Текст книги "Книга победителей"

В результате, «Золотая маска» выслала за мной частный самолёт из Германии. Он был очень маленький, и так как ветер был ровно в противоположную сторону, мы летели три часа и прилетели около девяти. Но из театра ушло мало людей, надо сказать. Почему-то они дождались – там наливали бесплатно алкоголь и рассказывали, как к ним летит этот мой самолётик. В общем, было целое приключение. Я так нанервничалась, что, когда вернулась в Италию, все костюмы, которые мы намерили неделю назад, на мне болтались и Торнаторе ругался. Но потом очень быстренько, на итальянской кухне всё мое ко мне вернулось. (Улыбается.)

– Я не знаю, что «вернулось», но ты всегда в идеальной форме.

– А это вот просто спасибо тебе за комплимент, и всё. Если ты про диеты, то это не ко мне. Не умею устанавливать для себя какие-то правила: 20 граммов яблока, 30 граммов еще чего-то вареного… Не могу. Во-первых, на это требуется намного больше времени, а кто тебе это будет готовить? Представляешь, 14 граммов зеленого листа, три зернышка проса… Где ты это всё будешь брать? Да и просто я очень люблю поесть, люблю вкусную еду.

– А насколько «вкусным», Ксюш, было твое детство?

– Я была как все подростки… Однажды перетащили бюст Ленина из актового зала в мужской туалет, перевешивали вверх ногами стенды, что только не творили! Нас с моей подругой постоянно выгоняли с уроков за непотребное поведение. В старших классах мне было не проснуться с утра, и я опаздывала всё время или вообще не ходила в школу. А в какой-то момент я решила в монастырь уехать и уехала на месяц.

– Вот как! Сколько тебе было лет?

– Четырнадцать, кажется. Я хотела в монастырь не в смысле «уйти в монастырь», а поехать пожить, поработать там. Я уехала в Толгский монастырь, на Волгу. Любой человек может прийти в монастырь и попросить послушание.

– И что ты там делала?

– Всё: стены белила, цветы сажала, скамейки красила.

– Это прекрасно. Я только не пойму, как родители тебя отпустили в четырнадцать лет, да еще в такое далекое путешествие.

– Я, кстати, сама этого не понимаю до сих пор. Потому что когда мы с подругой (ей было шестнадцать) вышли на вокзале в городе Ярославле в два часа ночи, мы поняли, что сделали что-то не то. Вокруг были какие-то страшные люди, они очень выразительно на нас смотрели. Мы абсолютно не знали, куда идти, досидели до шести утра на автобусной остановке и потом уже двинулись дальше. Я до сих пор помню, как вышла на перрон и подумала: как меня родители-то отпустили?

– В монастыре ты обрела то, что хотела?

– По-разному было. Мы жили в общей женской келье. Часто туда приезжают женщины, не нашедшие в жизни какого-то покоя и счастья, поэтому там не всегда благостная атмосфера. Так что разные были впечатления и ощущения.

– Все-таки что дал тебе этот опыт?

– Тогда шел процесс возвращения церкви храмов, в которых при советской власти были то клубы, то бассейны. Вот стоял утром храм, совершенно пустой, небеленый, ничего внутри нет. И в течение дня, на твоих глазах, красят стены, вносят иконы, поднимают наверх колокол, а вечером уже звонят в него и идет служба! И ты понимаешь, что и ты в этом участвовала.

– В твоей жизни были храмы, купола и… питерские крыши, которые, я знаю, ты обожала. Прогулки по крышам – в этом есть что-то театральное.

– Ну, наверное, что-то театральное в этом есть. На самом деле тебя никто не видит, а ты видишь всех, – это совершенная романтика. Люди ходят внизу и не знают, как здесь прекрасно. Тогда же еще все чердаки были доступны. Мы коллекционировали крыши, друг другу показывали, кто какую крышу нашел. У нас была такая мальчиковая компания.

– А как мальчишки тебя воспринимали?

– Как кореша могильного. (Улыбается.)

– Почему могильного?

– Ну, так. Выражение такое…

– Ты в детстве занималась художественной гимнастикой, даже кандидатом в мастера спорта стала. А почему до мастера не доросла?

– Попала в больницу больше чем на месяц, а режим тренировок был очень жесткий, и уже было не вскочить в этот поезд.

– А у тебя изначально был спортивный азарт? Я все-таки больше представляю Ксению Раппопорт с книгой, за роялем.

– За роялем у меня как раз сидеть не получилось… Я не помню, чтобы мне было тяжело на тренировках. Мне нравилось. Ты что-то начинаешь делать, у тебя не получается, тебе кажется, что ты никогда не сможешь это выполнить, – но месяц тренировок, и ты видишь, что всё начинает получаться. И потом, это красивый вид спорта, он у нас, в Советском Союзе, всегда был на высоте. До сих пор Россия в художественной гимнастике «впереди планеты всей».

– Ты переживала, что на гимнастике поставлен крест?

– Я была тогда в четвертом классе или в третьем, я без грусти к этому отнеслась. У меня появилось много свободного времени.

– Чем его заполняла?

– Ой, чем только я не пыталась его заполнить! Ходила во всякие кружки, как все дети, по рисованию, музыке. Даже легкой атлетикой занималась, правда, недолго совсем.

– Мы с тобой снимали передачу, и ты вспоминала, что, ездила в летний лагерь, но с тобой «нормальные ребята» там не общались.

– Нормальные в смысле крутые. Всегда же в пионерском лагере есть крутые ребята, а есть так себе. Крутые – нет, не общались.

– Почему?

– Не знаю… У меня не было модных вещей. Я ходила в кружок выжигания, не курила, не пила.

– И это считалось недостатком.

– Ну, в каком-то возрасте, когда другие уже все пробуют…

– В школе тоже отдельно существовала?

– В школе у меня была подруга, с которой мы существовали вместе, но отдельно от других. Нам настолько было комфортно друг с другом, что остальные в общем-то нас не очень интересовали.

– Скажи, ты больше мамина дочка или папина?

– Про меня всегда говорили «папина дочка». Я как-то больше с папой была, в байдарочные походы с ним ходила, пацанистая была. Но с возрастом, конечно, и мамины черты узнаешь неминуемо. Особенно в общении с собственными детьми.

– Походы, костры, палатки… Тебе это нравилось или это было испытанием?

– Нет-нет, все нравилось. Мы обычно уезжали на поезде в какой-то город, оттуда, уже по карте, двигались по разным рекам, доплывали до еще более удаленного места и плыли по реке иногда три недели. А потом обратно приезжали на поезде. Это не то что с палаткой на Ладогу съездить. Всё было серьезно. Это были пороги, испытания, мы промокали насквозь, ставили под ливнем палатки, спали в мокрых спальниках, сами ловили рыбу. В общем, интересно было. Я люблю, когда путешествие настоящее. А вот «костровую» романтику я не очень люблю. Посидеть, попеть Визбора – это не ко мне.

– В походах дети были наравне со взрослыми?

– Да. В каждой байдарке мама впереди гребет, сзади отец, а в середине ребенок. В нашей байдарке было двое – я и папа. Это потрясающий отдых. Это не на пляже лежать, жариться. Мне нравится активный отдых. Когда есть хорошая компания, когда дети с тобой. Для детей в этом есть и воспитательный момент. Ведь самому нужно следить за всем, готовить еду. Представляешь, какая огромная ответственность для ребенка в двенадцать-тринадцать лет, когда он готовит еду на костре и понимает, что будет кормить пятнадцать серьезно проголодавшихся людей? Попробуй что-то пересоли! Потом, ты едешь в места, где пустынно. Ты общаешься с природой. Все комары – твои. Если не сможешь поставить палатку, – спать будет негде, плохо поставишь – вода натечет. Зато пойманная тобою и приготовленная на огне рыба – ничего вкуснее нет! Однажды я что-то приготовила, – была моя очередь, – все поставили свои миски, я накладывала в них еду, вдруг подул ветер и во все эти миски попал песок. Я думала сначала, что ко мне отнесутся с пониманием, но на меня смотрели так сурово, что я до сих пор помню это ужасное чувство стыда от того, что люди остались голодными…

– Время стремительно несётся вперед. Твоя старшая дочь Аглая Тарасова – уже известная актриса, у нее насыщенная творческая судьба. Она росла театральным ребенком?

– Да, она со мной много ездила.

– Для тебя самой логично то, что Аглая стала актрисой?

– Не думаю, что выбор детей должен быть логичен для родителей. Она себя пробовала, сама свою дорогу искала, сама ошибалась. Но когда оказалась на съёмочной площадке, стало понятно, что происходящее её захватывает, это было видно сразу. А дальше какие-то её решения, шаги – я просто за всем этим наблюдала.

– Насколько я понимаю, Аглая очень рано стала самостоятельной. Вся в маму!

– Да, Аглая достаточно самостоятельный человек, хотя в чем-то еще совсем ребенок. Для меня по крайней мере. Чем дальше, тем больше мы видим сходство. Мы обе упёртые. Мы похожи в безумии каком-то, которое охватывает тебя, когда что-то по-настоящему интересно. Похожи в неумении справляться с бытовыми вещами: с ключами, паспортами, телефонами – это всё бесконечно теряется, а потом находится не там и не вовремя.

– Главное, что финал этих историй оказывается благополучным. Кстати, а почему «Аглая»? Без романа «Идиот» не обошлось?

– Не обошлось. Очень мне это имя в юности нравилось, да и сейчас нравится.

– У младшей тоже красивое имя – София.

– Она сама выбрала это имя, сама так назвалась. И мне это «протранслировала», еще когда я её носила. Смешно, потому что мне всегда нравились простые имена.

– Ксюша, у твоих дочерей большая разница в возрасте. Ты сейчас на воспитание уже по-другому смотришь?

– Слушай, ни тогда, ни сейчас я ничего в воспитании не понимала и не понимаю – вот тебе мой честный ответ. Я их обеих просто очень люблю, стараюсь не испортить, сильно не избаловать, вот и всё.

– Вы с Аглаей близкие подружки. Это очевидно. Я видел, как Аглая была счастлива, когда ты сюрпризом прилетела из Тель-Авива на ее день рождения!

– Мы с ней друзья. Причем иногда мне кажется, что она моя старшая подруга, и мне это очень приятно. Я поймала себя на том, что с ней я чувствую себя защищённой. Представляешь, какой это кайф! Например, она с внешним миром коммуницирует намного лучше меня. Я зажимаюсь, прячусь, сомневаюсь, а Аглая в этом смысле такой открытый человек, очень энергичный. Она может мне сказать: «Мама, ты отойди, не волнуйся, я сейчас всё решу, обо всём договорюсь».

– Ты сказала, что с бытом не в ладах…

– Абсолютно! Удивляюсь, как я вообще функционирую – вхожу-выхожу, открываю двери, газовой плитой пользуюсь, вожу машину. (Смеется.)

– То есть не дай бог попасться тебе на дороге, если ты за рулем!

– Кстати, нет. За рулем я очень собранная. Единственная авария по моей вине была десять лет назад, когда я только училась водить. Помню, как ехала в огромной пробке на Литейном: мы ехали очень медленно, в плотном потоке, и я на скорости примерно пять километров в час умудрилась задеть боком припаркованную машину. Я объезжаю эту машину, становлюсь ровно перед ней и покорно жду, когда оттуда выйдут и начнется разборка. Уже приготовилась к самому худшему. Стою-стою, а из той машины никто не выходит. И тут я понимаю, что это машина инкассаторов и что они не имеют права ее покидать. Вот, наверное, сидели они там, смотрели на меня и матерились.

– Гениальная история! Послушай, несколько лет назад ты мне рассказывала, как у тебя на пороге внезапно появился кот. Так и живет?

– Он живет сейчас у родителей. Я его отвезла к ним на месяц, когда уезжала на съемки и не с кем было его оставить. А теперь родители не хотят возвращать. Я ведь и не думала заводить кота, – столько разъездов! Но кот меня не спросил, просто проскользнул внутрь, пока я открывала дверь. Сразу прошел в комнату, сел и стал урчать, как трактор. У него на морде было написано, что он здесь живет. С ним было не поспорить. Тут я увидела, что он весь в блохах, и вынесла его на лестницу. Я сказала ему, что сейчас позвоню, хотя было одиннадцать часов вечера, чтобы узнать, как его от них избавить. А через полчаса, когда я открыла дверь, он по-прежнему сидел на пороге, правда, с очень обиженным видом, в позе Байрона. То есть дождался, когда его посадят в сумку и отвезут к врачу! Пока он жил со мной, он спал у меня на шее, засунув нос мне в ухо, и так урчал, что заснуть было невозможно. Сейчас он «радует» этим родителей. Причем он еще полный балбес: ест цветы, носится по потолку – в общем, все прелести.

– Я так и напишу: «кошачья» эпопея Ксении Раппопорт закончилась хеппи-эндом!

Диана Вишнёва
Искры и пламя

Она обласкана зрителями и критикой и удостоена главных мировых наград. Диана ВИШНЁВА уже давно сама решает, как ей выстраивать свою судьбу. Ее творческая жизнь насыщена знаковыми событиями. Уже ставший традицией международный фестиваль Context. Diana Vishneva ежегодно собирает в Москве и Санкт-Петербурге лучшие современные балетные труппы со всего мира.

В мае 2018-го Вишнёва стала мамой, но уже вскоре вновь вышла на сцену: в «Геликон-опере», на юбилейном вечере фонда «Артист» Диана исполнила номер в дуэте с Владимиром Малаховым, – вместе они выступают уже много лет. Вишнёва любит в танце эксцентрику, улыбку. Таков был и номер, исполненный в «Геликоне». Однажды известный канадский хореограф Эдуар Лок придумал ей образ… почтенной старушки. Грим наносили четыре часа. Во время действия на одном экране было реальное лицо балерины, а на другом – Вишнёва-старушка, и у каждого зрителя рождались свои ассоциации. Я спрашивал Диану: не страшно ли было увидеть себя пожилой? «Страшно, – отвечала она. – Но через два часа ты забываешь, как выглядишь без грима. Ты начинаешь жить с этим новым лицом, примеряешь его, привыкаешь к нему». Ну а на сцене эта старушка была доброй и трогательной.

Родилась Диана в Санкт-Петербурге, там же началась её карьера. Вскоре она стала выступать по всему миру. Вишнёву приглашали в нашумевшую голливудскую картину «Черный лебедь», а она отказались приехать даже на пробы, сославшись на японские гастроли. Но дело было еще в другом. «Я просто поняла, – поделилась со мной Диана, – что меня приглашают не играть, а скорее ассистировать. Я не верю в чудеса, скорее всего, мне досталась бы эпизодическая роль. А ради эпизода устраивать скандал в театре я не хотела». И действительно, быть в кадре на втором плане рядом с Натали Портман! Кстати, голливудская звезда, сыгравшая балерину в «Черном лебеде», сказала в одном интервью: «Куда мне до Дианы Вишнёвой!»

А ведь Вишнёву не хотели принимать в хореографическое училище. Поступила она только с третьей попытки. Балериной мечтала стать ее мама и в дочери воплотила свою мечту. Но Диану ни к чему не принуждали. Сначала отдали в хореографическую студию. «Тебе нравится?» – «Да». А когда не приняли в училище («не взяли не потому, что я была какая-то безнадежная, а потому, что нужны были определенные навыки»), Диана поняла, что должна своего добиться: слова «нет» для нее не существует.

У Вишнёвой редкое имя. Ей самой нравится сравнение с мифологической Дианой, которая превращала в оленей всех, кто её видел. «Получается, общаться с тобой опасно», – как-то пошутил я. «Да, я такой человек. (Улыбается.)» – «Какой?» – «Не могу сказать, что простой». – «А в чем твоя сложность?» – «Я очень много требую от людей. Но не потому что хочу проявить власть, а потому что во мне сильны перфекционизм, ответственность и чувство контроля, а людям это не всегда нравится». Однажды на репетиции «Лебединого озера» в Мариинке, – я тому свидетель, – Диана очень сурово общалась с партнером. Он в отчаянии не мог понять, чего хочет от него Вишнёва. Мне в какой-то момент даже стало его жалко. Когда я поделился своей эмоцией с Дианой, она улыбнулась: «Понимаешь, я не буду требовать от человека того, к чему он не готов. Мои коллеги знают, что, выходя из зала, я становлюсь другой. Я дружелюбная, я не играю такую звезду Диану Вишнёву». Могу подтвердить, что так и есть… Летом 2017-го Диана на пару дней прилетала в Москву, и я воспользовался, так сказать, моментом.

– Ты только что вернулась из Испании…

– В Испании я была проездом, – летела из Нью-Йорка. Там, в Нью-Йорке, был мой заключительный спектакль в качестве приглашенной примы Американского театра балета. После таких торжеств, такого накала эмоций надо было прийти в себя. Вообще сам факт работы в Нью-Йорке диктует свои правила, ты всегда находишься на грани возможностей. Эта энергетика города проникает повсюду, да и работа в труппе – на выживание. Не только физическое, но и психологическое. Я ухожу из Американского театра балета после тринадцати лет работы на этой сцене.

– Мистическая цифра.

– Это моя любимая цифра, и меня нисколько не пугает то, что ее принято ассоциировать с чем-то инфернальным, дьявольским. Я родилась 13 июля, и так сложилось, что многие счастливые, важные и знаковые моменты в моей жизни так или иначе связаны с этим числом.

– А почему ты решила уйти из Американского балетного театра именно сейчас? Карьера блистательно развивается, зрители тебя очень любят…

– Просто мое поколение танцовщиц и балерин ушло, и я будто осталась одна. Раньше эта смена поколений была не так ярко выражена – кто-то приходил, кто-то уходил, а сейчас всё стало происходить очень резко.

– Ты почувствовала дискомфорт?

– Нет, не могу так сказать. Всё равно в последние годы я выступала там немного: когда-то было два спектакля в сезон, когда-то четыре. Конечно, это неправильно, так как я являюсь principal dancer (примой-балериной), а не гостьей. То есть я должна была танцевать больше. Последняя крупная работа в этом театре у меня была с хореографом Алексеем Ратманским – «Спящая красавица». Но у меня много времени занимает мой фестиваль Context, я максимально в него погружена. Зато теперь открываются совершенно другие горизонты и появляются другие перспективы. Поэтому никакой боли. Я прощаюсь с благодарностью: уже столько всего сделано, пережито, столько станцовано! Каждый спектакль – это подвиг, ну или полет в космос. За тринадцать лет я обрела в этой театральной семье такое уважение и такую любовь, что случившееся невозможно назвать прощанием. Конечно, наши пути будут пересекаться и в творчестве, и по линии фестиваля Context.

– У тебя, Диана, объемный взгляд на профессию: границ просто не существует. Ты многое пробуешь, экспериментируешь, находишься в постоянном поиске. А ведь когда ты только начинала, всё было достаточно консервативно. Ты росла в закрытом пространстве, даже на твой первый конкурс – в Лозанне, где ты с триумфом победила, тебя, ученицу хореографического училища, не хотели отпускать. И дальше можно было всю жизнь протанцевать только в Мариинском театре, пусть и стать там суперзвездой.

– Я все-таки одновременно и мечтатель, и мыслитель. Вот эта мечтательность присутствует больше в творчестве, а что касается «мыслителя», то я абсолютно четко понимаю, чего бы мне хотелось. Например, когда я победила в Лозанне, у меня была возможность пройти стажировку в лучших западных театрах, но я отказалась уехать из Питера. Потому что в Питере у меня был свой педагог, для меня это было очень важно. А с кем бы я работала за границей? В 10 лет я попала в свой нереальный мир, мир балета, и стала совершенно взрослым человеком. Когда родители с кем-то обсуждали серьезные дела, мне было интересно находиться рядом с ними. Я вообще не любила детские игры. Всегда тянулась к взрослым разговорам. Поэтому рядом со мной были люди-менторы, которые меня подталкивали, я очень многого от них набралась. И меня что-то вело, какая-то своя интуиция. Посмотрю кассету с записями выдающихся Макаровой, Барышникова, Нуреева – и меня их танец вдохновляет, придает сил идти дальше. Я понимала, что о Мариинском театре мне даже не надо мечтать, там всё случилось автоматом. Я была принята стажёром, еще не окончив школу…

– …И сразу главные партии.

– Нет, партии пришли постепенно, я еще не была ко многому готова. То есть всё было будто авансом, даже премии.

– Ну да, в 20 лет – титул «Божественная»!

– Я прижималась к стенке и думала: как же так, вокруг такие профессионалы, а награды достаются мне. За меня боялись, думали, что я зазнаюсь и потом вдруг что-то пойдет не так.

– А шанс зазнаться был?

– Нет, я же мыслитель. (Улыбается.) Я сразу поняла, что это вообще не про меня. Я очень упорная, я всегда в работе, в труде. А потом меня многому научили обстоятельства жизни. Мое призвание мне самой не сразу открылось. Но я понимала, что мне всего надо добиваться самой. Огромную роль играет не только удача, но и поддержка тех людей, которые стали моими наставниками. Хотя здесь тоже не всё так просто. Я ведь до двадцати пяти лет всё время хотела бросить балет.

– Неожиданно!

– Мне постоянно говорили, что у меня недостаточно хорошие профессиональные данные. В конечном итоге мне стало казаться, что я состою из одних только минусов. И я начала с ними бороться, самосовершенствоваться. Сама система и менталитет в нашем театре загоняют тебя в угол, а, скажем, в Американском театре балета всё совсем иначе. Там люди нацелены на чудо, которое происходит каждый день и на каждом спектакле, – для артиста всё только со знаком плюс. И на нашем фестивале Context я стремлюсь к такой атмосфере. Здесь никто ни с кем не соревнуется, не конкурирует. Участники, занимаясь в лабораториях, лишены каких-либо страхов, прессинга. Они могут услышать комплименты не только от меня, но и от самых знаменитых современных хореографов – Ханса ван Манена, Матса Эка и так далее.

– И все эти признания звучат сейчас из уст балерины, которую поначалу даже не хотели брать в хореографическое училище!

– Если разбираться всерьез, то, возможно, я не тот человек, который должен быть в балете.

– Так, ещё одно откровение.

– То, что я делала и делаю, – это всё вопреки. Мое тело не создано для балета. Я не из актерской семьи, не из балетной. Мой отец – химик, кандидат наук, мама – химик и экономист, да и бабушка запрещала мне идти в балет, говорила, что это жутчайшая профессия, сплошная кровь. Только мама настояла, чтобы я занялась балетом. Правда, мама думала: какая прекрасная профессия, вечером станцевал – и весь следующий день свободен! Конечно, когда она начала углубляться в эту профессию, ей уже было за меня страшно и больно, и, конечно, дочку свою она стала уже по-другому оберегать, направлять, поддерживать. Но все решения я принимала сама, беря на себя ответственность. Родители всегда мне доверяли: с шести лет я одна, без взрослых, передвигалась по Санкт-Петербургу, – из Веселого Поселка, который находится на окраине Питера, добиралась до Невского проспекта.

– И родители были спокойны?

– У родителей не было выбора, потому что бабушки жили не в Питере, а сами они работали на закрытых предприятиях и днем не могли оттуда выйти. Я из каждой точки города, из каждого автомата звонила: «Мама, я доехала».

– Вот она – закалка характера, что тут говорить.

– Да, и всё это было для меня не стрессом, а нормой. А в восемнадцать лет я уже стала жить без родителей.

– У тебя прекрасный муж, семья. Это как-то влияет на творчество? Или эти линии не пересекаются?

– Всё, Вадим, взаимосвязано. Я знаю, что встреча с моим мужем – даже не мой выбор, это что-то свыше нас соединило, это судьба. Я просто в какой-то момент отчаялась с таким ритмом жизни обрести нормальную семью. Сегодня понимаю: многое, что происходит в моей жизни, происходит благодаря нашим совместным с Костей усилиям.

– Костя ведь был далек от искусства.

– Ой, он так переформатировался, перезагрузился. (Улыбается.)

– Уточню: Константин Селеневич занимался спортом, был спортивным менеджером в хоккее.

– Несколько лет он провел в легкой атлетике, затем перешел в хоккей, больше семи лет проработал с Александром Овечкиным. Интересно, что опыт в качестве спортивного менеджера сейчас помогает Косте в балетном мире. Он занимается моими делами, всеми договоренностями с театрами, а с хореографами уже и вовсе на «ты». Самое важное для меня то, что он не фанат мой, а сподвижник. Костя очень переживает за меня, но все эмоции держит внутри. Я чувствую его поддержку.

– А встретились-то вы благодаря балету? Пришел, увидел Вишнёву – и сразу завоевал ее сердце?

– Костя долгое время жил и работал в Америке. А встретились мы на Олимпиаде в Китае в 2008 году. Я участвовала в культурной программе, а он приехал как личный менеджер Овечкина. Мы случайно оказались на одном и том же приеме. Там и познакомились. Костя очень коммуникабельный, он умеет к себе расположить – без каких-либо штампов, лишних комплиментов. Вскоре мы приехали с Мариинским театром на гастроли в Чикаго, и я пригласила Костю на «Жизель». До этого он никогда в жизни не был на балете. Произошла такая забавная история. Я позвала его на репетицию, а это, как ты понимаешь, святая святых. Вдруг кто-то ему позвонил. Он отошел в сторонку и начал говорить по телефону. А такое во время репетиции просто невозможно. И меня это до такой степени возмутило! Он, конечно, сам был в шоке. Это стало для него уроком на всю жизнь. И теперь Костя очень трепетно относится к репетициям и, если я кого-то приглашаю, предварительно проводит тщательный инструктаж. (Улыбается.)

– Сколько лет вы женаты?

– Четыре года, до этого нам просто некогда было расписаться.

– Я слышал, свадьбу на Гавайях устроили.

– Да. Моя сестра с мужем живут в Австралии, поэтому мы решили делать свадьбу к ним поближе. Было очень красиво, а самое главное, почти все мои друзья из США, Европы и России смогли приехать. Конечно, когда твои близкие и родные собираются в одном месте – это большое счастье, пускай и редкое.

– Сестра тоже личность творческая?

– Она делает невероятно красивые женские шляпки, со сложными конструкциями, на очень профессиональном уровне. Она абсолютный гуманитарий, в отличие от меня. Я все-таки изначально была больше в сторону науки, математики. Хотя сейчас я не сложу никакую дробь. И вообще я считаю, что в искусстве дважды два не четыре, а как минимум пять, здесь не может быть схемы.

– Золотые слова, Дианочка! Я тоже так считаю. Ты же постоянно в разъездах, для тебя существует понятие дома?

– Дом там, где мои родители, – в Петербурге. Я живу на Васильевском острове. Но я почти не бываю дома: если попадаю в Питер, тут же сажусь в машину и еду в театр, из театра – обратно домой поздно вечером, и всё. А вообще я уже везде как гость. Мне нравится перемещаться из одной страны в другую, я нигде подолгу не задерживаюсь, и всё это дает новую энергию. Хотя у меня есть мечта: хочется уже пожить за городом, отключиться, отдыхать.

– Судя по твоей занятости, это еще не скоро может произойти… Артисты твоего уровня, как правило, зациклены на себе, а ты много сил и времени уделяешь подвижнической деятельности. Я про фестиваль Context прежде всего.

– У меня эгоизм проявляется, только когда я готовлю роль. А в жизни… нет этого. Наоборот, есть огромное желание делиться и что-то передавать. Знаешь, Вадим, как появилась идея этого фестиваля? Однажды я поехала в Вупперталь на фестиваль Пины Бауш (выдающаяся балерина и хореограф. – Прим.), это было за несколько месяцев до ее внезапной смерти. Я была еще совсем молодая. Я захотела тогда, чтобы и у нас люди так же собирались вместе, обсуждали и создавали в свободном полете что-то новое и интересное и чтобы с утра до ночи была танцевальная движуха. Мы открываем еще балетную студию Context Pro на острове Новая Голландия в Санкт-Петербурге. Это студия и для детей, и для взрослых, для любителей и для профессионалов, то есть для тех, кто хочет изучить и понять свое тело. Занятия гимнастикой, йога, а также всевозможные воркшопы… Я поняла, что хореографам нужно место, где они могут постоянно творить, приходить и показывать свои новые работы.

– То есть это продолжение фестиваля.

– Фестиваль Context стал авторитетнейшим балетным смотром. Мы заняли свою нишу. С трех дней фестиваля мы выросли до недели, с небольших площадок, таких как Гоголь-центр, театр Моссовета, мы переехали в Москве в Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, а также на историческую сцену Мариинского театра в Петербурге. Фестиваль растет с каждым годом. Сейчас про нас уже очень многие знают, приезжают критики из разных стран, уже много знаковых вещей произошло. Например, лауреатом первого фестиваля стал Володя Варнава…

– …хореограф, который поставил успешные спектакли и в Мариинском театре, и в Балете Монте-Карло. А ты его фактически открыла.

– Я его, конечно, не открыла, но дала ему возможность обрести что-то новое, познакомила с интересными людьми, дала возможность пройти стажировку. И он по-прежнему в моем поле зрения.

– Это огромное счастье, когда жизнь наполнена такими сочными красками и нет остановок, нет пауз.

– В этом есть и минусы. Ты себе уже не принадлежишь. Я превратилась в какую-то…

– …машину?

– Не знаю, как правильно это выразить. Понимаешь, мое имя уже существует отдельно от меня самой. Я чувствую эту ответственность, но порой то, что ожидают от меня, идет вразрез с моим внутренним миром и тем, как я меняюсь. Это дает определенную несвободу или же постоянное ощущение: «я должна». Хотя для меня самой важнее другое – мое собственное развитие и движение.

– Ну а есть какие-то простые радости вне профессии?

– Друзья, друзья. У нас появилось очень много друзей, связанных с Context, которые нам помогают, поддерживают. Что касается отдыха: отдых дня меня – это возможность отключить свой мозг, возможность отключить хотя бы на какое-то время телефон, да и просто восстановиться. Раньше мне казалось, что важно восстановиться физически, все-таки работа тяжелейшая. А сейчас для меня важнее восстановиться психологически, эмоционально.

– Сколько для этого нужно времени?

– В этом году я уехала на месяц, чего раньше себе не позволяла. Это была поездка на Маврикий, к друзьям. Там невероятная красота: солнце, зелень, фрукты, море… Для меня всё это было уже необходимо. В какой-то момент я поняла, что мой организм просто не справляется с сумасшедшими нагрузками. Любой человек, особенно моего статуса, если заболевает, а у него спектакль, – он идет больной на спектакль и танцует. И всё это накапливается. Потом ты садишься на какие-то антибиотики. А потом организм просто отказывает: уже разрушена иммунная система, и от любого стресса начинаются новые негативные процессы. Такая вот загнанность. В прошлом году, когда я полетела на гастроли с Мариинским театром во Владивосток, меня с самолета сразу повезли в больницу. Мне стало плохо в самолете, стали звать врача, и, когда врач меня осмотрел, он спросил: «А вы крещёная?» Я говорю: «Да». «Ну, молитесь», – сказал он мне. Из-за пониженного гемоглобина мне нужно было остаться в больнице. А у меня завтра спектакль, которого люди ждали полгода! Как я могу не выйти на сцену?!