Текст книги "Асманкель"

Так вот. Случай с неукротимой невестой незадачливого жениха говорил отцу моему о том, что существуют и другие женщины, отказывающиеся принимать приготовленный для них кем-то удел. Во-первых, таких женщин не возьмёшь силой. Во-вторых, если такое и произойдёт, то они не станут накладывать на себя руки, а будут жить вопреки всем и всему, свободно, пусть и изгоем. Это тоже проявление силы духа. Вот эту вторую ипостась внутренней силы он почувствовал в дерзкой молодой киргизке. Что-то в груди солдата встрепенулось, заволновалось и заметалось. Он, ни минуты не раздумывая, попросил товарища на следующий день отправиться к брату бунтарки и попросить её руки и сердца для него, посоветовав в качестве калыма обещать тому одну корову и денег за сестру. Ни того, ни другого у фронтовика, конечно же, не имелось в наличии. Но он рассчитывал на калым заработать в ближайшем будущем. Товарищ исполнил точь-в-точь наказ жениха, подробно описав его внешность и характер. Разговор шёл при потенциальной невесте. Брат Кюнсулу не успел и рта раскрыть, как она ответила сама: «Я согласна». Брат оторопел. Воспользовавшись этим, она быстро собрала свои скромные пожитки, уместившиеся в одном скромном узелке, и ушла к жениху.

Новость о сватовстве странного фронтовика к не менее странной девушке молниеносно облетела станцию. Все были удивлены, затем обрадованы: намечался пир. Маймакчане стали к нему готовиться сразу. Когда Кюнсулу покидала дом брата и шла к будущему мужу, в бараке уже никого не было, кроме жениха. Это происходило в выходные дни. Если бы не необычное бракосочетание, то все отдыхали бы на своих полках-кроватях. А тут такое, что решено было молодожёнам не мешать. Когда Кюнсулу переступила порог барака, молодые впервые увидали друг друга и встретились глазами. Она увидела знакомые зелёные глаза, излучающие тепло и благородство, и её сердце сладостно защемило, душа воспарила, готовая вот-вот пойти в пляс. Он увидел в тёмно-карих глазах девушки ту самую внутреннюю силу духа, которую почувствовал, когда впервые услышал про небывалый случай с бегством невесты от жениха, и красоту её души, задорной и великодушной, и его сердце пронзила раскалённая стрела Амура, доставив раненому приятнейшую боль. Он не вскрикнул, он онемел. А его душа, наоборот, так раскрепостилась, что понеслась кружить по бараку: в груди ей стало тесно. Через мгновение в низком и полутемном помещении кружили уже две души, освещая собой всё вокруг! Всё вокруг!

– Прости, у меня нет ни коровы, ни денег, ни крова, я не смогу выплатить твоему брату калым и повести тебя в свой дом тоже не могу, ибо его у меня пока нет.

– За калым не беспокойся, брат «своё» получил сполна. А дом мы построим. Наш дом. А пока меня вполне устроит наш угол.

– Кроме угла у меня есть ещё добротная солдатская шинель.

– А у меня есть хороший плащ. У нас уже есть где уединиться, есть что постелить и есть чем укрыться. Для начала совсем не плохо.

Этот диалог родителей я запомнил на всю жизнь, услышав лишь раз от матери. В тот день они больше не проронили ни слова. Отгородившись занавеской от соседей в бараке на всякий случай, молодожёны отправились в своё первое путешествие в страну Любовь. Отгораживались они зря. Все жильцы барака решили в этот день и ночь перекантоваться в товарном вагончике, стоявшем одиноко в тупике больше года и переоборудованном в подобие склада пиломатериалов и шпал. На самом деле «перекантоваться» означало хорошо погулять. Они там и устроили свадебную вечеринку без главных героев торжества, что никак не сказалось на праздничной атмосфере. Естественно, предварительно в вагончике произвели генеральную уборку, и потом все дружно начали опорожнять одну за другой бутылки в то время недорогой сталинской водки, закупленной другом жениха. Пили и гуляли всю ночь, не забывая произносить тосты за здравие молодых. Тем временем в бараке происходило брачное событие. Путешествие, так называли мои родители соитие, в страну Любовь у молодожёнов началось с тропических джунглей, затем они оказались в бескрайнем поле, полном разнообразных цветов и трав, благоухающем всеми ароматами земли, от которых они окончательно опьянели. Так их чувства воспринимали внутреннюю природу друг друга. Вслед за одеждой Барбек и Кюнсулу слой за слоем скинули с себя покровы стыдливости и всё, что связано с этими условностями, и обнажились до абсолютной наготы, чтобы очиститься друг перед другом, любуясь друг другом и раскрывая свои чувства, прежде чем слиться в нечто единое. Когда процесс очищения завершился, то в поле оказались два человека, чистые как небесный эфир. Затем они сплелись. Затем взлетели в синее-синее небо, достигнув гармонии физиологии и души. А утром они начали совместную жизнь так, словно прожили вместе не один десяток лет…»

Мысли Асманкеля прервались вопросом проводницы:

– Давно стоишь?

– Наверное.

– Впереди участок с множеством станций, на которых остановки обязательны. Нам не удастся вольготно пообщаться, к сожалению. Промежутки времени между станциями небольшие.

– Промежутки времени, малые и большие, особой роли не играют, если, конечно, не ставить всё своё существо в зависимость от них.

– Милый Асманкель, давай сейчас без твоих премудростей. Они мне нравятся. Очень. Но я нервничаю и всё больше и больше думаю о твоей станции, где ты сойдешь скоро. Я не истеричка и не отношу себя к сентиментальным особам, но слёзы вот-вот польются против моей воли. Я даже не знаю, отчего мне плакать-то хочется. Ну, не будем о грустном. Пойдём лучше.

– Идём.

Двое вышли из тамбура и прошли весь вагон, остановились у купе проводников, о чём-то пошептались и зашли туда.

– Слушай, я не первый раз ловлю себя на мысли, что нынешний мой рейс точно необычный.

– В смысле?

– В том-то и дело, что нет смысла, а сплошная мистика.

– Вот про мистику прошу вас поподробнее, сударыня.

– Какая же я тебе сударыня?

– Именно сударыня. Не мисс, не мадемуазель, не кыз. Ты же славянка-россиянка.

– Как-то непривычно.

– Зато красиво и естественно.

– Уговорил.

– Убедил. Слова, применяемые правильно, делают верной дальнейшую жизнь тех, кто их произносит. Правда, здесь надо ещё быть искренним.

– Не придирайся.

– Это не придирка. Это попытка остеречь тебя от последствий. Слова тоже живые существа и имеют свой нрав и волю. Как и что употребляешь, так они и проявляются, вовлекая в свой энергетический круговорот и тех, кто их оживляет, произнося их. Коверкаешь слова – значит, и жизнь где-то будет коверкаться, обращаешься вольно и самовольно – значит, и судьба будет с тобой подобно обращаться.

– Значит, слова, как и мысли, материализуются.

– Обретают свой нрав и характер и этим влияют на нашу жизнь.

– А ведь верно. Как я не обращала на это внимание? Ведь словом можно ранить человека или поддержать. Вот мои знакомые удивились бы, узнай они, почему их жизни так нелепы порой и несуразны.

– Наташ, хочу вернуться чуть назад и спросить: про какую мистику или необычность ты недавно упомянула?

– Впервые, а я езжу уже достаточно много лет, чтобы сравнивать, в вагоне тихо, народ не мигрирует, как обычно, туда-сюда, бригадир не чаевничает часами у меня, не пристает со скабрёзностями, мои коллеги не собираются у меня или не тащат к другим пить водку или вино. Нет, ты не подумай, что проводники – одни алкаши или сексуально озабоченные. Наш рейс-то длинный. Совместный долгий путь как бы обязывает нас всех быть дружными. Без поддержки друг друга никак нельзя. И эти сборы больше как повод подчеркнуть нашу друг другу солидарность. Мы ведь, приехав на место к себе, во время даже длительного отдыха мало встречаемся, если не собираемся вовсе. На родном берегу, таков неписаный закон проводников, всего себя посвящаешь только близким людям. Так вот, продолжу. В это время года в вагонах всегда много народу, толчея, суматоха, гвалт. А тут единицы пассажиров и самое невероятное – это тишина. Впервые мало народу и тихо кругом. Впервые, говорю, как на духу, отдалась мужчине на работе. Мои коллеги, из-за того что на работе я не позволяю себе расслабиться ни сексуально, ни алкогольно, называют меня фригидным роботом.

– Как-как?

– Фригидной обозвали потому, что ни с кем не занимаюсь сексом на работе, а роботом – за то, что постоянно работаю, даже в часы личного отдыха.

– Ясненько.

– Так вот, продолжу. Впервые проснулись во мне странные, но очень приятные чувства, совершенно не похожие на все предыдущие. Впервые пассажиры моего вагона, хоть и редкие, вежливы и непривычно внимательны, как к близкому и родному человеку. Наш нынешний рейс лишён суматохи, раздражительности и окружен каким-то завораживающим спокойствием. И в такой, со всех сторон благоприятной, обстановке мне впервые страшно. Я благодарна своей судьбе, что она дала возможность встретиться с необыкновенным человеком, и напугана ею же, тем, что скоро вынудит меня, оставив тебя на маленькой горной станции, уехать одной. В этом смысле судьба неумолима.

– Судьба не столько непреклонна, сколько неизвестна. Она ведь не стандартный косяк дверной – один метр и восемьдесят сантиметров высотой и девяносто сантиметров шириной, когда чётко видны все его параметры.

– При чем здесь дверной косяк?

– В связи с нашим разговором вспомнил краткий рассказ друга Эрика. Новелла не по теме нашей, но тоже связана с судьбой.

– Расскажи.

– В повествовании описываются злоключения человека с высоким ростом. Он часто бился головой о дверной косяк, который имел стандартные габариты – метр восемьдесят по высоте и девяносто по ширине. А его рост соответствовал одному метру и девяноста сантиметрам. В процессе битья головой о косяк он вдруг открывает для себя секрет закомплексованности ординарных людей.

– ?

– Человек заурядный, это не я говорю, а герой рассказа, не имея возможности свершать великие дела, стремится изо всех сил унифицировать всё и вся. Чтобы все были как он или не лучше его. Такая вот форма защиты, уязвленной «творческой» натуры, не способной проявиться в жизни. У таких людей вместо идеала стандарт, вместо Бога – законодательство, вместо человека – член общества, палочка-галочка…

Поезд со скрипом начал тормозить. За окнами показались высокие и стройные тополя. Статные стражи располагаются именно на въезде и выезде из аилов, кыштаков, сёл и станций. Хотя одним из распространённых деревьев в тех краях считается карагач, вечно кривой, развесистый, неприхотливый и весьма твердый: ни распилить, ни разрубить, сплошные сучья. Второе по «не изяществу» дерево в тех местах – это джида с ягодами серыми и жёлтыми, сладкими, но вяжущими рот, и колючими ветками. Джида по своей колючести не уступает облепихе.

Проводница стремглав помчалась открывать двери вагона. Она за разговором и не заметила, как поезд въехал в зону станции и её вагон остановился в районе пакгауза. Пассажир, прикрыв дверь купе проводников, ушёл к себе собираться. Асманкель не успел и сумки своей взять в руки, как в его голове что-то вспыхнуло и взорвалось. Ударной волной его тело выбросило куда-то вверх. Машинально напряглись и сгруппировались все мышцы в ожидании удара о потолок вагона. Но удара не последовало. Он оторопело смотрел на самого себя откуда-то с высоты. Его тело лежало на нижней полке купе лицом вниз, а расколотая в двух-трёх местах голова образовала некий раскрытый цветок. Крови нигде не было. Полгода тому назад он ставил собственную пьесу о древнегреческом философе Диогене Синопском, где тот из знаменитой своей бочки вслух размышлял о жизни и смерти. Задний фон салонной сцены был украшен абстракцией рижского художника Раиса Халилова. Картина изображала коротко стриженную голову с затылочной стороны, с трещинами на темени, откуда впечатляюще и «джиннообразно», как из лампы Аладдина, выросло древо с человеческим профилем, означающее новую идею, новый взгляд на бытие. Пьеса слабенькая, да и картина не лучше, но автору очень нравилась сама суть аллегорической идеи, выражающей нечто иное, кардинально новое. Этим он в тайне ото всех сильно гордился, но, надо отдать должное, видел всю бедность сюжета и сырость содержания, однако чувствовал в себе что-то такое, что воодушевляло его на творческие потуги. Он надеялся прозреть и обнаружить среди пустяков (как его слабенькая пьеска) нечто стоящее, естественно-истинное. Что именно, конечно же, он не ведал ни сном ни духом. И неосознанно направлялся туда, откуда веяло этим нечто, полагаясь и доверяя своей творческой интуиции, которой в самом деле обладал. Сознательно же повторял ошибку многих писателей, пытаясь умозрительно разгадать то, что логикой не разгадывается.

Разорванная голова, как срисованная с декорации первой постановки Асманкеля в салоне молодых литераторов, совершенно не подавала признаков жизни, но то, что она была живой, он знал точно, хоть и взирал на своё материальное тело с потолочной высоты. Физическая суть лежала без движений. Зато астральное тело, вырванное взрывом из телесной оболочки, воспарило сначала к потолку вагона, затем в небеса, где перемещалось без каких-либо проблем в пространстве и во времени. Оно плавно парило среди каких-то облаков. Вылетая из них, каждый раз наш герой видел разные картины. То он видел Наташу на перроне, стоявшую у дверей своего вагона, затем появлялся другой поезд, и там стояла она же. Паря над поездами, перронами и Наташами, Асманкель ничему почему-то не удивлялся. Его потянуло куда-то ввысь, и только собрался туда направиться, как вдруг его окликнул знакомый голос. Летун со сверхзвуковой скоростью спикировал обратно в свой поезд, свой вагон, в своё материальное тело. Очнулся он на коленях проводницы.

– Нечто странное со мной произошло – я отрубился. Потом был то ли сон, то ли видение. В общем, я видел тебя на других поездах.

– Со мной тоже нечто странное случилось.

– ?

– Стою на перроне, вдруг бесшумный взрыв – и я в небе парю! Я испугалась, и этот испуг вновь вернул меня на своё место. Хорошо рядом никого не было, а то что могли бы подумать?

– Я, кстати, тоже парил в небесах, там меня привлёк изумительный свет надо мной, затем услышал голос, к нему и спикировал вниз, оказался в купе лежащим, как выясняется.

– А я стою, прихожу в себя, размышляю, что это было, тут сердце как ёкнет – и перед глазами вспыхнула на миг картина. Но я успела разглядеть тебя, лежащего. Ноги мои сами понеслись к тебе. Прибегаю, ты лежишь точь-в-точь как на снимке, который только что стоял передо мной. И почему-то такому совпадению я не удивляюсь. Вижу: с тобой всё нормально, лежишь и тихо посапываешь, приподняла твою голову, присела и аккуратно уложила её себе на колени. Ты проснулся сразу, как только я вслух произнесла твоё имя.

– Но я слышал не твой голос.

– Неважно, главное – ты вернулся оттуда. Туда ещё успеем… Скажи, а что там?

– Не разобрал, но видел свет изумительный. Спасибо тебе за всё.

– И тебе спасибо.

– Моя станция уже скоро?

– Да.

Жертва

На маленькой горной станции рано утром с поезда Москва – Фрунзе сошёл один-единственный пассажир. Было видно, что он хорошо ориентируется в посёлке, хотя и выглядел совсем не как местный, во всяком случае чисто внешне. Мужчина шёл уверенно, не спеша, по узким улочкам. Приблизившись к одному дому, он вслух к кому-то обратился: «Это просто невероятно. Моя вторая сущность отделялась раньше при медитации, в детстве на скале Шамана, в гроте на реке Аса или на вершине горы в Орлином гнезде. Потом спонтанно при сильных переживаниях. Ныне без особых причин. Надо ли об этом отцу рассказать?» Мысли его отвлекла собака, тявкнувшая под ногами. Она обнюхала гостя, затем после некоторого замешательства начала тереться об его ноги. Гость, улыбаясь, подумал: «Учуяла запах, родственный хозяину. Четвероногий друг человека никогда меня не видел, но доверился своему природному обонянию. Это чувство сильно у зверей и животных.

У животных и зверей сильно развит ещё орган, благодаря которому они сразу различают, кто перед ними находится: хорошее или плохое существо». – Ну, здравствуй, страж дома. Зови хозяев своих. Сын отца приехал. – Брат сына отца приветствует тебя. – Ассалам алейкум, брат. – Алейкум ассалам. – Народ спит? – Какой там! Все тебя ждём. – Да ладно?

– Не да ладно, а точно. Отец особенно. О тебе молчит, но мы же видим: любимчика своего ждёт не дождётся. – Зря ты так. Ну да ладно. Как он? – Плохо. —?

– Когда забирали его из больницы, то врач сказал, что долго не протянет, проживёт максимум два-три дня. – А сколько прошло времени, как вынес эскулап свой вердикт?

– Две недели.

– Вот тебе и два-три дня?!

– Говорю же, тебя дожидается. Без тебя и умирать-то не хочет.

– Ты как будто не рад?

– Рад. Но он же мучается. Сильно. Организм стар. И потом ранения, контузия на войне, тяжёлая жизнь сказались на здоровье в целом и на внутренних органах в частности. Люди в белых халатах сказали, что операцию делать бесполезно.

– Этого они знать не могут наверняка.

– Врач объяснил…

– Врач не Бог.

– К тому же отец сам категорически отказался от операции.

– Его право. Пошли в дом.

– Не удивляйся шибко. Он ведь ничего не ест и ничего не пьёт. Похудел страшно.

– Разберёмся. Пошли наконец в дом.

Пред младшим сыном Барбека на постели предстало подобие отца: худоба так жутко демонстрировала его физическое уродство, что невозможно было спокойно на тело смотреть. Сын растерялся, увидев родителя в таком виде.

– Садись, – услышал он до боли знакомый и родной голос, полный твердости и спокойствия, – ты скоро привыкнешь.

– Ассалам алейкум, отец.

– Алейкум ассалам, сын. Садись. Успел приехать. Мне ведь осталось немного. Мама твоя заждалась. Сегодня под утро приходила. Попросил немного подождать. Она и сообщила, что ты уже на подходе. Тело ужасно страдает, а душа спокойна и дух твёрд, как сказал бы твой дед. Ты меня слышишь?

– Да, отец, слышу, – наконец пришёл в себя сын.

– Она, кстати, видела тебя. Говорила, что голова твоя светилась.

– Она у меня раскололась на три части в поезде.

– Такое бывает, когда человек жаждет что-то прозреть. Но умозрительно этого не добьешься. Логика – вечный тупик.

– Так ты всё знаешь?

– Говорю же, мама твоя поведала. Раскол головы есть знак бессилия интеллекта, а ему ты слишком много уделяешь внимания. Ум без мудрости – всё равно что муж без любимой жены.

– Значит, разум мой неполноценен.

– Вижу, любишь расставлять все по полочкам. Издержки юности.

– Отец, я уже не юн.

– Оно конечно так, но в тебе ещё нет необходимой для мудрости взрослости.

– Всему свой срок.

– Гляжу, любишь ещё и помудрствовать, что ж, это неплохо. Но хочу заметить, что философия не даёт мудрости и не может выявлять суть. Уважаемый тобой Кант что говорил по этому поводу?

– Невозможно познать вещь в себе.

– Познать можно, но не методами и не научным подходом, а духовно-творческим прозрением.

– Он так не говорил.

– Я так говорю. Умозрение, которым ты увлекаешься, любит последовательность, которую затем оно превращает в правило или закон. Такой подход действенен только в замкнутой системе.

– Логическая последовательность всегда дистанцируется от главного в человеке, ибо оно ей не подвластно. Напомню, если забыл: дух и душа – главное в человеке.

– Выходит, мне есть о чём беспокоиться.

– Есть. У тебя на пути всегда будет стоять непростая противница – дезориентация. Её порождают пристрастия.

– ?

– Пристрастия к второстепенным элементам жизни: к власти, славе, богатствам, карьере, похоти, грехам и так далее. Они не инородные вещества, они присутствуют в нашей природе, потому нелегко с ними совладать. И чтобы сориентировать себя на главные вещи, приходится чем-то жертвовать.

Всякое явление не обходится без последствий. Без потрясений и без жертв ни одно очищение не проходит. Иначе к Богу не приблизиться, не подняться к нему. Многое в человеке, от чего необходимо избавляться, не желает близости Всевышнего.

Эволюция – проблемная штука. Поэтому-то ленивому большинству хочется не перемен, а спокойствия. И его достигают. Но какой ценой?

– ?

– Ценой подмены важных вещей второстепенными составляющими. Подобное спокойствие страшнее моровой болезни, так как оно разъедает нутро человеческое, его душевные и духовные качества.

Но изменения всё равно происходят. Тому виной творческие личности. Они не дают большинству расслабляться и тормошат их мнимый покой. За это их преследуют, уничтожают. Кому-то может показаться в связи с этим, что история человеческая кошмарная. На самом деле это необходимо-естественное перманентное состояние, вернее становление божьего создания. Таких вещей умозрением не познать.

– Вечная борьба интеллекта с духовной природой человека?

– Что-то вроде того. Вечная борьба – она везде.

– И в гармоничной природе.

– Там в первую очередь. Возьмём мерность среды, она, кажется, лишена противоборствующей динамики. А это не так. Например, стоячая вода скрывает столько реакций, невидимых взору нашему, что превращает свою суть в болото, затем в труху торфяную, потом в плодородную почву. Так в природе осуществляется замысел божьей вечной жизни в спокойной среде. А что уж тут говорить о таких динамичных потрясениях, как землетрясение, потоп, метеорит размером чуть меньше земли, ну и так далее.

Правда, в природе не случается капризов – всё только необходимое земле или мирозданию. У людей иначе. О том ты наверняка знаешь.

Вернёмся к твоему умозрению. От него тебе надо отказываться понемногу, ибо ты выбрал путь поэта жизни. Значит, тебе по пути с Аллахом, а не с интеллектом. Доверься Всевышнему и иди с Ним и к Нему, то есть не просто твори, а постоянно совершенствуй сердце своё и разум духовный.

Твоя дорога теперь – это путь суфия. Тебе было одиннадцать, когда я посвятил тебя в суфии, как сделал это отец мой в мои восемь годков. Тебе сейчас за тридцать перевалило. Потребовалось двадцать лет, чтобы ты озадачился всерьёз своим духовным ориентиром. Пройдёт ещё столько же, при милости Божией, и ты почувствуешь свою готовность быть тем, кем должен стать.

Сейчас у тебя литературный подъём.

– Не совсем так.

– Твоя самокритика мне нравится. Но это именно так. Хотелось бы в связи с этим напомнить, что капризами, глупостями, компромиссами и полумерами ты можешь загубить свой творческий порыв.

– Понимаю.

– Твои братья избрали другой путь, обыденный, но это не значит, что он лёгок. Ваши взгляды на жизнь будут разниться, и взаимоотношения в связи с этим поначалу испортятся. И не потому, что ты или твои братья плохие. У вас разные дороги, но они впоследствии сойдутся в одной тропе, которая ведёт к Всевышнему. Они избрали последовательный ход жизни. Ты – творческий. Прости, я повторюсь, это не значит, что их дорожки сложатся без терний и преград.

Истинный поэт, а твои внутренние притязания именно на него, всегда торит свою дорогу сам, он не идёт проложенной кем-то тропой. Поэт, не нашедший в себе сил идти своим путём, становится философом, чтобы оправдать свой отказ от притязаний на творение, а творение – это постоянное движение. Кто не находит в себе сил признать свой застой, тот прячется за ширму умничанья, профессорства, чтобы завуалировать свою творческую импотенцию.

Одними создаётся наш мир, другими – наполняется. Те и другие необходимы миру. Твои братья обыватели. Запомни, в том ничего плохого, тем более преступного, нет. Я говорю, возможно, несвязно, но у меня нет сил и времени сплетать мысли, потому занимайся этим сам по ходу нашего разговора.

Ты пока в плену собственной близорукости. Поэтому твои отношения с братьями станут плохими отчасти именно из-за твоей недальновидности.

– Отношения станут совсем плохими?

– Поначалу более чем. Они будут ухудшаться до тех пор, пока ты не проникнешь в суть собственной проблемы и перестанешь копаться в судьбах братьев. Они сами в себе разберутся.

Прими добрый совет: не позволяй себе до поры до времени опускаться до нравоучений. Братья тебе не ученики: и ты им не учитель. Понимаю, из тебя рвётся недовольство. Они ведут себя не совсем так, как тебе хотелось бы. Мир наш, слава Аллаху, неоднозначен, поэтому он прекрасен. И в этом прелесть нашего мироздания. Где Арстан, Ирбис, мои сыновья и твои братья – части этого мироздания, как и мы с тобой.

Твоё молчание выдаёт твою неуклонность. Старшие твои братья и ты разделены мечом пророка Исы, не без моего участия.

– Я не мир принёс вам, а разделение.

– Да. Но меч Исы в первую очередь рассёк тебя самого, освободив от прошлых привязанностей, склонностей, дабы ты мог свободно идти дальше. Но ты дальше не идёшь, а топчешься на месте и проецируешь своё не действие на братьев, выискивая в них недостатки. На самом деле они просто напоминают тебя того, другого, от которого тебя отделили. Начни с собственных огрехов, разберись в них, и тогда всё наладится у тебя внутри.

Когда-то мой отец благословил меня на юродство, чтобы спасти наш род от полного исчезновения. И рассёк пополам всю мою судьбу. Мне тогда было восемь лет. Тогда я считал, что мир несправедлив к родителям и ко мне. Отец предостерёг от поспешных выводов. Направил все мои силы на внутреннее совершенствование. И это спасло меня. Спасло наш род.

А теперь я хочу, чтобы и ты направил все свои силы туда же. Хочу, чтобы ты не отвлекался на внешние раздражители, например обыденность твоих братьев. Тебе предстоит возродить духовное начало наших предков. Или начать это делать. Братья твои в этом тебе помогут. Потом.

Я рассёк тебя, чтобы отделить от братьев твоих, с которыми ты мог сплестись тесно и стать как они. Ты родился с меткой шаманской, с большой родинкой на левой ноге, и о твоём появлении оповестил нас с мамой сам ангел, а это говорило о потенциальной твоей пытливой натуре.

В нашем роду есть одна отличительная особенность: один мальчик в семье всегда рано взрослеет. Твой прапрадед, дед и я очень рано повзрослели. Ты в четыре года уже мыслил не по возрасту. В одиннадцать лет на твои плечи легли все тяготы домашнего хозяйства. Ты не сломился, наоборот, окреп в какие-то полгода и стал настоящим мужчиной в неполные двенадцать лет от роду. Поэтому мы, родители твои, особое внимание уделяли именно твоей персоне.

Возможно, этим мы гневили Аллаха, обделяя вниманием других своих детей, да простит Он нам наши прегрешения. Если так, то скоро я об этом узнаю и получу по заслугам. Так, значит, тому и быть. Конечно же, мы с мамой твоей любили и любим всех наших детей. То, что требовалось для воспитания, для того, чтобы поднять на ноги, всё необходимое мы отдали вам. В этом смысле наш долг перед вами выполнен сполна. Я говорю другом. В старших твоих братьях нет, возможно, пока нашего родового духа. Это не говорит о том, что в них нет ничего хорошего. Есть.

Тебе тридцать второй год пошёл, а ты ещё не женат, в отличие от братьев, они-то женились очень рано. Судьба бережёт тебя для той единственной, которая предстанет пред тобой вскоре. Я чувствую, твоя избранница скоро явится тебе, и вы воссоединитесь. Ваш союз будет благословен самими небесами. На этот счёт я уже писал тебе, если помнишь.

– Помню, отец. Ты ещё прислал свою притчу «Синяя РоЗа».

– Так оно и было. К чему я говорю это?

– ?

– Ты рано повзрослел, и ты тоже, как мы, твой отец, твой дед и прадед, однолюб. Хочу предупредить: может так статься, что у тебя никогда не будет биологических детей. Этот возможный прискорбный факт подтверждает наличие в тебе иного потенциала. Начальный дух «Турт кара», «Четырех воинов», присутствует в тебе, Асманкель. Твоя задача – обнаружить его в себе и развить, придать ему новое направление, обогатить своим прозрением и творчеством. Запомни, сын, один банальный парадокс – гармония в простоте. Простота в жизни. Жизнь в пути. Она не бывает длинной или короткой.

– Ты что, прощаешься со мной?

– Да вроде того.

– Прямо сейчас?

– Ночь в запасе есть. А что? Говори, времени у меня мало, и я должен успеть ответить на все твои вопросы.

– А если будут у меня, как ты выразился, биологические дети?

– Это нисколько не освобождает тебя от твоего предназначения. Если у тебя будет сын, значит, ты ему или внуку передашь свои познания и благословишь их на продолжение развития нашего родового духа. Но сначала тебе самому надо окончательно стать на путь суфия, определиться с духовным курсом и начать движение в том направлении.

– Понял. А если у меня не будет родных детей?

– Неважно. Ты всё равно воспитаешь их как надо и тем самым сроднишь их с нашими предками. Что ещё? Говори. Вижу, хочешь о чём-то спросить. Не томи. Времени и в самом деле у меня осталось мало.

– Ни мама, ни ты никогда не рассказывали, от чего умерли моя сестра Айсулу и брат мой Абай. Мои братья или ничего не знают, или просто не рассказывают мне об этом. Мне хотелось бы знать.

– Две истории – две наши трагедии. Я не оправдываю ни себя, ни жену свою. Виновны.

– ?

– Два наших чада сейчас витают на небесах, ибо на земле им места не нашлось. Они умерли, чтобы жили мы.

– ?

– Люди умирают, чтобы другие жили. Об этом помнить нужно постоянно.

Тут в комнату зашли старшие сыновья Барбека и предложили поменять бельё. Отец кивнул в знак согласия. Они переложили его на кровать и, быстренько поменяв бельё, вернули больного на место. Спросили, что надо. Отец покачал головой, мол, не нужно ничего более. Они вышли.

– Они всё делают правильно. Бельё надо менять часто, этим они проявляют уважение ко мне. Они всё делают как положено. Каждый определяет важность вещей для себя сам. Каждый сам выбирает и лично отвечает перед жизнью за свой выбор.

Значит, хочешь знать?

– Да, отец.

– Что ж, тогда слушай. Мне до сих пор невыразимо и непереносимо больно. Невыразимо и непереносимо. Спасибо тебе, что меня об этом попросил. Я бы, наверное, сам не решился, хотя именно по этим двум трагедиям мне хотелось исповедаться тебе.

– ?

– Не удивляйся. Так оно и есть. Мне перед смертью лукавить ни к чему.

Наш первенец родился пятикилограммовым богатырём. Обычно новорожденные кричат, заявляя о себе миру, а он ни-ни. Только покряхтел пару раз и задышал мерно. Абай, не торопясь, степенно, и главное деловито, высосал свою норму молока из грудей твоей матери и завалился спать. И так до полугода. После шести месяцев как будто очнулся от чего-то. Заерзал, заползал, замычал. Не прошло и двух месяцев, как он уже уверенно вдруг пошёл, затем так же вдруг начал произносить первые слова, вполне осознанные.

Потом пошло-поехало. Рос и развивался не по дням, а по часам. Односельчане поражались столь динамичному становлению ребёнка.

К пяти годам он выглядел подростком. И соответственно (не по возрасту, а по состоянию своему) исполнял свои обязанности дома. Мы к тому времени уже переехали из барака в землянку. Не бог весть что, но зато отдельная жилплощадь. Для молодой семьи из изгоев общества та вросшая в землю хатка, в которой и ты рос, была невиданной роскошью. Земляки под разными предлогами приходили к нам домой часто с одной целью: поглазеть на наше чадо.