Текст книги "Асманкель"

Посещая юную зечку в больнице, Майя подготавливала её к мысли, что будет ею удочерена. Она ещё добилась невероятного: срок лечения девочки засчитали за время отсидки. Потом она развила бурную деятельность по досрочному освобождению арестантки и тоже добилась этого. Всё вроде бы шло как она запланировала. Майя выходить на свободу собиралась к моменту выписки будущей приёмной дочери из больницы. Как она смогла всё это провернуть, как узнала об окончании срока своего заключения – время выхода на волю зеков определял не суд, а настроение хозяина тюрьмы или вышестоящих чиновников, – осталось для многих загадкой. Но в том, что она выйдет на свободу именно в день выписки Цветочка из больницы, никто не сомневался. К знаменательному дню освобождения и выписки двух почти уже родственниц были подготовлены все документы. Оставалась одна неделя до счастливого дня их воссоединения, как вдруг, откуда ни возьмись, в клинике объявилась мачеха с правами на падчерицу. Майе, естественно, органы внутренних дел после этого запретили встречаться с Кюнсулу. Более того, по каким-то причинам ей продлили срок пребывания на зоне. Так судьба разлучила Кюнсулу с ещё одним дорогим ей человеком, о котором она будет помнить всю свою жизнь.

За время лечения девочка повзрослела и окрепла. О досрочном освобождении каким-то образом узнала её мачеха и быстро сообразила, что может опять убить двух зайцев сразу. Получить компенсацию за падчерицу, вроде как такое полагалось (она не знала, что компенсация полагается только реабилитированным, а не просто освобождённым), и держать потенциальную угрозу под рукой: девочка ведь могла и рассказать, как попала в тюрьму. Усвоив уроки Доктора – как можно тщательнее скрывать от окружающих свои чувства, уже повзрослевшая Кюнсулу не роптала и не выказывала никаких эмоций, а с деланным безразличием приняла неожиданный поворот судьбы. Она помнила слова учителя и благодетеля её Даниила Ребина о том, что иногда при возникновении сопротивления напор и давление увеличиваются в геометрической прогрессии, в таких случаях лучше поддаться давлению, чтобы нейтрализовать его силу или свести её до минимума. Этим законом физики пользуются единоборцы, да и сама природа. Пользуются им и люди, жизнь которых вдруг становится суровой и невыносимой. Кюнсулу решила не сопротивляться судьбе, а довериться ей и следовать голосу сердца, если оно, конечно, заговорит. А оно заговорит, правда позже. Майю наша юная героиня любила, конечно, но не так самозабвенно, как Доктора, ради которого она бы пошла на что угодно. Но он исчез, а Майе сироту не отдадут. Оставалось одно – возвращаться в нежеланный дом.

Местные представители власти позаботились о скорой отправке мачехи и юной девушки, выздоровевшей и освободившейся из мест заключения. Их усадили на попутную грузовую машину, которая ехала именно в Таласскую долину. Остаётся только диву даваться такой озабоченности. Мачеха, на месте узнав, что никакая компенсация ей не светит, выбила суточный паёк из тушёнки и половины буханки чёрного хлеба и упихала в свою сумку. Откуда они более не предстанут перед той, кому всё это полагалось.

Война в год выписки Кюнсулу закончилась. Много позже она узнает, откуда вдруг появилась мачеха и кто её надоумил предъявлять права на девочку в органах внутренних дел. Этой сволочью оказался тот самый мужичок, не удовлетворивший свою похоть в первую ночь появления Цветочка в лагере. Он сообщил мачехе, узнав её адрес, о возможной компенсации за девочку, которую скоро освободят. Он же руку свою приложил и для того, чтобы уничтожить Ребина, наговорив начальнику тюрьмы бог знает что. Хозяин зоны, может быть, и простил бы хирургу бунт, но, науськанный тем гаденышем, сыграл свою роковую роль. Мужичка того потом найдут утопленным в той самой реке, по которой сплавляли лес. Никто не знал, кто это убийство совершил, кроме Майи. Она эту тайну унесёт с собой в могилу, неожиданно умерев своею смертью вскоре после выхода на свободу.

Всю дорогу мачеха с падчерицей ехали молча, да и о чём им было разговаривать друг с другом… Женщина кипела ненавистью, что не получилось сграбастать компенсацию, и не понимала, почему Кюнсулу до сих пор не издохла ни в тюрьме, ни в больнице. Девушка мысленно готовила себя к новой, самостоятельной жизни, твёрдо решив, что по приезде на место сразу уйдёт куда глаза глядят, подальше от этой мегеры. Но и та строила планы избавления от падчерицы, поняв, что угрозы от неё нет. Приехав в свой аил, мачеха, выйдя из машины, с присущей ей злобой объявила, что домой племянницу мужа не пустит и пусть та катится куда хочет. Падчерица с облегчением вздохнула, чем неприятно удивила почерневшую от злости женщину, и ничего не ответила, молча развернулась и пошла в другую сторону. Девушка была несказанно рада тому, что не надо ничего никому объяснять. Появились лёгкость на душе и ощущение свободы. Улыбнувшись синему небу (в Киргизии небо действительно синее, а не голубое, как на севере России), она решила первым делом навестить тётю Люцию. По дороге к ней Кюнсулу встретила двоюродного брата Абаса. Его, тоже осиротевшего, приютила семья родственников. И там взаимоотношения между родителями и приёмным сыном не складывались. Именно в этот день, когда Абас достиг совершеннолетия, его попросили покинуть дом. С небольшой котомкой он и шёл навстречу. Брат предложил идти вместе с ним на станцию Маймак, где набирали рабочих на железную дорогу и давали угол в бараках для житья, и там вроде имелась возможность построить собственный дом. Двое бездомных, выгнанных из семей сирот порешили начать новую жизнь вместе. Тем более что, как оказалось, тёти Люции давно уже в аиле нет: её пригласили в большой город. Ещё сестра от брата узнала, что из десяти детей мачехи в живых остался последний ребёнок – Джабраил, остальные умерли непонятно от чего в один год. Джабраила Кюнсулу любила, но с ним жила мачеха, а значит, дорога туда ей заказана. Так моя мама объявится в Маймаке.

На новом месте Абас проявит себя как искусный предприниматель. Он за несколько лет успеет что-то там наторговать, жениться и построить собственный дом, а ещё через год станет одним из самых зажиточных людей на станции. И так войдёт во вкус предпринимательства, что, не спрашивая желания сестры, продаст её замуж за старика из соседнего кыштака, то есть села, сказав ей: «Пора тебе обзаводиться своим углом!» Кюнсулу с самого начала совместной жизни с братом тяготил снова статус приёмыша: она жила в доме родственника, а ей хотелось иметь свой угол. И, узнав о сватовстве, она решит попробовать создать семью и согласится выйти замуж. Первой брачной ночи не состоится – жених окажется полнейшим грубияном. Девушка сказала себе, освобождаясь из тюрьмы и выписываясь из больницы, что более никому не позволит над собой глумиться, издеваться, не позволит себе грубить, как в доме дяди. Так и поступила. Она в первую же ночь отстояла свою девственность и ушла от несостоявшегося жениха. Тот учинил скандал, требуя калым обратно или молодую жену. Абас сумел уговорить сестру вернуться к жениху, напомнив, что ему содержать её нелегко. Она снова попробует стать женой старика. Брат, правда, без зазрения совести опять потребует калым за сестру и получит его, а со старика возьмёт слово, что он не будет обижать молодую жену. Потенциальный муж, оскорблённый двойным выкупом за невесту, решит, что теперь Кюнсулу должна всю жизнь целовать ему ноги. И решительно настроится взять её именно силой, но уже с помощью своих братьев. Кюнсулу снова даст отпор всем и сбежит от них. Она твёрдо заявит брату, что замуж пока не собирается. Абас особо возражать не станет, так как двойной калым остался при нём. Он же не виноват в том, что жених не в состоянии удержать у себя свою избранницу! И потом он может при подходящей партии выдать замуж сестру ещё раз, потребовав с жениха законный калым за невесту. В общем, его всё устраивало. Потом мама встретит моего отца. Но это уже другая история».

Тут рассказчик умолк. Поезд дёрнулся, покачнулся и заскрипел тормозами, громко и противно. Поле, на котором они лежали, мигом растворилось, а их астральные тела разом вернулись на свои места – проводница с пассажиром вышли одновременно из глубокого транса, в котором пребывали. У Наташи сработал профессиональный рефлекс при торможении поезда: она глянула на часы, ничего не соображая. С каждой секундой сознание возвращалось к ней. Когда оно окончательно восстановилось, тут-то её брови высоко вскинулись, зрачки расширились, а рот непроизвольно приоткрылся и раздался тихий вскрик.

– Что?

– Станция!

– Что делать, говори быстро.

– Ты иди к себе, но сначала выгляни, чтобы никого не было.

– Понял.

– Никого?

– Никого. Я пошёл.

– Иди. Когда освобожусь, сама позову тебя. Нет, подожди. Скажи, как у нас это получилось?

– Что?

– Ну это, когда мы не раскрывали рта, а всё равно друг друга слышали и видели то, о чём говорили?

– Для астральной сущности нет ничего невозможного.

– Ладно, потом разберёмся. Всё, иди. Нет, погоди, дай я тебя поцелую. Вот так. Теперь иди, астральный ты мой.

Плащ

На небе блёкли звёзды. Так они готовились исчезнуть до следующей ночи. Приближался утренний рассвет – розово-красная предтеча дня. Затем эта цветовая нежность сменится буйными красками среднеазиатского дня продолжающегося лета в начале осени. Это произойдёт позже. А сначала деревья, как самые высокие представители флоры, будут одними из первых встречать зарю. Вслед за ними начнут верещать первые утренние птицы. Их трель сдвинет с места сам воздух, который ночью замирает и впадает в спячку при хорошей погоде, и он стряхнёт с себя сонливость. А уж потом приходит черёд просыпаться всей округе. Правда, это относится только к тем, кто почивал в звёздную часть суток. Наш же пассажир активно бодрствовал ночь напролёт вместе с проводницей. Она ушла по делам каким-то к бригадиру поезда, а он смотрел в окно, разглядывая окрестность. Его взгляд что-то зацепил знакомое, и сердце при этом отчего-то слегка защемило. В груди нечто ностальгическое еле заметно заволновалось. Ему открылись от предутреннего света черты заброшенной степной станции, очень схожие с контурами Маймака, его малой родины, особенно дороги и изгибы реки, огибающие населённый пункт. Пассажир подумал: «Не существует ни одной естественной реки в мире, протекающей строго прямо. Только искусственные русла, построенные руками человека. Все настоящие реки текут так, как позволяет им судьба. Судя по извилинам русла, у той речки она или не сложилась, или, наоборот, получилась интересной, насыщенной. Как бы там ни было, ей приходилось ловчить, по нескольку раз пересекая границы Казахстана и Киргизии на коротком участке, чтобы наконец выбраться на степную волю. Речушку понять можно, у неё непростая задача, как и у её сестёр: надо во что бы то ни стало добраться до цели любыми путями и раствориться в более мощной реке, озере, море или даже самом океане. Так же и судьбы человеческие не прямолинейны, и они стремятся по-своему достичь цели своей – небес обетованных.

Реки живут своим представлением о жизни. Их меньше всего интересует, по чьей государственной территории они текут. Они знают, что земля, как авторское творение, по праву вся принадлежит одному Богу. Они лишены комплексов собственности людей, любящих граничить всё и вся. Поэтому реки бегут себе так, как промысел их направляет. Лишь человек торит дорогу вопреки своей судьбе. И всё равно человеческая стезя не получается прямой.

Люди по каким-то причинам не хотят принимать законов природы, которая в свою очередь не признаёт границ национальных и административных. А люди всё разделяют, те же не ими созданные землю, небо, реки, океаны и всё, что находится на них и в них. Такая самоуверенность двуногих обитателей планеты Земля привносит в жизнь природы много казусов. Вот так, благодаря подобному разделу, станцию Маймак как населённый пункт отнесли к Киргизии. Он, в свою очередь, острым участком врезался в Казахстан, как раз как изгибалась река. А казахскую железную дорогу проложили через этот острый выступ Киргизии. Возникла смешная картина. Ныне горная речушка юридически принадлежит на одном маленьком географическом участке двум республикам по нескольку раз. Люди придумали множество прав собственности без ответственности. И ничего не берегут, особенно то, чего сами не создавали. Ни о чём не заботятся: ни о природе, ни о собратьях, ни о согражданах, живущих в естественных условиях.

На периферии огромной страны маленькие станции, сёла, деревни, аилы, кыштаки выглядят заброшенными, сиротливыми и жалкими, даже отталкивающими. Может быть, горожане ассоциируют деревенских жителей с видом места их жительства и поэтому воспринимают несколько брезгливо? Считают их чужими, не своими? Сирот многие не любят. Хотя сами городские жители ничем не лучше сельчан. Просто горожане умеют хорошо скрывать свою заброшенность суетой, конвейерной жизнью. Так хорошо, что в этот фальшивый занятой мир всеми правдами и неправдами рвутся из захолустий люди разных возрастов, чтобы жить в привлекательно украшенном обмане, в урбанистической так называемой цивилизации. В больших городах, многим так кажется, легче спрятать симптом депрессивной болезни собственной ненужности. Самообман не уменьшает и не облегчает по большому счёту внутреннюю тяжесть, необъяснимую сердечную тревогу. А всё ясно ведь: суета выпаривает из них не только их простоту и содержательность, а и заглушает тревогу от ненужности никому. Если сёла удручают этой самой оставленностью всеми в мире, то города опасны своими подменами. Хорошо про это сказал Андрей Белый: «Города есть места, где подавляется личность, природная прелесть, естественность». Вместо всего этого там потчуют горожан посредственной искусственностью, балаганщиной, второстепенными ценностями, если их таковыми можно назвать. Истинная содержательность вытесняется на второй план».

Асманкель вышел в тамбур поезда, в тот, куда ходят курить. Там он обнаружил небольшой проём на стекле одной двери. Проём образовался естественным образом: кусочек стекла откололся от встряски. Выходить ему наружу не хотелось, а организм требовал свежего воздуха. Жадно и глубоко пару раз вздохнув перронного кислорода через стекольную маленькую амбразуру, пассажир не менее жадно затянулся сигаретой. Небольшое волнение от ожидания встречи с малой родиной не рассасывалось. Оно подвигло его думать. Параллельно мыслям о сёлах и городах возникли думы о Наташе. Она, появившись в его жизни так неожиданно, глубоко проникла в его одинокое сердце. А когда разные думы переплетаются, сознание Асманкеля начинает расшатываться и теряться. И, зная о возможных последствиях, он забеспокоился. Последствия могли быть известными, о них в нашем повествовании уже упоминалось. Хотя можно и напомнить. Его психическое состояние в таком режиме давало сбой, после чего наступал неминуемый обморок. А в таком невменяемом состоянии его могли запросто увезти мимо Маймака дальше в Джамбул и сдать там врачам железнодорожной клиники. В больнице пока бы разобрались, что да почему, пока бы он пришёл в себя, пока бы вернулся домой, отец мог его и не дождаться, и уйти в мир иной, не простившись с ним, не сказав того, чего хотел. Такого развития событий он допустить не мог. Нужно было срочно отвлечься от мешающих друг другу мыслей. Физические занятия, чтение книг, слушание музыки или употребление спиртных напитков не подходили. Оставалась работа памяти.

Он сконцентрировался на прошлом, выхватывая оттуда первые попавшие в поле внутреннего зрения фрагменты. Память как ждала, что понадобится её участие, тут же взяла бразды в свои руки, оттеснив волнение в сторону. Он, этим воодушевившись, стал лихорадочно вспоминать прошлую свою жизнь. Сначала перед его внутренним взором произошёл быстрый и неразборчивый прогон прошлого. Он каким-то образом перемотал плёнку назад и запустил снова «фильм». Теперь звенья прошлого сплелись, выделив сюжет детства. Асманкель, погружаясь в прошлое, это происходило не впервой, никак не мог сообразить, что его душа, не умещавшаяся своей безмерной природой в его ограниченном пространстве логики и тела, всякий удобный момент тащит не до конца заматеревшую материалистическую натуру художника в свободный творческий мир, чтобы он сориентировался с выбором иррационального горизонта. Отец ему как-то говорил, что истинное творчество есть постижение Бога, но Его одним умом не постичь. Здесь непременно должна участвовать наивность дитя, его естество, обладающее полнотой содержательности. Оно довольствуется инстинктивным и интуитивным началом, простыми и одновременно вечными образами и символами. Но всё это потом уступает взрослому прагматизму. Первым перешагивает детское простодушие интеллект. Он, как эгоцентричное и самолюбивое устройство человека, начинает обосабливаться в раннем юношеском возрасте, за несколько лет достигая опасной черты пренебрежения всем тем, что духовно важно, соблазняясь поверхностными постулатами. С душевным миром крепчающая противоречивая эгоцентричная ипостась подростка старается не дружить, чем приносит тому много проблем. Впоследствии, если с эгоцентризмом не совладать, то проблемы с восприятием мира укореняются.

Асманкель не избежал подростковых проблем. В отрочестве он мучился, оставаясь наедине со своим эго. Так его повышенная внутренняя чувствительность подвергалась испытаниям. Циничная обособленность ума на пару с неизбежным юношеским духом противоречия доводили парня до истерик, он не знал, как с ними совладать, интуитивно чувствуя в них опасность для своей души. Регулярные столкновения качества и свойства, души и интеллекта, привели начинающего литератора к странноватой замкнутости. А в подозрительном состоянии, как известно, приходят и нехорошие мысли. Они не находили выхода, реализации, что не плохо, но они присутствовали в нашем отроке и жили своей автономной жизнью, влияли на психическое его состояние, которое проявлялось в поведении. Многие взрослые на это не обращают внимания, считая это издержками переходного возраста, а зря. Потому что попустительством или невниманием своим они позволяют в отроке развиваться гордыне, глупости и всему тому подобному. К краю пропасти человека чаще всего подводят гордыня и глупость. Они часто ставят человека в такое неисправимое положение, что хоть стреляйся. Не одно божье создание и не раз за жизнь из-за мнительности и гордыни оказывалось у гибельной черты.

Асманкель юношей тоже раздувался от собственной мнимой значимости. Но с помощью родителей совладал с собою и обратил взор на душу свою, внимательный и пытливый. И мысли, тяготеющие к мрачности, к его приятному открытию, изменили курс, и на том новом горизонте он обнаружил лучи солнца. А они в свою очередь снова явили ему думы о Боге, о матери и отце, о птицах, о речке, о небесах и земле, которые были у него с раннего детства. Человек, если верить наблюдениям, более всего радуется потерянной и затем найденной дорогой сердцу вещи, тому, чего не ценил до утраты. Горизонт, пусть и прикрытый ещё остатками туч, опять светился. Такой свет отдавал оптимизмом и радовал сердце сына Барбека и Кюнсулу. Но, чтобы оптимизм окончательно стал во главу угла его мировоззрения, необходимо было ещё преодолеть в себе растерянность перед смертью, которая время от времени напоминала о себе. Косоносица, мелькнув в книге, фильме, на похоронах знакомых, как бы говорила ему о гибельном финале всего живого в нашем мироздании и отсутствии возможности изменить эту необратимость. А лучистый горизонт говорил обратное: что жизнь как таковая бессмертна. Асманкель одинаково серьёзно воспринимал материалистическую конечность и бесконечность жизненного света, что порядком мучило его дуалистическую натуру. Так он и рос. Так и взрослел.

Время шло. Внутреннее противостояние сознания и души продолжало его беспокоить. Вот в такой особо мучительный период жизни он и встретил Наташу. Женщину, тоже переживающую жизненную драму. У неё не складывалась личная жизнь. Но этому она нашла философское объяснение – раз её личные переживания нужны миру, то пусть они будут. Их две судьбы и в самом деле напоминали одинокие астероиды, летящие в космическом пространстве неведомо куда. Астрологические ассоциации здесь уместны. Их дороги пересеклись, как пересекаются орбиты звёзд, каждая из которых следует в своём направлении. Совместной стези у таких космических тел не бывает. Далее их пути неизбежно разойдутся. И надо отдать должное: они чувствовали необратимое расставание навсегда.

Их страсть, воспламенившаяся от столкновения двух «небесных» болидов, не превратилась в пагубное пламя, никого не сожгла и даже не поранила. Наоборот, дала обоим почувствовать яркость близости и придала им дополнительную жизненную энергию. Ею они после воспользуются: интуитивно обратят «космическую», сохранившуюся в них искру близости в пламень факела жизни. И, ступая в потёмках собственного невежества, сумеют благодаря этому факельному светочу не пройти мимо тропинки, ведущей к живительному духовному роднику, особенно когда алчет душа пития. Один глоток такого источника даёт человеку способность определять курс своего дальнейшего направления и чувствовать место, необходимое ему. Асманкель почувствует, где ожидает его ветвистая чинара, чтобы укрыть от палящих лучей галактического светила. Сумеет потом найти благоухающий луг, чтобы утолить всё существо своё ароматом поля, и обнаружит после девственное озеро, чтобы очистить свою самость. Только после этого его взору откроется следующая ступень, которую ему предстоит снова преодолевать. Если раньше он думал, что поднимался в гору, то теперь поймёт: то был всего лишь холм. К подножию горы он ещё не добрался, чтобы начать восходить, подняться к самим небесам и испросить у Бога крыльев Небесной Птицы для духа своего. Это будущее потенциально. А сначала ему надо было преодолеть уже озвученную растерянность свою.

Оба, проводница и пассажир, чувствовали скорую разлуку, но им хотелось верить, что их встреча не последняя. Они будут стремиться после расставания вновь увидеться. Не получится у них. Первым признает непреклонность судьбы Асманкель. Затем с этим согласится и Наташа. В общем, оба утешатся заключением, что такая близость, страстная и блаженная, не может повториться в силу своей эксклюзивности. Им остались воспоминания и надежда на то, что их встреча была символичной. Редкий человек, а они оба были таковыми, может догадаться, что страсть физическая, со всеми приятными ощущениями, есть подсказка о том, что в жизни как таковой существуют иные приятности, иного содержания, более высокие и глубокие. Физиологические порывы подсказывают, что существуют иные вожделения, духовные, творческие, содержимое которых неизмеримо больше вод целого реального океана. От одного осознания этого можно захлебнуться. Многие творцы не выдерживали, достигая цели пытливости своей. Перед ними открывались тайны символов духовных, небесных, божественных. И их ограниченное сознание не охватывало эти откровения и меркло. Небесные тайны, становящиеся явью, не умещаются не только в ординарной натуре, в обыкновенной личности, они не вмещаются иногда и в гениальные умы. Тем не менее творящих людей не остановить. Истинные гении торят свой путь без оглядки, без опаски. Ремесленников творчества больше интересует не открытие, а следствие. Подобным людям ценно то, что ощутимо и материально. По-своему они правы. Ведь многие видят или догадываются, что небесные тайны не умещаются в умах большинства людей. Выходит, оные, делают они прагматический вывод, не надобны им. Таким, да, не нужны. Нашему герою они были необходимы, и потому он приложит немало усилий, размышляя на эти и другие темы, после того как успокоит свою психику воспоминанием о детстве.

Асманкель молча смотрел в окно и совершенно не соображал, едет поезд или нет. Так происходит, когда человек на что-то засмотрится и одновременно о чём-то сильно задумается. В этот момент он не замечает деталей, хотя и видит фон перед собой. Внешнее зрение переключается на внутреннее, отключая частично сознание и активизируя подсознание, а оно поднимает веки внутренних глаз, которые видят уже то, о чём он думает или что вспоминает. При этом пассажир продолжает помнить, что находится в тамбуре такого-то поезда. Поезд всё-таки ехал, и Асманкель вдруг подумал: «Сколько себя помню, наши железные дороги весьма запоминаемые. Искрученные, избитые. Нужно очень устать или пребывать в какой-либо озабоченности, чтобы не обращать внимания на своеобразные американские горки советских железных дорог, по которым едущего всю дорогу трясёт, кренит и дёргает. Правда, надо признать, что и автомобильные дороги запоминаются тоже. Особенно своим ухабисто-колдобистым норовом. Норовом… Норовом… При чём здесь норов?» Подумавший впал в ступор, затем, что-то вспомнив, продолжил мыслить: «А-а, запоминается. Норов запоминается. Выходит, хорошее качество не откладывается в памяти? Не может быть. Хотя в нашей жизни всё может быть. Доброкачественно выложенная дорога так же запоминается, во всяком случае должна. Или не так? Неважно. Ну почему же неважно? Добротная дорога запоминается, если на такую трассу выезжаешь после колдобин. Если по ней ездить регулярно, то она перестаёт занимать место в голове, то есть привыкаешь. А вот дрянную дорогу забыть непросто: она так трясёт башку, что чувствуешь, как мозг утрамбовывается. И так каждый раз. Подытожим. Внимание или отношение особое – положительное или отрицательное, не суть важно, – вот что определяет качество памяти. Безразличное забывается, притёршееся сливается с общим фоном, и тоже не вызывает никаких эмоций.

Моё отношение к прошлому пиитическое, к будущему – заинтересованное. А каково оно к настоящему? Пока не определюсь, но мне бы хотелось, чтобы моё отношение ко всему было искренним.

Хотеть и мочь – вещи разные. Мама меня как-то по-хорошему поучала: старайся поступать не так, как хочется, а как можется. То есть не как хочу, а как могу. В этой установке, которой не следую, отсутствует амбиция, а она в творческой жизни необходима. Но допускаю, что мама могла быть правой. Хотя бы потому, что они с отцом моим продемонстрировали мне свои поступи, свои жизни, свои возвышенные взаимоотношения. Удивительные и прекрасные! Хотелось бы рассказать Наташе о моих родителях, особенно историю их знакомства. Но успею ли? Мне скоро выходить на станции – это моя малая родина, где когда-то родился. Где обогащался мамиными историями и сказками, притчами отца, горным ландшафтом, синим небом, речкой. Где, вступая в чудный юный возраст, нестерпимо и страстно желал обнять весь мир сразу, где, переполняемый чувством любви ко всему живому, хотел, очень хотел дерзновенно жить. Жажду жить и любить я наследовал от мамули, привычку созерцать – от папы.

Кстати, о них и их знакомстве. Удивительнейшая история!

За пару недель до важного события в жизни Кюнсулу ей во сне явился солдат в поношенной, но опрятной шинели, с зелёными, как изумруд, глазами и взглядом детской доверчивости. Зелёные глаза, маме они особо запомнились, излучали тепло и грели её одинокое и тоскующее по любви сердце, ласкали душу сиротливую. Девушка проснулась от изумрудных лучей сна. А через десять дней после сновидения девы рано утром на станцию Маймак прибыли два товарища, Барбек и Айтыш, Князь Волков и Несущий Весть. При огромном дефиците рабочих рук после войны их сразу взяли на работу ремонтниками железнодорожных путей. Поселили, как и всех прибывающих на новое место в поисках романтики, длинного рубля, просто крова, в бараке, за неимением жилплощади. Барбеку и Айтышу, как новоприбывшим, среди прочих новостей донесли на всякий случай про небывалую распущенность одной девицы.

Отца поразила неслыханная дерзость юной киргизки, дважды отказавшейся стать женой за дважды уплаченный калым. Нет, он не слыл неисправимым сторонником среднеазиатского домостроя, наоборот, имел прогрессивные либеральные взгляды. Его сильно впечатлил несвойственный местным обычаям бунт представительницы слабого пола. В Средней Азии местные нравы, несмотря на советскую власть, оставались прежними, то есть дикими с точки зрения современного европейца. Девушка могла любить кого угодно, но замуж выходила только за того, за кого выдавали родители или когда те давали своё согласие. Выдать замуж старались за состоятельных женихов независимо от их возраста. А давали они своё согласие на замужество только в одном случае: когда их дочь крали друзья жениха. Кражу невесты совершали, если знали, что благословления родителей жених не получит. А после свершившегося факта похищения их дочери родители не признать зятя уже не могли. Они прекрасно знали, что происходит с невестами в первую ночь заточения в доме жениха: их лишали девственности, насилуя их. Девушка могла уйти от насильника, но тогда она уже не смела рассчитывать на замужество. Без мужа, лишившись девственности, существо женского пола становится навсегда грязным. Поэтому оскверненные девушки смирялись со своей участью и соглашались быть жёнами пусть и ненавистного, но супруга.

Разумеется, не все невесты испытывали на себе среднеазиатские брачные особенности. Некоторые выходили замуж по любви – когда совпадали симпатии родителей и детей друг другу. Короче говоря, чувствами киргизок в основном мало интересовались. Хорошо, если всё заканчивалось свадьбой. Слюбится, стерпится. Но случались и настоящие трагедии. Не дай бог девушка оказывалась порченной, мало ли по каким причинам, – такую падшую представительницу прекрасной половины человечества тогда побивали, измазывали коровьим или каким другим дерьмом и выгоняли на улицу в самый разгар дня, чтобы максимально больше людей узрели позор отверженной. А в родительском доме её не принимали, таким образом доказывая, что ничего о позоре их дочери они не ведали и согласны с несостоявшимися родственниками: её место на улице. И все кому не лень клеймили ославленную девушку, преследуя её повсюду. Эти несчастные, иначе их и не назвать, чаще всего накладывали на себя руки, бросаясь в реку, чтобы утонуть, если она была неподалёку, кидаясь со скалы, если находили такую, вешаясь или сжигая себя, если находили чем облиться. Дикость заключается в том, что никого не интересовало, почему чья-то дочь была лишена девственности до замужества.

Моего отца, да и меня, всегда поражало то обстоятельство, что после изнасилования большинство девушек себя несчастными не считали. Конечно же, они плакали несколько дней, переживали и страдали, но со дня свадьбы принимали свою судьбу с лёгкой покорностью и жили так, как будто готовились к такому раскладу с детства. А может быть, так и было на самом деле. Кто знает? Потрясающая способность быстро психологически адаптироваться после сексуальных унижений свойственна, наверное, только среднеазиаткам. Или не только им? Вечная загадка женской души. Но не обо всех речь. Некоторые ломались и умирали или сразу, или долго и мучительно в чуждой среде, единицы стойко выносили свой позор и свою изгойную судьбу, ставшую такой не по их вине. Лично мне положение женщин Востока не нравилось. А мой отец оправдывал ненормальную покорность природной необходимостью, говоря, что в женском сердце кроется настоящая сила духа. Такому духу не важны формальные требования или обиды эго, его пристрастия, его мелкие запросы. Такому духу важна суть. А суть в продолжении жизни на земле. Дело не в покорности судьбе, говорил он, а в её принятии. Хотя сам он женился по любви.