Текст книги "Книга победителей"

Сергей Безруков
«Творческая жизнь моя отнюдь не лучезарна»

Сергей БЕЗРУКОВ обрел новое дыхание после того, как стал художественным руководителем Московского Губернского театра. Здесь идет интенсивная работа. Обновилась труппа, премьера следует за премьерой. Сергей с удовольствием реализует в театре свои режиссерские амбиции. Зимой 2017 года я побывал на «Вишневом саде», который поставил Безруков. Красивый ностальгический спектакль с выразительной актерской игрой и великолепными декорациями. Сценограф – тоже Сергей Безруков.

Когда мы общались с Сергеем после его назначения худруком, в 2014-м, я спросил, какие новые качества он открыл в себе: «Наверное, я учусь говорить нет. Учусь говорить с людьми довольно-таки жестко. Это необходимо. Я понял, что любимым для всех, как актер, не будешь больше никогда».

Безруков великий конспиратор. Однажды он пригласил меня посмотреть фильм Анны Матисон «После тебя» – сразу после того, как был закончен монтаж (в этой картине Сергей играет главную роль и является продюсером). Потом мы долго общались, обсуждали картину, расстались поздно вечером. А на следующий день я неожиданно получаю от Безрукова эсэмэску: «Вадик, дорогой, мы с Аней расписались! Но мы не делаем громких заявлений. Тихо. Без шумихи. Оберегаем наше счастье». Это событие случилось 11 марта 2016 года. Я поздравил молодоженов и пожелал им огромной любви и успешных совместных проектов.

Союз Ани и Сергея дает все новые творческие плоды. Первым их общим фильмом был «Млечный путь». «В этой доброй новогодней истории я сыграл не героический образ, как часто происходило раньше, а обыкновенного простого человека со своими душевными переживаниями – это показалось мне свежим и интересным», – сказал мне Безруков после премьеры. Потом последовали «Без тебя» и «Заповедник» («Пушкин. Виски. Рок-н-ролл»), и вновь Сергей играет персонажей без брони.

…А сейчас я хочу вернуться в недалекое прошлое – в 2011 год. Безруков, в то время ведущий актер театра Олега Табакова, еще только нащупывает пути для свободного плавания.

– Скажи, Сережа, режиссеры утверждают тебя на роль сразу, без проб или все-таки устраивают кастинг?

– Устраивают. И это не унизительно. Кастинг – это возможность попробовать свои силы. Убедить режиссера и самого себя, что я могу это сыграть.

– А бывает так, что ты мечтаешь получить роль, приходишь на кастинг, а в результате утверждают другого актера?

– Я не так часто снимаюсь, Вадь. (Улыбается.) Чаще все-таки бывало, что меня утверждали на роль сразу, а пробы были потому, что так положено.

– Я вот и пытаюсь понять, для чего кастинг, если и так очевидно, что роль получишь ты. Похоже на какую-то игру.

– Нет, в ту же «Бригаду», например, кастинг был суровый. Несмотря на то что я знал режиссера и к тому времени был известным театральным актером. Но я пробовался наряду со всеми. И кстати, когда мне объявили, что будет кастинг, мне стало обидно.

– Вот видишь.

– Было ощущение, что мне не поверили. У нас ведь с режиссером и продюсером была негласная договоренность, и роль писали для меня. Но оказалось, что есть еще один, самый главный продюсер, который не поверил в то, что я смогу сыграть серьезную роль. И в общем-то, его можно было понять: до 2000 года я появлялся в основном в комедийных постановках – в тех же «Куклах», где пародировал политиков. Но все равно было обидно. До такой степени, что я решил вообще на пробы не ходить. В артиста надо верить, это дает необходимый импульс для творчества.

– Сереж, давай договоримся, что ты не будешь произносить слово «артист». Наш разговор не про артистов вообще, а про тебя…

– Хорошо. (Смеется.) Я, артист. Когда тебе не дают шанса делать то, что ты хотел бы делать, появляется ощущение пустоты. Но потом я понял, что это обыкновенная творческая жизнь. Есть те, кто тебя ненавидят, и с этим нужно смириться. Все-таки профессия у нас… нервная. Для меня по крайней мере. Существует слово «враги», но оно уместно только на фронте. В жизни не враги, а злопыхатели. Они есть, но я стараюсь о них не думать и не говорить.

– Вот и мы давай сменим пластинку. Скажи, твоих родителей вызывали в школу?

– Конечно. Я был хорошистом, но при этом и двойки были. Бывало, прогуливал уроки, поддаваясь стадному чувству: все пошли, и я пошел. Но учителей я не боялся, а вот отца – очень.

– Чем он тебя так напугал?

– Он верил в меня, и я не хотел его разочаровывать. Боялся, что он от меня отвернется. Это был какой-то животный страх.

– Я видел твоего отца Виталия Безрукова на сцене, в «Разбойниках» Шиллера, он крепкий актер. Но сейчас отец целиком и полностью сосредоточен на тебе. Тебе не кажется, что из-за этого он не реализует себя?

– Нет, я как раз даю ему возможность реализоваться. Он пишет пьесы, ставит спектакли. И именно сейчас он начал безумно гордиться своей фамилией. Он понимает, что в нашей стране, пожалуй, нет человека, который бы ее не знал. И его это радует. Я не чувствую, что он в чем-то ущемлен. Может, он обманывает себя, но слезы, которые я вижу в его глазах после спектакля, – настоящие. Когда я играю «Хулигана» – есть у меня такой спектакль, где я два часа читаю Есенина, – я вижу в зале его зареванное лицо. Он у меня никогда не врет, батя человек правдивый.

– Сережа, ты сам сказал, что фамилию Безруков знают все, она звучит магически и наверняка открывает все двери. А бывает, что ключ ломается?

– Бывает, что дверь открывается и с тобой даже разговаривают, но на этом все заканчивается. Сколько я обивал порогов со своей «Сказкой»! Все только и кричат, что нам не хватает детских фильмов, но дальше разговоров дело не идет. Я ведь не вхожу ни в какой совет, иначе было бы проще, наверное.

– А ты хотел бы состоять в каком-нибудь общественном совете?

– Если это реально могло бы кому-нибудь помочь, да. А для галочки не хочу. Нет, я вхожу в Патриарший совет по культуре, но ни разу там не был. Заседания проводятся, но я в силу занятости своей на них не попадаю. И очень жаль.

– Подожди, а говоришь, нигде не состоишь. Как ты там оказался?

– Думаю, по рекомендации, но узнал об этом уже постфактум, из газеты. На первое заседание пришлось отправить своего директора, ибо сам был на гастролях, которые уже ни перенести, ни отменить не мог. Я просто хочу понять, чем я реально могу быть полезен в совете и насколько мой голос может что-то решать. Когда разберусь, буду вести себя активнее.

– Ты начал снимать «Сказку» более двух лет назад. Ты говорил мне, что душой болеешь за этот проект, но продвинуть его не получается: ни твой авторитет, ни энергия – ничего не помогает. Может, бросить эту затею?

– Нет, не брошу. Это моя жизнь. Надо и профессию тогда бросать. Я не просто продюсер этого проекта. Я все затеял, придумал историю, мы с режиссером написали сценарий. Я сам нашел инвесторов, сформировал команду. И теперь я ответственен за этих людей. У меня самого роль в этом фильме: я играю Ивана-дурака, который, как и положено, должен победить Кощея.

– А ты ассоциируешь себя с Иваном-дураком? Это положительный персонаж?

– Сам увидишь. Сказка у меня непростая, и Иван-дурак в ней сложный персонаж.

– Надеюсь, со «Сказкой» каким-то сказочным образом все утрясется. А в целом ты доволен своей судьбой в кино?

– Как тебе сказать?.. Я вроде бы известен, номер один в списках на главные роли, но у меня есть свои трудности, и творческая жизнь моя отнюдь не лучезарна. Мне постоянно приходится что-то доказывать, выбирать и рисковать. Например, при всей своей популярности, я не снимался у действительно именитых режиссеров. За исключением разве что Владимира Бортко и Тимура Бекмамбетова.

– А как же Рязанов? Ты же играл в его «Карнавальной ночи – 2». Или ты считаешь, что это была проходная роль?

– «Ключ от спальни» Рязанова люблю и героя своего люблю. В «Карнавальной ночи – 2» все-таки есть вторичность. А вообще я очень люблю деда.

– Это ты Рязанова дедом называешь?!

– Нет, зову я его Эльдар Александрович. Но для меня он добрый дед, у нас с ним до сих пор очень хорошие отношения. Родных дедов у меня уже нет, и вот Эльдар Александрович для меня такой добрый дедушка, он меня любит и я этим очень горжусь. Он настоящий мэтр. Если бы я родился лет на 20−30 раньше, мог бы сыграть в «Иронии судьбы», попробоваться на роль Лукашина. Но мне досталась «Ирония судьбы. Продолжение». Я был счастлив услышать от Эльдара Александровича оценку своей работы в этом фильме. Он признался, что единственный, кто ему понравился в «Иронии судьбы – 2», – это мой Ираклий.

– Такая оценка Рязанова дорогого стоит. Смотрю на тебя, – ты в отличной форме…

– Могу сказать, в еде я неприхотлив, мне не нужны борщи – для организма вредно.

– А что не вредно?

– Салаты, мясо на гриле, с утра кашу с орехами. Я себе редко вольности в еде позволяю, всякие вкусности. Надо следить за фигурой. Если бы я был полненьким характерным артистом, то ел бы плюшки каждый день. А так не могу.

– Сережа, все-таки ты слишком правильный, такой отличник. На твой портрет хочется поставить жирную кляксу. Ты замечаешь, что над тобой порой иронизируют?

– Ну, я не отличник, скорее хорошист… (Улыбается.) А иронию, конечно же, чувствую. Правда, доброго в этой иронии мало. Как «матерого отличника» меня оценивают те, кто меня не принимает.

– А как тебя можно не принимать, ты же талантливый актер.

– Успех не прощают. Он раздражает.

– Что же, Иннокентию Смоктуновскому успех не прощали? Или Олегу Ефремову?

– Их уже давно нет. А при жизни и им не прощали. В России, к сожалению, это норма. Здесь за успех презирают и ненавидят.

– Ты чувствуешь, когда над тобой издеваются за твоей спиной?

– Я постоянно становлюсь объектом шуток. И после песни «Березы», после патриотических ролей, после Есенина… Но сейчас такое время, оно само по себе стебное. У нас не страна, а одна «Большая разница».

– Сереж, я обратил внимание на такой нюанс. Мы говорим с тобой, я тебя прерываю, когда твоя мысль мне уже ясна, а ты пытаешься вслед еще что-то досказать. В этом тоже проявление твоей основательности.

– Знаешь, если раньше, в советские времена, люди многое недоговаривали и из молчания рождалась истина, то сейчас нужно говорить до конца.

– Какой ты на публике, всем известно. А какой ты дома, когда снимаешь «кольчугу»?

– Какой? Переживающий, чувствительный, эмоциональный. Бывают люди пресные по жизни, но выходят на сцену – и преображаются. Вот я не люблю быть пресным. И когда в душу лезут – тоже не люблю.

– Не хочешь, чтобы тебя увидели слабым?

– Я никогда не бываю слабым, не знаю, что это такое. Ранимым – да. Но я не хочу, чтобы это видели другие. Я трачу столько сил, здоровья на роль, а людям ничего не стоит высказать оскорбительное мнение. Если показать им больное место, они будут бить туда постоянно.

– И часто бьют по больному?

– Не буду говорить.

– Но это уже ответ. А родным ты можешь поплакаться?

– Отпустить себя могу, но поплакаться – нет. Две головы хорошо, а одна лучше, тем более своя. Для начала попробуй сам разобраться в своих душевных проблемах. Конечно, есть опасность, что не справишься, но я, к счастью, психически здоров.

– Те, кто не справляется, начинают пить, курить…

– Ну, выпивать я выпивал. И не считаю это зазорным, если знать меру.

– Ты во всем меру соблюдаешь?

– Не люблю громких фраз. Ты стремишься подвести меня к определенным точкам, а я хочу под каждым своим комментарием поставить многоточие. Эмоций много, самых разных. Я очень эмоциональный человек, хотя с виду и не скажешь. И стремлюсь быть хорошим, жить по совести.

– А что, случалось жить не по совести?

– Эту тему оставим для исповеди.

– Тебе приходилось бывать в шкуре плохиша?

– Подлости не приемлю.

– А хулиганство?

– Тоже в меру. И только в творчестве.

– Скажи, у тебя были комплексы в детстве?

– Я был маленького роста, и у меня иногда возникало ощущение, что я слишком маленький. А потом в меня влюбилась самая высокая и красивая девушка в классе. За ней ухаживали три мальчика: двое статных, высоких и маленький я. (Улыбается.) И она выбрала меня. А потом я стал играть великих людей. И оказалось, что почти все они были невысокого роста.

– Ты действительно рекордсмен по количеству сыгранных гениев: Моцарт, Есенин, Пушкин, не говоря уже о Иешуа в «Мастере и Маргарите»…

– При этом я не стремлюсь превратить свою фильмографию в ЖЗЛ.

– Я заметил, ты любишь экспрессивный грим. Отчасти поэтому я не пошел на «Сирано де Бержерака» с твоим участием, когда ты приглашал, – каюсь, боялся разочароваться. На фото у тебя там массивный нос, который выглядит слишком физиологично. А бакенбарды твоего Пушкина или кудри Есенина вообще видны за километр.

– Тут я с тобой не согласен. Ты все же приди и посмотри «Сирано». Не придумывай себе ощущения, пусть они будут реальными.

– Но согласись, огромные бакенбарды Пушкина выглядят комично.

– Не соглашусь. Бакенбарды у Пушкина на протяжении его жизни выглядели по-разному, я изучил много литографий. В Михайловском он даже бороду носил, просто ему надоело бриться и он ходил заросший как цыган.

– А у тебя не бывает ощущения, что великие люди, которых ты играешь, не отпускают тебя и в жизни? Что ты начинаешь думать как Пушкин, жить как Есенин?

– Это хорошая тема для научной диссертации по психотерапии. (Смеется.)

– Ты можешь рассказать о фильме «Высоцкий», который скоро выходит на Первом канале? В Интернете выложен проморолик – сходство артиста с Владимиром Семеновичем фантастическое.

– Не имею права говорить – условие контракта. Любое сказанное слово может быть обращено против меня. (Улыбается.)

– Недавно я прочел в афише: «Театр Сергея Безрукова». Звучит претенциозно.

– Нет, это производственная необходимость. Я учредитель театра.

– Но тебе льстит такое название?

– Это больше ответственность и в меньшей степени радость. Это не совсем театр, у нас нет своей сцены, государственных дотаций. Это антреприза. Я сам ищу спонсоров, добываю деньги, из которых плачу актерам, на которые ставлю следующий спектакль. Это титанический труд и ответственность.

– Как думаешь, Смоктуновский мог бы назвать театр своим именем?

– Я думаю, что он назвал бы его: «Иннокентий Михайлович Смоктуновский тире театр». (Улыбается.)

– Сережа, тебя в прессе часто называют «солнечным мальчиком». Тебе это приятно?

– Ну, из мальчика я, наверное, уже вырос. Мне 37 как-никак. Выражение «солнечный мальчик» пошло еще с табаковских времен, когда Олег Павлович давал каждому актеру труппы что-то вроде прозвища. «Солнечным мальчиком» называли на самом деле Табакова – драматург Виктор Розов однажды сказал, что Олег Павлович «проглотил атом солнца». А потом Табаков переадресовал это мне. Передал солнечную эстафету. Солнца во мне, слава богу, хватает. Я, как в «Дозоре», выступаю на стороне света.

– А с какими чувствами ты приближаешься к 40-летнему рубежу? Готовишься как-нибудь?

– Готовятся те, кто еще не определился, чего хотят от жизни. Я думаю, что легко пересеку этот рубеж: я востребован в профессии, хорошо себя в ней чувствую, у меня намечен долгий путь. Главное, чтобы энергии хватило.

– Сереж, а у тебя есть настоящие, проверенные друзья?

– Нет. В основном меня окружают люди, которым от меня что-то надо. Проверить, насколько человек предан, очень сложно. А с годами становится еще сложнее. Есть знакомые и приятели среди актеров, но друзья…

– А у тебя самого не было потребности в дружбе – в школе, институте?

– Нет. Может, потому, что я занимался собой, профессией, много работал, а когда человек погружен в себя, ему никто не нужен.

– Ты погружен в себя и мало думаешь о внешнем виде. Твоя униформа – джинсы и футболка. Во всяком случае, я тебя таким вижу.

– Я люблю и костюмы, рубашки… Но в одежде, как и в еде, неприхотлив. У меня есть свой вкус. Я с детства любил рисовать, даже закончил учебно-производственный комбинат по специальности «художник-оформитель». У меня есть любимые вещи, которые я могу носить годами. Некоторые вещи даже достаются моим киногероям. Пальто из «Бригады», например. Мне потом многие говорили: ты в «Бригаде» в таком шикарном пальто! А я отвечал: это мое, личное.

– Вот я, например, в том, что касается одежды, интерьера, убежденный минималист, мне мешает все лишнее. А как обставлена твоя квартира?

– Не люблю, когда вещи разбросаны. У меня маленький кабинетик, и в нем складируются все подарки. Есть огромное желание все это разобрать. Говорят, энергетически плохо, когда в небольшом помещении скапливается много вещей. Это приводит к беспорядку в мыслях. Но у меня пока руки не дошли. В кабинете лежат подарки, две гитары, сценарии, книги… И все на моем столе. Каждый раз, когда захожу в комнату, понимаю, что нужно все это убрать. Но куда?

– Создай музей Сергея Безрукова. И все подарки отправь туда.

– Спасибо. Как в «Поле чудес».

– Мне почему-то представляется, что в твоей гостиной на стене висят огромные портреты: ты в роли Пушкина, Есенина, Моцарта…

– Нет. (Улыбается.) Там висят купленные давным-давно пейзажи одного калужского художника – Гарри Азатова. Я приобрел их, когда снимался в «Участке», увидел в них что-то поленовское. У Азатова есть картина «Калужский дворик», очень напоминающая «Московский дворик» Поленова. Я купил ее с удовольствием. Занял деньги и купил. Это как окно в мир, я могу часами разглядывать картины, в них много энергии.

– Сережа, а ты спортом занимаешься?

– Да, боксом. Хожу в зал, занимаюсь с тренером. Однажды надо было прийти в форму для роли, а потом увлекся. Выходить на ринг не собираюсь, просто нравится бить по «лапам».

– Я вот не могу представить тебя в командной игре – в футболе, в волейболе. Мне кажется, ты одиночка.

– Я могу быть в команде, но только на позиции нападающего: центрального, правого, левого – не важно, но нападающего. И не только в спорте.

– Ты знаешь, чем будешь заниматься через месяц, через год? Насколько распланирована твоя творческая жизнь?

– До лета уже распланирована. Постпроизводство «Сказки», выпуск фильма «Дикое счастье», монтажом которого занимается Свердловская киностудия. История интересная, и образ у меня там… неожиданный. Это своеобразная проба на Стеньку Разина или Пугачева – я специально отрастил бороду, длинные волосы, – Разин и Гордей Брагин разом. Такой уральский купец. Мне можно дать 40 с лишним лет с моей бородой. Нет, бородищей. (Улыбается.)

– Долго отращивал?

– За лето отрастил. Были спектакли, когда я играл Моцарта с бородой. Приходил в театр и говорил: Олег Павлович, только не пугайтесь…

– А как Табаков реагировал?

– Ну, он понимает, что бывают разные ситуации. Я и Чичикова играл с бородой. Все нормально, претензий от зрителей не поступало, но мне самому было неудобно: Чичиков же гладкий, кругленький. Я бы с удовольствием бороду оставил. Ощущение, что это что-то исконное, от земли. Но роли у меня в основном безбородые, так что не могу себе позволить такую роскошь. А хотелось бы живую бороду, настоящую, чтобы можно было её ерошить…

– Ты так аппетитно об этом рассказываешь…

– …и усы, которые можно почесать, причесать, завить. Приклеенные так не почешешь. И можно усмехнуться в усы! (Смеется.)

Ксения Раппопорт
Ксения, которая гуляет сама по себе

Ксению РАППОПОРТ я впервые увидел в спектакле «Дядя Ваня», в роли Елены Андреевны, и был покорен раз и навсегда.

Мы долго шли навстречу друг другу, – вернее, я ступал семимильными шагами, а Ксения была очень осторожна, и, в результате, через год я уговорил ее сняться в передаче «Кто там…». Лето 2009 года, солнечная погода. Мы гуляли по Питеру, Ксения с удовольствием показывала свои любимые места. Даже опасную арку, о которой она рассказала с улыбкой: «Есть такая примета у студентов: если пройдешь под этой аркой, у тебя никогда не будет ролей»… И в разговоре у нас все совпало. После возвращения в Москву оператор Слава Гусев звонит мне и с тревогой в голосе произносит: «Звук записан, а изображения нет». Для меня это был настоящий удар. Какое произошло чудо, я не знаю, но картинка каким-то образом появилась, – правда, через пять дней.

У меня такое благоговение перед актрисой Раппопорт, что я долго не мог перейти с ней на «ты», хотя мы периодически общались. Я специально приезжал в Санкт-Петербург, чтобы увидеть ее обольстительную леди Мильфорд в спектакле «Коварство и любовь» по Шиллеру, а на гастролях в Москве, в «Вишневом саде», восхищался Раневской. Сильнейшее впечатление произвели ее героини в картинах «Юрьев день» Кирилла Серебренникова и «Дама пик» Павла Лунгина. Кстати, на роль в «Юрьевом дне» Ксения попросила сделать пробу сама, единственный раз в жизни, – чувствовала, что это ее роль. А в «Даме пик», напротив, долго не могла нащупать образ, сомневалась, и даже готова была отказаться от съемок, но в результате сыграла блестяще! Ну а ее итальянская эпопея абсолютно феерична. После фильма «Незнакомка» Джузеппе Торнаторе Раппопорт назвали «лучшей актрисой Италии». До нее такой титул получила только одна иностранка – Пенелопа Крус.

Ксения продолжает сниматься в Италии, где у нее уже столько наград. Недавно вернулась со сьемок из Праги, – играла главную роль в фильме одного из ведущих чешских режиссеров Ирены Повласковой «Пражские оргии»: «Потрясающий сценарий по роману американца Филиппа Рота о периоде оккупации советскими войсками Праги. Мне надо было играть героиню на английском языке да еще с чешским акцентом».

А какие я испытывал эмоции, когда выходил на сцену вместе с Ксенией представлять фильм «Мифы»! Сняться в кино – для меня авантюра, на которой настоял режиссер Саша Молочников. Но когда твое имя в титрах рядом с Ксенией Раппопорт, – это просто фантастика!

– Ксения, ты не перестаешь удивлять. Была смена, когда ты прилетела в Москву на съемки «Мифов» всего на 50 минут.

– Да-да. У меня вечером уже был спектакль в Питере.

– Молочников – молодой режиссер, это его дебют в кино, а ты охотно согласилась у него сниматься. Что тебя увлекло в этой истории?

– А тебя что увлекло, Вадик?

– Я тебе скажу: азарт Саши, его дикая влюбленность в то, чем он занимается, и умение заразить этим других.

– Вот видишь. А меня увлек… ты. Честно тебе скажу.

– Я?!

– Открою тебе страшную тайну: в какой-то момент Саша показал мне вашу с Игорем сцену, которую снимали как пилотный вариант. Это было так смешно, так точно и остроумно. А когда он запустился и прислал сценарий, у меня уже было доказательство того, что это может быть увлекательно и интересно.

– Ксюша, я теряю дар речи. Неужели я мог увлечь тебя своей актерской игрой?

– Ты увлек, да. Ты и Игорь.

– А какой у тебя в «Мифах…» сумасшедший танец! Ты обычно играешь роковых женщин, злодеек, женщин – вамп. А тут – клоунесса, такая острая характерность.

– Ну так хочется же разнообразия. Знаешь, когда долго играешь одних злодеек, становится грустно на душе…

– …И сама на злодейку становишься похожей?

– Ну, это уже тебе со стороны виднее – похожа я на злодейку или нет. Изнутри ты постоянно взаимодействуешь с темными сторонами человеческой природы, и становится грустно очень, грустно и тяжело, и хочется воздуха и света. И дурить хочется, дурачиться хочется. Я думаю, на это многие артисты и купились, решив сниматься у Александра Молочникова.

– Ты же впервые снялась еще школьницей – у Дмитрия Астрахана в фильме «Изыди». Как это случилось?

– Моя подруга работала помощником гримера на студии. Она увлекалась фотографией, мы друг друга всё время фотографировали. И она на студии это проявляла, у нее на столике лежали фотографии. Шли пробы, ну кто-то их и увидел, эти фотографии. Как-то так это было.

– После «как-то так это было» ты решила продолжить – уже основательно и всерьез.

– Сначала я ни о чем таком не думала, но потом мне показалось, что это легко, да и к экзаменам не надо было готовиться. Так что в театральный я пришла случайно. Затем несколько раз уходила и возвращалась. Я действительно никак не могла определиться. Мне казалось, что актерское дело – это не мое. В общем, я сама тогда не знала толком, чего я хочу. Сначала я хотела пойти в иняз, на французский, были такие мысли. Потом мне показалось, что в театральном институте будет веселее. В результате я туда поступила, потом ушла, снова вернулась, и так несколько раз. В последний раз уходила, казалось, окончательно, решила, что посвящу себя материнству. Сидела с дочкой два года, а потом все-таки вернулась учиться к Вениамину Михайловичу Фильштинскому.

– Неужели ты могла добровольно отказаться от актерской профессии? В это трудно поверить сейчас.

– Эти мысли приходили и уходили. А с рождением второго ребенка они опять вернулись, с еще большей силой. Когда ты проводишь неделю-две вдвоем с ребенком где-нибудь на даче, за городом, входишь в какой-то ритм существования, предназначенный женщине самой природой, то кажется, что заниматься чем-то другим противоестественно. Материнство было более сложным для меня в двадцать лет. Мне было страшно, я не понимала, что делать с этим существом. Читала кучу какой-то литературы по воспитанию. Сейчас я понимаю, что надо просто сильно любить ребенка, принимать его индивидуальность и получать удовольствие от общения с ним.

– Ты еще студенткой начала играть в Малом Драматическом театре, театре Льва Додина. Туда ведь мечтают попасть все питерские студенты.

– Конечно, я знала, что это за театр, я там часто бывала, и, более того, у нас на курсе преподавал Валерий Николаевич Галендеев. Это выдающийся педагог, который всю жизнь работает со Львом Абрамовичем. Поэтому мы знали театр изнутри, нас брали на прогоны новых спектаклей. И потом, там работала моя подруга, она уже год как была артисткой этого театра, поэтому я, конечно, понимала, куда иду.

– Ты же дебютировала в «Чайке» – сыграла Нину Заречную. Такое мощное начало.

– Когда я еще училась в институте, Додин собирался репетировать в театре «Чайку», и я целенаправленно пробовалась на роль Нины. Мы сразу поехали в экспедицию, репетировали на озере. Через десять дней вернулись, Лев Абрамович вызвал меня в кабинет и сообщил, что берет в свой спектакль. Я в ответ сосредоточенно кивнула. На что он сказал: «А вас Вениамин Михайлович не учил на курсе радоваться?» Я ответила: «Учил». Просто все это было, конечно, стрессом. Все-таки школы Додина и Фильштинского немножко разные. Додин называл меня и мою однокурсницу Лену Калинину, которую тоже взял в театр, «девочки, раненные пластикой». Мы все пытались как-то прожить утрированно телом. Если, допустим, Нина Заречная опаздывала, то я вбегала на сцену запыхавшаяся и еще полчаса отыгрывала это состояние, полагая, что это и есть правда жизни. Потом очень многое из этого «переехало» в область мысли, а не физики. Так что Лев Абрамович заложил определенные коды проникновения в материал. Ну и навыки работы, конечно. Например, навык «неваляшки», как я его называю, – умение возвращаться к главному, к смыслу из любого положения и состояния, в котором бы ты ни оказался.

– А Фильштинский, мастер курса, что дал тебе прежде всего?

– Он воспитал во мне, наверное, наглость. В смысле, ну… жадность и наглость, творческую, я имею в виду. Можно это назвать, может быть, и смелостью, но я бы назвала это именно наглостью. Помню, поначалу у меня иногда бывало по двадцать пять спектаклей в месяц. Я играла «Чайку», «Клаустрофобию», «Дядю Ваню»… Потом мы почти сразу параллельно стали делать «Эдипа», не в Малом драматическом…

– Ну да, в театре на Литейном.

– Мы начали репетировать вне стен какого-либо театра, просто нам так хотелось! Потому что, когда выходишь из театрального института, ты переполнен энергией, желанием творить.

– В кино творить тоже наверняка хотелось. Но настоящего прорыва не было довольно долго.

– Да, я хотела сниматься, а меня не брали. Если куда-то и приглашали, это были сериалы, маленькие роли. На главные, большие роли меня не утверждали никогда. Пробовали, но не утверждали. Наверное, я не могла обеспечить приток зрителей к экрану. Но те роли, на которые меня не утверждали, не настолько меня привлекали, чтобы я сильно расстраивалась.

– По-настоящему известной на родине ты стала после того, как начала сниматься в Италии. Парадокс. Причем, дебют – сразу у знаменитого режиссера Джузеппе Торнаторе.

– Да, фильм «Незнакомка» – это подарок судьбы. Я помню, как летела в самолете, понимала, что лечу сниматься у Торнаторе, и не могла в это поверить. Потом – фантастика – я иду по студии «Чинечитта». Все произошло так быстро, что у меня не было времени, чтобы осознать, подготовиться, выучить язык. Я была последней из актрис, с которыми Торнаторе встретился. Мы встретились в Москве. Я сказала, что мне не нужен переводчик, хотя я совершенно не знала итальянский язык. Я была уверена, что увижу этого великого человека единственный раз в жизни. Поэтому, зачем переводчик? Он будет мешать. Я хочу в глаза смотреть и общаться напрямую… Через два дня были пробы. Только я возвращаюсь из Москвы, мне звонят из итальянского консульства: «Принесите ваш паспорт, мы вам дадим визу». А тогда визу получить было сложно, огромные очереди, требовалась куча документов. А тут я пришла, у меня вежливо взяли паспорт и через две минуты отдали его с рабочей визой.

– Тебе повезло, что Торнаторе искал актрису в Москве.

– Он искал ее везде: и в Киеве, насколько я знаю, и в Праге, и еще где-то. Он случайно увидел мою фотографию. Всё, повторяю, было так стремительно, что я не успевала это осознать, принять. Съёмки шли три месяца, а за те две недели до начала съёмок я похудела килограммов на шесть, по-моему.

– Такое нервное напряжение?

– Мне надо было за двенадцать дней ввести вместо себя актрис в два спектакля. Потом из Рима, с примерки, я должна была лететь в Таллин, там были гастроли в рамках «Золотой маски». Мне купили билет с пересадкой в Праге. До этого я несколько суток не спала из-за всех этих переездов, перелетов, из-за того, что ночью пыталась прочитать хоть что-то, чтобы понять, куда ввязываюсь. Я не говорила на итальянском, но поскольку сказала Торнаторе, что говорю, мне прислали сценарий на итальянском. В общем, когда я села в самолет в шесть утра, то сразу заснула, пристегнувшись ремнем, еще до того, как самолет начал взлетать. Проснулась через час, смотрю – мы уже вроде прилетели. А на самом деле мы еще даже не взлетали! Стыковка в Праге была очень короткая, и когда мы приземлились, самолёт в Таллин уже две минуты как вылетел. Что со мной было! Как я билась в какие-то двери, это было что-то невероятное! Я звонила в Таллин, и говорила, что вот такая ситуация, я здесь, и ближайший самолет вылетает только в восемь часов вечера, а спектакль должен начаться в семь.