Текст книги "Асманкель"

С ним никаких хлопот не было. Он понимал всё, как взрослый человек, в свои пять лет. Никогда не хныкал, не плакал. Более того, когда мы приходили с работы не в настроении, старался нам его приподнять, рассказывая какую-нибудь притчу, мы ведь с мамой, когда было время, как и тебе, ему читали по очереди Священное Писание, притчи, сказания. Он обладал феноменальной памятью. Помнил наизусть всё, что слышал. Мог заниматься сам собой часами (кстати, ты тоже любил заниматься сам с собой часами). Умел готовить еду, но делал это с неохотой. Как-то я спросил его, почему он не готовит еду, ведь умеет же. И знаешь, что он мне ответил?

– И что же?

– «Отец, негоже нам, мужчинам, женскими делами заниматься. Так мы все перепутаем и перестанем понимать, кто мы есть на самом деле. Другое дело, когда очень хочется есть или когда мама болеет. Тогда можно и нужно», – вот так и сказал. В пять лет! Малыш в таком возрасте уже чувствовал, что у каждого живого существа в нашем мироздании есть свое назначение, от которого мы не имеем права отказываться. Заблуждаться можем, и то ненадолго.

Потом, неожиданно для всех нас, явилась в наш дом старуха Ольгюль из соседнего аила. Её имя означает, ты знаешь, «цветок смерти». Жила она у себя на отшибе. В наши места наведывалась редко. Её все боялись и сторонились. При встрече с ней люди тут же отворачивались, быстро уходили прочь и, исчезнув с поля её зрения, тут же молились Всевышнему, чтобы Он оберёг их от сглаза этой женщины. В общем, жутко не любили. Глаза у Цветка Смерти были чёрными, пронизывающими и холодными. Взгляд хищный, хотя она была до жути красивой. Жила с самого рождения одна и умерла, так и не познав ни мужа, ни мужчины. Я знаком с её родственниками. Так они рассказывали, что до шести лет она молчала, дичилась всех, почти из дома не выходила. Потом с ней что-то произошло, она объявила домашним, что отныне её зовут Ольгюль (цветок смерти или вестница смерти), а не Карагюль (чёрный цветок). Затем потребовала построить ей отдельную хижину на окраине поселения, приносить туда еду, одежду и всё необходимое для проживания и нанять ей помощницу по дому. И дала срок исполнения один месяц, иначе грозила отправить всех на тот свет. Через месяц умерли неожиданно её родители. Братья и сёстры одержимой, видя такое дело, перепугались и быстро исполнили всё, что она требовала. С тех пор она и жила одна с помощницей: подбирала слепых добродушных женщин, после кончины каждой её место занимала такая же домработница. Родственники вестницы смерти обеспечивали всем двух отшельниц. Состарилась она как-то очень быстро. В свои тридцать лет выглядела древней старухой, но прожила долго. Когда она выходила из своей хижины, то люди уже знали, что кто-то непременно умрёт, и молились, чтобы её ноги не переступили порог их дома. Одинокая юрта её стоит до сих пор. Она пустует, но люди боятся там что-либо менять: Ольгюль может и с того света проклясть. Она умерла до твоего появления на свет божий.

Вестница смерти не признавала средств передвижения кроме своих ног. Выражалась она короткими фразами. Стальной голос вводил в трепет любого, кто волею судеб вынужден был слышать её.

Так вот. Я чинил обувь, жена чистила картошку, дело шло к вечеру, был выходной. Абай что-то делал с коромыслом. Арстан был ещё грудным ребёнком, потому спал в люльке.

Ольгюль появилась на пороге нашего дома неожиданно. Она молча прошла в комнату, окинула взглядом всех нас. И уставилась на твою маму. И только хотела что-то сказать, как тут раздался треск, что и отвлекло её внимание. Старуха обернулась и встретилась с глазами Абая, который в руках держал переломанное пополам коромысло. Мальчик не отвернулся, не испугался, но сильно напрягся, как будто боялся, что старуха отведёт глаза. Вестница смерти ухмыльнулась и вперила свои чернющие зенки в нашего сына, затем медленно по слогам произнесла: «Какой здоровый и большой мальчик, смелый, за маму вступается. Что ж, быть по-твоему». Абай тоже ухмыльнулся, но ничего не ответил. Я остолбенел, мама, поняв что-то, упала в обморок. Старуха ушла, но её ухмылка, словно лезвием, полосонула моё сердце. Я кинулся к матери твоей, сын тоже подбежал. Кюнсулу быстро пришла в себя. Она, глядя на сына, беззвучно плакала, а он улыбнулся ей так по-отечески, что я почувствовал: не он, а я его сын, и погладил по голове. Ночью у него поднялась температура.

Рано утром он умер.

Мы всю ночь дежурили у кроватки Абая, его бил озноб, тело буквально горело, но он ни разу не хныкнул, ни разу не пожаловался на боль. Фельдшер посоветовала везти его утром в больницу в соседний аил и ушла. До рассвета сын молча смотрел на нас и успокаивал глазами, мол, ничего страшного, всё пройдёт, и всё старался погладить руку матери.

Это я сейчас понимаю, что старуха приходила за твоей мамой, но Абай не дал вестнице смерти объявить волю небес обреченной. Вестница приняла вызов и потребовала «компенсации» у небесной канцелярии через душу ребёнка. Небеса решили, что дитя имеет право изменить судьбу одного взрослого человека, но взамен должно отдать свою жизнь вестнице небес. Малыш согласился. Торг состоялся. Ухмылка была положительным ответом на согласие ребёнка принести в жертву небесам свою жизнь вместо матери.

После такой утраты трудно жить, тяжело брать себя в руки. Прости, мои слёзы не слабость, это дань памяти твоему брату. Говорят, через искренние слёзы человек очищается. Но я не очищения хочу. Я перед смертью хочу быть самим собой.

Продолжение рода – вот великий смысл жизни нашей семьи. Абай это понимал, но не видел в себе это продолжение. Он каким-то образом чувствовал в матери своей будущую беременность тобою и потому не мог позволить никому прервать твоё рождение. Я так думаю. И мне хочется верить, что его жертва была не напрасной. Ты своей жизнью обязан ему.

Нашу маму, да и меня (видать, мы чем-то гневили Всевышнего) спасал не один Абай.

– ?

– Грудной Арстан спас мою жену от непоправимой ошибки: она была на грани того, чтобы наложить на себя руки. А если бы такое произошло, то необратимая драма могла запросто случиться и со мной. Она готова была умереть вслед за сыном, который умер вместо неё, такой жертвы от собственного дитя она принять не желала. Но Арстан как чувствовал и, непрестанно плача, требовал внимания. Плач ребёнка вернул Кюнсулу к жизни. В общем, и меня тоже.

Мы с женой об Абае не говорили, но горесть утраты несли в себе постоянно. Беззвучно оба терзали самих себя, отчего рана в груди не заживала и всё больней и больней отдавалась внутри.

Потом родилась Айсулу. Ночью, в полнолуние. Её личико кругленькое светилось словно луна, потому её так и назвали – Лунная Краса, или Луноликая.

Уверен, наш первенец упросил Аллаха дать нам дитя, и непростое, а чудное, чтобы мы утешились. Бог и дал нам чудо-девочку. Она, как и её брат, тоже не плакала при появлении на свет божий. Родилась с улыбкой на милом личике, таком сморщенном и неописуемо красивом. В полгода пошла. В семь месяцев заговорила. В два года уже активно помогала матери по хозяйству. В три года научилась читать и писать. В пять лет взялась за воспитание Арстана. Тот был ленив. Младшая сестричка носилась со старшим братом как с писаной торбой. Все наши знакомые поражались её взрослости, уму, доброте и удивительному оптимизму. У неё в руках всё сверкало.

– Отец, может, передохнёшь? А я пока схожу на речку.

– Да, иди. Мы потом продолжим. Мне надо с мыслями собраться. Иди. Аса любит тебя.

– Я её тоже люблю.

Асманкель вышел от отца и через огород прямиком направился к речке Аса. Она протекала буквально в двух шагах, но глубоко внизу, на дне местного каньона. Конечно, этой горной впадине не сравниться с американскими каньонами, глубина которых достигает нескольких километров. И всё же в предгорьях Тянь-Шаня местные углубления впечатляют. Они возникали столетиями от потока горной речушки, которая каждой весной преображалась, превращаясь в грозную и неукротимую водную стихию. Несколько столетий, а может быть и тысячелетий, год за годом, точнее весна за весной, Аса вымывала под собой горный грунт, опускаясь всё ниже и ниже. И наконец вытесала высочайшие утесы и берега, будто скульптор. Горный скальный грунт способствовал замыслу природного художника и не сопротивлялся, чтобы из него высекли дивные произведения глубиной под сотню метров. Речка остановилась на почти несмываемой каменной плите с порогами и ступенями и успокоилась на долгие годы. Но её успокоение лишь видимое и показное, на самом деле она продолжает и поныне медленно, но верно подтачивать горную плиту. Вода камень точит. Пройдёт ещё много-много лет, но она своего добьётся, опустится еще ниже к центру земли – и так до тех пор, пока не исчерпает своего предназначения, известного только Богу.

Когда находишься в постоянном и тесном общении с речкой, то не замечаешь внешних изменений её, но зато начинаешь чувствовать её настроение, красоту, язык воды, душу. А вот стоит покинуть её хоть раз надолго, теряешь с нею родственность, но зато замечаешь внешние изменения и даже отступление несгибаемого камня под потоком горной воды. Когда Асманкель обратил на это внимание, ибо уезжал надолго и возвращался на недельку-другую, то подумал о людях, что их взаимоотношения имеют те же последствия или почти те же. Человек после длительной разлуки в родственнике или знакомом видит внешние изменения, но уже не чувствует его внутреннего мира.

Асманкель с детства отличался своеобразной любознательностью. Он не проявлял её, как многие дети, напоказ, доставая взрослых. Подрастающий малыш с большим интересом изучал мир скрупулёзно, речку в том числе, куда направился после беседы с отцом. Тогда все берега горного потока были им исследованы досконально, естественно, он сдружился с Асой и со всем, что к ней прилагалось.

Есть люди, утверждающие, будто человек не может быть богом. Наш герой не совсем доверял такому безапелляционному заявлению. Лично он верил в глубине души, что человек может стать богом, только для этого ему нужно научиться любить всё и вся. Во всяком случае, к этому стремиться ему никто не запрещает. И он попробовал ещё мальчишкой полюбить всех. Не получилось. Тогда он попробовал любить сильнее то, что ему нравилось. Получилось. Так у него появились любимые люди – это родители и братья, друг Алик, любимые книги – это Священное Писание, любимые места дома, в саду и на речке, в горах.

Аса стала особым его тайным миром. В скальном гроте, о котором никто не знал, он организовал тайный явочный пункт. А обнаружил он его случайно. Как-то решил наш сорванец подняться наверх со дна каньона не окольными путями, а напрямик. Крутой обрыв выглядел неприступным. Но юный альпинист всё же рискнул и полез верх. Поднявшись метров на десять, он обнаружил небольшой проём в скале. Пробрался внутрь и оказался в небольшой пещере, где было сухо и чисто. В том углублении ему сразу стало комфортно. После находки пещеры ему расхотелось покорять утёс. Чтобы никто не мог обнаружить его секретный домик, Асманкель замаскировал подъём и тропинку к нему. Зимой пещера как будто чем-то обогревалась, было тепло, но в эту пору ходить на тайный явочный пункт было опрометчиво: следы на снегу выдали бы дорожку туда. Пару раз он всё-таки проводил досуг там, правда потом нужно было заметать следы, что ему с трудом удавалось. Поэтому посещать свой секретный домик он окончательно решил только в тёплое время года – весной и осенью уютно, а летом прохладно. Вот там он часами предавался своим детским мечтам, пробовал писать стихи и сочинять первые свои прозаические труды, больше смахивающие на наброски в виде каши из эссе, очерков, миниатюр. Писал юный сочинитель мелким шрифтом на маленьких листочках. Затем скручивал их в трубочки, обертывал во что-нибудь непромокаемое и прятал в тайниках грота на случай обнаружения его явки рыбаками или ещё кем-либо, кто мог стать свидетелем его писательских дел. Тогда он почему-то стыдился афишировать свои литературные склонности. Взрослея, Асманкель всё реже и реже будет посещать секретное убежище, так как начнёт осознавать, что мечтать, писать вполне можно дома, на улице, да где угодно, и не только для себя лично, но и для совершенно посторонних, даже чужих людей.

У нашего спелеолога было ещё одно любимое место – утёс. Тот самый, который он намеревался взять голыми руками снизу. Природный скальный штрих очень выразительно выступал высоко над речкой. Но там в тёплое время можно было находиться в уединении только поздно вечером или рано утром. Днём слонялись купальщики, рыбаки и те, кто шёл за водой к роднику мимо любимой скалы Асманкеля, так как тропа, ведущая вниз к речке, проходила рядышком. Он так и приспособился: днём уединялся в пещерке, а вечером засиживался на утёсе, любуясь закатом, речкой и флорой каньона, когда на то находились свободные часы (в горном аиле суровые условия быта не давали расслабляться никому).

Любить природу научил его отец. Малыш быстро усвоил уроки учителя и научился понимать её язык, полный намёков, иносказаний, образов. Так у склонного к поэзии мальчугана развивалось воображение, умеющее связывать реальность с абстракцией. Там же Асманкель впервые заговорил с речкой. Там же освоил медитацию, подсказанную отцом, и обрёл, как сказали бы эзотерики, астральные крылья. Полёты второго его существа по ощущениям нисколько не уступали реальным парениям. Но, покинув родные края, он перестанет понимать язык представителей фауны и флоры, потому что начнёт тесно общаться с умными людьми, интеллектуально сильно развитыми, но лишенными своих природных и родовых корней. Разумеется, то, что даётся свыше, никуда не исчезает. В зависимости от выбора пути совершенствования или не развития человек вспоминает свои внутренние знания, полученные априори, привитые, приобретённые, или всё забывает.

Отца Асманкеля похоронили на следующий день после его смерти, а умер он поздно вечером 19 октября 1992 года. По традиции киргизов сыновья должны были с утра, прислонившись лицом к стене дома у входных ворот, громко причитать: «Атамой, атамой…», что означало: «Отец, почему ты нас оставил…», и продолжать до тех пор, пока кто-нибудь из селян, пришедший проститься с земляком, не попросит причитающих успокоиться. Убитые горем дети, передохнув немного, снова должны продолжать причитать и таким образом демонстрировать своё горе.

Традиции, не меняющиеся тысячелетиями, трудно отменить только потому, что кто-то их считает устаревшими или неуместными. В обычаи и ритуалы изначально закладывались установки на выживание. Люди с древнейших времён пытались умилостивить силы и явления, не поддающиеся их разуму: землетрясение, потоп, пожар, ураган и смерть человека.

Асманкель был молод и потому обычай причитать не понимал. Поэтому его выворачивало от демонстрации напускного горя. Истинное горе не должно перерастать в театр – так он полагал.

Брат Арстана и Ирбиса с большим трудом выдержал начало похорон. Когда наконец мулла призвал всех мужчин стать перед дверьми дома, где лежал покойник, что означало начало второго действия, младший сын умершего главы семейства облегчённо вздохнул, зная: процесс похорон пойдёт быстро. И он уединится наконец, чтобы помолиться и проститься с отцом, как полагается близким людям, наедине. Без этих, как ему казалось, нарочитых рыданий, без дежурных слов соболезнований и похоронной суеты. А пока ему оставалось выдержать предпоследний акт траурного ритуала. Последняя часть всего действа – это поминки.

Мужчины послушно, не сговариваясь, стали соответственно своему возрасту и положению в обществе. Впереди аксакалы и уважаемые люди, на задних рядах все остальные. Мулла спросил, должен ли что-либо умерший кому-нибудь из присутствующих. Каждый по очереди ответил внятно, что нет. Если бы кто-нибудь сказал да, то его спросили бы, что именно, и потом в присутствии всех объявили бы сыновьям (или дочерям, или родственникам), что отныне долг отца переходит к ним и в течение определённого срока дети обязаны оплатить или вернуть долг отца. В ответ сыновья, дочери, или родственники обязались бы решить эти оставленные их родителем проблемы в такой-то срок, огласив об этом так, чтобы слышали все. И не было ни одного случая, когда долг отца не был выплачен. Далее духовный наставник сельчан-мусульман (на станции проживали и иудеи, и христиане, и буддисты) спросил, должен ли кто-нибудь из присутствующих что-либо покойнику. Каждый внятно ответил, что нет. Если бы кто-нибудь сказал да, то его расспросили бы, что именно, и потом принародно дали срок, в какой он обязан был этот вопрос закрыть перед детьми или близкими умершего. Случаи такие редко, но присутствовали в жизни сельчан. И не было ни одного раза, чтобы должник не рассчитался с кем положено. После чего окружной предводитель мусульман процитировал слова последнего пророка человечества Мухаммада о прощении друг друга. Призвал всех очистить мысли и сердца свои через молитву. Потом каждый согласно предписанным правилам правоверных просил усопшего простить его прегрешения и сам прощал покойнику все деяния нехорошие, если таковые были.

Когда наступила тишина, духовник дехкан зачитал молитву прощания. После чего дал знак мужчинам, те вошли в дом, где обернули тело покойника сначала в белый саван, затем в подготовленный ковёр и вынесли во двор дома. Мулла прочитал ещё раз молитву и кивнул головой сыновьям Барбека, что означало: пора хоронить. Покойника быстрым шагом доставили на погост, находившийся за селом у подножья горы. Там была прочитана молитва ещё раз, после чего тело уложили в могилу. По обычаям тех мест тот, кто устраивал последнее ложе покойника, забирал себе ковёр, в котором усопшего доставляли к месту вечного покоя. Барбека устроил в позе задумчивой вечности, кстати самой удобной при жизни, двоюродной брат из Коксая, соседнего аила, Абдурахман. Но ковёр присвоил себе дальний родственник, чем и навлёк на себя беду свыше. Тот прекрасно знал, что право взять изделие ручной работы принадлежало не ему. Но афганской ковёр отличного качества помутил разум бедняге. Он с самого утра положил на него глаз. Как человек расчётливый, он точно высчитал, что на похоронах одного из самых уважаемых людей горного поселения никто не посмеет остановить его, когда он спрыгнет в могилу, поможет принять тело покойника и возьмёт ковёр. Дети Барбека не позволят превращать прощание земляков с отцом в балаган. Он знал, какие последствия потом его будут ожидать: двери многих домов для него закроются, а это будет означать, что он станет изгоем местного общества. Тем не менее спрыгнул в могилу, помог принять тело и, уходя, прихватил с собою желанный предмет. Никто из присутствующих на кладбище ни проронил ни слова. Старшие сыновья Барбека лишь взглянули на двоюродного дядю, взглядом говоря, что оплатят всё сполна, тот в ответ покачал головою, мол, не беспокойтесь о пустяках. Когда могила была засыпана, мулла ещё раз прочитал молитву, и все направились в дом Барбека на поминальный обед. Женщин по обычаям мусульман на кладбище не пускают, но они каким-то образом уже знали про небывалый проступок на погосте и отказались обслуживать наглеца, а именно они обслуживали всех на поминках. Старшим братьям самим пришлось подносить тому яства и кое-как усадить среди мужчин (те подчёркнуто от него отворачивались). Впоследствии у этого родственника всё пойдёт шиворот-навыворот, с ним перестанут общаться, дела не заладятся, он с горя запьёт и так и уйдёт из жизни неприкаянным.

С поминального обеда младший сын умершего главы семейства ушёл в горы: там тоже у него было одно излюбленное место, и называлось оно орлиным гнездом. Однажды в раннем детстве отец привёл сына на то место и, усадив в позе лотоса, сказал: «Посмотри, там внизу наш посёлок, он отсюда кажется маленьким, а люди и вовсе муравьями видятся. Эта гора образовалась многие тысячи лет тому назад, она огромна. Но взгляни на неё с высоты луны, её и видно-то не будет. Человек, не видящий дальше своего носа и мнящий о себе бог знает что, не способен представить, как он мал и ничтожен с высоты гор и тем более с высоты луны. Отсутствие такого представления лишает людей, привыкших судить по наличию физической силы, или денег, или положения, их истинного величия, которое не измеряется физическими параметрами, материальным достатком и не по внешней форме оценивается. Истинное величие в духовном содержании. Будет оно в тебе, содержание, хоть с горошину, – будет и великая внутренняя сила. Правда, многим такая сила вовсе не нужна. Многие довольствуются обыкновенным удовлетворением своего тщеславия, самолюбия, считая, что достигли всего, чего хотели. Иллюзии эффектны, спору нет, даже красивы и привлекательны, но пусты по сути. Смотри, не попади во власть их чар.

Если будет тебе отчего-то тяжело, или ты почувствуешь, что поступаешь в жизни не так, как хотелось бы, или перестанешь отличать важные предметы от второстепенных вещей, или слишком возомнишь о себе, – приходи сюда. Приходи и смотри на посёлок, на небо, оглядись вокруг, и ты поймёшь, что некоторые человеческие проблемы или достижения не так уж и серьёзны, и важны». И когда сын Барбека ощущал прикосновения липких сладких лап тщеславия или его коробил душевный дискомфорт, то он частенько вспоминал отца, и его тянуло в маймакские горы, на орлиное гнездо. Он помнил, что там, высоко в горах, он обретал успокоение. И в этот раз младший сын Барбека чувствовал что-то неладное в себе, мешающее подумать над словами родителя, поэтому решил подняться в горы, чтобы справиться с душевной разбалансировкой и вернуться к думам о предначертанности…

После медитации и молитвы наш герой предался созерцанию и не заметил, как его душа успокоилась. Горный посёлок с высоты орлиного гнезда виделся совсем миниатюрным и не внушал никакого почтения. Глядя вниз, Асманкель подумал, что с высоты семи небес люди собою не представляют ничего внушительного. Только дух и душа могут явить взору Всевышнего свою мощь и красоту. С такими думами младший брат Арстана и Ирбиса вернулся в отчий дом.

У Асманкеля заканчивался отпуск – это был хороший повод, чтобы уехать, хотя он мог и задержаться, на работе его бы поняли. Но оставаться ему не хотелось. И он, посоветовавшись с муллой (у мусульман при особых случаях родственники могут отметить в узком кругу положенные сорок дней после смерти близкого человека через двадцать, считая день и ночь за двое суток) и проведя поминки, уехал из Киргизии, как он думал, навсегда.

Его после похорон провожали только братья: их жены, которые были родными сёстрами, в «жигули» не уместились. Асманкеля привезли в Джамбульский аэропорт. Арстан в силу своего характера долго не предавался унынию или горю, потому, как жизнерадостный человек, всегда шутил, даже понимая, что подобное поведение неуместно, Ирбис, как обычно, пребывал в молчании. До регистрации на рейс Джамбул – Москва оставалось несколько часов. Слушать шуточки одного и видеть молчаливость сфинкса другого было почему-то третьему невыносимо. И он, сославшись на подозрительные шумы в желудке и извинившись, удалился. Аэропорты обычно строят далеко за пределами населённого пункта и всю территорию обсаживают деревьями, так во всяком случае было и, наверное, есть в Средней Азии. Вид высоких степных тополей и свежий ветерок принесли небольшое облегчение Асманкелю. Похоронная тяжесть и особенно последний рассказ отца о судьбе Айсулу повергли в шок сына. Вся трагическая история прокручивалось у него в голове вновь и вновь. Исповедь родителя сопровождалась и чётким видением того вечера, вернее ночи, когда покаяние Барбека потрясло его прямого наследника (по сложившейся традиции тех краёв прямым наследником автоматически становится последнее дитя мужского пола). Так вот, на открытом воздухе среди тополей и гулявшего лениво ветра в памяти Асманкеля вновь всплыл рассказ отца:

– Не поверишь, где бы ни появлялась девочка, там становилось светло и радостно. Даже самые отъявленные хулиганы нашего аила при появлении Айсулу притихали и с готовностью исполняли любую её просьбу или желание, так они безгранично уважали и обожали нашу прелесть. Не восхищаться таким лучиком солнышка было невозможно. Даже когда она сердилась, её голос воспринимался как щебет иволги, как пение птицы…

Тут откуда ни возьмись, как снег на голову, свалилась дальняя родственница твоей мамы. Она за кражу отсидела семь лет в колонии строгого режима под Кантом, этот город находится недалеко от Фрунзе. Добиралась из Канта к себе домой, в деревеньку за Тюлькубасом, по железной дороге и миновать Маймак никак не могла – Турксибская ветка-то проходит через нас. По пути она почему-то решила навестить родственницу, которой ранее никогда не интересовалась. В общем, приехала отсидевшая и давай всех нас расхваливать, а себя уничижать. Даже как-то неловкость начали мы ощущать за наши свободные годы, когда той приходилось мотать срок. И постепенно переводила разговор на тему благодарности, гостеприимства, тесного общения. Настойчиво зазывая то меня, то жену, то всех нас вместе с детьми к себе домой. Мы, естественно, не могли: работали не покладая рук. Она пару раз всплакнула, пожаловавшись, как ей одиноко в этом мире и как ей хотелось хоть денёчек пожить с кем-нибудь, позаботиться об этом человеке, почувствовать свою нужность людям и богу. Мы сочувственно, искренне ей кивали. Она, этим воспользовавшись, стала просить, умолять отпустить с ней нашу дочь, максимум на пару дней, до выходных, а там кто-нибудь из нас за ней приедет и так побывает у неё в гостях. После начала причитать, мол, так истосковалась по детям, по семье, которой никогда не имела. Ты знаешь, что здесь в порядке вещей отдавать своих детей родственникам на воспитание, у кого их по разным причинам не имелось. Например, старший сын обязан отдавать своё первое дитя отцу, чтобы тот чувствовал свою причастность в этом мире. Или передавали детей тем, близким по крови, кто не мог их иметь. В общем, пару дней погостить даже у дальней родственницы является обычным делом. Тем не менее я сразу отверг любой вариант с дочерью. А мама твоя сердобольная отчего-то заколебалась. До сих пор дивлюсь, как она, такая прозорливая, не разглядела нелюдь. Не зря говорят: и на старуху бывает проруха. Наша дочь, узнав, что на два дня уезжает с тётей, всегда готовая везде побывать, вдруг наотрез отказалась от поездки. Мы давай все втроем её уговаривать. Она ни в какую, более того в слёзы. Впервые в слёзы! Айсулу с первой минуты, как увидела гостью, насупилась и не разговаривала с ней. В моём сердце что-то нехорошее ёкнуло, но сладкозвучие гостьи, а говорить та умела, заслушаешься, усыпило мою бдительность. Нам бы призадуматься над реакцией дочери. На всё обращаем внимание, а тут как будто нас околдовали…

Не прощу себе этого. Никогда не прощу. Тут ещё водка, будь она неладна.

– Какая водка? Ты же не пьёшь?!

– Ты забыл, что тогда я пил, хотя говоришь, что помнишь себя с рождения. Видать, твоя память избирательна. Ладно, не будем отвлекаться. Я пристрастился к заразе алкогольной, как многие мужчины, на войне. Там, правда, без неё, проклятой, было бы гораздо хуже и страшней.

До сих пор не понимаю как, но та сволочь уговорила нас отпустить с ней нашу дочь на два дня. Уговорились, что на выходные я поеду за ней. Это всего в восьми остановках от нашей станции.

После отъезда родственницы с Айсулу прямо на следующий день внезапно слёг Арстан. Температура сорок, жар буквально сжигал мальчика на наших глазах. Мама сына в охапку и десять километров почти бегом в соседний кыштак в больницу, я дома с Ирбисом двухлетним, который вроде не болел, но вёл себя странно. Он ведь из всех вас самым шустрым был, настоящим егозой. А тут буквально смяк. Лежит, молчит, глазками хлоп-хлоп – и всё.

Кюнсулу прибежала в тот же вечер из соседнего села с больным нашим сыном и начала собираться в дорогу. Ей сказали, что мальчик обречён, почему – не объяснили, просто отказались принимать в больницу. Действие врачей неслыханное, но матери некогда было выяснять причины непринятия больного на лечение: надо было срочно что-то делать. Одна больная старушка, она оказалась гадалкой, жене моей посоветовала срочно везти сына к святому источнику на юге Киргизии, который находился где-то в ошских просторах. Но при этом сказала, что утраты ей всё равно не избежать. Ни она, ни я тогда этому не придали значения. Это я сейчас твёрдо могу заявить, что под утратой она имела в виду нашу дочь или сына. Мама, спасая сына, получается, неосознанно дала добро небесам забрать дочь, а я тому способствовал. Незнание таких событий меня не оправдывает.

Святой источник – это тот самый родник, куда в своё время паломничество свершила твоя бабушка по материнской линии, чтобы очиститься и испросить у Аллаха ребёночка. Дитя, твою будущую маму, она родила, но сама умерла при родах. На святом источнике пребывает дух седого старика, бывшего божьим человеком и убитого пособниками шайтана. В роднике омыв сына, можно было спасти его. Но дух источника требует жертвы. Твоя мама приготовилась умереть вместо твоего брата. Но такой жертвы родник не принял. Он пожелал забрать на небеса нашу дочь.

Кюнсулу не смогла бы жить дальше, если бы умер наш второй сын. Поэтому она твёрдо решила заболевшего ребёнка везти к святому источнику.

Решила и, взяв на руки Арстана, ушла из дому, наказав мне забрать дочь у дальней родственницы.

Я на второй день не смог поехать за дочерью. Меня споили коллеги по работе. И они же избили до полусмерти по заказу нашего шефа.

– ?

– С директором заготзерна, моим начальником, у нас давние счёты. Когда твоего деда арестовали, красные джигиты экспроприировали всё наше добро. Что ещё искали комиссары и выуживали у отца моего, понять не могу. Да, ходили слухи о каких-то золотых монетах и перстне с большим бриллиантом, но я их никогда не видел. Так вот, счетоводом склада, куда сносили вещи баев и биев, был он, Джембек, сын одного торговца. С приходом к власти красных всадников он примкнул к ним и самолично арестовывал неблагонадёжных граждан новой республики (так получалось, что все они относились к зажиточным людям нашей округи). Затем пристроился на тёплое местечко. Уверен, он со склада много чего себе присвоил. И, не имея даже семилетнего образования, ни высокопоставленных родичей во властных структурах, Джембек вдруг становится директором крупнейшего в нашем регионе заготзерна. Никто не сомневался, что он купил на ворованные богатства этот хлебный пост. В этом ничего крамольного нет для среднеазиатов: здесь многое делается по блату или покупается. Но один момент его нервировал, вернее сказать, ему не давало покоя моё присутствие в его жизни.