Текст книги "Ядерная шамбала. Тайны атомного противостояния"

Организацией дунганского повстанческого отряда занялся уроженец Джаркента Мансур Ломиев, живший в Кульдже с 1930 г. Кроме родного дунганского он владел уйгурским, казахским и русским языками. Набрав 40 добровольцев, в ноябре 1944-го Ломиев прибыл в местечко Лусагун – центр партизанского движения, возглавляемого Василием Могутновым. Здесь основная часть партизанских отрядов под командованием Фаттея Лескина прикрывала Кенсайское ущелье от наступления гоминьдановских войск.

После активной мобилизации населения из близлежащих населенных пунктов, где компактно проживали дунгане – Чинфихозы, Чимпанзы и Бэшизы – к концу ноября 1944 г. к повстанцам примкнуло около 300 дунган. Во время Кенсайского сражения часть дунган воевала в отряде Василия Дудникова, другие участвовали в освобождении Боротала в отряде Гани Маматбакиева. Большая же часть дунган во главе с Ломиевым присоединилась к отряду Василия Могутнова, который уже в ноябре 1944-го захватил Хоргос и Чимпанзы, а 25 декабря от гоминьдановских войск был освобожден Суйдун.

К этому времени дунганские партизанские подразделения были доукомплектовано военнослужащими Красной армии. Одним из таких «специалистов» стал 22-летний бывший учитель киргизского языка и литературы из Фрунзе Абдрахман Калимов. В январе 1943 г. он был призван в Красную армию из аспирантуры Киргизского педагогического института и зачислен во Фрунзенское пехотное училище. С января 1945 по сентябрь 1946-го Калимов участвовал в боевых действиях против Гоминьдановской армии на территории Илийского округа Синьцзяна. Награжден орденом Восточно-Туркестанской Республики «Независимость» 1-й степени, советскими орденом Отечественной войны 2-й степени и медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». С августа 1951-го и до ухода на пенсию – научный сотрудник Института востоковедения АН СССР, курировал деятельность дунганского землячества в Москве.

«Мы не воюем, а защищаемся…»

В 1944 г. с помощью советских спецслужб повстанческие формирования создавались по всей территории Восточного Туркестана. По утверждению бывшего белогвардейского офицера, жившего в Синьцзяне с 1929 по 1945 гг., Александра Понькина: «поползли слухи, что в горах Тянь-Шаня, в местности Мазар, собирается партизанский отряд под предводительством Петра Александрова[106]106
  Агент НКГБ из числа русских эмигрантов, оперативный псевдоним – «Кольцов».


[Закрыть], служившего до этого в Кульджинской жандармерии. К нему начала стекаться распропагандированная молодежь разных национальностей: уйгуры, узбеки, таранчи, татары, казахи и русские. Русские составляли ядро повстанцев, за ними уверенно шли никогда не обучавшиеся военному делу восточные туркестанцы.

Русская молодежь вступала в партизанский отряд, скорее всего, под давлением тайных агентов НКВД. Агентура, работавшая среди населения, отбирала и посылала в отряд подходящих людей, способных организовывать и обучать партизан, наивно мечтавших создать свое независимое государство – Восточный Туркестан. Возможно, что в связи с этим восстанием Углин, начальник жандармского управления в Кульдже, был отозван в Урумчи и арестован, но вскоре под нажимом советского консула был освобожден и отправлен в СССР».

Русские, о которых идет речь в процитированных мемуарах, представляли собой, как правило, потомков белоэмигрантов, ушедших на территорию Западного Китая после поражения в Гражданской войне. В начале 20-х годов XX в. здесь оказалось около 50 тыс. российских солдат, офицеров и гражданских беженцев. Белогвардейские отряды генералов Александра Дутова, Андрея Бакича, Бориса Анненкова и других пришли сюда в надежде скопить силы и вернуться на Родину для борьбы против большевистского режима[107]107
  Подробнее о русской диаспоре в Восточном Туркестане см. Обухов В.Г. «Потерянное Беловодье. История Русского Синьцзяна», М., 2012.


[Закрыть].

Однако 9 июня 1924-го было издано постановление ЦИК СССР, согласно которому бывшим военнослужащим Белой армии с чином не выше унтер-офицера, находившимся, в том числе, и в Западном Китае, объявлялось прощение и они могли вернуться домой. В результате амнистии к 1927 г. из Синьцзяна в Россию официальным путем через консульство возвратились 17 373 человека и примерно столько же – без документов.

После гибели от рук чекистских киллеров атаманов Дутова и Сидорова, ареста и расстрела генералов Бакича и Анненкова, остатки воинских формирований белогвардейцев распались, личный состав ушел через северную границу либо рассеялся по территории Синьцзяна. Но в 30-е годы русскую диаспору края пополнили многочисленные беженцы от коллективизации и голода, охватившего огромную территорию советской Средней Азии и Казахстана. Вот лишь несколько историй, рассказанных участниками тех событий.

Бывший майор Национальной армии ВТР Никифор Студенков: «Мы жили в селе Черновая Катон-Карагайской волости Бухтарминского уезда Семипалатинской губернии, я был самым младшим. Старший, Алексей, погиб в Первую мировую войну, остальные братья – Григорий, Евтифей, Антон и еще один Антон – жили вместе с родителями, единым хозяйством. В 1928 г. нас раскулачили. Отца посадили. Посчастливилось – дали всего два года, а ведь мог и без следа пропасть. Спасаясь от большевиков, собрал нас Евтифей и сбежал подальше – в Китайский Туркестан. Жили в разных селах Алтайского округа – Ком, Колгатон, Белая Каба… Был домик, две-три коровы, лошадей голов пять, поросята, хлеб сеяли… В общем, привычные к крестьянскому труду и в Китае без дела не сидели, налаживали житье-бытье».

Бывший майор НА ВТР Петр Шейкин: «После того, как у моего отца отобрали принадлежавшую ему кондитерскую фабрику, он некоторое время занимался гужевым извозом в Каракольском горПО. Но жизнь становилась все трудней. И тут прошел слух, что в Джаркенте открывается хлопковый совхоз. Однако когда мы приехали, то увидели совершенно пустой город: все его население и жители окрестных сел ушли в поисках пропитания в Китай. Что делать? В сентябре 1932 г. в Китай ушла и наша семья…».

Бывший капитан НА ВТР Владимир Ляпичев: «Шло нас из Джаркента 30–40 семей, кто пешком, кто верхом. Границу нелегально пересекли у Хоргоса. Вел нас вожатый дунганин. Пришли в Кульджу, где я и прожил в общей сложности 24 года. Сначала работал хлебопеком в частных пекарнях Першина, Гребенкина, Елькина, Козлова и других. В 1934 г. во время дунганского нападения на Кульджу я был призван в армию».

Уроженец села Чонкур Алтайского округа Синьцзяна Александр Барсуков по малолетству в боевых действиях не участвовал. Но и он помнит то время: «в 1932 г. в с. Белое Катон-Карагайского района был арестован мой отец кержак Яков Барсуков. В числе других раскулаченных он попал на рисовые плантации в Южный Казахстан. Осенью того же года он сбежал и отправился в родные края. А дома отца уже ждали сотрудники ОГПУ. Тогда он решил уйти в Китай. Взял с собой лишь пару маральих рогов да низку новеньких подков. На территорию Синьцзяна вышел между селами Ком и Калба. Там его и обобрали местные монголы. Устроился сплавлять лес. А когда в 1933-м началось дунганское восстание, с оружием в руках защищал свою новую Родину».

И таких историй множество. Но если в первые годы своей вынужденной эмиграции мирные русские переселенцы еще тешили себя надеждой о возвращении на Большую Родину, ведь даже часть бывших белогвардейцев вернулась, то вскоре с севера стали поступать известия одно горше другого. Через границу в Китай побежали остатки разгромленных большевиками крестьянских и казахских восстаний. И о переезде обратно пришлось забыть на долгие годы.

Дочь оренбургского казака, осевшего после Гражданской войны в Синьцзяне, Нина Замотаева (Шэнь) рассказывала: «о той волне [эмиграции], которая была в Кульдже. Помню, что первое время все не очень обустраивались, не очень обзаводились мебелью или вещами. Все ждали, что мы скоро вернемся домой. Надеялись на Францию, на Америку или на кого-то еще, что большевиков прогонят, и мы вернемся домой. Лишь годы спустя многие стали обзаводиться домами, садами, лошадьми, коровами. Инженеры строили мосты через реки, дома строили. Художники рисовали. Колбасники были всякие. Не очень много было интеллигентов, зато очень много было крестьян. Вокруг города были большие поселения русских крестьян, бежавших из России. На вид крестьяне были не богатые, не кулаки. Я не знаю, почему они бежали, вероятно, из-за голода. Не одно, а много русских крестьянских поселений было в районе Кульджи. Было немало и русских пасек…

Земля в Синьцзяне очень плодородная, там сухую палку воткнуть в землю, и она зацветет. Вот какая там земля! Никаких удобрений там никто никогда не знал. Как русская семья там поселится, около речки построит себе мельницу, начинает молоть муку, построит дом, и живет, сеет хлеб, или разводит огород. Никому до них нет дела. Никаких налогов, никаких законов – ничего! Живи себе на свободе, как хочешь. Хочешь сеять – сей. Есть свободное поле – разводи огород. Там где ты посеял – то и твое. Собирай урожай! Никаких законов, поборов…. Вот так жили! Никаких паспортов! На домах даже номеров не было. Такая вот земля обетованная! И все жили на такой свободе… Все жили очень привольно. В городе уже у всех свои дома, прислуга была. Прямо как у помещиков в России».

А консул СССР в Кульдже Арский в своем докладе Центру указывал, что многие поселившиеся в краем казаки жили «в работниках» у местных старожилов из числа русских, мусульман и китайцев. Некоторые работали в горах на каменноугольных шахтах. Дипломат признавал, что «материальное положение белых очень незавидно. Очень многие принуждены работать в качестве кузнецов, плотников, батраков и т. д. у китайцев». По этому поводу эмигрантская газета «Наша заря»[108]108
  Выходила в Тяньцзине и Пекине в 1929–1938 гг.


[Закрыть] 30 мая 1934 г. даже писала: «Русская эмиграция в Синьцзяне, довольно многочисленная, в обстановке Гражданской войны, процесса большевизации края попала в исключительно трагическое положение. Ее то ласкают, то зажимают в клещи. Положение воистину трагическое. Трагизм увеличивается под воздействием третьей силы – большевиков».

Надежда вернуться домой у многих «белых русских», как их здесь называли, забрезжила с началом в 1944 г. восстания против синьцзянских властей. Значительная часть русскоязычного населения поддержала повстанцев, причем в партизанские отряды уходила не только молодежь, родившаяся и выросшая в Синьцзяне, но и их отцы, воевавшие против красных в годы Гражданской войны. Среди организаторов повстанческого движения оказались бывшие белогвардейские офицеры Иван Полинов, Фаттей[109]109
  В источниках встречаются Фаддей и Фотий.


[Закрыть] Пескин, Василий Могутнов, Варсонофий Можаров, Петр Александров, Петр Ярышев, Константин Бухарин и другие. Многие из них, как например, Полинов, Александров и Пескин, уже с начала 30-х годов начали сотрудничать с военной разведкой СССР.

Судьба первого командующего Национальной армии Восточно-Туркестанской Республики генерал-лейтенанта Ивана Полинова интересна, но никем толком не изучена. Еще в 1911 г. он в чине хорунжего[110]110
  Казачий чин, соответствовал армейскому лейтенанту.


[Закрыть] служил начальником конвоя у генерального консула Российской империи в Урумчи Михаила Кузминского. В Синьцзяне тогда было очень неспокойно. В октябре 1911-го в Китае произошла Синьхайская буржуазная революция. По требованию Кузминского для защиты дипломатов и российских обывателей в Восточный Туркестан было направлено дополнительное воинское подразделение из Зайсана. Небольшие русские отряды были введены в Кульджу, Чугучак и Кашгар, а в Шара-Сумэ – полусотня 3-го Сибирского казачьего полка. Командовал объединенным отрядом хорунжий Полинов. Во время Гражданской войны в России он в чине сотника служил в армии генерала Александра Дутова, с остатками которой вновь оказался в Синьцзяне.

По утверждению Александра Понькина, «Полинов вместе со своей женой, советской гражданкой Гребенкиной, после 1920 г. уехал в провинцию Ганьсу, где работал военным инструктором в Китайской армии. Он вернулся в Кульджу до начала дунганского восстания и незаметно прожил там до конца 1933-го. Дунганское восстание подтолкнуло его к участию в усмирении повстанцев. На эту роль он пошел, вероятнее всего, по настоянию Советов, так как уже был «их человеком». За успешное усмирение повстанцев Полинов был произведен в чин генерала, после чего стал щеголять в шинели с красной подкладкой».

А служивший у генерала ординарцем Владимир Ляпичев вспоминал, что Иван Полинов дважды – в 1935 и 1937 гг. – участвовал в работе Всесиньцзянских съездов народных представителей в Урумчи. Однако в период массовых репрессий в Синьцзяне Полинов оказался в опале и, по слухам, был казнен в числе прочих арестованных «белых русских». И «только в 1945 г. выяснилось, – отмечал А. Понькин, – что из всех белых офицеров, схваченных Советами в 1937 г. в Синьцзяне и приговоренных к расстрелу, остались в живых только Полинов и его шурин – советский гражданин Гребенкин. Возможно, они остались живы благодаря своим заслугам перед Советской властью, а может быть, еще потому, что предусмотрительный НКВД решил, что они могут со временем пригодиться. Очевидно, то и другое было принято в расчет».

В 1925–1927 гг. в Суйдуне действовала подпольная группа бывших дутовцев из 35 человек. Возглавлял ее уроженец деревни Арсенская Верхнеуральского уезда Оренбургской губернии полковник Иван Могутнов. Поскольку антисоветские замыслы экс-белогвардейцев оказались не востребованы, заговорщикам пришлось больше думать о пропитании, нежели о свержении коммунистов. Сам Иван Могутнов работал рыбаком в Суйдуне. В 1933 г. он вместе со своим младшим братом Василием принял активное участие в военном заговоре на стороне будущего генерал-губернатора Синьцзяна Шэн Шицая. Однако в 1941-м был арестован сотрудниками НКВД Казахской ССР, осужден Особым совещанием и в 1942 – расстрелян.

Василий Могутнов избежал печальной участи брата. Арестованный в 1937 го., он вышел на свободу в 1941-м. Занимался сельским хозяйством, арендовал мельницу на реке Или. Летом 1944 г. он начал собирать партизанский отряд из жителей Суйдуна и окрестных сел Лусагун и Чимпанзы. Вскоре к отряду Могутнова присоединились разрозненные группы повстанцев и вооруженные одиночки из числа местных русских, казахов и дунган.

А бывший начальник артиллерии генерала Бакича полковник Константин Бухарин в 20-х годах входил в одну из наиболее активных антисоветских организаций белоэмигрантов в Синьцзяне, которую возглавлял оставшийся без места консул царской России в Кульдже и Урумчи Алексей Дьяков. После разгрома заговорщиков Бухарин переехал в русское село Чонкур Алтайского округа, где поселился на заимке. В январе 1932 г. он в качестве военного консультанта участвовал в создании антисоветского вооруженного отряда на территории округа.

В марте 1932 г. мятежники напали на советскую пограничную заставу «Матвеевка» и уничтожили ее. Однако вскоре Алтайская армия была ликвидирована. При этом Константин Бухарин избежал наказания за участие в антисоветской группе Алексея Дьякова и Алтайской армии. Мало того, он сделал великолепную карьеру. Примкнув в 1944-м к борцам за национальное освобождение Синьцзяна, бывший белогвардейский полковник возглавил Артиллерийское управление Национальной армии Восточно-Туркестанской Республики, а в армии КНР дослужился до генеральского чина. Выехал в СССР в середине 50-х годов.

Трудно себе представить, что спецслужбы Союза, пристально наблюдавшие практически за каждым жителем Джунгарии, могли безмятежно взирать на безнаказанную жизнь экс-полковника и заговорщика. Не только сделать карьеру в армии Восточного Туркестана, но и просто выжить в тот период Бухарин мог, лишь искупив свои провинности и деятельно сотрудничая с советской разведкой.

Среди активных участников партизанского движения 1944–1945 гг. в Синьцзяне оказались и те русские, кто по возрасту не попал в Белую армию, но зато успел послужить под знаменами Гоминьдана.

Из рассказа Никифора Студенкова: «В декабре 1938 г. меня призвали в Китайскую армию, поскольку мы все были гражданами Китая. Помню, нам выдали хабэшные гимнастерку, брюки, фуражку, нательное белье, сапоги яловые, плащ и одеяло. Брюки и шинель у нас, в отличие от солдат южных районов, были на ватной подкладке. Погон ни у рядовых, ни у офицеров не было. Чины и род войск определялись по петлицам на отворотах воротника. У нас, я был призван в пехоту, петлицы были красные. Кавалеристы носили петлицы желтого цвета, танкисты, по-моему, – серого, медики – зеленого, артиллеристы – синего и так далее. Я рядовым был недолго, сначала получил синюю полоску в петлицу, – сержант, значит. А потом – одну золотую полоску, когда уже поручиком стал».

К полку, где проходил военную службу рядовой Студенков, был прикреплен советский инструктор – полковник Богатырев. Именно он и обучал новобранцев в соответствии с требованиями Боевого устава пехоты (1927–1928) и Боевого устава конницы (1927–1929), действовавших в РККА. Сначала воинская часть дислоцировалась в городе Кучар, что в Кашгарии. Кроме Никифора Студенкова там было немало русских парней, призванных вместе с ним из Алтайского округа. Среди них уроженец села Солоновка Катон-Карагайской волости кержак Моисей Самойлов, братья нагайбаки[111]111
  Крещеные татары, потомки казаков Оренбургского войска.


[Закрыть] Мефодий и Василий Маметьевы из деревни Орловка Зыряновского уезда, уроженец Змеиногорского уезда потомок ссыльнокаторжного Георгий Скударнов и другие.

Через полтора года уже в чине поручика Никифор Студенков вместе со своим взводом был переведен в охрану строительства автомобильной трассы Сары-Озек – Урумчи – Ланьчжоу. Здесь Студенков познакомился с еще одним русским эмигрантом – Фаттеем Пескиным, работавшим дорожным мастером в департаменте строительства дорог Синьцзяна.

Пескин оказался бывшим офицером, в числе других ушедшим на китайскую сторону после поражения Белого движения. Даже работая скромным счетоводом, он, как потом рассказывала журналистам его вдова Анна Пескина, «ходил всегда в военной форме, был стройным и подтянутым». По ее же словам, Фаттей Пескин говорил на арабском, дунганском, сибо и татарском языках. Можно с немалой уверенностью предположить, что на опытного вояку, подвизающегося на бухгалтерской ниве, обратили внимание советские спецслужбы. Вероятнее всего, Разведуправление РККА, будущее ГРУ Министерства обороны СССР. И не случайно он оказался среди руководящего звена на строительстве автомобильной дороги. Не будь счетовод агентом советской разведки, он просто не смог бы попасть на стратегический объект.

А уроженец с. Белокаменка Семипалатинской области Владимир Ляпичев был призван в армию еще в 1934 г. во время дунганского восстания. Сначала воевал на передовой, а через некоторое время стал ординарцем генерала Ивана Полинова. Позже он вспоминал: «Первый раз я демобилизовался из Китайской армии в 1937 г. и поехал в Урумчи, где поступил в медицинскую школу. После ее окончания работал медфельдшером в Манасе, а в 1941-м был отозван в военный госпиталь и командирован в Кучар. Там мне присвоили военное звание старшего лейтенанта[112]112
  Видимо, все-таки поручика.


[Закрыть], а по специальности направили военврачом в отдельный пограничный конный русский эскадрон. В 1943 г. эскадрон расформировали, я вернулся в Урумчинский военный госпиталь».

Летом 1943 г. военный департамент Синьцзяна демобилизовал из Гоминьдановской армии многих русских, служивших в ней. Но большинство оставшихся без дела военных поехало не к родным очагам, а в горы и леса. К местам дислокации партизанских отрядов, где их профессиональные навыки скоро весьма пригодились.

Из рассказа Никифора Студенкова: «Не успел я после демобилизации дома оглядеться, как пришел вызов от Пескина, командовавшего повстанческим отрядом. К тому времени в трех округах – Илийском, Тарбагатайском и Алтайском – уже вовсю действовали партизанские отряды из местного населения во главе с советскими кадровыми командирами и советниками».

А Владимир Ляпичев вспоминал: «Осенью 1944-го Фаттей Иванович Пескин предложил мне быть революционером против несправедливой власти китайцев. Я не смог отказаться и дал согласие. К тому времени я уже был женат, имел сына, о котором часто вспоминал и жалел его, что останется сиротой. Революция ведь – непростое дело, но судьба обошла стороной, все живы и здоровы.

Революция – это не просто рассказ, а это действительная война, где приходилось голодным и холодным защищать город, район, деревню, пункт, отца, мать, детей, братьев, сестер, друзей, самого себя. Мой старший сын, ему было 2–3 года, в то время часто спрашивал меня, когда я долго не бывал дома: “папа, и зачем вы воюете, воевать не надо”, а я ему отвечал: “мы не воюем, а защищаемся, чтобы нас и тебя никто не обижал и не эксплуатировал и вам жилось лучше”».

По оценке НКГБ, сделанной в ноябре 1945 г., в Восточном Туркестане проживало до 25 тыс. русских эмигрантов. Примерно ту же цифру называл и представитель МИД Китайской Республики в Москве Лю Цзэжун[113]113
  Лю Цзэжун (Лю Шаочжу) – китайский революционер, участник первых двух конгрессов Коминтерна. В июне 1940 г. стал советником правительства Гоминьдана в Советском Союзе. В 1956 г. вступил в Коммунистическую партию Китая, был советником министра иностранных дел.


[Закрыть], согласно сообщениям которого, на февраль 1946 г. в Синьцзяне насчитывалось около 20 тыс. «натурализовавшихся русских» (элосыцзу).