрьмы, когда слепило эту зону и одну из построек отвело под содержание разнополых арестантов, пусть и преклонного возраста, никто объяснить не может, как и то, что мужские и женские бараки разделяла условная разделительная колючая перегородка. Но так случилось. Правда, благодаря такой нелепости и спаслась моя мама. Она попала в барак разнополых престарелых арестантов. Попади она к женщинам, которых по ночам посещали мужчины, приближённые к руководству тюрьмы, как свой собственный гарем, то юной зечке не миновать было бы насилия. В женском отделении никого не спрашивали, хотят они кому отдаваться или нет. Ту, которой вздумалось отказать кому-нибудь из приближённых к начальству зоны, просто избивали и отправляли в мужской барак, где несчастную пускали по кругу, чтобы показать, что ждёт остальных при неуместных капризах. В женский барак попасть Кюнсулу могла, так как на юге девочки формировались рано и выйти замуж в одиннадцать лет не являлось чем-то необычным. А моей матери на тот момент как раз и было что-то около одиннадцати лет от роду. И она выглядела вполне аппетитно для вожделенных извращённых взоров.

Так вот. Кюнсулу еле держалась на ногах от усталости и безразличия ко всему и вскоре просто свалилась бы прямо на землю и заснула навечно. На девочку с нескрываемым намерением, предвкушая обладание юным телом, посматривал один мужичок и уже собирался взять её под свою «опеку». Но тут рядом с ней оказался проворный старик, зло глянул на мужичка, что-то прошипел ему на ухо, тот сразу исчез из поле зрения, и ласково обратился к юной арестантке: «Тебе надо бы поспать. Пошли со мной, я уложу тебя. Хочешь поспать?» Девочка немного ожила и впервые с момента выздоровления после избиения её в сарае мачехой с интересом посмотрела на того, кто к ней обратился, и подумала: «А я ведь слышала этот голос где-то». И тут же вспомнила: голос незнакомца напоминал дядин. Перед ней стоял не родной брат её отца, но девочка всё равно улыбнулась и тихо ответила: «Хочу». Если не в этот, то на следующий день Кюнсулу всё равно перевели бы в женский барак. Потом запустился бы бюрократический механизм по выяснению, почему ребёнок оказался во взрослой тюрьме. В конце концов, определившись, её этапировали бы в детскую колонию. На всё про всё ушло бы несколько месяцев, за которые над ней поглумились бы вволю. Но этого, слава богу, не произошло. Проворный старик с кем-то в тот же вечер договорился, и маму мою оставили при нём в бараке стариков и старух.

Всю ночь избранные лагеря предавались половым утехам, обрабатывая новеньких арестанток, которых вместе с мужчинами навезли из других областей Киргизии в тот день. Надо признать, что в утехах участвовали не только мужчины, но и зечки, тоже из приближённых к начальству. Они заманивали к себе новоиспеченных арестантов, приглядев их заранее, – ещё крепких мужиков, не загнанных тюремным режимом. Остальные, не допускаемые ни до каких льгот, лежали на нарах, слушали и исподтишка смотрели на всё происходящее, словно триллер в кинотеатре. Казарма, так называли тюрьму конвоиры и начальники, была образцовой, в смысле жёсткой иерархии: начальник тюрьмы, он же хозяин, затем его подчинённые, после приближённые руководства из заключённых, которые и держали всех в ежовых рукавицах, соблюдая железную дисциплину среди зеков для своих хозяев. В качестве одного из поощрений, кроме дополнительной еды, за их преданность начальству и исполнительность руководство тюрьмы, негласно конечно, разрешало им беспрепятственно посещать женский барак.

После той ночи старик, спасший девочку от надругательства, проникшись отеческими чувствами к сироте и обеспокоившись её будущим (сидеть ей пришлось бы долго согласно статье), сколотит на зоне совет из авторитетов, как блатных, так и политических. Согласует относительную легитимность совета с начальником тюрьмы и установит в казарме правила взаимоотношений между узниками, учитывая и разнополость. Никакого насилия: все отношения, включая интимные, только по согласию сторон. Людей преклонного возраста не трогать и не обижать. Работают все, так как нормы никто не отменял. Кому-то могут показаться невероятными мои слова, но так и происходило в одном лагере. Будучи взрослым, я случайно встретился с одним из заключённых той самой зоны, где срок, как говорят блатные, мотала моя мать. Мы пили пиво и, как бывает, разговорились. Мой пивной компаньон вспомнил молодость лихую и зону необычную, куда попал по глупости, во всяком случае так он утверждал. Необычность места заключения арестантов состояла в том, что тюрьма была смешанная: содержали и мужчин, и женщин, пусть и в разных бараках. Третий барак был отведён старикам и старушкам. Вот там и находилась некоторое время одна девочка по имени то ли Солнышко, то ли Цветочек. Из-за неё и произошёл какой-то бунт. То есть он полностью подтвердил слова моей мамы. Саму её он не встречал там, так как срок мотал после знаменитого бунта зеков из-за девочки, но слышал про неё и про её «опекуна». По профессии старик был врачом, а если быть точнее, хирургом от Бога. Его услугами пользовались все без исключения, поэтому его авторитет на зоне был исключительным. Вот этот самый уважаемый зек и бдел всю ночь, охраняя первый тюремный сон Кюнсулу.

Рубка леса и его сплав – задача не из лёгких. Общими усилиями начальства тюрьмы и совета лагеря были распределены силы так: на самый тяжёлый участок отправляли всех мужчин, на средний участок, где надо было брёвна вылавливать и подкатывать к машинам, ставили людей преклонного возраста, а на выгрузку в конечном пункте и погрузку леса по назначению направляли женщин. Людей было достаточно, чтобы не надрывать по одному жилы, – их понавезли на лесосплав со всей республики огромное количество. Даниил Кириллович организовал и отладил работу так, что норму зеки выдавали с лихвой, поэтому хозяин лагеря оставил подопечную хирурга при нём на весь срок её отсидки. Вот так там появилась дочь зоны.

Цветочек – так нарекли зеки подопечную Доктора, то есть Даниила Ребина. Когда она улыбалась, казалось, что расцветает цветок. Ребёнок стал любимчиком почти всего лагеря, ведь у многих дети остались на воле. Никто не понимал, за что и как сюда попало сущее дитя, но вопрос на этот счёт задавать начальству было нельзя. Раз посадили, значит, нашли за что. Искреннее внимание взрослых вернуло интерес к жизни у впавшей в апатию девочки. Она ожила и развила бурную деятельность: егозой носилась из угла в угол по вечерам, на ходу помогая то тому, то другому, и при этом непрестанно напевала разные песни, и на иностранном языке в том числе. Когда узнали, что Цветочек может сочинять сказки, то по вечерам её просили что-нибудь рассказать собственного сочинения. Особо увлекаться рассказами ей не давал Доктор, занимаясь с нею по вечерам, восполняя школьное образование. Но она успевала всё: и позаниматься, и поделиться своими сочинениями, и помочь старикам и старушкам по мелочам.

И на работе не отлынивала от своих обязанностей – катать брёвна. Пахала наравне со всеми. Быстро усвоив, что от неё требуется, приноровившись, она цепляла багром плывущие по речке брёвна, подтаскивала их к берегу, а затем помогала другим эти бревна выкатывать на сушу. Там несколько человек водружали их по одному на примитивный механизм, который поднимал груз и укладывал в кузов машины. В общем, справлялось хрупкое создание отлично со своими недетскими обязанностями. Правда, до первых сильных морозов. А они ударили неожиданно рано для тех мест. Не имея тёплой одежды и обуви, в ситцевом платье и протертых сандалиях, Цветочек отработала всего одну смену, простудилась и слегла. Доктор не успел достать ей детские сапоги, не успел заготовить тёплую одежду внучке своей, так он её называл. Ни обогревы, ни натирания деда не помогли. Он попросил начальство тюрьмы оставить девочку в казарме для лечения. Те неохотно, но всё-таки дали добро. Подручных лекарств и отваров было недостаточно, чтобы справиться с двусторонним воспалением легких. Нормальный лазарет в зоне отсутствовал. Чтобы спасти дитя, требовались срочная госпитализация и стационарное лечение. То есть надо было везти её в ближайший районный центр в больницу. Но без санкции сверху, без разрешения местного окружного руководства перевести из тюрьмы в гражданскую лечебницу даже ребёнка никто бы не осмелился. Понимая это, Доктор срочно созвал совет лагеря и прояснил обстановку: девочка на грани летального исхода. На вопрос членов совета, что делать, он предложил бастовать и объяснил: это единственная возможность спасти любимицу лагеря. Никто не возражал.

Тогда опекун Кюнсулу изложил план действий. Саму забастовку начинать только после предварительных шагов. Первый шаг – он как зачинщик просит руководство тюрьмы о срочном переводе больной в стационарную специализированную клинику. Ему отказывают. Тогда он уже не просит, а требует перевода девочки в районную больницу. Ему отказывают и грозят применить меры по отношению лично к нему. Начальникам вертухаев и в голову не придёт заподозрить в требованиях старика угрозу бунта. Значит, ни к какому чрезвычайному событию готовиться не будут. Не усилят охрану, не прижмут стукачей, чтобы те им срочно донесли информацию о беспорядках. В такой обстановке самое время приступать к несанкционированным действиям. Если строго придерживаться плана, то положительных результатов можно добиться. Когда сам бунт произойдёт, то даже тогда начальники зоны отреагируют неадекватно в силу укоренившейся привычки чувствовать себя всевластными и не учуют смертельной для себя опасности. Упустят момент своевременного подавления зеков. Пройдут сутки, пока они сообразят, что делать. Но через сутки бездействия, а время было военное, у них у самих возникнут проблемы собственной свободы и даже жизни. И тогда наступит час зеков, когда они смогут диктовать свои условия. И хозяин, если не дурак, вынужден будет пойти на уступки. В чрезвычайной ситуации, а на дворе война, от руководства требуется строжайшее исполнение плана, утверждённого сверху. За срыв плана, как за диверсию, по голове если и погладят, то только пулемётной очередью. В своём ультиматуме с требованием срочного перевода Цветочка в больницу зеки гарантируют хозяину тюрьмы и выполненный план, и порядок. Тянуть время, чтобы подумать, не в интересах начальника тюрьмы, поэтому он должен будет принять условия бунтовщиков. Если получится, то работать придётся так, чтобы сдержать своё слово. План одобрили. Решили приступить к его осуществлению на всякий случай с утра, чтобы стукачи не успели доложить куда следует. Члены совета лагеря разошлись по баракам, чтобы подготовиться к забастовке.

Доктор рано утром, за час до подъёма арестантов, передал через конвойного просьбу свою о переводе Цветочка в районную больницу начальнику лагеря. Естественно, получил отказ с дружеским советом не совать свой нос туда, куда не следует. Согласно своему плану он затем передал ультиматум совета зоны хозяину тюрьмы. Получил угрожающий отрицательный ответ. Затем дал сигнал к забастовке. И с часа побудки почти весь лагерь отказался выходить на перекличку, забаррикадировавшись в бараках, требуя серьёзно отнестись к их настоятельной просьбе. Руководство слегка всполошилось, началась беготня дежурных, угрожающих арестантам расстрелом, но никто их не слушал и до обеда на работу не вышел. Начальство напряглось: нужно было принимать какое-то решение в возникшей ситуации. Наконец под вечер сообразили: надо взять членов совета зоны, но тех было не достать, так как входы в бараки были наглухо заложены всякой всячиной. В любом случае, чтобы туда попасть, надо подрывать или стены, или двери. Взрывчатку необходимо везти из райцентра. А там обязательно спросят, для чего им нужен тротил. Лишние объяснения. Лишние проблемы. Подрыв отменялся.

Каждый вечер начальник тюрьмы обязан докладывать наверх сводки о проделанной работе. Тут до руководителя специализированного учреждения наконец доходит, что произошло чрезвычайное происшествие при его полном попустительстве. О ЧП он должен был доложить сразу вышестоящим начальникам. Не доложил. Суточный план сорвал. Стариков и старух не приструнил. Момент решительных действий упустил, ведь, доложи он вышестоящему руководству сразу о бунте заключенных, через два часа приехавшая рота расстрельшиков всех бы или почти всех там же на месте и порешила, и с него никто уже не потребовал бы выполнения плана, во всяком случае суточного. У него была бы уважительная причина – отсутствие арестантов. А раз не доложил, то, значит, сам должен был справиться со сложившейся ситуацией. Не справился. Со своим отрядом он больше суток будет выкуривать зеков из бараков, если получится. То есть сорвёт ещё не одну дневную норму заготовки лесоматериалов. Даже если он всех заключённых самолично передушит, то это уже ему не поможет. Расстреляют за подрыв и диверсию обороны страны. Ситуация сложилась опасная для руководителя тюрьмы. Он хорошенько всё взвесил и пришёл к выводу – переговоров не избежать.

Доктор гарантировал на следующий день двойную выработку и порядок на местах, только девочку отправлять в больницу надо прямо сейчас. Хлопнули по рукам. Так Кюнсулу попала в руки замечательных врачей, которым сарафанным путём сообщили о судьбе единственного ребёнка лагеря. И те проявили полное понимание, приложили максимум усилий и спасли девочку. С планом и порядком управились, как договорились. То ли начальник зоны не смог простить Доктору его ультиматум и пережитый стресс, то ли по другой причине, но через неделю того увезли в неизвестном направлении. Больше удивительного по складу души, бесстрашного по характеру, мудрого Человека с большой буквы никто не видел и ничего о нём не слышал. Так один из лучших представителей человечества пожертвовал собой, чтобы выжила одна всеми оставленная на белом свете девочка. Пример жертвенности Цветочком был перенят. И она всю свою жизнь будет помнить светлый образ Доктора и молиться за него. И я молюсь за Даниила Кирилловича Ребина.

Кюнсулу пролежала в больнице несколько лет – небывалый случай. С таким диагнозом в те страшные времена долго не держали в больницах. Но её лечили тщательно. Не столько из-за болезни, сколько из-за просьбы Доктора, а его коллеги-медики очень уважали, так как не раз консультировались с ним по разным лечебным вопросам и он никогда им ни в чём не отказывал. В общем, врачи сделали всё, чтобы их юная пациентка не возвращалась обратно в лагерь как можно дольше.

Кюнсулу начала выздоравливать, но интереса к жизни не проявляла. Она сильно тосковала по любимому деду. За короткое время их совместной жизни в бараке врач, как оказалось, весьма способный учитель, многое успел передать ученице, благо что и та отличалась прилежностью и жаждой знаний. Доктор Даниил Ребин гордился своей воспитанницей и видел в ней не простушку киргизку, а потенциально творческую и сильную натуру. И не ошибся. Она станет замечательной сказительницей и сильным духом человеком. Кстати сказать, первые и самые настоящие представления о психологии, философии, литературе я получил от своих родителей, от матери в том числе. Но это совсем другая история. Поэтому вернусь к своему рассказу о маме в подростковом возрасте.

О бесследном исчезновении ещё одного самого родного и дорогого ей человека она узнает через год своего пребывания в больнице, как раз когда затянувшийся кризис минует и начнётся восстановление сил и здоровья. Узнает от некой Майи из женского барака. Цветочек чуть вновь не впадёт от таких известий в депрессию. Майя не даст. Она ещё в зоне проявляла к девочке нескрываемый интерес и при первом удобном случае оказывалась рядом: всячески старалась приласкать дитя, пообщаться. Её муж от неё отрекся и лишил родительских прав на дочь, когда она попала в руки НКВД за антисоветскую пропаганду в стенах вуза, как гласила статья её. На самом деле эта женщина отказалась голосовать за исключение коллеги из их института на общем собрании и объяснила товарищам, почему так поступает. А коллега был обречён на изгнание и преследования по причине природной своей добропорядочности, к тому же он имел привычку заступаться за всех, кто бы его об этом ни попросил. Истинная добропорядочность во все времена была не в чести, а в те года тем более. Урок ненужной честности женщина усвоила раз и навсегда для себя. И в тюрьме окончательно приняла правила игры советской жизни в её понимании: стала коварной, недоверчивой и пробивной. При этом сумела сохранить лучшие материнские неиспользованные чувства. Кюнсулу полюбила как собственную дочь. Женщина каким-то образом добилась разрешения от начальства раз в неделю посещать больную в районной клинике. Первый её визит пришелся на годовой срок лечения Кюнсулу. Так та узнала о невосполнимой своей утрате. Вслух об этом не говорили, но было точно известно, что Доктора расстреляли.