Текст книги "Книга победителей"

А.: У Юсифа драматический тенор. Это редкий голос, который обретает идеальное звучание ближе к сорока годам, а если карьера начинается раньше, то к сорока от этого голоса уже ничего не остается. Так что сейчас для Юсика наступает лучшее время.

Ю.: В общем, я приезжаю на постановку «Манон Леско» в Рим и долго репетирую с дублершей Нетребко, потому что Аня опоздала на полтора месяца.

– Неплохо!

– А.: Я же в Сочи пела на открытии Олимпиады.

– Ю.: Уже начались оркестровые репетиции, и тут появляется Аня…

– А.: …в блестящих кроссовках и с огромным тигром на майке. «Привет, – говорю, – я ничего не знаю, выучить партию не успела».

– Ю.: А через две недели премьера! У меня тогда вообще всё рухнуло внутри. Думаю: скорее бы это закончилось – и обратно домой, в Милан.

– Чем всё-таки, Аня, тебя покорил этот человек с ужасающим цветом волос и рассерженный на весь мир?

– Ю.: Мне, кстати, самому интересно узнать, – я ведь по сей день этого понять не могу.

– А.: Юсиф очень мягкий, у него хорошая аура. Он все репетиции меня обхаживал: «Так, пойдем кушать, я сейчас возьму тебе круассан. Садись, я возьму тебе кофе». Я давно такого не видела. У Эрвина (первый муж А. Нетребко. – Прим.) тяжелая энергетика, вечный гнет какой-то. В принципе, мне кажется, это основная причина, почему я отошла от него. После расставания с Эрвином я год была одна. Занималась ребенком, напряженная творческая жизнь, а тут вдруг раз – и всё по-другому. Когда я встретила Юсифа, то расцвела, стала счастливая. Он легкий, веселый человек и не дурак…

– Ю.: …что весьма странно для тенора. (Улыбается.)

– А.: Я не смогла бы жить с глупым мужчиной, какой бы неземной красавец он ни был. Если неумный – до свидания.

Ю.: Мы познакомились 10 февраля, 23-го первый раз поцеловались, 27-го спели премьеру «Манон Леско», а 1 апреля уже начали жить вместе. До Анечки я, естественно, влюблялся. Но своей половинки так и не встретил. Аня перевернула мою жизнь. Она принесла мне удачу: мы встретились, и у меня всё стало получаться. Раньше я был зациклен на вокале. Это надо спеть, другое… А когда мы начали жить вместе, я переключился на семью, на ребенка, у меня началась совсем другая жизнь. Я считаю, наш союз благословленный – Небом, Богом, – не знаю, кто во что верит.

– А.: Какой романтик!

– А ты?

– А.: Я циничная леди Макбет. (Улыбается.)

– Скажите, поставить штамп в паспорте было делом принципа?

– Ю.: А как иначе! Ты создаешь семью. Просто жить вместе несложно, но я считаю, что это безответственно. Особенно когда ты человек зрелый. Штамп нужен. Жена – это уже не просто женщина, от которой ты можешь внезапно уйти, написав ей эсэмэску, что вы больше не вместе. Штамп – это ответственность.

– Юсиф усыновил Тьяго?

– Ю.: У него есть папа, поэтому я его усыновить не могу. Для этого нужно, чтобы отец написал отказ.

– А.: Куча каких-то бумажек требуется.

– Ю.: Я хотел это сделать, но острой необходимости в этом сейчас нет, потому что ребенок всё равно растет здесь, с нами. Если возвращаться к твоему вопросу про штамп, скажу: он склеил то, что и так стояло рядом. Как говорили в советское время, брак – это основа общества.

– А потом, как я понимаю, это еще и новый импульс для творчества.

– А.: К творчеству это не имеет отношения. Просто так сложилось, что мы оба поем.

– Ю.: Но если бы я был басом, а не тенором, мы бы никогда не пели вместе, но это бы не помешало нам любить друг друга.

– Слушайте, когда вы пели в Большом театре «Манон Леско» и в последнем действии, взявшись за руки, медленно-медленно шли из глубины к авансцене, хотелось, чтобы эта сцена длилась как можно дольше. Настолько это было красиво, настолько ваши голоса звучали в унисон – просто грандиозно!

– А.: Ура, повезло, такое бывает редко.

Ю.: Эта опера для меня, конечно, значит очень много. Однажды, когда мы пели с Аней, мне вдруг показалось в четвертом акте, что всё происходит на самом деле, что мы в изгнании, скоро придет смерть. Мне стало на самом деле страшно. У меня хлынули слезы из глаз. Такого на спектакле со мной обычно не бывает. Но тут – потеря какого-либо контроля. И это действительно дорогого стоит. Такие спектакли остаются в памяти и в сердце…

– Мы с вами должны были встретиться в Нью-Йорке прошлой осенью. Вдруг я получаю смску от Юсифа: «В Нью-Йорк не прилетай, я сломал ногу».

– Ю.: Пожалуйста, не напоминай об этом.

– А.: Я считаю, что его сглазили.

– Ю.: Я тебе скажу такую вещь, Вадик. Я по жизни вообще человек очень осторожный. Знаешь, есть дети бедовые такие, они всё время падают, по гаражам скачут, руки ломают. У меня никогда этого не было. Я всегда аккуратен, я никогда не зайду туда, где темно, где не видно и не слышно. То есть это вообще не про меня история. Я крепкий, я практически никогда не болею, никогда не лежал в больнице, у меня не было никаких операций.

– Тьфу-тьфу, вот Аня стучит по дереву…

– А.: А тут он упал на ровном месте.

– Ю.: 27 октября я, счастливый, прилетаю в Нью-Йорк, 30-го мне предстоял дебют в Карнеги-холле. Мы должны были петь с Анечкой дуэтом. И вот 27-го утром я прилетел, отдохнул, поспал и говорю Ане: «Пойду в театр позанимаюсь немножко». На следующий день была намечена репетиция с оркестром. Я пошел в Метрополитен-оперу, которая в трех кварталах от дома. Когда собирался обратно, начался дождь. Я сел в такси, потому что зонтика не было. Подъехал к дому, вышел из машины, зашел в подъезд и упал. На ровном месте. Сломал ногу в двух местах, ты можешь себе представить?! Порвались все сухожилия.

– А.: Там кошмар был!

– Ю.: И вот вдруг ни с того ни с сего ты прекращаешь ходить целых два месяца. Врагу такого не пожелаешь. Я просто стал прыгать на одной ноге, потому что на вторую нельзя было наступать.

– И это при том, что по жизни ты привык летать, а не ходить.

– Ю.: Если бы я изначально знал, что произойдет в следующие три месяца, я бы помер, наверное. Я думал, конечно же, что процесс восстановления пойдет гораздо быстрее. А на деле: неделя за неделей, неделя за неделей… Сначала сделали одну операцию – слава богу, она прошла хорошо. Но ты понимаешь, я не мог спать. На два с половиной месяца я просто прекратил спать, потому что я просыпался оттого, что мне было жутко некомфортно. Я не мог найти себе места.

– А.: Больной мужчина хуже беременной женщины. Юсиф совсем упал тогда духом.

– Я себе даже представить этого не могу – всегда энергичный, в отличном настроении…

– А.: В общем, было страшно. У него была и физическая боль, и ночами он не спал – нервничал. Это была настоящая депрессия, ничего ему не помогало.

– А у тебя, Аня, в то время шли спектакли в Метрополитен-опере.

– А.: Я, кстати, вела активный образ жизни. Юсиф обижался, что я такой зайчик-энерджайзер. Я думала: ну вот что, я сяду и буду ныть рядом с ним? Я наоборот: «Давай вставай, туда иди, сюда…» А он на меня злился: «Ты не понимаешь меня». Он никуда не хотел выходить. Слушайте, ну с кем не бывает? Что мы сейчас это вспоминаем? Прошло и прошло.

– Правильно, в любой ситуации важно быть оптимистом. У тебя гениальная жена, Юсиф!

– А.: К сожалению, он меня в этом не понял.

– Ю.: Я честно тебе скажу, Вадик: были моменты, которые меня раздражали. Во-первых, я жутко разозлился на этот Хеллоуин.

– А.: Представь, Юсиф со сломанной ногой, а у нас намечается Хеллоуин. (Улыбается.)

– Ю.: Я приезжаю домой, а повсюду скелеты, черти, гробы. Ну с каких пор это стало нашим праздником?! Ладно, празднуешь ты это, ну так купи тыкву.

– А.: Он не любит, а мне нравится, смешно, ребенку нравится, мы костюмчики покупаем. Я его забодала с праздниками, понимаешь? (Смеется.)

– Долго ты обижался на Аню?

– Ю.: Нет, естественно, ну а что обижаться? Я остаюсь при своем мнении, что к человеку, который попал в такую ситуацию, надо проявить немножко терпения и понимания. Я сказал Ане: «Ты за всё это время и десяти минут со мной рядом не посидела, что это такое вообще?»

– А.: Ну потому что у меня было одно, другое, работа…

– Хеллоуин в итоге вы отпраздновали?

– А.: Нет, мы даже никого не стали звать, всё отменили. Но потом наступил День благодарения, большой праздник, мы созвали кучу народа, был огромный стол, всё классно! Только закончился День благодарения, Юсиф говорит: «Хватит пати, умоляю!» Это всё было в Нью-Йорке. Потом мы приезжаем в Вену, а тут Рождество! Начинается католическое Рождество, потом Новый год, потом православное Рождество…

– Бедный Юсиф!

– Ю.: Сначала этот Хеллоуин, потом День благодарения, потом праздник страшных свитеров, потом сочельник, потом празднуем приезд, потом отъезд… После Рождества празднуем канун Нового года, а потом Новый год… Но по-настоящему самый важный день – это годовщина нашей свадьбы.

– А.: Ты мой любимый, ну а как же елочка, я же с детства люблю Новый год!

– Ю.: Семнадцать праздников в одном только декабре!

– Интересно, как в такой ситуации вы достигаете взаимопонимания?

– Ю.: Никак. Я лежу на диване, всё очень просто. А если нога несломанная, то могу уйти из дома.

– А.: Он лежит и смотрит сериалы, а я ненавижу их. Мне неинтересно сериалы смотреть.

– Юсиф, ну, с другой стороны, ты же сам говоришь, что встретились два взрослых человека, переделать никого уже невозможно.

– А.: Несчастный мой! (Улыбается.)

– Ю.: Понимаешь, мы просто очень друг друга любим. Если ты человека не любишь, ты эту ерунду всю не выдержишь. Понятно, что для меня это too much. Я не могу праздновать семьдесят праздников в году. А Аня не может не праздновать. Что мне остается? Просто принять эту реальность и делать вид, что я тоже в этом празднике участвую.

– А.: Ну обеды же были классные, мы готовили столько вкуснятины!

– Ю.: Никто не спорит, но обеды можно готовить и без праздников. Знаешь, в чем самая большая проблема, Вадик? Откровенно говорю: вокруг нас всегда очень много людей. Мы практически никогда не бываем вдвоем.

– И на отдыхе тоже?

– Ю.: В том-то и дело. Когда мы едем отдыхать, мы, естественно, хотим, чтобы ребенок был с нами, а если мы берем ребенка, то это минимум еще две няни. И какие-то друзья. То есть всегда получается десять-двенадцать человек. Замкнутый круг. Но ты знаешь, эти мелочи даже на пять процентов не могут повлиять на наше счастье, на нашу любовь.

А.: Я вообще ко всему стараюсь относиться с душой нараспашку. Я живу и радуюсь жизни, мне хорошо. У меня нет никаких комплексов, у меня нет вещей, которые меня гнетут. У меня нет никакой совершенно зависти.

– Может, это потому, что ты избалованна? Где бы ты ни появлялась, тебе всегда рукоплещут.

– А.: Конечно, мне приятно. Но это не вызывает у меня такого дикого восторга, чтобы я потом не спала оттого, какая я «великолепная». Знаешь, когда всё только начиналось, у меня был дикий страх. Страх, что всё слишком рано случилось, что люди ставят меня в ранг звезды, которой я не являюсь.

– Ю.: Как раз это и держит Аню на плаву, держит ее «в первом ряду», – то, что она пока не осознает, что она на самом деле великая, или, может, осознает, но не подает виду.

– А.: Ух, слова-то какие! Я знаю, что обладаю разными качествами, профессиональными в том числе, такими солидными. Петь я умею, я могу делать вещи, которые очень мало кто способен делать. Это я всё знаю. И это, конечно, придает мне какую-то уверенность в себе. С другой стороны, если ты спел хорошо сегодня, это не значит, что ты и завтра хорошо споешь.

– А что, у тебя бывают проколы?

– А.: У меня не бывает проколов каких-то сильных, но бывает два шага вперед и один назад, как у всех. Бывают выступления хорошие, бывают выступления «о’кей». Бывает, ты попадаешь в постановку, в которой твое мастерство или твое исполнение тушат, гасят. Вроде поешь так же, а эффекта нет.

– Помимо работы, что держит в тонусе – спорт, например?

– А.: Ничего такого мы не делаем.

– Ю.: У нас определенный образ жизни. Мы уже четко знаем, что нам нужно до репетиции и что нам нужно до премьеры.

– А.: Те спектакли, тот репертуар, что у нас сейчас, – это очень тяжелый репертуар. Он трудный физически, очень трудный эмоционально. Он опустошает.

– Ю.: Опустошает душу.

– А.: После такого спектакля на следующий день всё тело болит, какой там спорт! Это большая физическая нагрузка – брать вот эти верхние ноты, кантилены. Это же какая нагрузка на спину!

– Вы оба ставите себе самую высокую планку в профессии. Ну а как иначе?

– Ю.: Да, но это то, чего сейчас от тебя ждут твои зрители. Ты уже не можешь эту планку понизить…

– У вас дома удивительная атмосфера, такая творческая, уютно очень. И знаете, я поражен, что у вас так просторно. Я был уверен, что увижу огромное количество мебели.

– А.: Я терпеть этого не могу. Ненавижу классицизм. А Юсиф – наоборот, у нас разные вкусы. Хлам с блошиных рынков, вот эти бесконечные подарки, которые люди нам дарили и дарят. Их много, я уже не знаю, куда всё это девать. Подарили три сервиза чайных, спасибо, вот они. Пришлось шкафчик для них купить.

– Ю.: А я человек кавказский. Мне нужно золото, трон, красный бархат, шелковые простыни. Если ты, Вадик, меня спросишь, какой дом я хочу, я расскажу: открываются резные ореховые двери, ты входишь в фойе дома – и там фонтан. В фонтане золотая лошадь. Рядом стоит памятник Марку Антонию. Лестница на второй этаж вся покрыта бархатным ковром, естественно, золотые львы, тигры, коршуны, и так далее.

– А.: Какой ужас! Если когда-нибудь мы купим дом, то одна половина будет моя, другая – Юсифа. Моя половина будет поспокойнее. Хотя яркие краски я люблю. Но мне нужно большое свободное пространство. Вот Юсиф не любит, когда открыты окна. А я не могу, когда окна шторами занавешены.

– У вас диваны яркого лазурного цвета…

– А.: Ты, Вадим, еще у нас в квартире в Нью-Йорке не был. Там каждая комната имеет свой цвет. Я подумала, зачем всё делать однотонным?

– Ю.: Вот это мне как раз не мешает. Там синий, бордовый, красный цвета. Нью-йоркская обстановка мне, кстати, больше импонирует, чем эта. Там есть элементы классицизма. Такие рюшечки, кружавчики, шторки. Здесь их нет, потому что это Европа.

(Раздается звонок в дверь. Входит концертмейстер.)

– А.: Всё, нам пора заниматься.

– Не стану вас больше задерживать. Спасибо, дорогие, за такую прекрасную беседу. До встречи!

Константин Хабенский
Стопроцентный пассажир

Звонок из Московского Художественного театра имени Чехова. Мне говорят, что внезапно отменился спектакль «Трехгрошовая опера» и вместо него состоится творческий вечер Константина ХАБЕНСКОГО: «В театре хотят, чтобы вы его завтра провели». «С удовольствием», – отвечаю я.

С Хабенским мы знакомы еще с того времени, когда он был студентом. В Калининграде, на фестивале, курс Венианмина Фильштинского из Санкт-Петербургской театральной академии играл свой дипломный спектакль «Время Высоцкого», а я там снимал передачу «Полнолуние». Не могу сказать, что Костя сильно выделялся на фоне своих однокурсников. Кстати, сам Фильштинский сказал на мхатовском вечере, что поначалу он считал Хабенского заурядным студентом. Я спросил позже, обидно ли было Косте услышать от мастера такие слова: «Нет. Я уверен, что таким и был. Я пришел поступать в театральный институт с неправильными, на мой взгляд, представлениями о профессии. До этого я работал в театре-студии «Суббота», исполнял небольшие роли и считал, что знаю о театральном ремесле все. Было в этом что-то от павлина. Но в то же время оставалось ощущение неустроенности – и это то, на что обратил внимание мастер, за что зацепился. Хотя мне еще предстояло до него достучаться. Для этого понадобилось еще года три. Потом появилось общее дыхание, уже мы могли наслаждаться общением друг с другом, репетициями, придумывать что-то вместе».

Впрочем, был момент, когда Хабенского отчислили из института. Вместе с театром «Суббота» он, студент, собирался уехать на гастроли в Лондон. В институте ему поставили ультиматум: «Либо Лондон, либо учеба». Свой выбор Хабенский сделал без колебаний – полетел в Лондон. Потом он вернулся в Питер и уже начал заниматься своими делами, не связанными с театральным институтом. А через месяц ему позвонили из института: «Мы просим вас вернуться»…

Одна из самых сильных и пронзительных ролей Хабенского – Калигула в одноименном спектакле по пьесе Камю, в театре Ленсовета. Я посмотрел этот спектакль, когда он шел уже лет восемь: Хабенский играл так, как будто это премьера. После спектакля я зашел к нему в гримерную. Он не мог говорить. Сидел в насквозь мокрой рубашке и тихо дышал.

В середине 90-х Костя неожиданно переехал в Москву. Его позвал Райкин в «Сатирикон». Когда мы общались, Хабенский был в предвкушении новой жизни: он говорил только о работе, которая поглощала его целиком. Правда, уже вскоре стало понятно, что «Сатирикону» актер Хабенский не очень-то был и нужен. Он бегал в массовках, и даже родственники не могли разглядеть его из зрительного зала. И это после ярчайших ролей в театре Ленсовета! К счастью, Костя смог трезво оценить ситуацию: «Однажды во время спектакля «Трехгрошовая опера», сидя за кулисами, я подумал: как хорошо, пробежал по сцене, можно и отдохнуть. Ты получаешь зарплату, у тебя есть где жить, неплохая компания… И тогда я вдруг понял: стоп, надо начинать заново. В Питер я вернулся с ощущением, что готов выйти на большую сцену, транслировать в зал – от первого до последнего ряда – и звук, и мысли». Собственно, после этого «сатириконовского» опыта и возник Калигула.

Уже давно Хабенский служит в МХТ, хотя все началось там с конфликта. Костю пригласили репетировать в спектакль по пьесе Милорада Павича. Хабенский быстро понял, что они с режиссером по-разному интерпретируют то, что сочинил драматург, и отказался работать дальше. А потом Олег Павлович Табаков позвал его в спектакль «Утиная охота», и от этого предложения уже невозможно было отказаться… Недавно Хабенский дебютировал в кинорежиссуре – снял фильм «Собибор», эта картина была выдвинута от России на премию «Оскар». Мне очень понравились слова, сказанные Костей в нашем с ним интервью 2011 года: «Жизнь – это путь. У кого-то это путь до булочной и обратно, у кого-то кругосветное путешествие. Как только я понимаю, что жизнь вращается вокруг своей оси, начинаю меняться, прыгать вверх или, наоборот, бурить пространство». К счастью, сам Хабенский такие моменты тонко чувствует.

…Есть артисты, которые входят в помещение и сразу заполняют собой все пространство. А Костя, мне кажется, был бы рад носить шапку-невидимку. В 2017 году мы договорились о фотосъемке и интервью для ОК! Я приехал в фотостудию за десять минут до обусловленного времени. Пообщался с сотрудниками и съемочной группой и только потом заметил в коридоре Константина. Оказалось, что он уже час здесь, – приехал утром на скоростном «Сапсане» из Санкт-Петербурга. Костя тихо сидел в дальнем углу и очень комфортно чувствовал себя в этом своем уединении.

– У тебя непривычно короткая стрижка. С чем это связано?

– Это связано с париком. Снимаюсь в сериале «Троцкий», у меня там три парика, и, чтобы не травмировать волосы, которых и так не слишком много осталось, я принял волевое решение – коротко подстригся.

– В парике сниматься комфортно?

– Нет. Так же как в наклеенных бородах, усах и так далее. Поэтому я предпочитаю поступать иначе. Например, для «Метода» я отращивал себе всю растительность, чтобы не думать о том, отклеится борода или нет в самый неподходящий момент.

– Тебе как-то везет в последнее время на исторических персонажей: и Колчак, и певец Петр Лещенко, теперь вот Лев Троцкий. Еще космонавт Павел Беляев в фильме «Время первых».

– «Последнее время», как ты говоришь, – это уже лет десять. Беляев, скорее, собирательный образ, так же как и Колчак, да и как Лещенко, потому что не осталось ни одной видеозаписи с ним, мы можем судить об этом человеке только по голосу с пластинки и по фотографиям.

– Кость, не могу забыть как три года назад я побывал по твоему приглашению в Уфе, на фестивале «Оперение», где собрались детские студии творческого развития со всей страны. Я с восхищением наблюдал, насколько ребята преданы этому делу. И ты с такой радостью, с такой заботой всему этому отдавался. Идет время, и ничего не меняется.

– Нет, меняется. Не в плане моего отношения, конечно. Мне нравится, с какой скоростью этот «кустик» растет, какие невероятные «цветы» на нем вырастают. Недавно у нас прошел очередной фестиваль, и я участвовал вместе с ребятами в трех спектаклях. Не то чтобы на мне была колоссальная нагрузка, но мне кажется, что мое участие способно привлечь внимание к тем работам, которые мы показываем. А работы стоят этого, действительно. Это спектакли для взрослых, вот в чем дело. Дети играют в спектаклях, а вопросы, которые там поднимаются, адресованы взрослым. Как я могу обойти стороной эту тему? Как я могу сказать: «Нет, я не поеду, я лучше эти два дня полежу на диване»? Как? Никак. Я уже не знаю, чего ждать от следующего фестиваля, в хорошем смысле.

– Ты существуешь в очень плотном графике. Сознательно загоняешь себя в жесткие рамки?

– Понимаю, о чем ты говоришь. Я всё время нахожусь в состоянии «надо разбавить свой график отдыхом, какими-то каникулами». Последние несколько лет живу с этой мечтой. И всё время не получается осуществить задуманное.

– При всем этом ты человек несуетный.

– Я, наверное, несуетный. Но тут другое: я очень… увлекающийся, вот от этого надо отталкиваться. Вроде я и придумал себе какой-то график, а потом оп! – еще что-то интересное, потом оп! – студии, какие-то гастроли, потом что-то еще. Мне сложно отказаться от вещей, которые мне нравятся. От того, что связано с профессией.

– Обычно такая жадность до работы появляется у тех, кому жизнь чего-то недодала. Но у тебя совсем другой случай.

– Конечно, мне грешить на то, что «недодала», неправильно. С другой стороны, и говорить, что «додала», тоже не совсем верно.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня есть хорошие предложения, были хорошие предложения, но говорить о том, что у меня всё случилось и всё замечательно, я не хочу просто принципиально. Есть работа, есть много-много всего, но, опять же говорю, отказаться от того, что интересно, что увлекает (это не обязательно кино, не обязательно театр), я не могу.

– Когда находишься в постоянном цейтноте, можно ведь стать злым, раздраженным.

– Можно.

– Характер со временем портится? Как ты сам чувствуешь?

– Ну наверняка все мы идем этой дорогой. Иногда наступают моменты благости, доброты и так далее. Это не обязательно должно наступать в Великий пост. Этот пост может длиться и в течение года – для тех, кто научился гасить в себе, скажем так, негативную энергию и не пускать в себя озлобленность. Иногда это просто сказывается на физическом состоянии. Ну, много всего. Я нормальный человек, и повышенное внимание тоже иногда не к месту и не вовремя. Но я понимаю, что не надо становиться на эту дорожку. Не надо озлобляться.

– Послушай, у тебя столько прекрасных поводов для положительных эмоций! Ты женился. Оля Литвинова – красивая женщина и талантливая актриса, я давно слежу за ее судьбой в Московском Художественном театре. Дочка родилась год назад. Всё это тоже дает новую энергию.

– Несомненно.

– Скажи, а дочкой ты успеваешь заниматься?

– Нет. Я только что приехал из Питера, и, вместо того чтобы сразу нырнуть домой, сижу вот в фотостудии с тобой и общаюсь на тему того, что мне катастрофически не хватает времени, понимаешь? А вообще я скажу очень простую вещь (это к вопросу о том, как на всё хватает сил и как всё успевать): я понял, что просто не надо задавать самому себе эти вопросы, не надо. И не надо пытаться ответить на них, когда их задают другие. Иначе сил не хватит, иначе ты начнешь двигаться как сороконожка и запутаешься. Поэтому ответов я не ищу. Просто надо больше спать.

– Получается?

– По-разному, иногда можно днем нагнать по десять минут в паузах, в перестановках на съемках, между репетициями. Я очень быстро засыпаю. У меня с налогами всё хорошо, поэтому я моментально засыпаю. (Улыбается.) А вообще есть тренинговые такие вещи (на актерских курсах их преподают) – это упражнения на расслабление. Но мне, честно говоря, даже и не нужны эти упражнения. Просто, наверное, ритм и усталость плюс возраст – тоже не надо об этом забывать – способствуют тому, что ты моментально выключаешься.

– У тебя сейчас съемки в основном в Питере. Надолго вырвался в Москву?

– На пару дней. «Троцкого» мы частично снимали в Мексике, а всё остальное время – в Санкт-Петербурге.

– Скажи, Питер остается для тебя родным городом?

– А что ты вкладываешь в понятие «родной город»? Во-первых, Питер прекрасен с любыми фасадами в солнечный день. Любое качество фасадов в солнечный день радует глаз. Но этих солнечных дней немного в Санкт-Петербурге, к сожалению. И я сейчас смотрю на качество фасадов домов, расположенных не в центре города, которые раньше были роскошными, а сейчас, к сожалению, в ужасающем состоянии, и это меня дико расстраивает. Если бы это был не мой родной город, то, наверное, это бы меня так не расстраивало. Соответственно, я еще испытываю к Питеру серьезные чувства.

– То есть стопроцентным москвичом ты так и не стал.

– Я сейчас стопроцентный пассажир. Пассажир самолетов, поездов, кораблей – всего чего угодно, как и многие мои коллеги…

– …и сменить пластинку ты не можешь.

– Сергей Прокофьев говорил, что вначале его бесили и убивали гастрольные дороги, а в какой-то момент он стал воспринимать дорогу как часть своей жизни и наслаждаться ею, наблюдать за ней, вытаскивать из нее приключения, и вдруг эта дорога превратилась в праздник. Это наблюдение о жизни я «подхватил» на съемках фильма Ани Матисон «Прокофьев: Во время пути». И я стараюсь следовать этому, иначе всё, что ты делаешь, превратится в ад.

– Знаешь, многие смотрят на тебя, на твои грустные глаза и считают, что ты по жизни не очень веселый человек…

– Да я хохочу внутри! Я внутри хохочу – партнеры и друзья не дадут соврать. А внешность, она обманчива.

– Костя, несколько лет назад ты рассказывал мне про свой аскетизм, что ты приходишь в свой одинокий дом, а в холодильнике только колбаса.

– Я шутил.

– В каждой шутке есть доля шутки. Сейчас у тебя семейная жизнь, всё по-другому. Или ты остаешься таким же аскетом?

– Пусть скажут про меня «идиот пафосный»: сейчас, когда что-то получается, когда есть какой-то невероятный интерес к тому, что ты делаешь, мне неважно, что там в холодильнике.

– Я тебя спрашиваю про житейскую ситуацию, а ты всё равно на профессию разговор переводишь.

– Да.

– Скажи, а быт есть в твоей жизни?

– Есть, есть. Но по дому никаких обязанностей на меня не вешают, если ты об этом.

– Счастливый.

– Я выхожу на охоту, рубить лес и зверя стрелять, привожу всё это домой и опять ухожу на охоту. Вот мои обязанности по большому счету.

– И Олю всё это устраивает?

– Пока да. В этом и есть предназначение мужчины, когда-то именно с этого всё началось. А то сейчас слишком много амазонок появилось на территории России, которые сами выходят на охоту и отбирают у нас и пушнину, и лес, и так далее.

– Тебе ближе по старинке.

– Конечно.

– Ты занят в МХТ только в одном спектакле. Это «Контрабас», моноспектакль. Недавно снялся в фильме «Коллектор» – это монофильм. Тебе больше никто не нужен?

– Конечно, ведь в этой ситуации никто не мешает, никто не забывает текст. (Улыбается.) Я специально пошел по этой дороге, – имею в виду «Контрабас». Уже потом было предложение сняться в «Коллекторе», и я тоже не мог от него отказаться, потому что сценическое пространство моноспектакля и кинопространство моноработы – это разные вещи, это разное напряжение, разные формы существования. В спектакле, даже если актер один на сцене, есть диалог, есть разговор со зрителем. Даже если зритель лишен текста, он не лишен эмоций, которые выдает тебе как собеседник.

– Тебе хотелось бы и дальше двигаться в этом направлении?

– Нет, нужно иметь совесть. Ты не забывай, что у меня еще и в «Современнике» спектакль «Не покидай свою планету» по «Маленькому принцу».

– Тоже, по сути, моноспектакль.

– Бог троицу любит. Я думаю, что нужно на этом остановиться. Вообще я очень надеюсь, что звезды так сойдутся и мы опять поработаем в нашей прекрасной команде, что-нибудь выдадим а-ля «Мушкетеры десять лет спустя», образно говоря.

– Ты про вашу команду с Мишей Трухиным и Мишей Пореченковым?

– Да. Надеюсь на это. И Юрия Николаевича Бутусова подключим, потому что мы десять лет назад последний раз с ним что-то делали.

– У вас остается прежняя спайка с Трухиным, с Пореченковым? Или сейчас тебе достаточно своей семьи?

– Я не скажу, что этого достаточно. Нам, в принципе, всегда чего-то не хватает. А спайка, как ты говоришь, никуда не делась: даже когда мы долго не видимся, она ощущается в смс-переписке. Когда мы выходим друг с другом на связь, мы понимаем, что ничего не меняется, слава богу, в этом смысле. Но наверное, у нас закончился тот этап жизни, когда мы друг у дружки ночевали вповалку, притом что были уже женатыми. Начался другой этап жизни, может быть, более степенный. Хотя, может, это со стороны кажется, что степенный, а на самом деле внутренний жар, пыл тот же самый.

– Была потрясающая история, когда вас с Пореченковым, начинающих актеров, не утвердили в массовку.

– Мы учились на втором курсе. Американцы снимали в Питере «Евгения Онегина». Им нужна была массовка, а нам нужны были деньги. Пришло человек 150 таких же нуждающихся. Отобрали половину, а мы с Мишей остались стоять на площади. И тогда я сказал: Мишенька, мы с тобой учимся другой профессии, – давай больше никогда не будем приходить на такие мероприятия.

– Ты всегда четко формулируешь задачи. Может, первое образование дает о себе знать? Ты ведь учился приборостроению.

– Учился. Ушел оттуда после третьего курса. Мне оставалось восемь месяцев практики, и я бы сейчас строил «мозги» для самолетов… На самом деле так бывает: я вдруг на каком-то математическом уровне начинаю понимать, что происходит. Но я больше эмоциональный человек, поэтому зачастую делаю неправильный, нелогичный выбор. Например, я всегда даю возможность человеку реабилитироваться, в 99 процентах случаев встаю на его сторону, пытаюсь оправдать. Не могу принять, что человек совершил подлость и шанса на прощение нет. Не обрываю отношения, до последнего поддерживаю связь, даю человеку возможность проявить себя по-другому. Это не говорит о том, что я такой хороший, просто все происходит на эмоциях.

– Это уже мудрость, а не только эмоции.

– Поживем – увидим.

– Костя, я иногда общаюсь по телефону с твоей мамой Татьяной Геннадьевной, у нее такой мощный темперамент и столько бурных эмоций. Совсем другой характер, чем у сына.