Текст книги "Книга победителей"

Антонио Бандерас
Вечный студент

Простая истина: чем больше человек добивается в профессии, тем меньше разного рода подпорок ему нужно в жизни, чтобы подчеркнуть свою значимость. Голливудская звезда Антонио БАНДЕРАС идеальное тому подтверждение. Общаться с ним – сплошное удовольствие! Еще нам, конечно, повезло с московской погодой. В череде холодных сумрачных дней сентября 2016 года вдруг выдался один солнечный, почти летний. Всё совпало!

Бандерас был в джинсах и рубашке поло собственного производства. Вообще, разносторонность его интересов восхищает.

– Господин Бандерас, вы одинаково успешны в разных областях. А что сегодня в приоритете?

– Главный приоритет – конечно, кино. Но помимо этого есть много других миров, которые я хочу для себя открывать и изучать, и делаю это всегда добросовестно. Например, если я собираюсь разрабатывать дизайн одежды, то должен сначала получить знания, научиться делать раскрой и так далее, чтобы вещи были качественные.

– По поводу дизайна одежды. Это ж как надо увлечься новым делом, чтобы в зрелом возрасте опять оказаться на студенческой скамье!

– Вы правы. Чтобы так случилось, требуется определенная энергия. Но это несложно, ты ведь получаешь удовлетворение, когда начинаешь что-то с нуля.

– Всё верно. Но я не очень понимаю, как происходит ваше обучение – в психологическом плане. Вы приходите на лекцию, там молодые ребята сидят. А как они и педагоги относятся к тому, что среди студентов – Антонио Бандерас?

– Объясню. Я выбрал центральный колледж Святого Мартина в Лондоне, это очень профессиональное заведение, одно из ведущих в области дизайна, и я в этом уже убедился. Поступить туда было не так просто. Изначально все хотели узнать о моих намерениях: а не собираюсь ли я просто сыграть на этом факте, чтобы в очередной раз засветиться в сводках новостей. Важно было понять, что я умею и чего хочу. Поэтому я прошел ряд собеседований с профессорами, и в результате они сказали «о’кей». Затем мы вместе пытались понять, как будет строиться мой процесс обучения. Потому что постоянно посещать занятия я, конечно, не смог бы. Для меня разработали специальный график учебы – в паузах между съемками. Я, например, на пять недель приезжаю в Лондон и очень интенсивно прохожу курс, наедине с профессорами. И из-за такого разбитого графика получится, что я буду учиться дольше остальных: не три года, а четыре-пять лет, я ведь хочу получить весь объем знаний, как все остальные студенты.

– Ваша линия одежды – типичный кэжуал. Для чего нужно было изобретать велосипед, когда подобную одежду для повседневной жизни можно купить в том же Лондоне, Нью-Йорке – да где угодно. В чем изюминка?

– На самом деле очень хороший совет дала мне женщина-профессор, которая руководит Университетом: «Будь осторожен при создании своих первых коллекций, потому что если ты, как звезда, сделаешь что-то сумасшедшее, то люди тебя просто убьют». Но я все-таки придумал отличительную черту, некую фишку. Вот смотрите, я сейчас в рубашке поло, но я взял и убрал воротничок. И еще. Я передал компании, которая занимается пошивом моей одежды, каталог, где изложил свои дизайнерские идеи. Я сделал акцент на культуре Средиземноморья. Она возникла в 50–60-е годы прошлого века, такая своеобразная дольче вита: стиль Брижит Бардо, стиль каннских кинофестивалей того времени. Основные цвета – белый, синий и серый. Я думал над тем, как сам хочу одеваться, как хочу выглядеть. Так появились три стиля. Первый мы назвали «Наследие» – это джинсы, рубашки, кожаные куртки. Второй – «Индиго»: блейзеры, рубашки-поло. И наконец, третий, более парадный стиль, связанный с тем, как одеваться на разные торжественные мероприятия, такие как посещение красных ковровых дорожек, открытие кинофестивалей и так далее.

– Теперь понятно. Еще об одном вашем увлечении. Запускается новый аромат «Antonio Banderas. Queen of Seduction». Как бы вы описали словами – в чем его притягательность?

– Как вам сказать?.. Этот аромат рос вместе со мной, ведь я занимаюсь парфюмерией уже почти двадцать лет. Мы начинали с компании Puig. Я тогда был молод, полон сил. И соответственно, это был очень легкий одеколон – можно, например, после спортивного зала побрызгаться, и запах пота мгновенно улетучивается. Потом я взрослел, и мы стали добавлять некие сложные элементы, начали использовать аромат кофе, табака, то есть то, с чем можно прийти, скажем, на званые обеды и другие престижные мероприятия. Ну а мой новый аромат еще более утонченный.

– Актер, режиссер, дизайнер, парфюмер… Плюс еще фотограф, чьи выставки проходят по всему миру.

– Сразу скажу, я фотограф-любитель. Фотография – моя скрытая страсть. Собственно говоря, фотографии во многом помогли мне понять этот мир: замороженный момент жизни, когда всё останавливается и многое раскрывается по-другому. Конечно, мне интересно «играть» со светом, с женщинами, которые становятся моделями на моих фотографиях. Я же большой поклонник женщин! (Улыбается.) Однажды фотография помогла мне раскрыть характер моего героя. Это был фильм «Панчо Вилья». В поисках образа я прочитал множество книг, посмотрел множество документальных фильмов, но всё безрезультатно. И вот однажды я наткнулся на фотографию. Там было изображено следующее: тюрьма, утро, узник ожидает своей смерти, рядом солдаты, готовые его расстрелять. Фотография уловила суть характера узника – он смотрит на своих убийц так, будто ему всё нипочем: мол, они могут расстрелять его физически, но душа всё равно останется жива, и это ощущение придавало ему гораздо больше свободы, чем его противникам. Когда я это «прочитал» на фотографии, у меня сразу сложился пазл роли.

– Видите как: можно прочитать тысячу книг, посмотреть тысячу фильмов, но одна фотография вдруг раскроет вам самое главное. А когда вы поняли, что вам мало только актерских амбиций?

– В тот момент, когда я осознал, что в этом мире всё конечно и что обязательно наступает смерть. Особенно четко я это понял семь лет назад, когда не стало моего отца. Так много всего хочется успеть сделать! Ведь можно, допустим, быть классным обувщиком и всю жизнь шить самую лучшую обувь. Я бы так не мог. Может, это называется «разбрасываться», но я стараюсь заниматься разными вещами.

– И все-таки прежде всего вы актер. У вас устойчивый образ мачо, покорителя женских сердец…

– Ну смотрите. Я много работал в театре, затем уже перешел в кино. Сначала в фильмах Педро Альмодовара я играл геев, а потом, когда переехал в Голливуд, мне уже стали давать такие роли, как Зорро, Эль Марьячи, которые сделали из меня мачо. Собственно говоря, всё зависит от того, как меня воспринимают зрители, особенно на основе последних картин. У них выстраивается образ мачо, и они забывают тот образ, который я воплощал в фильмах Педро Альмодовара. Конечно, когда я снимался у Альмодовара, у меня были определенные страхи за свою личную репутацию. Я же понимал, что я не гей. И самой первой мыслью было: что подумает моя семья? Что подумает мама? Но тогда я понял, что в обществе еще очень много ханжества, и что судить людей по такому признаку неправильно. У нас был фильм «Закон желания», я там целовал мужчину, а в другой сцене сбрасывал его со скалы. И тогда я подумал: меня могли критиковать за то, что я целовал в кадре мужчину, а за то, что мой герой – убийца, никакого порицания не было. В общем, сам я люблю женщин и с уважением отношусь к людям другой ориентации.

– А в юности вы были мачо или, может, совсем наоборот? В актеры ведь часто идут, чтобы расстаться с какими-то своими комплексами, фобиями.

– Нет-нет, я не был мачо! Скромный юноша, который даже не знал, как общаться с девушками. Многие меня покоряли, я был восхищен и не представлял, как подойти, познакомиться. Но ты растешь, меняешься и понимаешь, что здесь можно поступить так, а здесь иначе. Появляется опыт, это самое главное.

– В каком возрасте вы начали жить без оглядки на других?

– Когда я уехал из дома, в девятнадцать лет. Я сел в поезд и поехал. Помню этот момент с точностью до секунды – когда я стоял в поезде, в дверях. Я тогда еще был актером-любителем и собирался в Мадрид, чтобы стать профессионалом. Это было лето 1980 года. На перроне меня провожала вся семья. Поезд тронулся, и я понял, что прежнего Антонио Бандераса больше нет, он остался в Малаге, куда когда-нибудь вернется новый, преображенный Бандерас.

– Так ведь и случилось. А насколько дружная у вас семья?

– Очень дружная, мой брат сейчас здесь со мной, в Москве, он работает в нашей компании. С мамой мы очень близки, так же как и с двоюродными братьями. Могу сказать, что у нас обычная испанская семья среднего класса.

– Но кинематограф поднял вас на другую, более высокую ступеньку. Ваша карьера началась благодаря Педро Альмодовару. Эта встреча произошла случайно или она не могла не произойти?

– Расскажу вам, как мы познакомились. Я играл в местном театре в Малаге, и, перед тем как пойти на очередной спектакль, мы пили кофе с друзьями. Тут входит человек с красным чемоданом, садится с нами, такой очень веселый. Он быстро мыслил, рассказывал всякие забавные истории. Внезапно он посмотрел на меня и сказал: «Вам надо сниматься в кино, у вас очень романтическая внешность». Сказал и вскоре ушел. Я спросил у друзей: а кто это? «Это режиссер Педро Альмодовар, – ответил мой приятель. – Он снял одно кино, и я уверен, что больше ничего не снимет». Так что случайно всё произошло или нет, судите сами.

– Когда вы отправились покорять Голливуд, вы были психологически готовы к новой жизни?

– Поначалу я об этом не думал. Первый раз я поехал в Лос-Анджелес, когда фильм Альмодовара «Женщины на грани нервного срыва» был номинирован на Оскара. Там один человек спросил, не против ли я, чтобы он представлял мои интересы в Голливуде. Я сказал: да, пожалуйста. Правда, всерьез к этому предложению не отнесся. Я любил голливудские фильмы, но по-английски не разговаривал. Вернулся в Испанию, и вдруг мне звонит этот человек и просит приехать в Лондон, чтобы встретиться с режиссером Арном Глимчером, который снимает «Короли мамбо». И вот я на встрече. Это был монолог режиссера, я не понимал ни одного слова, просто кивал и говорил: «Да, да». Он, конечно, понял, в чем дело. Я вернулся в Испанию с грустным чувством, что это провал, что карьеры в Америке у меня не будет никогда. Но оказывается, Глимчер посмотрел парочку фильмов Альмодовара и затем через неделю позвонил и спросил, могу ли я просто запомнить слова? Я поехал в Нью-Йорк, получил текст, три дня были репетиции, и мне сказали: роль ваша. Я подумал: «Вот это да!» Так всё и началось. Конечно, в начале голливудской карьеры было многое: и одиночество, и комплексы по поводу незнания языка.

– А раз так, не хотелось вернуться в Испанию, где вы уже были популярны?

– Такой соблазн периодически возникал.

– Что останавливало?

– У меня достаточно жесткий характер, я человек целеустремленный и просто не могу потерпеть фиаско.

– Достойный ответ. Я знаю, что вы влюбились в актерскую профессию после того, как в шестнадцать лет попали на мюзикл «Волосы». А до этого когда-нибудь бывали в театре?

– Родители очень любили театр. Как раз в то время из Мадрида к нам в Малагу часто приезжали разные театральные труппы, и родители всегда брали на спектакли меня и брата. Я обожал театр. Это был некий ритуал: одна группа людей рассказывает историю, а другая их слушает, и разговор мог быть о чем угодно. В какой-то момент я понял, что быть только слушателем мне недостаточно и что я хочу оказаться по другую сторону рампы.

– По вашим стопам пошла приемная дочь Дакота Джонсон…

– …Да, она уже суперзвезда в кино. А приемный сын Александр – рок-звезда.

– Сплошные звезды! Родная дочь тоже актриса?

– Нет. У нее как раз совсем другой путь. Стелла учится в университете, занимается испанской литературой. Она не похожа по характеру ни на меня, ни на маму. Мы с Мелани (актриса Мелани Гриффит, бывшая жена Бандераса. – Прим.) оба Львы по натуре, экспрессивные, а дочка, напротив, очень серьезная, заранее продумывает каждый шаг. Я часто спрашиваю: откуда у нас такое чудо взялось? (Улыбается.) Ей не нравится голливудская жизнь, Стелла больше любит быть за кулисами, поэтому занимается литературой.

– После расставания с Мелани Гриффит вы по-прежнему остаетесь отцом своих приемных детей или что-то изменилось?

– Они, конечно, по-прежнему мои дети. Мы расстались с Мелани друзьями, продолжаем общаться, созваниваемся почти каждый день, я любил ее, люблю и буду любить. Мелани – прекрасное создание, и такой она останется для меня навсегда.

– В прессе пишут о вашем новом романе.

– У меня всё хорошо, есть женщина, которую я люблю.

– Она, насколько известно, не актриса.

– Николь финансовый советник, как ни странно. У меня уже было две жены-актрисы, хватит! (Улыбается.) Хочется дома говорить о чем-то другом.

– О финансах, например.

– Хотя бы.

– Жениться не собираетесь?

– Нет.

– Почему?

– Очень дорогой процесс! (Улыбается.)

– И всё же?

– Не знаю, может, свадьба в будущем произойдет, но пока ни я, ни Николь не считаем нужным скреплять себя узами на бумаге, в протокольном формате.

– Скажите, а где вы чувствуете себя дома? Вы за это время стали американцем?

– Нет. Мой дом всегда был и остается в Малаге. Но сейчас я много времени провожу в Лондоне, потому что хожу в университет. У меня есть дом в Нью-Йорке. На самом деле я живу там, где снимаю кино, – в Болгарии, Италии, Чили. Но, повторяю, мой основной дом – это Малага.

– Режиссурой вы сейчас увлечены больше, чем актерской профессией?

– Точно. Еще я очень много пишу.

– Сценарии?

– Да. Уже выпустил два фильма, они основаны на психологически сложных, запутанных историях. Хочу написать сценарий «на себя», и при этом не забываю о том, что происходит в мире, актуальные вещи меня тоже волнуют.

– Знаю, что сегодня утром вы были в спортзале. Это необходимый ритуал?

– В спортзал я хожу каждое утро, и сегодня полчаса бегал, делал растяжку, занимался йогой. После занятий обязательно пью много чая.

– Я смотрю на вас, Антонио, – вы человек без возраста.

– Мне пятнадцать лет! Шучу, конечно, но с точки зрения расширения горизонтов, поиска чего-то нового в жизни ничего с того времени не изменилось. Я по-прежнему любопытен, по-прежнему хочу открывать и изучать этот мир.

– А что помогает вам ощущать гармонию? То, что вы человек гармоничный, для меня очевидно.

– Что помогает? Относительность бытия, наверное. Я оглядываюсь назад и вспоминаю случаи, которые происходили со мной, когда я сильно переживал, плакал, а сейчас понимаю, что всё это было не так важно, и просто смеюсь над этими вещами. Мне не нравится жить с какой-то драмой внутри.

– С кем-то из актеров вы дружите, или это невозможная в Голливуде ситуация?

– Почему невозможная? Том Хэнкс, например, Джон Войт, Анджелина Джоли, хоть мы и нечасто встречаемся. Сальма Хайек очень дорогой для меня человек, Барбра Стрейзанд…

– …Вы с ней даже песню вместе записали.

– Верно, для ее последнего диска.

– То есть вы еще и вокальную карьеру делаете?

– Нет, в этом я не профессионал. Хотя пел и в театре, и в кино…

– …Один дуэт с Мадонной в «Эвите» чего стоит!

– Но все-таки для карьеры певца требуется огромное количество времени, которого у меня нет. Так, для удовольствия, играю на пианино, на гитаре.

– Сколько же у вас занятий и какой вкус к жизни!

– Мне понравилось ваше выражение «вкус к жизни». Если когда-нибудь услышите эту фразу из моих уст – знайте, я стащил ее у вас!

Ирина Розанова
«Я не пятак, чтобы всем нравиться»

У Ирины РОЗАНОВОЙ немало кинематографических побед. А свою карьеру она начинала в театре Маяковского. Вчерашняя выпускница ГИТИСа сыграла главную роль в «Блондинке» по пьесе Александра Володина (поставил спектакль мэтр режиссуры Кама Гинкас!). Героиня Розановой – дерзкая, ершистая, авантюристка – мгновенно завоевывала зрителей, в том числе и меня, в то время студента театроведческого факультета ГИТИСа.

Кем только не побывала Ирина Розанова на сцене! Настасья Филипповна в трактовке Сергея Женовача романа «Идиот», Аркадина в «Чайке», поставленной Андреем Кончаловским, и Маша, тоже в «Чайке», только Марка Захарова…

А еще Розанова по-настоящему смелая женщина. Она не боится начинать свою жизнь с нуля, оставлять насиженные места, – скажем, менять академический театр на маленькое студийное пространство. Внешне это выглядит как вызов. Только вызов кому? Быть в ладу с собой – это тоже талант, и Розанова обладает им в полной мере.

– Ира, мы никак не могли встретиться. Ты всё время на съемках или в разъездах. Вот недавно вернулась с фестиваля в Нанте.

– Да, такая великолепная поездка! Город, конечно, сумасшедший. Маленький, рядом океан. Мы ездили с картиной «Жили-были», там еще Федя Добронравов и Рома Мадянов снимались. Получили приз зрительских симпатий.

– Поздравляю! Знаешь, что меня поразило? До того, как я включил диктофон, ты сказала такую фразу: «Поскольку я в театре сейчас не работаю, то рано ложусь спать». Мне кажется, актерам вообще это не свойственно – ложиться спать рано.

– На самом деле мой график жизни меняется от того, есть ли съемки. Если машина за мной должна приехать в шесть утра, то я в четыре уже стою готовая, как в армии, уже по-другому просто не получается. Я ненавижу, когда опаздывают. В этом смысле я совсем не звезда, потому что приезжаю всегда раньше, мне лучше подождать. Мне даже как-то моя подруга сказала: «Ирин, ты хотя бы можешь подзадержаться». Ты понимаешь, если я «подзадержусь», то у меня весь ритм собьется. Этот навык всегда быть вовремя дает некое ощущение свободы. А про театр гениально сказала Наталья Гундарева. Как-то я позвонила ей в полдвенадцатого ночи и спрашиваю: «Наташ, не разбудила?» А она: «Ты что, с ума сошла? Сегодня спектакль был, сейчас еще два часа будет ходынка»…

– Конечно, актеры ведь должны переварить только что сыгранный спектакль. Не жалеешь, что сейчас в твоей жизни нет театра?

– Его не то чтобы нет совсем, просто я не могу пока найти то, чего мне бы действительно хотелось. Меня звали в театры. И в МХТ имени Чехова звали, и в «Современник» Галина Борисовна звала, на спектакль по Зингеру «Враги. История любви». Но понимаешь, всё поднять нельзя, всё не унесешь на себе. Я уже когда-то разрывалась: были и антрепризы две хорошие – с Виталием Соломиным и Джигарханяном. Я одну сумку бросала дома, брала другую и вечером уезжала: самолеты, поезда. В кино тоже бывают трешевые ситуации, когда кино на кино по графику находит. Но театр для меня святое. Я понимаю, что не имею права подвести, – по этой причине я когда-то ушла из «Ленкома». Я ушла очень честно, Вадик.

– Ты вообще очень честная девушка.

– У меня были антрепризы, а Марк Анатольевич Захаров позвал меня в «Ленком». Я говорю: «Марк Анатольевич, пусть у меня пока будет только одна роль, больше не надо». Меня позвали в настоящую семью – еще были живы Янковский, Абдулов. На сцене – Чурикова, Джигарханян. А мне тогда приходилось снимать квартиру, в Москве это дело непростое, нужен был постоянный заработок. И вот Марк Анатольевич устроил большое собрание по поводу того, что невозможно составить нормальный репертуар, так как у всех какие-то подработки на стороне. И когда очередь дошла до меня, я честно сказала, что понимаю, в какой театр попала, в какую команду меня приняли, но моя жизнь складывается так, что мне нужны антрепризы, и я просто не имею права подводить этот театр. К счастью или к сожалению, не знаю, я всегда говорю то, что думаю. И я ушла.

– Ушла без грусти?

– Еще раз говорю, что к театру я отношусь слишком серьезно и не могу занимать чье-то место.

– Далеко не каждый на собрании труппы так вот прямо об этом скажет. Откуда такая смелость? Или это особый пиетет перед сценой и всем, что с ней связано? Ты же, можно сказать, родилась в театре.

– Конечно. Мама – прекрасная актриса, она свято верила в театр – говорила: «Театр – это храм, либо священнодействуй, либо убирайся вон»… Меня спрашивают, а где ты, мол, будешь доживать? Я отвечаю: я не хочу доживать, я хочу жить. Придумаю что-нибудь. Недавно я узнала, что есть такая фобофобия – боязнь бояться чего-либо. Вроде иногда кажется, что никому нужна не будешь: я знаю свой характер. Да, бывает сложно, конфликтно. Но далеко не всегда. Например, у нас с режиссером Сашей Молочниковым на фильме «Мифы» весело складывались отношения, я в абсолютном восторге от него, я безумно его люблю, люблю его спектакли. Он звал меня в свой спектакль «Светлый путь. 19.17» в МХТ, но опять-таки: «Саш, – говорю, – я не могу тебя подвести». У меня в то время уже был подписан контракт на съемки в кино… Моя мама вкалывала, будучи беременной мною. Она рассказывала, что ходила со мной очень тяжело, токсикоз ее страшный мучил, а потом родила меня и расстроилась – мальчика хотела. (Улыбается.) До восьми месяцев беременности она играла сумасшедшую Лизу в «Детях солнца» Горького. Я говорю ей: «Мам, можно было смотреть на цветы, на что-то прекрасное, вложить что-то другое в меня…» Во мне с рождения эта мамина энергия. Я рано поняла, что маме не до меня, я рано научилась всё делать сама. Я могла пожарить себе картошку, постирать, я понимала, что маме просто некогда.

– В своем стремлении «я сама» ты пошла еще дальше: в шесть лет попросила директора театра, где служила мама, чтобы тебя ввели на роль в спектакль.

– Да, так и было. Однажды я забыла текст и мама сказала мне, совсем еще ребенку, потрясающую фразу: «Ирина, актриса не имеет права так себя вести». Она всегда говорила со мной серьезно, но никогда не кричала. А эти мамины «низы»! Она начинала говорить так тихо: «Ты подвела своих партнеров, взрослых людей»… Это был урок на всю жизнь.

– Как же так случилось, что тебя, актрису «со стажем», в театральный приняли только на второй год?

– Трудно сказать. В Щуке я шла на все пятерки, но в итоге не случилось. В Щепке вообще сказали: «Девочка, поезжай обратно в Рязань, здесь тебе делать нечего, артисткой ты не будешь никогда».

– Это не перерубило крылья? Хоть на миг.

– Сложно мне крылья перерубить, Вадик! Характер у меня как у быка, я бычара. (Улыбается.)

– С тобой в жизни, наверное, очень сложно.

– Почему? Тебе сложно со мной?

– Мне-то легко, даже приятно. Я имею в виду личные отношения.

– Что касается личных отношений, я никого в жизни не обидела. Никого. Все мои «мальчики» пристроены. Но я, по сути, никогда не была замужем – за мужем. Разве что только первое время, а потом просто понимала, что мне надо идти вперед. Я всегда была, наверное, больше дружбаном, я не умела говорить слово «дай», как должна научиться говорить любая женщина. Моя мама мальчика хотела, поэтому я своим мужьям всегда говорила «на». Я никогда не считала, кто больше зарабатывает, я родилась с ощущением, что деньги – это гости: пришли и ушли. Я со всеми мужьями в прекрасных отношениях. У меня отличные отношения с Женькой Каменьковичем, даже смешно сейчас об этом говорить, они таким кораблем с Полиной Кутеповой плывут, и дай им Бог счастья. Летом я снималась у Димки Месхиева. Григорий Романович Беленький – мой сосед. Мы общаемся, мы нормальные люди. Я во всех своих отношениях была больше другом. Помнишь фильм «Анкор, еще анкор!»? Моя героиня Люба уходит с одним чемоданом – вот это про меня. Я не могу жить с чужими вещами, у меня чистый дом, я Рак. Я люблю свой скворечник и свой мир. Я очень мало людей впускаю в свой мир, понимаешь.

– А ты не боишься в какой-то момент остаться совсем одна?

– Как я могу этого бояться? Одиночество – единственное существо, которое не покинет тебя никогда. Моя мама прожила великую жизнь. Она была деревенской девчонкой, а сделала такую карьеру: залы стояли и рыдали. Она родила двоих детей. Она дожила до правнука. Они с отцом прожили шестьдесят лет вместе. Отец ушел на моих руках. Мама пять лет жила без него, а лишившись еще и театра, слегла. Два года она лежала… Вадик, мы все придем к одиночеству. Как можно этого бояться? Надо полюбить свое одиночество. Мне порой хочется закрыться, зарыться. У меня столько дел, что порой я ничего не успеваю, а мне надо подумать, надо обнулиться, мне нужно устроить себе день халата, день лени. Я обожаю дни лени. Обожаю, когда можно в ночной рубахе слоняться с айпадом, с книжкой до холодильника и обратно.

– В твоей квартире, помню, меня впечатлила огромная оранжерея.

– Да. Я раздаю цветы, их очень много. Я люблю их, это тоже один из моментов моего очищения. Мы сейчас наконец-то детям младшим сделали квартиру в Москве.

– Детям брата?

– Детям брата, моим детям. Дети не бывают брата или кого-то еще. Когда меня начинают жалеть, я говорю: вы не меня жалейте.

– А что, часто жалеют?

– Ну, говорят: «Вот у вас нет детей», «Ой, вы не спились?» Нет, я не спилась, даже Facebook недавно освоила. (Улыбается.) Я хочу сказать, что моего ощущения материнства хватит не только на детей, на цветы, на друзей, на моих родных – я не знаю – на букашек, таракашек. Мои родители были для меня детьми, папа ушел в восемьдесят четыре, мамочка чуть-чуть не дотянула до восьмидесяти восьми. Вот сейчас я была в Нанте и был день ее памяти, я вспомнила мамочку. Мама с папой объездили весь Советский Союз, но не были за границей, теперь, когда я выезжаю, выезжаю, можно сказать, вместе с ними – я смотрю на мир и их глазами. И плакать по этому поводу не надо. Я человек ранимый, но не обидчивый. Обиду за собой не тащу, потому что в первую очередь хорошо отношусь к себе.

– Это, кстати, важно.

– Нельзя жить с обидой в сердце, отпускать надо. Не надо стучаться в ту дверь, где написано «посторонним вход запрещен».

– А ты всегда знаешь, твоя это дверь или нет?

– Ты что! Я обязательно куда-нибудь вляпаюсь.

– Я сейчас смотрю на тебя: красивая стройная женщина, прямо статуэтка. А я вот обожаю твою героиню с кустодиевскими формами в фильме «Циники» Месхиева…

– …роль Марфуши? Моя любимая. Я везде толстая. Я раньше «Анкор…» не воспринимала из-за этого, а теперь отношусь к этому фильму совсем по-другому.

– Ты мне как-то говорила, что ненавидишь тренажеры, но глядя на тебя, возникает ощущение, что ты из спортзала не выходишь.

– Смотри, я могу сейчас ногу и так и так. (Демонстрирует.) Я могу и на шпагат сесть.

– Остановись, прошу!

– Смеется он! Не бойся, я хоть и на пенсии, но не поломаюсь. Еще не сдамся. Я в детстве занималась, а потом фитнес в моей жизни появился, когда Андрей Сергеевич Кончаловский позвал в театр Моссовета в чеховскую «Чайку». У меня рядом с домом был спортклуб, а по утрам я вставала и бегала по стадиону. Ходила с этими железками всякими и первую неделю плакала кровавыми слезами. Но так как я бык, я брала себя за волосы и тащила заниматься, а потом втянулась. У меня с утра всегда лежала форма чистая, я выпивала воды и уже бежала – мне нужно было растянуться, на шпагат сесть. А вообще я даже фехтовала хорошо в свое время. Мне нравились эти мальчишеские забавы. Я машины разные водила, даже военные…

– Все-таки энергия в тебе бьет через край!

– Кого-то моя стихия пугает, кому-то хорошо со мной. За мной не стоит тот, кто бы меня защитил, поэтому, ты знаешь, приходится быть энергичной, в тонусе и всегда отстаивать свою точку зрения. Я не пятак, чтобы всем нравиться. Я же нытик. Когда луна, я говорю: «Привет, луна, привет, подруга». Девочки, если вам плачется, то поплачьте, это мой вам совет. Если вам грустно, ну просто погрустите, ну пожалейте себя, но не долго. Я не люблю, когда жалеют меня, а больше всего ненавижу, когда начинаю жалеть сама себя. Пожалела немного – хватит, вперед.

– Как думаешь, ты смогла бы впустить еще кого-то на свою очень личную территорию?

– Еще и не раз. (Смеется.) А потом, говорю же, все мои влюбленности перетекают в дружбу. Вот Бахтик (режиссер Бахтиёр Худойназаров. – Прим.) например. Не говорить о нем я не могу, потому что это сумасшедшая страница в моей жизни, фантастическая, разнообразная. Мы уже были не вместе, когда он уходил (у него была онкология), я приехала к нему, сидела рядом и держала его за руку. И он меня спросил: «Тебе не страшно…», только не договорил «…что я умру на твоих руках». И я ему ответила: «Нет, потому что я с этой теткой (со смертью) уже встречалась». У нас с Бахтиком были очень эмоциональные отношения, много всего было, но опять же я его не оставила, понимаешь, обиды на него не было.

– Твоя душа, Ира, такая обнаженная. А это чревато последствиями, и не всегда самыми лучшими.

– Наверное. Вот Омар Хайям потрясающе сказал: «Ты лучше голодай, чем что попало есть. И лучше будь один, чем вместе с кем попало». Хорошие слова, правда?