Текст книги "Книга победителей"

– Вернемся к театру. Знаю, что периодически вы отказываетесь от ролей. И Галина Волчек мне об этом с болью рассказывала.

– Я не отказываюсь, нет. Единственный раз отказалась от роли, поскольку посчитала, что я там не нужна. Просто играть, чтобы поставить галочку, что у меня еще одна премьера, – я такой задачи себе никогда не ставила. Мне не хочется опускать планку, понимаете? Когда ты уже сыграла Чехова, Шиллера, Гоголя, Олби, Шекспира, то, конечно, не хочется играть, просто чтобы что-то играть. Во-первых, наступает возраст, когда неприемлемо играть восемнадцатилетнюю или даже тридцатилетнюю женщину. Это же не опера, где ты раскинул руки и запел. Поэтому на определенный возраст уже очень мало хорошей драматургии, которая была бы тебе интересна.

– Мне кажется, идеальная роль для вас – Аманда в «Стеклянном зверинце» Теннесси Уильямса, которую вы репетируете в Театре наций. Женщина «без кожи», хрупкая, надломленная и одновременно непокоренная…

– Все-таки это не совсем моя роль, я бы даже сказала, совсем даже не моя. Но у меня и не было, надо сказать, таких ролей, когда я прочитала бы и сказала: вот это абсолютно мое. Нет, все-таки однажды такое было. У нас ставили спектакль «Фантазии Фарятьева» по пьесе Соколовой. Когда я прочитала пьесу, то абсолютно знала, как я буду играть Александру, главную героиню. Но меня не назначили на эту роль, сказали, что я не подхожу для нее. Лилия Михайловна Толмачева, которая ставила этот спектакль, сказала, что ей нужна угловатая, несуразная девчонка. А во мне, на ее взгляд, было слишком много женственности и чего-то там еще, что ей мешало. Я говорю: Лиля, ну я же все-таки некоторым образом актриса, я это всё сыграю. Это был единственный раз, когда я попросилась на роль. И меня не взяли. Но потом возникли какие-то проблемы и Толмачева стала вводить на главную роль Квашу, а он сказал ей, что хочет играть со мной. И мы вместе ввелись буквально за семь дней. И это была одна из самых любимых моих ролей, я обожала ее.

– Вы же потом сыграли Александру и в фильме «Фантазии Фарятьева», а вашим партнером стал Андрей Миронов. Видимо, когда есть огромное желание, двери сами открываются… Знаете, меня всегда восхищала ваша необыкновенная пластичность на сцене. Это от природы?

– Я ведь была балериной до девяти лет. (Улыбается.) А так, ничем я не занималась, к сожалению. Я себе каждый день говорю, что пойду заниматься фитнесом, и каждый раз нахожу причины, чтобы не идти. Потом, это же не совсем я, это же героиня. Когда ты на сцене – у меня так, по крайней мере, – ты стараешься отойти как можно дальше от себя.

– Но разве от себя убежишь?

– Конечно убежишь. Может быть, я эту профессию выбрала, потому что хотела подальше убежать от себя. Потому что мне так мало что во мне нравилось.

– А что вам в себе не нравилось?

– Да практически всё. Мне хотелось вообще быть совершенно другой, и эта профессия дает прекрасную возможность пожить множество раз совершенно другой жизнью. Знаете, был в свое время в старом МХАТе знаменитый артист Певцов, который заикался в жизни. Но он никогда не заикался на сцене. И его спросили: как же так, вы так заикаетесь в жизни и не заикаетесь на сцене? Он ответил: ну так это я заикаюсь, а тот, кого я играю, не заикается. Вот так же и тут. Понимаете, это такое наслаждение – испытать что-то совершенно другое, что никогда не случится в твоей жизни. И это замечательные ощущения, как будто ты не есть ты. Ты делаешь последний шаг из-за кулис – и это уже некий другой человек. Тем более что у меня нет, как мне кажется, индивидуальности, я не гожусь ни под одну актерскую категорию. На героиню мне недостаточно ни роста, ни внешности, на характерную роль недостаточно характерности во внешности. Девочку играть мне тоже чего-то не хватало…

– Хотя именно 13-летняя девочка, угловатая, ранимая, в спектакле Галины Волчек «Спешите делать добро» стала открытием новой Неёловой… В свое время ходили слухи, что Олег Ефремов активно звал вас в Художественный театр. Было такое?

– Да.

– А почему вы отказались?

– Мне казалось, что очень академический тогда был МХАТ, – может быть, потому, что я была абсолютно удовлетворена тем, что делала в «Современнике», а может быть, потому, что я слишком верный человек. Сейчас другое время, сейчас миграция такая артистов и все играют и там и там, – я не вижу в этом ничего плохого, если это возможно совместить. Но когда ты работаешь много лет в одном театре, то, не хочу говорить, что он становится твоей семьей, но ты с этими людьми столько пережил на сцене, что они тебе действительно становятся очень близки. И по прошествии каких-то лет вдруг вступить в новые отношения… Это очень сложно, на самом деле. Мне кажется, что почти никогда люди, прожившие какой-то большой срок в одном театре, перейдя в другой, не бывают там счастливы.

– Знаете, я очень люблю радиоспектакль «Жди меня» моего отца, режиссера Эмиля Верника, где вы с Ефремовым сыграли в дуэте. Там вообще был грандиозный актерский состав. Но когда папа предлагал вам эту роль, вы очень долго сомневались, думали. А что вам мешало сразу дать согласие? То, что вы на радио до этого не работали?

– Нет-нет. Я всегда боялась, что у меня не получится. Я вообще боюсь, что я что-то не сделаю, что у меня не выйдет так, как я бы этого хотела. Этот страх преследует меня всю жизнь. У меня никогда не было уверенности в том, что это будет хорошо. Никогда. Поэтому я всегда оттягиваю момент принятия решений.

– При этом вы всегда побеждаете. Вот и дочку назвали Ника, «победа».

– Я не вкладывала двойного или тройного смысла в выбор имени дочери. Конечно, ее рождение было победой для меня, в этом смысле имя соответствует. Но мне хотелось какое-то короткое, сжатое имя. Ведь каждое имя действительно несет в себе определенную энергию. Мне хотелось, чтобы эта победа сопутствовала ей всю жизнь…

– Вот мы общаемся с вами, и я понимаю, как много важного вы могли бы рассказать будущим актерам. Практические знания – это ведь самое ценное.

– Я думаю, что с удовольствием пошла бы преподавать. Меня звали в Школу-студию МХАТ и не только. Не знаю, мне еще хочется, конечно, поиграть.

– Так можно же совмещать.

– Совмещать можно, но мне кажется, что, если ты занимаешься таким делом, как преподавание, этому нельзя отдавать время таким образом: сейчас у меня есть час и послезавтра у меня есть полчаса. Этому нужно отдавать время по-настоящему, серьезно. Я когда смотрю на молодых актеров, которые только что пришли из института, то вижу, что они не привыкли сами думать, как правило. Их не научили. У меня создается впечатление, что вот сейчас им только надо начинать учиться, что они прошли только предварительный курс. А они уже с дипломом и уже думают, что они артисты. А артистом ты можешь становиться всю жизнь и так и не стать им.

Татьяна Тарасова
Одна против всех

Тренер Татьяна ТАРАСОВА воспитала немало чемпионов. Я дружу с ее учеником Алексеем Ягудиным. У него прекрасное чувство юмора, и он умеет в двух-трех фразах точно охарактеризовать любого, обязательно добавив при этом перчинку. Единственный человек, в адрес которого Леша никогда не отпускает шуток и к которому относится с особым пиететом, – это Татьяна Анатольевна.

Вообще об этой уникальной женщине все говорят только с придыханием. И такого отношения она заслуживает на сто процентов.

…2012 год. Лето. Подмосковье.

– Татьяна Анатольевна, честно скажу, для меня большой сюрприз, что мы приехали к вам домой за город. Здесь такая красота!

– И я честно скажу, что вообще-то сюда никого не пускаю. Я не пиарюсь. Здесь у меня место уединения, сюда я приглашаю только друзей. Но я вас очень люблю, Вадим, и люблю вашу передачу «Кто там…», где вы рассказываете о молодых талантливых людях, которые сейчас украшают нашу сцену. Вы как бы уже давно вошли в мой дом, понимаете?

– Спасибо большое, Татьяна Анатольевна. Если уж вы затронули тему молодых талантов… Вы ведь всегда давали путевку в жизнь начинающим спортсменам. Все ваши ученики – чемпионы. Чемпионы Европы, мира, олимпийские чемпионы. Интересно, вы всегда знаете заранее, из кого может вырасти победитель?

– У меня были разные спортсмены, которые уже были мастерами спорта, членами сборной. Но все-таки чемпионат Европы – это только первая ступень. Конечно, когда ты видишь перед собой и чувствуешь выдающегося человека, то, естественно, готовишь его к Олимпийским играм. И не просто к участию, а только к победе. Потому что если талант настоящий и ты с ним правильно работаешь – развиваешь, придумываешь методы воздействия на его психику и себя развиваешь параллельно с ним, чтобы бежать впереди него, уже выдающегося, – то, я считаю, обязательно будет результат.

– Это правда, что с Алексеем Ягудиным вы начали заниматься после того, как от него отказался Алексей Мишин, решив, что он недостаточно перспективный?

– Вы знаете, Алексей Николаевич от него не отказывался. У него просто было несколько учеников, и Леша чувствовал, что тренер любил больше Плющенко. Леша сам ушел. Притом что выиграл чемпионат мира, в общем-то, случайно. Его везти туда не хотели.

– А вы увидели в нем незаурядную личность.

– Сначала он ушел от Мишина, а потом позвонил мне. Я никогда не беру людей, которых не могла бы развить, поменять. Я берусь только за тех, кого могу улучшить. Для того чтобы поразить.

– Поразить прежде всего себя или…

– Ну да. И их. Их. Поэтому они все катались для меня.

– Татьяна Анатольевна, вы же начинали как фигуристка, в паре с Георгием Проскуриным. Но в 19 лет у вас случилась травма…

– Да, я была в сборной команде страны, у нас было четвертое место в чемпионате Европы. Первые Белоусова – Протопопов, Жук – Горелик вторые, третьи – немцы, четвертые – мы. То есть у нас были хорошие результаты. Но я выломалась, и мне прежде всего надо было освободить своего партнера, что очень тяжело. Потому что эта травма – привычный вывих плеча – она распространилась на два сустава. Я была профнепригодна. В 19 лет понять, что ты профнепригодна, – это трагедия. Я очень тяжело это переживала и хотела уже под трамвай, куда угодно…

– До такой степени?!

– Да. Но я понимала, что это очень некрасиво, и что у меня есть мама, и вообще я должна как-то жить дальше. Тогда я решила идти в ГИТИС учиться на балетмейстерском отделении. Конечно, жаль, что я туда не пошла, ведь там преподавала Марина Тимофеевна Семенова…

– Великая балерина…

– Я преклоняюсь перед ее педагогическим талантом и перед талантом ее учениц, которые до сих пор преподают так, что я вижу ее почерк. Но папа, узнав, что это институт театрального искусства, сказал, что у нас артистов не было и не будет, и ты, Таня, собирайся завтра и иди на каток. Тогда же мне позвонил мой старый партнер, попросил помощи: уходил один тренер, а замены не было. Мне досталась группа десятилетних-одиннадцатилетних. Ира Моисеева в ней была, Андрей Миненков, Таня Войтюк…

– Помню свои детские впечатления, связанные с фигурным катанием. Моей любимой парой всегда были именно Моисеева-Миненков, которые выросли в выдающихся спортсменов. Очень поэтичный и очень артистичный дуэт. Они, мне кажется, выходили за рамки состязаний, демонстрируя на льду высокое искусство балета. И это был ваш успех, ваш триумф…

– Это всё было очень давно, но кажется, что, в общем, было недавно, потому что жизнь пролетела быстро. Очень.

– А вы ведь и тренерский опыт передаете?

– Да, и считаю это одной из самых больших своих заслуг. Потому что это продолжение профессии. Я очень горжусь тем, что в России и во всем мире сейчас работает много наученных мною тренеров. Меня в спорткомитет пригласили работать именно для того, чтобы помогать тренерам сборной. А помогать и советовать мне совершенно не жалко, потому что у меня, слава богу, голова еще работает. Ну и продолжаю ставить программы. Я стараюсь не терять этот навык потому, что ставить уже очень тяжело. Но я не могу, не могу без этого жить… Шура, что ты там ешь, Шура?

– Это вы к пуделю обращаетесь?

– Да, он мой друг. Шура, не ешь сливу, она кислая… Вернемся к нашему диалогу. Я передаю опыт, потому что работала во всех четырех видах – и со спортивными парами, и с танцевальными, и с девочками, и с мальчиками. Часто очень плохо себя чувствовала. Вот лечилась в Германии, сделала там операцию на позвоночнике. Это, конечно, никому не интересно. У меня были очень сильные боли в бедре. Но когда я выхожу на лед, мне лучше. Сейчас много времени провожу на катке – то стою, то сижу, то висну на бортике. Этот воздух наш сырой, эта музыка, которой я живу, эти дети, которым я нужна… Я должна их увидеть, раскрыть, заставить, я должна им помочь взять эту жизнь в свои руки.

– Татьяна Анатольевна, насколько я понимаю, вы жесткая до крайностей в своих требованиях. Андрей Букин где-то написал, что вы ему запрещали жениться, заводить детей, что только спорт, спорт, спорт.

– Я уж не знаю, что он писал. Он ведь всё равно женился. А я ему говорила: не спеши. И ведь как только он женился и у них родился ребенок, то сразу развелся.

– То есть вы еще и провидица.

– Мне один тренер сказал: «Что с вами делать? Хоть глаза вам выколи». Ну если я это вижу, если я это чувствую наперед, ну что мне с этим делать? Я редко ошибаюсь, к сожалению. Потому что я этим живу, я этим болею, я это люблю, я это знаю, я об этом постоянно думаю.

– Вы своим даром предвидения пользуетесь и в реальной жизни или только в профессии?

– Что такое реальная жизнь? Для меня реальная жизнь – это та, которой я живу. Это семья, которая была. Да, сейчас ее нет, но нужно заботиться об Иле Моисеевне, Вовиной маме (Владимир Крайнев, муж Татьяны Тарасовой, выдающийся пианист и педагог, скончался в 2011 году. – Прим.). Я за последние четыре года похоронила всех своих близких… Но надо же дальше жить, жизнь же продолжается. Надо приносить какую-то пользу. У меня любимый племянник, его дети, мои друзья, у меня есть каток, без которого я не представляю свою жизнь. Даже не представляю, если поеду отдыхать, что я буду там делать? Я понимаю, что если я должна лечиться, то должна лечиться для чего-то. Правильно? Я должна лечиться, чтобы выйти на работу. Что же касается моей жесткости… Я не жесткая. На тренировке я не признаю дискуссий: если ты мне доверяешь, то ты мне подчиняешься. Я своих так люблю, что даже… мне кажется, что они замучены моей любовью. Не знаю уж, что у них остается в памяти, но я их действительно очень сильно любила. Я ведь развиваюсь вместе с ними и поэтому всегда больше слушаю, чем говорю. Потому что от каждого человека, особенно способного, можно получить что-то такое, что иногда не прочтешь в книгах.

– Вы сказали, что хотели учиться на балетмейстерском факультете, но отец категорически запретил и вы послушались. Вы всегда безропотно слушались отца? Боялись его?

– Нет, он никогда не вламывался ни в мою жизнь, ни в жизнь сестры Гали. Мы не боялись его, боялись только расстроить. А вообще я совершенно непослушный человек – с детства никого не слушалась. У нас, вообще-то, было жестко в смысле дисциплины, но я всё равно всё по-своему делала. А семья у нас была довольно демократичная. И основой нашей тарасовской семьи была нечеловеческая любовь и забота друг о друге.

– Ваш отец, Анатолий Тарасов, был великим тренером, он тренировал хоккеистов, настоящих мужчин. А как он вас воспитывал? Тоже по-мужски?

– Он любил нас очень, но воспитывал по-мужски, точно. Мне было четыре года, когда он научил меня плавать. Выбросил в море… Что было делать – я поплыла.

– Я еще читал, что каждый день в 7 утра отец заставлял вас делать зарядку на улице.

– Заставлял и очень правильно делал, я теперь это понимаю.

– Скажите, а были у вас какие-то девичьи радости или только спорт?

– Мы же обожали то, что делали. Это было прекрасно. Мы с Милкой Пахомовой с пяти лет знакомы были. Целыми днями танцевали, придумывали эти танцы, нам было не до кукол. А тогда, в послевоенное время, знаете, у детей и не было кукол. Была какая-то одна, у которой голова отвалилась. Было одно яблоко в день, и за ним надо было стоять в очереди, а если очень хорошо жили, то два.

– В школе наверняка вы были душой компании.

– Мне некогда было быть душой компании. Я, конечно, была со всеми дружна, но я сбегала с уроков потому, что мне надо было бежать на тренировки. И с седьмого класса я перешла в школу рабочей молодежи номер восемнадцать, для того чтобы продолжить тренировки два раза в день.

– А когда вы фигурным катанием занялись?

– С четырех лет.

– Вас родители определили или вы сами так захотели?

– Да, родители определили. Кто в четыре года чего-то хочет сам?

– И вы уже с четырех лет шли к своей цели?

– Ну да. Но у нас был классический балет, были и народные танцы, и мы полюбили это на всю жизнь. Получается, что благодаря спорту у меня появилась страшная любовь к балету. Потому что всё, что показывали в Москве, что показывали в Ленинграде, Новосибирске, всё это я видела. Всё-всё. И я смотрела раз по двадцать все спектакли, которые шли в то время. Я смотрела все репетиции. Я даже помню репетицию Майи Михайловны Плисецкой «Болеро» Бежара. Я не знаю в Большом театре места, где бы я не стояла или не сидела на корточках. Я знала все составы исполнителей, дружила с балеринами. И этот мир подарила мне школа рабочей молодежи номер восемнадцать, в которой учились будущие режиссёры, актеры и танцоры. В том числе танцоры ансамбля Моисеева. Дружба и с самим Игорем Александровичем Моисеевым мне подарила очень многое, потому что я и у него сидела на репетициях… Как это всё в молодости успеваешь – непонятно. (Смеется.)

– А скажите, при таком насыщенном графике успевали влюбляться?

– О чем вы говорите, Вадим? Я три раза была замужем. Конечно, были романы, прекрасные романы. Но понимаете, страсть… страсть одна.

– Это спорт?

– Да, свое дело. Это не изменилось. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что не закончила какого-нибудь настоящего университета. Жалко, что не удалось поучиться на филологическом.

– У вас в жизни были свои университеты.

– Да, но мне бы это не помешало. Даже то, что я не родила ребенка, хотя я могла это сделать сто пятьдесят тысяч раз… Но это другой вопрос.

– Вы не хотели родить ребенка, потому что считали, что это будет мешать делу?

– Нет-нет-нет, просто так голова моя была устроена: я всегда считала, что это обязательно будет потом.

– А потом время прошло.

– А потом да, как-то… Но знаете, мы предполагаем, а бог располагает. Вот. Я так много помогаю своим ученикам. И я считала их совершеннейшими людьми. Вот сейчас внук Федя, сын племянника Леши, играет в хоккей и очень похож на прадеда. Он сейчас на летних сборах. Ему пять лет только исполнилось, а у него пять раз в день тренировки, заканчивают они в десять вечера. Мне это очень нравится, потому что это вырабатывает дисциплину на всю жизнь. И он старается, – я вижу, как он, маленький ребенок, уже умеет терпеть. Потому что наша жизнь, и любая жизнь, требует терпения и страстного отношения.

– Татьяна Анатольевна, к вопросу о страсти. Насколько я знаю, вы очень быстро поженились с Владимиром Крайневым.

– Через девять дней после знакомства.

– ?

– Да, да, да. (Смеется.) И прожили вместе 33 года.

– Это какое-то невероятное легкомыслие – пойти в загс через девять дней знакомства.

– Ужасное. Мама моя была просто в шоке.

– Тем более у вас до этого уже было два брака. И у Крайнева один.

– Да я вообще не собиралась, если честно. Умер мой второй муж…

– Он спортсменом был?

– Нет, он был инженером. У меня не было мужей-спортсменов. Как-то бог миловал. Первым моим мужем был актер Леша Самойлов, сын Евгения Валерьяновича и брат Татьяны Самойловой. Мы недолго жили – только год. Я влюбилась в «Современник».

– То есть?

– Ну, он тогда работал в театре «Современник», и я влюбилась в «Современник».

– И муж, видимо, олицетворял для вас этот театр. А что потом? Разлюбили «Современник»?

– Нет, «Современник» остался на всю жизнь. Лешка хороший человек, но я хотела развиваться по-другому. Я не могла жить его жизнью. Он ложился тогда, когда я встаю на работу.

– И что, после смерти второго супруга вы закрыли для себя тему замужества?

– Да, и вот открыл ее, конечно, Владимир Всеволодович, Крайнев Вова. Бесценный человек, и совершеннейший ребенок. Очень сильный, очень талантливый, очень одаренный человек. Любящий жизнь, как никто не любил. С потрясающим чувством юмора – он просто из воздуха ежесекундно создавал шутки. Программы с его участием сейчас могли бы идти по Первому каналу, веселя всю страну. Вова часто говорил, что ему скучно жить, потому что он уже все книги прочел. Он был человеком широкой души, очень добрым. И его ухаживание привело меня в замешательство. Он забрасывал цветами, когда цветов в стране не было. В первый день они с другом, пианистом Олегом Майзенбергом, пришли ко мне обедать, разбили сервиз, который у меня был, потому что изображали оркестр и литавры. (Смеется.) Мне же Вову нагадала бабушка одна… Я не хотела гадать, но она сказала: ты встретишь человека, с которым будешь счастлива всю жизнь, и не смотри, что он небольшого роста. Он как бы артист, но не артист. Не тот, которого по телевизору и в кино показывают. Выходи за него замуж сразу, будешь как за каменной стеной. В этот же день я встретила его у нашей общей подруги.

– А в какой из этих девяти дней вы познакомились с мамой Владимира?

– Он женился, пока мамы, Или Моисеевны, тут не было – она была в этот момент в Кишиневе, где ухаживала за своей матерью. Та перенесла инсульт. Мы приехали знакомиться на один день. И бабушка, которая только заговорила после болезни, спросила у меня: «Какое у тебя образование?» Я замялась: я так много работала, то-се, пятое-десятое, стала самым молодым заслуженным тренером, я не успела еще… Ну, конечно, в институте физкультуры я получила образование. Кстати, оно мне очень пригодилось… В общем, она сказала: «Человек без высшего образования – это не человек, а скотина». Отвернулась к стене и больше не произнесла ни одного слова. Я так смеялась. Вообще они были очень веселые… Иля Моисеевна – исключительная женщина. Она потеряла своего сына, которого воспитывала одна и любила больше всего на свете.

– И наверняка ревновала его к вам.

– Ну, об этом мы не будем сейчас говорить. Это неважно. У нее был великий сын. И она великая женщина. Я ее очень уважаю, стараюсь о ней заботиться максимально, как могу. Ей сложно любить меня, но уважать она меня уважает.

– Ваш муж многие годы жил в Германии…

– Да, работал там как лютый зверь. Он работал здорово.

– А вы ездили на соревнования по всему миру. Может быть, в этом тоже секрет многолетнего счастья – такая вот пламенная любовь на расстоянии?

– Конечно. И его мама была спокойна. Потому что мама была хозяйкой в доме.

– В его доме? Она жила вместе с ним?

– Конечно. Я приезжала, и он ко мне приезжал, мы с ним всегда вместе отдыхали, когда у нас был отпуск. Мы разговаривали каждый день по телефону и каждые полтора-два месяца виделись. Он любил приезжать в Америку. Он ее обожал. Я объездила с ним всю Европу, была на его концертах и в Америке, и в Японии. Мне, конечно, очень повезло: я видела и слышала, как дирижирует Евгений Мравинский, была в знаменитом Золотом зале в Мюзикферайне. И всегда на концертах Володи залы были не то что полные, а переполненные, на овациях зал всегда вставал.

– А Крайнев приезжал хотя бы на ваши главные соревнования, где выступали ученики?

– Ну нет, у нас так не было принято.

– Почему? Что плохого, если муж приедет на соревнования?

– Ничего плохого в этом нет, но на соревнованиях я не живу своей жизнью. Я не могу в этот момент уделить внимания никому, кроме своих учеников. Володя вообще мной очень гордился. Как Юра Рост говорит: «Он тобой хвастался». Он же очень много мне помогал. Он играл рапсодию на темы Паганини для Бестемьяновой с Букиным. Это Вова придумал мне театр, который существовал у меня 14 лет, написал мне всю программу, которую я поставила в театре, все 14 балетов. Он принимал активное участие в моей жизни, но на мои соревнования… Я привыкла одна. Одна быть против всех. Многие тренеры с мужьями ведут этот бизнес. Или там муж – журналист. Я привыкла рассчитывать только на себя и на своего ученика. Я не привыкла быть с поддержкой.

– Даже когда вы были замужем за Крайневым?

– Знаете, только когда его потеряла, я поняла, что у меня была спина. Сейчас я это понимаю… Мне тяжело. А с ним было жить очень легко, потому что мне ни в чем не было отказа. И он никогда меня не спрашивал, куда я трачу деньги. Хотя я никогда не хотела ничего умопомрачительного. Мне все равно, на какой машине мы ездим, с какой сумкой я хожу. Я лучше деньги потрачу на костюмы для спортсменов, лучше заплачу за музыку, которую мне принесут первой, или отдам девочке, которой я помогаю вот уже двадцать лет, она из детдома, и у нее двое детей. Для меня это важнее, чем выглядеть модно.

– Вы всегда в брюках. Потому что так удобно?

– Ну, раньше я ходила, конечно, не в брюках, я и в мини ходила. Сейчас в брюках потому, что не могу надеть каблуки. Еще немножко, через год, я надеюсь, что эта боль как-то пройдет. Год заживает позвоночник, говорят. И я смогу встать на каблуки и тогда надену платье.

– У вас в жизни все должно быть по максимуму.

– Да. К сожалению.

– Почему «к сожалению»?

– Так тяжело же. И от людей этого требуешь. Я хотела бы по-другому, но не умею. Может, и надо бы на что-то внимания не обращать. Но не могу. На улице если с кем-то что-то случится, не пройду, сразу кинусь. У меня всегда с собой лекарства, аппарат для давления.

– В ледовых шоу, в которых вы судите в последние годы…

– Они сделали меня знаменитой. (Смеется.)

– …вами все восхищаются, но и боятся как огня. Мой брат Игорь, участвуя в «Ледниковом периоде», был счастлив, когда вы говорили ему какие-то добрые слова. Так же радовались и все спортсмены-олимпийцы, участники шоу.

– Видимо, я у них не вызывала раздражения или мои оценки были правильные, что они на меня не обижались.

– Но вы никому не делали скидок. Даже актерам, которые три недели назад впервые вышли на лед.

– И в спорте, и в искусстве, если ты не выучил, ты не выучил. Если не сыграл, то не сыграл. Существует правда.

– Ну, вы же можете какие-то добрые слова сказать авансом.

– Если вы послушаете, я всегда оставляла надежду, потому что я их очень любила и уважала. Потому что у нас очень тяжелый труд. Нам кататься больно. И падать тоже больно. И они все были очень травмированы.

– Татьяна Анатольевна, а кто ваш любимый ученик? Леша Ягудин, наверное?

– Да все мои любимые. И Кулик, и Мао Асада, японка, и Саша Коэн. И Моисееву с Миненковым неповторимых любила, и Бестемьянову с Букиным – я в разные годы была с ними счастлива по-своему. Просто Лешка Ягудин, может быть, мне тяжелее всех достался. Я хотела всему миру показать, какой грандиозный у этого человека талант. И мне удалось. Потому что я одна как будто повалила Берлинскую стену – против меня были все: страна, федерация. Они не хотели, чтобы Леша победил, потому что первым для них был Плющенко. А я знала, что мы выиграем. Вот знала, хоть меня убей. Это было перед Олимпийскими играми в Солт-Лейк-Сити.

– Вам ставили барьеры?

– Да, мы шли без русского судьи.

– Поясните.

– Русский судья был на другой стороне, а это значит, что и вся судейская команда. Но это, знаете, внутренне собирает.

– У вас ведь был конфликт с Федерацией фигурного катания, вы хотели, кажется, совсем уйти из спорта.

– Да я постоянно воюю. Я не могу с несправедливостью соглашаться. Не могу это пережить.

– Татьяна Анатольевна, это правда, что отец очень долго не признавал ваш тренерский дар?

– Ну а почему он должен был признавать-то? Кто я такая?

– Вы же специалист высокого класса.

– Специалистов-то много, а он один. Он потом признал. После победы на пятой Олимпиаде.

– Только на пятой?! И что отец сказал?

– «Здравствуй, коллега».

– А скажите, пример отца, чему он вас научил? У него же непростая судьба: его, легендарного тренера, в 56 лет отправили на пенсию…

– Я с самого детства знала, что он гений, что он великий. Именно великий. И другого такого тренера в мире нет. И придется им всем смириться с этим. Пусть восемнадцать раз выиграют подряд, потом будут сравниваться с ним… Я поняла, что завистников и бездарей больше, чем порядочных и талантливых людей. Но бездари знают, что талантливые люди очень уязвимые, и стараются кусать их за все места – этим бездарям надо же как-то выживать… Но отец и на пенсии всё равно постоянно что-то придумывал – занялся «Золотой шайбой». И «Шайба» живет до сих пор, и оттуда черпают силы наши хоккеисты. Но еще ни один дворец в стране не назван его именем. И в Москве, на Аллее славы в ЦСКА, его бюст стоит только три года. Это всё приходилось пробивать. Ужасно. Но ничего, главное – быть здоровой духом. Даже на коляске можно кататься и приносить пользу. Мы видим, как наша… Самая сильная сборная у нас какая? Паралимпийская. Это о чем-то говорит? Можно, сидя на каталке, приносить большую пользу стране.

– У вас все-таки такая оптимистичная натура, Татьяна Анатольевна!

– Ну, надо же жить как-то, правильно? Что же делать? Надо жить и смотреть вперед.