Текст книги "Рождество наступает все раньше"

Я что-то не то сказал?

Барри нерешительно сидел в комнате для видеопросмотров, компания «Фридкин Мак-Кенна Де Фео» представляла предварительный вариант ролика. Его все еще официально не повысили и не подняли ему зарплату до должного уровня.

– Сначала мы прогоним его без звука, – сказал Лен Левкович. – А потом, простите меня пожалуйста, я спою. Там должна быть акустическая гитара, но так как я не играю, вам придется ее вообразить.

Айрис запустила магнитофон. На экране появилась молодая, пышущая здоровьем женщина лет двадцати с чем-то в клетчатой рубахе и шортах целомудренной длины. Она шагала вверх по склону холма. Женщина крикнула:

– Давай, Счастливчик! – и вслед за ней помчался золотистый ретривер. Она улыбнулась и погладила собаку. Потом добралась до вершины в своих туристических ботинках, победоносно посмотрела вниз на склон, усыпанный дикими цветами, и опустила ранец на камень. Вытащив пакетик «Фруктового дыхания» (дурацкое новое название, одобренное фокус-группами) из кармана рубашки, она принялась радостно жевать в лучах солнечного света, собака весело размахивала хвостом у ее ног.

– А потом голос за кадром произносит ключевую фразу: «Вся доброта летнего солнца, которую вы привыкли находить в „Натуральных лакомствах" от „Мейплвуд Акрс", в новом фруктовом лакомстве на один укус. Вам нужно второе дыхание – „Фруктовое дыхание"».

Айрис добавила:

– «Попробуйте восхитительные „Натуральные лакомства" от „Мейплвуд Акрс"» – и групповой снимок всех продуктов вместе.

Айрис поставила пленку сначала. Лен фальшиво запел:

– «Это доброе утро и добрый день… заниматься делами сегодня не лень… Попробуй, внимание… „Фруктовое дыхание"… дыхание доброго летнего солнца… для тебя!»

– Чудесно, Лен, – сказала Айрис, шутливо подмигивая окружающим.

– Это сгодилось бы для овсянки, – буркнул Барри. – Или жвачки, или слабительного, или страхования здоровья.

– Это приемлемо для наших потенциальных покупателей, – коротко сказал Райнекер.

– Наша целевая аудитория слушает «Роллинг Стоуне». А это похоже на распродажу велосипедов. – Никто не ответил. – Смотрите, вы видели эти потрясающие упаковки? – Он бросил на стол пару пакетиков. – Разве мы не может подобрать что-нибудь, что им соответствовало бы?

– Мне нравится, – вставила Эмили, но никто не обратил на нее внимания.

– Проведи фокус-группу, – бросил Барри его босс. – И предоставь мне общий рейтинг относительно пиковых часов в дневное время.

– «Пожалуйста»? – любезно подсказал Барри. Райнекер бросил на него взгляд, мрачный, как полуночное небо, полное грозовых туч.

Рекламщики сидели притихшие, как перепуганные дети, все как один затаив дыхание.

__________

Накануне главной презентации Барри сидел, положив ноги на стол Херна.

– Он ведет дело так, будто у нас здесь лавка по распродаже лежалого товара.

– Ну и что, – нетерпеливо сказал Херн.

– А то, что я начинаю чувствовать себя Золушкой.

– Послушай меня, это всего лишь обычные фруктовые конфеты, и тебе нужно вывести их на рынок. Они не помогут победить рак или ожирение. Если он считает, что они должны идти в одной связке с джемом и что нужно сохранить старую упаковку, я уверен, у него есть на то причины. Он не новичок в этом деле, не забывай.

С каких это пор Херн так настойчив?

– Ах да, святая святых, «Штрудель Сьюзи», – сухо заметил Барри. Херн теперь тоже составлял часть проблемы; наверное, Барри больше не стоит доверять ему все свои мысли. – Чего нового?

– У нас откат в розничной продаже новых замороженных десертов. Не спрашивай меня почему. Я не знаю почему. Как Джастин?

Джастин – самый большой подарок судьбы.

– Хорошо, – улыбнулся Барри, но в подробности вдаваться не стал.

Райнекер говорил по телефону, но, когда Барри заглянул к нему перед самой презентацией, он махнул ему рукой – «заходи». Он прикрыл ладонью трубку и проинструктировал:

– Можешь показать упаковку и дерево, но делай упор на том, что мы изменим дизайн и графику.

Вошла Эмили и села на второй стул.

– Глобальная стандартизация – это чудовищная глупость, – попробовал возразить Барри, и его бросило в жар. – Это безумие.

– Делай так, – безапелляционно отрезал Райнекер.

– Что значит «делай так»? – спросил Барри; он рассердился и почему-то остро почувствовал себя евреем.

– Делай, как я тебе говорю, – рявкнул Райнекер, и Эмили отпрянула от них обоих. – Твоя группа – на коротком поводке.

Ему захотелось ударить Райнекера.

– Почему? Объясни.

– Потому что эти брэнды вымирают годами, и уже хватит. Им придется отстаивать свою позицию.

– И они смогут ее отстоять, если у них будет новая шикарная упаковка.

– Иностранные филиалы уже раскошелились на этот стенд и первичную раскрутку. Понимаешь? – Райнекер говорил так, как будто общался с дебилом. – Чем меньше мы потратим, тем больше прибыль.

– Это относится и к моей зарплате, не так ли, – уточнил Барри. – Двадцать пять процентов экономии по всем статьям, включая мою зарплату.

– Это еще предстоит решить, – сказал Райнекер.

– Чушь собачья, – взорвался Барри, и Эмили открыла рот от изумления. – Вы уже все решили. Ты не даешь мне повернуться и оскорбляешь этой крохоборной зарплатой, чтобы я ушел, и тогда ты сможешь приписать себе успех всей этой хренотени.

– Осторожно, моряк.

– Это ты моряк. Это твой корабль. А я хочу только быть на равных с остальными руководителями групп. И все.

Он развернулся на каблуках и вышел. А Эмили уже сидела на краю стола Донны и пересказывала ей все в лицах.

– Это было похоже на демонстрацию тестестерона, – захлебываясь, тараторила она.

– Заткнись и поставь дерево в эту долбанную комнату для совещаний, – бросил Барри и тяжелыми шагами направился в мужской туалет. Его трясло от злости. Он собирался сражаться за свое дело до конца.

На следующее утро Эберхарт начал совещание вовремя, хотя некоторые места еще пустовали. Барри в течение трех презентаций сидел где-то с краю и молчал, будто воды в рот набрал. Райнекер избегал встречаться с ним взглядом.

Когда пришло время, Барри рассказал о группе в целом, а потом уступил трибуну Эмили. Та вышла на помост, откашлялась, а потом без всяких записей произнесла по памяти всю речь целиком, делая паузы в соответствующих местах и не опуская руки ниже уровня талии. Безукоризненно, чисто, без нервов, без видимых усилий. Поразительно. Когда пошли вопросы, они скорее относились к группе в целом, так что Барри встал и внес свою лепту, рассказав про курагу, яблочные чипсы, рожковые шарики и ореховую смесь.

Он поднял повыше плакат, на котором были закреплены старый и исправленный вариант упаковки.

– Вот старая упаковка и ее исправленный вариант, в фокус-группах они заняли соответственно третье и второе место. А вот что заняло первое место. – Он бросил на стол новую упаковку.

Он почувствовал какие-то подводные течения, какие-то подспудные коммуникации между Райнекером и Териакисом.

– Должен быть способ выйти из этого тупика. Посмотрите на разницу. – Он поднял вверх немецкие конфеты и пачку кураги. Никто не произнес ни слова. – Разный размер, разные категории.

– Нам нужен общий дизайн для торговли по всему миру, – высказался Териакис.

– Почему? Каждый брэнд имеет национальные вариации. Почему вы хотите, чтобы именно этот соответствовал какому-то абстрактному стандарту?

– А нельзя оставить дизайн и только изменить цвета? – спросил Херн.

Предатель. Барри сделал Эмили знак, чтобы она принесла дерево.

– Тогда у нас получится конфликт с канадской курагой или французскими бананами. Посмотрите, всегда есть определенные вариации. Если немцы не хотят платить за собственный дизайн упаковки, они могут просто не принимать участия в составлении стенда.

– Но в обновленной старой упаковке нет ничего плохого, – встрял Пласт.

– Этот землисто-джутовый вздор устарел. Его уже до смерти затаскали в натуральных продуктах. И именно поэтому скорее всего эти брэнды еле дышат вот уже два десятилетия. Зачем снова вытаскивать на сцену избитые старые брэнды с избитым старым видом?

– Совет считает, что ты сможешь выкрутиться, – сказал Териакис.

Да кто он такой – крестный отец?

Барри вскипал. Никто не реагировал на дерево.

– Ну, а если мы изменим цвета, французы не будут против? Они-то в силах посмотреть в глаза реальности? – Эмили неподвижно, как столб, стояла около дерева. – А вот и стенд «Натуральных лакомств» «Мейплвуд Акрс», взгляните.

Послышался тихий шепот и одобрительные возгласы. Это не люди, а овцы.

– Это самая полная версия. В модели для супермаркетов не будет автоматических защелок и бегущих лент, но вы можете получить представление. Фрукты висят на дереве.

– Я сомневаюсь, что зарубежные офисы согласятся на такой стенд, – протянул Райнекер.

– Тогда немцы могут освободившиеся пять баксов потратить на изменение цветов своей упаковки.

– Не мог бы кто-нибудь рассказать мне, в чем, собственно, дело с этой упаковкой? – попросил Эберхарт.

– Дело в том, что мне сказали переформировать группу товаров и заново вывести их на рынок. Люди из отдела дизайна превзошли самих себя, создав блестящую, восхитительную упаковку, а совет хочет вышвырнуть ее на свалку, променяв на нечто, больше всего похожее на овсянку недельной давности, и только потому, что жмоты немцы не хотят изменить цвет своей упаковки.

Эберхарт повернулся к Эмили:

– Что вы думаете об упаковке? Зачем он спрашивает ее?

– Мне нравится, – легко сказала она. – Но обновленная старая тоже не трагедия. Напольный стенд придаст товарам рельефность, и все что угодно будет смотреться привлекательно.

– Вы отдаете мне под руководство группу, а потом не даете ею руководить, – объявил Барри, уже вне себя от бешенства. – А совет в плановом порядке выхолащивает все, что я предлагаю.

– Ну, Кантор, – начал Эберхарт.

– А это – конфеты, и вы можете тешить себя иллюзиями, если хотите, но они не более натуральные, чем новая грудь вашей жены, сэр.

Несколько мгновений все тупо смотрели на него, потом одновременно опустили глаза. Он что, действительно это сказал?

Эберхарт поднял на него глаза.

– Что?

Он почувствовал себя так, будто играл в большой теннис и только что попал со всего маху ракеткой по сетке.

– Простите. Это не имело отношения к делу. Я только говорю, что эти конфеты…

– Отойди, – сказал Териакис. – Извинись и отойди.

– За что? Я пытаюсь руководить этой группой, а получаю только все новые стандарты, которым невозможно соответствовать, и вы постоянно меняете свое мнение. Вы меня даже не слушаете. – Он намеренно избегал смотреть на Херна.

– Теперь мы слушаем, – сухо сказал Эберхарт. – Я весь внимание. Так что?

– Я уже очень давно не видел упаковки лучше этой, – произнося эти слова, Барри вдруг понял, что потерял работу.

– Это все? – спросил Эберхарт спокойно, это не произвело на него впечатления.

– Мы должны выпустить это в этой упаковке. – Он потерял работу, потому что цвета упаковки напоминали ему его счастливые плавки.

– Хорошо. Я слышал про упаковку достаточно. Если у нас будут вопросы, мы спросим Джона или Эмили. Давайте двигаться дальше.

Барри взял свой блокнот с записями, свои плакаты и осторожно вышел из комнаты, в голове у него стоял оглушительный звон. Он побрел по пустому этажу в свой кабинет. Без дерева комната выглядела опустевшей. Что он наделал? Унижение и отчаяние.

Вбежал Херн, хлопнув за собой дверью.

– Ты буйнопомешанный кретин! Ты устраиваешь долбанную тобиасовщину! Я не понимаю! Зачем? – У Херна на щеках горели красные пятна. – Кому на хрен нужна эта чертова упаковка?

Дело было не только в упаковке, но сейчас Барри не мог об этом думать.

– Я не знаю.

__________

Он осторожно переехал вмонтированный в дорогу ограничитель скорости на выезде из парковки, как будто за ним наблюдали. Немного отъехав, он врубил «Sgt. Pepper», а потом выключил. Ему уже не тринадцать. «А Day in the Life» представляла собой идеальное сочетание отдельных битловских составляющих. Слова были Джона – смутные, фантастические, возможно, не обошлось без наркотиков; они очень старались шокировать. Вторая часть была Пола – бойкая, беспечная, домашняя, она очень старалась понравиться. Финальный аккорд был чистый Джон – сама антисоциальность.

Барри даже не добился цели – всю оставшуюся жизнь он будет теперь засыпать, мучимый горькими сожалениями. У него ведь даже не было никаких претензий к самому Эберхарту! И фразочка-то была совсем не остроумная. С другой стороны, он не помнил, что именно сказал Гэри Тобиас. Люди запоминают мелодию, а не содержание, и имя Тобиаса стало синонимом яростной, напыщенной бравады, преступления против субординации.

Дома он бродил кругами, в замешательстве и тоске. Джастин придет в восемь тридцать, сейчас два ноль пять, и он понятия не имел, чем заняться. Он открыл холодильник. Собака прыгнула, толкнув его передними лапами.

Зазвонил телефон. Это был Херн.

– Я думаю, тебе стоит разослать твои резюме прямо сейчас, пока новость не распространилась и ты еще можешь легко отделаться.

– Я пилил себя за это не переставая. Но слушай, ведь никто не помнит, что именно Тобиас тогда сказал, все помнят только, как он это сделал.

– А я помню. Он сказал Райнекеру: «Ах ты жалкий паршивый надсмотрщик, сопливый сукин сын».

– Ты запомнил? – Собака посмотрела на него пренебрежительно. Даже Тобиас добился, чего хотел. – Как ты думаешь, если я извинюсь перед Эберхартом…

– Ты обязан извиниться! Но и в этом случае у тебя здесь никакого будущего.

– Кто-нибудь что-нибудь сказал, когда я ушел?

– Ни слова. Все было так по-британски. А потом, в холле, Райнекер задал мне точно такой же вопрос про вегетарианские закуски, что и вчера. Будто ничего не случилось.

Нужно выбраться из дома. Он пристегнул собаке поводок, и она заплясала вокруг него. Разведенка зашла в лифт с таким видом, будто целый день провела, восхищаясь собой. Она направилась в сторону Бродвея, стуча высокими каблучками, разодетая как на парад, хотя идти ей было некуда. Он сейчас в том же положении – в костюме в два тридцать пять дня, безработный.

Собака остановилась у дерева. Он понял, что оставил дома пакеты.

– У меня кончилась пакеты, – сказал он консьержу, – у вас не найдется газеты? – Тот пожал плечами, не выражая никакого сочувствия его горю. – Ну хоть какой-нибудь каталог?

Барри достал из мусорки обертку от гамбургера, очень надеясь, что на ней еще нет собачьего дерьма. Джастин так часто оказывается права.

Что он скажет Джастин?

Они пошли дальше по Вест-Энду под ослепительными лучами солнца. Ему некуда было идти, и в этом чувстве не было ничего волшебного. Остановившись у «Коллегиата», Барри постоял у красных ворот, наблюдая за детьми, которые играли в узком дворе в мяч, менялись бейсбольными карточками, лупили друг друга по голове. У него сохранилось одно давнее воспоминание. Как-то мать, забирая его из школы, сказала:

– Если ты идиот в четырнадцать, то останешься идиотом и в сорок.

Нужно навестить мать. Но что он ей скажет?

ГЛАВА 13

Я же говорила

В день, когда была завершена сделка с коммунальными службами, Джастин рано ушла из офиса и пошла по Парк-авеню сквозь мягкий, теплый воздух в новом зеленом платье. Эта операция попала во все информационные программы, и ее имя упомянули в «Американ лойер». На клумбах цвели тюльпаны. Она практически живет с Барри, в его доме. Улицы были оживлены, все торопились домой под восхитительным майским солнышком. Барри предложил съездить куда-нибудь отдохнуть по-настоящему, и на этот раз ее ничто не остановит.

Дома Джастин упаковала целый весенне-летний гардероб, включая сумки и обувь. Все свадьбы, на которых она бывала, казались фантастикой: очень мило, но совершенно излишне. К ней это не имело никакого отношения. Но сейчас эти вещи не казались ей чуждыми. Случиться может что угодно.

Она взяла такси и проехала через напоенный ароматами цветущий парк Открыла дверь своим новым ключом.

– Это твоя соседка по квартире, – крикнула она, сбрасывая туфли на каблуках. – Приволокла целый шкаф одежды.

Барри сидел на диване как куль с мукой. Даже не встал. Джастин села с ним рядом. Он тихо положил голову ей на грудь.

Что-то случилось.

– Что? – спросила она; он встал и прошелся по комнате, резко мотая головой и нетерпеливо цокая языком. Кто-то умер. Его мать? – Что?

– Я сегодня совершил очень большую глупость.

– Ага, – сказала она и почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Это может быть что угодно. Она понятия не имела, на что он способен.

– Я думаю, я доигрался и меня уволят.

– За что?

– Понимаешь, я нагрубил Эберхарту.

– Что ты сделал?

– Они собирались вышвырнуть упаковку. Они уперлись, как ОСЛЫ, и довели меня до белого каления! Я больше не мог это выносить.

Она всегда знала, что в один прекрасный день болтовня доведет его до беды.

– И ты нагрубил генеральному? – Он прошелся по комнате. – Что ты ему сказал?

Он прислонился лбом к стене.

– Я не хочу об этом говорить.

– А что случилось потом?

– Не хочу об этом говорить.

Она еще не разобрала вещи. Можно просто отвезти их обратно, не распаковывая. Нет, нельзя.

– Где собака?

Он указал на кресло, где собака дрожала под грудой полотенец.

– Приходит в себя. Я ее выкупал.

– Пойдем, – Джастин надела туфли.

Они зашли в первую попавшую по дороге закусочную и сели у окна. Он сделал заказ, не устраивая цирка.

Черты его заострились, а лицо будто еще больше вытянулось вперед. Он бездумно пил вино и смотрел на улицу.

– Эй, сделай милость, брейся хоть иногда, – сказал он о женщине, которая проходила мимо по ту сторону стекла.

С Барри всегда было что-то не так. Она вдруг увидела его в пятнадцать – долговязый, неуклюжий, переполненный энергией, вечно во что-то вляпывается, на зубах скобки. В этом было что-то очень трогательное. Он постоянно не в ладу с самим собой. Барри сполз пониже на сиденье и откинул голову на спинку. Он смотрел на нее со смертельной усталостью в глазах. Джастин почувствовала, что, когда их взгляды встречаются, между ними пробегает электрический разряд. Это было странно и страшновато. Дело не в привязанности, не в хорошем сексе и не в том, чтобы есть не в одиночку. Она в него влюблена. Это ее очень встревожило. Люди не совершают саморазрушительных поступков без причины.

Принесли еду.

– Когда ты собираешься извиняться?

– Извиняться? – Напускная сонливость испарилась, он вскинулся и оскалился. – Почему это я должен извиняться? – Он такой младенец. – То есть я извинюсь за грубость. Непременно. Но я не извинюсь за то, что отстаивал свою позицию. – Он уже впал в неистовство, сжимая вилку. Он очень красивый мужчина.

Нет, она точно не в себе. Она еще и влюблена в идиота и грубияна Барри?

– Хорошо. Так тебе давно пора было оттуда убираться. Удивительно, что ты так долго продержался, – сказала она, и его лицо немного разгладилось. – Вот только почему было не подождать с оскорблениями в адрес генерального директора до того момента, пока ты не найдешь новую работу?

– Не надо, – сказал он виновато и набросился на салат с такой яростью, что один лист упал на ее новое зеленое платье. Он положил вилку. – Прости меня, пожалуйста. – Она проигнорировала протянутую ей руку и обмакнула край своей салфетки в воду. Как это могло случиться?

Вернувшись в квартиру, Джастин не могла придумать, чем заняться. Ей очень хотелось, чтобы здесь был кто-то еще – пусть даже Пиппа. Ей хотелось его выпороть. Он что, псих?

Зазвонил телефон. Барри испуганно поднял глаза.

– Возьми трубку, – попросила она. Он взял.

– Это тебя, – сказал он и протянул ей трубку. Что еще? – Я буду в душе. – Он потащился прочь, как ребенок, который разбил вазу, и ему теперь совестно.

– Помнишь дочь Фриды, Линду? – спросила Мириам, и это было вступлением к истории. – Очень милая девочка.

– Это которая танцовщица, да?

– Нет, то ее сестра, Стейси, стриптизерша. Большой скандал. Большой. Она не сказала Фриде и Джо. Но она танцевала в ночном клубе. Она уехала с игроком. Сбежала. Родители нашли ее в Балтимор-Лейн. Они добились, чтобы ее брак аннулировали. Она была несовершеннолетняя. А потом она встретила чудесного парня. Родила двоих детей. Как нормальный человек. Он был специалист по налогам. С ума по ней сходил. Она этого не заслуживала. А потом она встретила австралийца. И поехала в Рино за разводом. А потом переехала в Калифорнию, чтобы быть с австралийцем. У нее всегда кто-то был, у этой Стейси.

Эта женщина сошла с ума.

– И?

– Так вот Линда. Поехала в Хольок и вышла за доктора. Хорошего. Солидная практика, очень уважаемый в обществе. Гастроэнтеролог. А он бросил ее ради ее лучшей подруги. Так она пошла получать разрешение на торговлю недвижимостью – ну, знаешь, курсы такие. Твоя мать ходила на эти курсы. И как ты думаешь, что случилось?

Мириам замолчала. Собака перевернулась на спину, она еще не совсем обсохла.

– Что случилось, Нана?

– Она встретила итальянца. На курсах по недвижимости. Вроде подрядчика. Типа того. И они поженились. Живут где-то на Сицилии, все очень по-итальянски. И как ты думаешь, кого встретила недавно твоя мать в «Гарден»? Линду и итальянца, счастливый конец.

Зачем Мириам позвонила с этой историей именно сегодня?

– И?

– И ничего. Может, ты права. Можно выйти за лучшего, теоретически, человека на свете и все будет ужасно. Люди выходят за самых разных людей и это еще не конец жизни. – Барри вернулся из душа, чистый и розовый, на влажных волосах – следы расчески. – Я рассказывала тебе про своего онколога? Я его выгнала. Думал, что он мировая величина, шарлатан.

Барри принялся вытирать собаку полотенцем. Джастин почувствовала себя виноватой.

– Нана. Я тебя люблю. Мне пора.

– Ладно, милая. Держи меня в курсе. – Она повесила трубку.

Барри и Стелла подняли на нее головы: что она станет делать?

– Я привезла все свои вещи, – сказала она.

– Я уловил всю иронию ситуации. – Он криво усмехнулся и отнес ее чемоданы в бывшую комнату Винса. Он поставил их на пол и сел сам, спиной к кровати, колени смотрят в потолок. Это теперь ее комната, ее шкаф. Ей надо все разложить.

Она села рядом с ним.

– Что ты собираешься делать?

Барри прислонился к ней.

– Понятия не имею.

Он уложил ее спиной на пол. В следующее мгновение он уже лежал на ней, придавив ее всем своим весом. Он очень тяжелый. А вдруг он заплачет? Сколько она еще сможет вот так лежать, задержав дыхание?

На следующее утро она померила розовый костюм, который носила четыре года назад, 44-го размера, и он оказался как раз. Барри ждал ее за столом. Обычно к этому времени он уже уходил. Он приготовил завтрак.

– Что сегодня будешь делать? – спросила Джастин.

– Я думал, схожу в салон, сделаю маникюр, а потом – в клуб, сыграю пару партий в бридж.

На это она отвечать не станет.

– Развлекайся, – сказала она и взяла сумку. Он обогнал ее и встал спиной к двери.

– Чем плох мой кофе?

– Прекрати. – Она быстро его поцеловала и вышла.

– Ты не можешь просто оставить меня здесь, – Барри стоял у двери, как наказанный ребенок, который хочет пойти поиграть во двор.

Джастин разгладила его нахмуренный лоб.

– Я бы очень хотела что-нибудь тебе посоветовать, только не знаю что, – сказала она. – Но ты справишься. – Она вошла в лифт.

Было рано, и настроение у нее было прекрасное, несмотря ни на что. Она решила пройтись пешком. Она влезла в костюм четырехлетней давности, «Фосдейл Клит» нашла серьезного покупателя на одно из дочерних предприятий «Фитцсиммонс», небо было безоблачным. Может, это и хорошо, что так случилось. Если он сейчас разберется со своим поведением, он, может быть, уже никогда больше не выкинет такого номера. Он только должен это понять и найти другую работу. И поскорее.

– Харриет родила ребенка, и она хочет, чтобы ты знала, – сообщил Боб безо всякого интереса, когда она входила к себе в кабинет.

– Какого ребенка?

– Белого, я так полагаю, – буркнул Боб и вышел.

Она позвонила в «Маунт Синай».

– Какой ребенок?

– Мальчик, три шестьсот пятьдесят, вагинальные роды, – прошептала Харриет. – Мы намертво застряли с именем. Ему нравится Гарри. Мне нравится Генри. Может быть, придется назвать его Джейсоном. Мне пора. – Она повесила трубку.

Боб вошел взволнованный.

– Там твой отец звонит! То есть с НЕЙ-то я целыми днями разговариваю, но сейчас я вдруг почувствовал себя настолько ближе к тебе, Джастин.

Дни Боба у нее в кабинете сочтены.

– Я звоню, чтобы повосторгаться, – сказал отец. – Потрясающий парень!

– Да, так и есть. – Она подумала, чем сейчас, интересно, потрясающий парень занимается. Наверное, играет в спальне в мяч и ест хлопья прямо из коробки.

– И? – подначивал отец. Это кошмар какой-то.

– И никаких больше заявлений на эту тему в настоящий момент, – отрезала Джастин.

Она пошла прямо к Роберте, но той не было на месте. Прислушавшись к голосу интуиции, Джастин спустилась вниз и нашла Роберту, которая курила у входа в здание с главой рекламного агентства с семнадцатого этажа, секретаршей из приемной «Европейского издательского дома» с тридцать первого и каким-то обслуживающим персоналом из «Пэкер Брибис». Джастин кивнула ей, Роберта извинилась, они отошли и сели вдвоем на бетонный заборчик лицом к Пятой авеню. Роберта сама наняла Джастин восемь лет назад на лето временным сотрудником, они уже очень много о чем переговорили на этом заборчике.

Роберта подставила лицо солнцу и закрыла глаза.

– Ладно, давай послушаем.

– Барри потерял работу.

– Ну, по крайней мере он сохранил здоровье, – зевнула Роберта.

– Роберта!

– Извини, ты права, рассказывай. Все было слишком хорошо, вся история с самого начала, так хорошо не бывает.

Джастин приехала к Барри в семь тридцать. Он сидел на диване и смотрел телевизор.

Он станет копией своего отца. На ее долю останутся все взрослые дела, как случилось с его матерью. Еще только пятница. Нужно отсюда сваливать.

Она выскользнула обратно, но он ее заметил.

– Я забыла молоко, – крикнула она.

– Я пойду с тобой.

– Нет, я сейчас вернусь. – Она вызвала лифт. Барри выбежал и вскочил в лифт в последний момент, тут же прижал ее к стене и поцеловал. Ей стало жарко. Она почувствовала себя загнанной в угол. Ей стало не по себе, она возненавидела этот грязный, темный лифт. Нужно сматываться. Впереди целые выходные.

Проблема в собаке. Собака живет здесь, и Пиппа выгуливает ее после обеда. Джастин не может попросить его оставить собаку у себя, если ее самой здесь не будет. Они вышли через холл на улицу. Но можно отменить Пиппу и вернуть того парня, который раньше выгуливал Стеллу.

– Какой у Пиппы номер? – спросила она, когда они вышли на улицу.

– Зачем тебе?

Воздух был свеж, но Барри нависал над ней, ухватив за руку, и она задыхалась. Она высвободила руку, будто для того, чтобы записать номер, но на самом деле, чтобы вырваться на свободу. И как только ей в голову пришла мысль, что с этим человеком можно установить партнерские отношения? Наверное, все дело в падавшем самолете.

– Может быть, мне понадобится, чтобы она зашла.

– Да? – Он был настроен дружелюбно и оптимистично. – Зачем?

Скорее всего, у него выдался очень трудный день. Он в оцепенении. Ему нужно положить голову кому-нибудь на колени. А ей хотелось сидеть в одиночку перед своим кондиционером и вязать.

– Я думала, не устроить ли мне вечеринку, – солгала она, рассматривая, до неприличия усыпанное цветами дерево, лишь бы не смотреть ему в глаза. – Я подумала, не сможет ли она купить для нее продукты, приготовить и подать на стол.

– Она будет в восторге. – Барри стоял теперь лицом к лицу с ней, с улыбкой глядя на нее сверху вниз. Они ждали, пока загорится зеленый. – Знаешь, Пиппа так тобой восхищается, с твоей стороны это будет такой знак доверия…

– Барри, я не могу сейчас здесь оставаться! Он резко вдохнул. Ему стало страшно.

– Только сегодня! Я задыхаюсь! – Мимо со свистом летели машины. – Завтра я приду, и мы поговорим.

– Ладно, но почему не сейчас?

– О боже, только не заставляй меня ужинать! – Она чуть не налетела на стоящую машину.