Текст книги "Асманкель"

В нашем роду мужчины обязаны вести себя достойно наших предков. Почитать родителей, не грешить, не болеть жаждой наживы, заботиться о душе. Мы с тобой так не поступали. Теперь, чтобы заслужить его тепло и внимание, нам нужно доказывать, что мы ему достойные родственники. Более того, он будет нас наказывать.

– Каким образом?

– Молчаливым укором.

– Ну, помолчит, потом снова заговорит.

– Не всё так просто. Молчание может далеко зайти.

– ?

– Недавно мы похоронили отца. А чуть более десяти лет тому назад – мать нашу. Они нам самые близкие люди на всем белом свете. Мы их утратили. Мы можем и его потерять: он не считает нас чужими ему, но всё равно отдаляется от нас.

– Почему?

– Потому что ведём неправедную жизнь. Знаешь, что странно?

– Что?

– При всей искренности Асманкеля и его тяге к справедливости и добру я меньше его люблю, чем тебя, которому, как мне кажется, немножко наплевать на других, включая родных тебе людей.

– Ты не прав.

– Может быть, может быть…

– ?

– Не обижайся. Мысли дурацкие вслух. И вот такой, можно сказать, эгоист, как я сам, мне роднее. С тобой я не ощущаю своей закомплексованности. С тобой мне комфортно, а с ним – нет. Вот такая штука, брат.

– Никак не могу определиться со своими чувствами к нему. Когда его рядом нет, то вроде бы всё нормально. А как только оказываемся с ним вблизи, то не могу отделаться от ощущения, что мой меньший брат разговаривает со мной как с малышом. Меня это раздражает.

– Ты думаешь, разговаривая с тобой, он умничает?

– В том-то и дело, что нисколько не умничает. Хотя Асманкель и в самом деле умнее и мудрее нас с тобой. Многое понимает в отличие от нас.

– Чего это я не понимаю?

– Многого.

– А ты понимаешь?

– И я не понимаю.

Осень, на удивление местных жителей, стояла сухой и тёплой даже по ночам. Братья, как обычно, до поздней ночи засиживались вдвоем в погожие дни во дворе на топчане, когда настроение соответствовало беседе и когда они были вместе, или на кухне зимой. Любили поговорить друг с другом, чего не происходило с Асманкелем. На этот раз разговор не клеился. Ещё пару тем попробовали развить, но, не находя продолжения, замолкали. Обоих занимало начало их разговора, но, как его продолжить, ни тот, ни другой не знали. Так и сидели на топчане, молча попивая чай. Паузы затягивались, сгущая тяжёлую атмосферу недоговорённости. Наконец, ещё немного помолчав, не проронив ни слова, разошлись по разным комнатам родительского дома.

Оба долго не могли заснуть. Ирбис не мог уразуметь, к чему относились последние слова Арстана: «Может быть, я чего-то и не понимаю, но зато я кое-что умею. Асманкель, может, и умнее, и мудрее, но сам за себя постоять не мог. И мне приходилось заступаться за него. В детстве. Никому не позволял обижать его. Учил играть в футбол. Обучал навыкам карате» – подобные мысли отчего-то вместо успокоения души жгли непонятной обидой нутро Ирбиса.

Обида – вещь своеобразная. Она может коробить нутро несколько минут и потом отпустить. У некоторых она засиживается на долгие годы. А у отдельных субъектов остаётся в сердце навсегда. Всё зависит от её едкости. Вернее, от наличия антидота у человека. А это прямо связано с духовной составляющей индивидуума. Чем её меньше, тем короче память на добрые дела, свершённые кем-то для него, и на собственные порочные поступки, и длиннее – на обидные проступки по отношению к нему.

Ирбис не был человеком с короткой памятью, но она странным образом позабыла, как он чуть не покалечил брата меньшенького в шестилетнем возрасте, едва не проткнув тому глаз насквозь острым деревянным копьём, играя в индейцев. И тот его не выдал родителям, а то бы ему попало по первое число. Наш средний барбекид также забыл, как после пьяных юношеских гулянок именно братик укладывал его в постель и всю ночь сторожил, чтобы тот не упал с топчана или кровати, не задохнулся, не захлебнулся в собственной рвоте. Забыл, как братишка стирал грязную и заблёванную его одежду, тоже ночью, чтобы к утру всё успело высохнуть. Забыл, как оправдывал Асманкель перед больной матерью и отцом его временное безделье, объясняя уделом судьбы. Он также не помнил, какой ценой удовлетворялись его капризы. Ирбис с раннего детства позволял себе практически всё, и в связи с этим он, став молодым мужчиной, не научился отличать благородные поступки от недопустимых. Кидался бесстрашно в толпу, когда видел, что кого-то группой избивают, и замахивался на отца, когда тот его за какую-нибудь провинность отчитывал. Правда, рук никогда не распускал. Нет, к нигилистам он не относился. Просто делал всё, чего желала его избалованная натура. Родители пытались плотно заняться его воспитанием, но всё было тщетно. После чего решили отнестись к выходкам сына философски – крест божий не отменить. Они дали чаду своему полную свободу, молясь и надеясь, что бесовской дух, в нём присутствовавший и временами активизирующийся, сам себя измотает вконец до изнеможения и покинет его, тем самым дав Ирбису возможность оглянуться назад, на свои деяния и взяться, как говорится, за ум. Так ведь и вышло. Они полагали, что всякой напирающей силе необходим стимулятор возбуждения, иначе зачем бы ей вообще напрягаться? Зло в их понимании в случае с сыном средним воспринималось как «напирающая сила». Против такой силы лучше не воздвигать препятствий. Не видя сопротивления, она утратит свою мощь и рассеется в пространстве. В какой-то мере они были правы. Брат Асманкеля, откуролесив на полную катушку, стал успокаиваться. Наевшись холостой – беспечной и однообразной – жизни и от скуки перепробовав почти всё (наркотики, слава богу, только лёгкие, выпивка, драки и так далее), молодой человек, устав ото всего этого, решил жениться. А заковав себя цепями Гименея, вовсе ручным сделался, в хорошем смысле этого слова.

Физически Ирбис вырос сильным и ловким, владел мастерски несколькими видами единоборств, имел вспыльчивый, но отходчивый характер, книги не особо любил и к знаниям не тянулся. К родительским словам и советам прислушивался мало. Старший брат Арстан для него до поры до времени оставался личностью авторитетной, ибо умел драться и красиво говорить: главное понятно, а не заумно, чего он терпеть не мог. Ещё его восхищал талант близкого родственника укладывать в постель любую женщину буквально за полчаса. Он свято верил в то, что иногда ходил налево, глядя именно на брата, который изменял жене своей напропалую. И любил повторять: «Дурной пример заразителен», при этом выражение его лица говорило о том, что он доволен собой. Подобное отношение к жизни расслабляет внутреннюю нравственную узду. Что в свою очередь смещает в сторону представления о вечных ценностях.

Взрослея, Ирбис вдруг понял, что физическая подготовка мало что даёт человеку. А деньги дают власть и уважение. Так вот, эти, как говорили в советскую эпоху, бабки и стали сильнейшим искушением для Снежного Барса. Тех испытаний он не выдержал тогда. Пал пред мамоной на колени, но, к счастью, не окончательно. В глубине души его сохранялся свет родовой, зажжённый некогда шаманом Саком для потомков своих, который указывал на иное возможное предпочтение в жизни – духовное. Этот луч предков иногда в Ирбисе так светился, что он вновь обретал самого себя истинного. В таком состоянии и мысли приходили покаянные к нему, такие как в эту ночь: «Ладно, пусть я брат Карамаз, злыдень. Пусть так. Все средние братья – средние умом и душой. Старшие – гуляки и простодыры. Ну а младший, как полагается, должен быть умненьким и славненьким. Как там у Достоевского? Старший сошёл с ума, средний пал в яму, а младший остался крест трех жизней на себе нести. Пусть я злыдень. Но таков я не по своей воле. Такова судьба моя. Безответственность я вобрал в себя, чтобы ты, Асманкель, оставался ответственным. Арстан вобрал в себя глупость и стечение неблагоприятных обстоятельств. Асманкель должен быть нам обязан по гроб жизни.

Уверен, что братишка думает обо мне как о заблудшей овце. В действительности же и он заблудшая овца. Мой жизненный путь примитивен, но ясен. Его – полон сомнений и тьмы. Красиво говорить я не умею, но думать достойно мне никто не запретит и не упрекнёт никогда.

Я не слаб духом, чист душой, правда, скверен иногда поведением. Ар-стан умеет красиво говорить, виртуозно фантазировать, но ведёт себя иногда неправильно.

Кроме того, что я умею достойно думать, я ещё предчувствовать могу. Прости меня, брат, но ты должен сойти с ума, потом выздороветь, а я – пасть на самое дно безнравственности и подняться оттуда. К нам явится раскаяние и возрождение наших душ и наших жизней».

И тут Ирбис, впервые в жизни искренне раскаиваясь, заплакал слезами, очищающими душу. Произошло то, чего он не ожидал. Слёзы оказались не стыдным и порочным явлением, а неведомым ранее лекарством, облегчающим и очищающим сердце. Удивляясь успокаивающим душу слезам, он их не сдерживал и чувствовал, как осветляется душа его. И ему в тот момент непонятный, но приятный процесс, происходящий в груди у него, нравился. Ирбис улыбнулся красивой своей улыбкой и заснул крепким, чистым детским сном. В эту ночь ему приснились родители, молодые и красивые. Они вели за руки с двух сторон его, трёхлетнего мальчика, по альпийскому зелёному лугу в сторону гор Ала-Тоо и, улыбаясь, спрашивали по очереди: «Ирбис, а Ирбис, хочешь научиться летать?» А он им в ответ только заливисто смеялся и кивал. Солнце светило им прямо в лицо, яркое-яркое. Родители всё вели, вели малыша в сторону гор и говорили: «Ирбис, а Ирбис, так давай пробуй, лети». А он сначала робко, затем всё смелее начал махать руками, словно крыльями, и в какой-то момент почувствовал, что ноги оторвались от земли… Он машинально принял горизонтальную позу и полетел навстречу солнцу. Родители помахали ему вослед и остановились, провожая сына взглядами. А их малыш, улетая всё дальше и дальше от отца и мамы, летел в сторону гор, покрытых вечными снегами, белыми и загадочными, за которыми каждый день скрывалось на закате земное светило.

Он проснулся ближе к обеду. Проснулся вроде прежним Ирбисом, но полёт к солнцу уже начинал преображать его избалованную природу к лучшему. Много позже именно этот полёт приведёт его в мечеть, где он обретёт себя, того достойного потомка великих предков, которые основали род суфиев «Четыре воина».

Арстан

В горном поселении первостепенной жизненной необходимостью является вода. Она могла быть буквально в двух шагах по горизонтали, но по вертикали – на дне глубокого местного каньона или высоко в горах в одном из ущелий. Тянь-шаньская местность не имеет прелестей равнины, но зато здесь есть своя красота возвышенности. Красота не экспрессивная тропическая, полная напряжённости, а молчаливая, таинственная и гордая. Но горная чудесность строгая, не обладающая снисхождением. Спуски и подъёмы, издали такие привлекательные, возбуждающие поэтические чувства, вблизи, а особенно при контакте с ними, лишены какой-либо романтичности, более того, они безжалостны к наивностям человеческим. Хотя горы не жестоки сами по себе. Просто они требуют уважительного отношения от кого бы то ни было. Но это отдельный разговор, а у нас другая тема, вот к ней и вернёмся.

К жизненной необходимости, воде, что находилась на дне местного каньона, вели крутые и извилистые тропинки. Барбек был единственным, кто прокладывал и обновлял эти тропинки. А земляки его пользовались рукотворным спуском как обычно – безалаберно, сбивая ступени и выступы, не ценя чужой труд. Так вот. Спуститься вниз было полдела. Зачерпнув источник жизни в вёдра, надо было с ними подняться вверх без передышки и остановки, так как ёмкости с водой поставить куда-либо не было возможности. Задача не из лёгких. Речь о питьевой родниковой воде. Горный поток не совсем годился для употребления. Вода добывалась так до семидесятых годов двадцатого столетия нашей эры. На пятидесятой годовщине Октябрьской революции власти положением маймакчан прониклись и провели во все дома электричество, соорудили башню, проложили по главной улице примитивную гидротехническую систему с колонками. Почти все селяне с тех самых пор сразу перешли на легкодоступную, пусть и хлорированную воду. Семья Барбека и Кюнсулу, построившая свою землянку на Береговой улице у самой речки, останется единственной ячейкой общества в посёлке, верной роднику, не считая тех, кто иногда всё же пользовался ключом. С родником (а он всегда живо реагировал при появлении кого-либо из барбекидов) все внуки Аскера втайне друг от друга вели свои беседы, иногда обращались с просьбами. Как-то Арстан попросил денег. Ему очень хотелось купить джинсы за сто пятьдесят рублей. Тогда в синих штанах с лейблом «Монтана» или «Вранглер» любой советский человек, независимо от пола и социального места в жизни, чувствовал себя «крутым». Но сто пятьдесят рублей были большими деньгами для многих жителей Страны Советов. Отец Арстана имел голый оклад в размере восьмидесяти рублей как электрик высшего разряда в организации по заготовке зерна. Мама нигде не работала. А произвести на земляков эффект молодому человеку хотелось. Источник, как показалось просителю, просьбе не внял. И Арстан от злости ударил ладонью по нему. Руку обожгло словно кипятком. Он взвыл и в ярости стал бить по ключевой воде камнями. Когда же успокоился, то увидел настоящие слезы материальной души земли, они большими каплями-пузырями всплывали наверх, отчего вода мутнела. Арстан остолбенел. Стыд за недопустимый проступок пламенем опалил его всего изнутри. И он, опустившись на колени, попросил прощения у ключа. Родник тут же его простил и вновь осветлился, более не пуская слёзы-пузыри. Прощённый негодник радостно бросился вынимать камни и заодно очищать дно от мусора и песка. Душа земли простила глупого молодца и, улыбнувшись ему, отпустила домой. Ар-стан не знал, что источник не только простил, но решил исполнить просьбу за раскаяние и осознание им своей вины. Наутро мама его, никому не говоря, взяла в долг у родственников деньги и купила сыну джинсы за сто пятьдесят рублей. Вся семья после этого более двух месяцев сидела почти на хлебе и воде. Никто не осуждал сына и брата. Все радовались его счастью. Тому действительно очень шли джинсы. Первый парень на аиле!

Им гордились самые близкие и самые родные люди – родители и два брата меньших. Другие завидовали и ненавидели счастливца. Многие из них запросто могли себе позволить двое-трое-четверо и более джинсов. Но дехканская прижимистость, генетически передаваемая из поколения в поколение, не из-за хорошей жизни разумеется, делала своё дело – вынуждала их откладывать деньги, драгоценности, дорогие вещи на неопределенные дни, в ущерб собственному здоровью, собственному удовольствию, собственной радости, вынуждая прозябать буквально в нищете. Что в подобных случаях ими двигало, никто толком объяснить себе не мог. Их убеждённость была несколько деформированной: заработать как можно больше денег всеми мыслимыми и немыслимыми способами и не тратить их. Эта непостижимая логика – трудовым потом добывать себе возможности для приобретения земных благ и удовольствий и отказывать себе в них – всегда поражала семью Барбека и Кюнсулу.

Арстан спустился к роднику. Тот узнал гостя и улыбнулся – игриво забулькал. Он присел, зачерпнул родниковой воды и сделал три глотка с ладоней. Поднялся и закрыл глаза. Изнутри начало подниматься вверх невыразимое блаженство, со дна желудка вверх к нёбу и чрез него в уши и в ноздри. Когда приятное ощущение медленно рассосалось где-то внутри груди, он, поблагодарив Душу земли за доставленное удовольствие, решил посидеть на одном из любимых мест братишки – утёсе Шамана. Он помнил тайну Асманкеля о представителях флоры и фауны, о скале и гроте, которой тот поделился в порыве чувств, будучи совсем ещё мальчишкой. А было это на рыбалке. Отец сыновей учил важной вещи: брать у природы по мере необходимости. Приучить себя соблюдать нормы потребности ни у Арстана, ни у Ирбиса тогда не получалось, но уроки отца использовать рыбалку и охоту для размышлений о той же жизни они усвоили. Размышления их дальше фантазий о материальном богатстве не шли, чем они гневили судьбы свои.

Братья Асманкеля упустили момент, когда при желании могли постичь тайны природы. Не использованная своевременно возможность с годами не исчезает из памяти, она просто, словно грузило, погружается на самое дно, становясь причиной неудобств, так как всё время напоминает о себе, тихо пульсируя. Сознание не слышит этих пульсов, но человек всё равно чувствует их, правда, не разберёт, что это. Отсюда необъяснимая тревога, внутреннее беспокойство. Вот так то, что могло бы помочь барбекиду в его развитии и становлении, ушло вглубь сознания. Пока жив человек, это нечто всегда можно выудить. Для этого нужно работать над собой. Иногда помогает критический взгляд на самого себя (не путать с самоуничижением, самобичеванием), молитвы, иногда стрессы. Арстан, как и Ирбис, самокритическим взглядом не страдал, однако стрессы и молитвы в своё время им помогут осмыслить жизнь.

Так складывалось, что старший сын Барбека общался больше со средним братом, игнорируя общество Асманкеля. Но судьба иногда сводила их вместе. Как, например, на рыбалке. В тот раз Ирбис не смог составить компанию старшему брату удить рыбу, а тому одному бродить по берегам Асы не хотелось, и он предложил пройтись вместе с ним Асманкелю. Младший брат Арстана был счастлив и через минуту готов в любой дальний поход.

Продвигаясь медленно вдоль берега, забрасывая удочку то там, то тут и болтая больше о пустяках, старший внук Аскера обратил внимание на то, что его братишка точно угадывает опасные места, где нельзя опираться ногами или браться руками. Раньше Арстан часто падал, спотыкался, срывался, лазая по берегам речки, а тут ни разу, так как следовал за ним. И отметил зоркость братишки. На что тот удивленно спросил: «А ты что с ними не разговариваешь?» – «С кем это?» – переспросил Арстан. Оказалось, с камнями, с ветром, с речкой – в общем, с природой. Он отрицательно покачал головой. Тогда Асманкель стал пояснять, о чём говорят трава, кусты, ветер, камни, вода речная, сам воздух. На вопрос, где малыш постигал все эти тайны, он услышал странный ответ: везде. На следующий вопрос, а где он осмысливает свои познания, братишка не ответил, а заволновался. Было понятно: потаённое место есть. И ему захотелось во что бы то ни стало туда попасть. Арстан понимал, что надо произвести впечатление на юного кровного родственника, чтобы тот открыл ему своё секретное место. И впервые попросил братика как старший: научить его слышать голос скал, деревьев, ветра, только в каком-нибудь укромном месте, чтобы кто-то не увидел и не услышал их.

Такая просьба произвела эффект. Малыш буквально потащил старшего брата к гроту и поведал свою тайну о нём. Пещерка показалась гостю обычной и ничем не примечательной, но тот виду не подал. Скальные стены, как и всё в природе, с чем соприкасается человек, если происходит положительный контакт с ними, умеют успокаивать, ласкать, убаюкивать, придавать силы. Он, по совету братика, присел, принял позу лотоса йогов, прикрыл глаза и прислушался к тишине грота. То ли скалы действительно были таковыми, то ли присутствие рядом брата как-то повлияло, но Арстан точно почувствовал какое-то прикосновение, совсем не пугающее, наоборот приятное, почувствовал, как лёгкий ветерок начал обдувать тело. Он приоткрыл глаза: рядом посторонних не было и никакого сквозняка в естественном углублении скалы тоже не присутствовало, даже малейшего дуновения. Он снова закрыл глаза. Проснулся от знакомого голоса: «Арстан, нам пора домой». Грот покинули оба чрезмерно взволнованные: один оттого, что посвятил родного человека в свою тайну, другой – от свидетельства иного, непонятного мира. Арстан так и не разобрал, то ли ему снилось, как он шёл по зелёному лугу в сторону гор с белоснежными шапками на вершинах, то ли это было наваждение. Поднявшись наверх, они молча прошли к утёсу Шамана. Здесь младший сын Бар-бека поведал, что на выступе можно узнать своё будущее, но рассказывать о грядущем никому нельзя, никогда, ни при каких обстоятельствах, иначе жди беды. На вопрос, откуда Асманкель знает, услышал: «Старец сказал».

Вот там, на утёсе, Арстана и охватили со страшной силой два чувства – зависть и гордость. Гордость за близкого человека, научившегося общаться с природой, понимать её язык. Зависть, что у него самого нет таких же способностей, тем более что посвящал в тайны природы его младший брат, от горшка два вершка. С того дня старший брат неосознанно старался избегать общения с Асманкелем. И где бы Арстан ни находился в присутствии близкого родственника, его грудь жгло каиново чувство. И он тогда ни за что не признался бы, даже самому себе, что причиной жжения груди, неприятного и невыносимого, является потаенная завистливая злоба к родичу по крови. Так в нём буйствовал шайтан, помрачая его ум и заволакивая сердце пеленой отчуждения. С той необычной рыбалки его вторую сущность, где владычествовал дух зла Иблис, начала сильно раздражать замкнутость братишки, в которой он усматривал подчёркивание им своего перед ним превосходства. Хотя понимал, что нет ничего плохого в постоянном стремлении к знаниям, в приобретаемой прозорливости и в обогащении самодостаточности. Злобу, готовую вырваться наружу, удерживала в узде другая его сущность, в которой присутствовала душа. Но зло никуда не испарялось, оно варилось, кипело внутри него, отчего Арстан чувствовал неприятное раздражение, особенно когда оказывался наедине с братишкой. А тот понимал, что со старшим братом не всё ладно и это связано как-то именно с ним. И, чтобы не доставлять психологических неудобств Ар-стану, ушёл из его жизни далеко и надолго. Смерть отца снова свела их вместе. Правда, ненадолго. Асманкель видел, что Арстан и Ирбис мало изменились. Ещё он зрел драму, приближающуюся к ним обоим. Внешне у них всё выглядело прилично: оба относительно богаты, здоровы физически, всем довольны. Но в глубине их глаз таилась паника, предчувствие катастрофы.

Младший внук Аскера попытался намекнуть старшим братьям о возможных драматических событиях в их жизни, как обычно, пространно поделившись своими мыслями, что любое падение человека не происходит просто так, оно, как причина, аккумулируется годами, подмывая под ногами почву. Каждый проступок, сознательный и неосознанный, проникает в душу и остаётся там. Более лёгкие, невинные проступки вымываются молитвой и чистотой помыслов, а более тяжёлые скапливаются до критической массы и затем своим неподъёмным уже грузом уносят человека вниз, в пропасть, в бездну, откуда не бывает возвращения. Асманкель помнил притчи Священного Писания, где прощались самые страшные грехи человеческие, но о них намеренно умолчал, чтобы братья запомнили о падении, надеясь этим заставить их задуматься о своей жизни. Старший брат ответил за двоих младшему, разгадав его намёк, что предписанную судьбу невозможно переделать. То есть оба изменяться не собирались в ближайшее время. С их стороны это было опрометчивое заявление: судьба не жалует строптивую глупость. На том и разошлись. С того дня был запущен очистительный механизм кармы двух братьев. А этот механизм, пока не исполнит свою «программу», не останавливается. С Ар-станом впоследствии произойдет беда, которая подвергнет страданиям его детей от второй жены, гражданской: не прожив и сорока лет, она покинет мир земной. С Ирбисом случится нечто подобное.

Утёс обветривался со всех сторон. День клонился к вечеру. В горной местности вечера короткие. Одинокий силуэт, постояв немного на краю скалы, двинулся в сторону аила, вошёл в сад Барбека со стороны речки и прилёг на топчан. Звёзды, такие яркие и низкие, уже светились вовсю, мигая попеременно, они как бы посылали приветы друг другу, земле тоже доставалась своя порция их игривых улыбок. Издалека все звёзды казались весёлыми и дружелюбными. Старший сын Кюнсулу лёжа разглядывал ночное небо. Вдруг на его глазах мерцающие на чёрном фоне космические тела стремительно сжались и воссоединились в один клубок, затем вспыхнули одним ярким фейерверком на тёмном небосклоне. Большая вспышка, достигнув максимального своего разлёта, начала сжиматься, не угасая, и когда она сузилась до размеров теннисного шарика, то устремилась с небесной высоты вниз и вонзилась в голову лежащего на топчане в саду Арстана. Удара по голове тот не почувствовал, но ощутил, как его череп раскололся надвое без боли. Он, не удивляясь, сложил череп и подумал: «К чему бы это?» Ничего определённого не ответив себе, вдруг отчётливо вспомнил последнюю беседу с Асманкелем.

– Арстан, по нашим законам, как старший сын нашего отца, ты теперь глава семьи, отныне тебе ответствовать перед Аллахом за дела свои и наши, также по праву переходит тебе Коран на арабском языке. Он из самой Мекки. Этот Коран подарил нашему отцу мой друг мавританец Мухаммад Зерган.

– Коран принимаю, а насчёт всего остального у меня есть сомнения.

– Поделись ими.

– Даст бог поделюсь, попозже.

– Как скажешь.

– Ты когда уезжаешь?

– Через две недели.

– Ты с муллой всё обговорил?

– Да. Уехать, кстати, можешь и ты, Арстан.

– Посмотрим.

– Если Ирбис задумает продавать дом отчий, сообщи об этом мне: он не напишет и не позвонит, так как не любит бумагу «марать» и аппарат связи «мучить». Я приеду и молитвами переведу дух родителей туда, куда он решит переехать. Ты этого не умеешь делать, он тоже. Меня тому обучил отец.

– Сообщу.

– Спасибо.

– Возвращаться сюда, так понимаю, ты не собираешься.

– Я пытаюсь обрести своё будущее, своё новое качество. Оно заповедано мне моими родителями. И оно не придёт, пока я не освобожусь от своего прошлого.

Некоторые люди, чтобы обрести самого себя, уходят в пустыню, или в тайгу, или высоко в горы. Таким вот образом они стряхивают пыль былого с себя, натягивают сандалии настоящего и направляются навстречу своему грядущему. Такой воли и смелости у меня, к сожалению, нет. Поэтому твой брат избрал более мягкий вариант отшельничества, то есть только покинул родимые места. Но, даже покинув, я оставался привязанным к этим местам, ибо жив был ещё отец. Теперь, со смертью нашего родителя, не только у меня, у нас у всех свободны руки и ноги. У вас более нет никаких обязательств перед родителями, кроме молитв и памяти о них. Передо мной их у вас и не было.

– А у тебя?

– У меня есть. Историю о племенном духе «Турт кара» вы не восприняли всерьёз, надеюсь, пока. Поэтому судьба переложила на мои плечи в этой истории исполнить свою роль.

– То есть ты уже определил, для чего родился. А для чего мы появились на этом свете, ты сказать можешь?

– Думаю, минимум для рождения детей. Их у вас на двоих достаточно.

– Выходит, мы своё назначение свыше уже исполнили?

– Не совсем. Остались молитвы. Эта обязанность нелёгкая.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Человек часто молится машинально, по привычке, соблюдая формально предписания правил. Искренне молится редко. Молиться о родителях, о родных надо искренне всегда. Но вот в чём штука. Искренняя молитва и тёмные дела – вещи несовместимые.

– Ты о чём или о ком?

– Я о тебе, Арстан.

– У меня нет тёмных дел.

– Есть, брат. И если ты останешься при них, то новая жизнь для тебя не начнётся и ты погрязнешь в проблемах старых делишек.

– А какая, по-твоему, новая жизнь должна быть у Ирбиса?

– Стать настоящим потомком рода «Турт кара», как и тебе.

– А сейчас мы что – не настоящие?

– Ещё нет.

– Поясни.

– Ответственности не имеете. Абсолютной вины вашей в том нет, но и жертвой судьбы вас не назовёшь.

– Почему это?

– Вспомни, как вы росли?

– Нормально росли.

– Один был баловнем, другой – близоруким.

– Если ты и прав, Асманкель, то кто сказал, что ты имеешь право старшему брату читать нотации?

– Отец остерегал меня от подобных разговоров, но видел, что наши выяснения всё равно произойдут. Выходит, он даёт мне такое право.

– Его нет в живых, а значит, подтвердить он не может. Я склонен думать, что ты сам себе назначил роль учителя.

– Не хочу развеивать твои думы: они твои и Бог с тобой. Но кое-что хочу спросить. О чём в последнее время ты говорил с отцом? В лучшем случае – интересовался его аппетитом?

– Этим никогда не лишне интересоваться.

– Согласен, Арстан. Согласен. Но кто сказал, что этим и должно ограничиваться общение с родителем?

– А о чём с ним в таком его состоянии можно было разговаривать?

– Неужели ни о чём? С близким человеком, родным, которого любишь и уважаешь, тем более мудрым, всегда есть о чём побеседовать.

– Ты же его знаешь. Все его разговоры – это нравоучения.

– Неправда. Слова отца были далеки от сентенций и тем более не относились к примитивным поучениям.

– Значит, ты утверждаешь, что мне не о чём было беседовать с отцом?

– Я не утверждаю, а спрашиваю. А тебе, как вижу, нечего ответить.

– Хорошо. Может быть, ты и прав. Тогда приведи пример, как ведутся беседы среди близких людей, и поведай нам, о чём ты с отцом шептался в последние две ночи перед его кончиной.

– Во-первых, мы не шептались, а говорили вполголоса, ведь в доме спали, но, как выясняется, не все, хоть и ночь стояла на дворе. Во-вторых, любопытство твоё несколько странновато. Всё, что высказал отец, ты мог услышать и сам в своё время.

– И всё же?

– То, что я озвучу тебе, может мимо ушей твоих пройти, если оно не понравится. Ты, как обычно, снова скажешь, что отец наш моих слов подтвердить не может.

– Асманкель, кончай свои штучки. Я серьёзно спрашиваю.

– Хорошо. Будь по-твоему. Если серьёзно, то слушай. Он сказал, что наши пути сначала разойдутся. Радикально. И каждый из нас пойдёт своим путём. Кто дальше, кто обратно, а кто по утоптанной не лучшими людьми дороге. Но все мы рано или поздно сойдёмся на одной тропе, ведущей к Всевышнему.

– Ты, значит, пойдешь дальше?

– Даст Бог, пойду.

– Обратно пойдет Ирбис?

– Нет, его начальная участь – повторять удел других, пока он не обретёт своей дороги.

– Значит, я обратно пойду?

– Выходит так.

– И что это означает?

– Это означает проблемы, большие проблемы.

– Меня ожидают проблемы. А тебя?

– Я должен обрести самого себя, чтобы свершить своё предназначение или попробовать это сделать.

В дух племени ты пока не веришь, а я живу этим. Небесная Птица когда-то в далёком прошлом покинула наших предков, которые в Таласе обосновались, перебравшись сюда из Сибири. Надо вернуть её. И я ищу Ворона, следуя по пути, который мне указывает моя интуиция или ангел. В этих местах её нет. И в других регионах бывшего СССР тоже не обнаружил. Может быть, как-то я подумал, чтобы найти Небесную Птицу, сначала нужно обратить свой взор на себя самого? Пока не ведаю ответа. Но знаю точно: пока не пройду все пути заблуждений и находок, не обрету того, чего сам не терял.