Текст книги "Сочинения"

 
Людское море всколыхнулось,
Взволновано до дна;
До высей горных круч коснулась
Взметенная волна,
 
 
Сломила яростным ударом
Твердыни старых плит, —
И ныне их теченьем ярым
Под шумы бури мчит.
 
 
Растет потоп… Но с небосвода,
Приосеняя прах,
Как арка радуги, свобода
Гласит о светлых днях.
 

Июнь 1917

 
Бывало, клекотом тревожа целый мир
И ясно озарен неугасимой славой,
С полуночной скалы взлетал в седой эфир
Орел двуглавый.
 
 
Перун Юпитера в своих когтях он нес
И сеял вкруг себя губительные громы,
Бросая на врагов, в час беспощадных гроз,
Огней изломы.
 
 
Но с диким кобчиком, за лакомый кусок
Поспорив у моря, вступил он в бой без чести,
И, клюнутый в крыло, угрюм, уныл и строг,
Сел на насесте.
 
 
Пусть рана зажила, – все помня о былом,
Он со скалы своей взлетать не смеет в долы,
Лишь подозрительно бросает взор кругом,
Страшась крамолы.
 
 
Пусть снова бой идет за реки, за моря,
На ловлю пусть летят опять цари пернатых;
Предпочитает он, чем в бой вступать, – царя,
Сидеть в палатах.
 
 
Но, чтоб не растерять остаток прежних сил,
Порой подъемлет он перун свой, как бывало…
И грозной молнией уж сколько поразил
Он птицы малой!
 
 
И сколько вкруг себя он разогнал друзей,
Посмевших перед ним свободно молвить слово:
Теперь его завет один: «Дави и бей
Всё то, что ново!»
 
 
Бывало, пестунов он выбирать умел,
Когда он замышлял опять полет гигантский,
Потемкин был при нем, Державин славу пел,
Служил Сперанский.
 
 
Но пустота теперь на северной скале;
Крыло орла висит, и взор орлиный смутен,
А служит птичником при стихнувшем орле
Теперь Распутин.
 

10 июля 1914

 
Нет таких дней, когда песни – не нужны:
Тают печали в лучах красоты.
И на иконах есть венчик жемчужный,
И на могилах сажают цветы.
– Но почему же сегодня не дружны
С песней раздумья и с рифмой мечты?
 
 
Пусть по полям окровавленным гневно
Рыщут зубастые звери Войны!
Буйствует Жизнь и без них каждодневно,
Губит жестоко и в дни тишины.
– Но почему же не реют напевно
Грустные думы и черные сны?
 
 
Молнии минут, и гром отгрохочет,
Новое солнце над миром взойдет,
Вечен лишь тот, кто поет и пророчит
Вечную тайну нездешних высот!
– Но почему же мой голос не хочет
Вечное петь в этот сумрачный год?
 

9 декабря 1915

 
Опять к любимым мелочам,
Я думал, жизнь меня принудит:
К привычным песням и речам…
Но сны мрачны, и по ночам
Меня невольный трепет будит.
 
 
Хочу забыть, – забыть нельзя.
Во мраке лики роковые
Стоят, насмешливо грозя,
И кровью залита стезя,
Твоя, – скорбящая Россия!
 
 
Мысль говорит: «Твоих стихов
Что голос, еле слышный, может?
Вернись к напевам прежних строф!»
Но, словно гул колоколов,
Призыв таинственный тревожит.
 

9 декабря 1915

Властью некий обаянны,

До восшествия зари,

Дремлют, грозны и туманны,

Словно падшие цари.

Ф. Тютчев «Альпы»

Французский летчик, утром сбросив бомбы в Германии, и полудню достиг Милана.

(Сообщение штаба. Ноябрь 1916 г.)

 
Я смотрел, в озареньи заката,
Из Милана на профили Альп,
Как смотрели, на них же, когда-то
Полководцы в дни Пиев и Гальб;
 
 
Как назад, не предвидя позоров,
Горделиво смотрел Ганнибал;
И, тот путь повторивший, Суворов, —
Победители кручей и скал;
 
 
Как смотрели владыки вселенной,
Короли и вожди, – иль, скорей,
Как наш Тютчев смотрел вдохновенный,
Прозревавший здесь «падших царей».
 
 
Альпы! гордые Альпы! Вы были
Непреложным пределом земли,
И пред вами покорно клонили
Свой увенчанный гнев короли…
 
 
Но взнеслись небывалые птицы,
Зачирикал пропеллер с высот,
Презирая земные границы,
Полетел через Альпы пилот.
 
 
На заре он в Германии сеял
Разрушительный град сквозь туман,
А к полудню в Италии реял,
Восхищая союзный Милан.
 
 
Долго вы, день за днем, век от века,
Воскресали в пыланьи зари,
Но пришло торжество человека…
Преклоняйтесь, былые цари!
 

1916

 
Пусть царит уныние где-то на земле!
Беспечально празднество рыб в Па-де-Кале!
 
 
В залах малахитовых водного дворца
Собрались, по выводкам, толпы без конца:
 
 
Здесь акулы грузные, окуни, трески,
Рыбешки летучие, пестрые бычки.
 
 
Малые, огромные, все плывут, спешат…
Светит электричеством, в коридорах, скат;
 
 
Сверху светит водоросль, пышный канделябр:
Сколько блесков, отблесков, и чешуи, и жабр!
 
 
Будут пляски разные, и потехи ждут:
Там, на груде раковин, позабавит спрут;
 
 
В хижине коралловой хор морских коньков
Пантомимой пламенной увлечет без слов;
 
 
Рядом, для поклонников олимпийских муз,
Разыграет Демеля труппа из медуз.
 
 
А под утро самое, предварив разъезд,
Выведен с процессией пятипалых звезд,
 
 
Скажет с красной кафедры, жестами всех лап,
Речь громоподобную многоумный краб;
 
 
Объяснит, что праведно был прославлен днесь
Тот, кто кормит тщательно мир подводный весь,
 
 
Что сему кормителю так давно пора
Хоть клешней качанием прокричать: «Ура!»
 
 
Что все бури, отмели и огонь твой, Эльм!
Славься между рыбами царь торпед – Вильгельм!
 

11 апреля 1916

«Не хвались еще заране!»—

Молвил старый Шат.

М. Лермонтов «Спор»

 
У подножья башни древней
Море Черное шумит;
Все любовней, все безгневней
Другу старому твердит:
 
 
«Как тебе не надоело
Столько медленных веков
В полусне глядеть без дела
На игру моих валов?
 
 
Я ведь помню все былое,
Дед далеких времена.
Сколько раз сходились в бое
В этом месте племена!
 
 
Ты еще здесь не стояла,
Здесь другой был, древний град;
Но я здесь не раз внимало,
Как мечи о щит стучат.
 
 
А когда на скат угрюмый
Стала твердой ты стопой, —
Помнишь снова: крики, шумы,
Гулы схватки боевой?
 
 
Иль другие вспомни были,
Как со; всех концов земли
К этим камням подходили,
В пестрых флагах, корабли!
 
 
Как твой град был славен в мире,
И смотрел мой хмурый вал —
В императорской порфире
Твой владыка выезжал!
 
 
Или всё, как сон вчерашний,
Ты не хочешь вспоминать?
Иль тебе не скучно, башне,
В тихой лености дремать?»
 
 
Волны шепчут, вея гривой,
О преданьях давних лет…
Морю Черному лениво
Башня древняя – в ответ:
 
 
«Не забыла я былого,
Помню битвы и пиры!
Но не видеть людям снова
Славной, сказочной поры!
 
 
Битвы в мире отшумели,
Нет былых, великих дел.
Иль народы одряхлели,
Или край наш постарел.
 
 
Не придут с заката солнца,
В сталь и меч облечены,
Дерзким сонмом македонцы,
Принося разгул войны.
 
 
На утесы и в долины
Не поскачут на конях
В белых ризах бедуины
С криком радостным: «Аллах!»
 
 
И давно с высот Ирана
К нам сойти не хочет рать,
Чтобы с ратями султана
Переведаться опять.
 
 
Дремлют турки, и армяне
Свыклись с игом вековым…
Правда, видела в тумане
Я вчера огонь и дым,
 
 
Да еще ко мне недавно
Подходил безвестный флот,
Погрозил мне своенравно,
Но исчез в просторах вод.
 
 
Верно, это все – пустое:
Люди стихли, присмирев.
Дай же мне дремать в покое,
Слушать волн твоих напев!»
 
 
Но у камней башни древней
Море Черное шумит,
Все любовней, все напевней
Другу старому твердит:
 
 
«Что корить людей Востока,
И Царьград, и Тегеран!
Разливаюсь я широко,
Вижу много разных стран.
 
 
Ах, немало проспала ты!
Будь не так дружна со сном,
Слышать ты могла б раскаты
Новых битв и новый гром!
 
 
Не ленись хоть оглянуться!
Много див увидишь ты.
Скоро страшно содрогнутся
Эти долы и хребты.
 
 
Север новой, грозной бурей
В нашу сторону дохнул.
Видишь: отблеск на лазури?
Слышишь: отдаленный гул?
 
 
Возвращаются былые,
Роковые времена,
И под громы боевые
Ты проснешься ото сна!»
 
 
Все настойчивей, напевней
Море Черное гудит
У подножья башни древней…
Та проснулась, та глядит.
 
 
И уже весь край в смятеньи:
Пламя, залпы, крики, шум…
Видит: в смутном отдаленьи
Вновь свободен Эрзерум.
 
 
Видит: войско с горных кручей,
Сквозь туман и чрез снега,
Сходит к морю черной тучей,
Гонит радостно врага.
 
 
И, крепя собой отряды,
Что идут вдоль берегов,
Броненосные громады
Режут синий строй валов.
 
 
В рое вымпелов с крестами
Потемнел Эвксинский понт…
Миг – и русскими войсками
Занят древний Требизонт.
 

7 апреля 1916

 
Тридцатый месяц в нашем мире
Война взметает алый прах,
И кони черные валькирий
Бессменно мчатся в облаках!
 
 
Тридцатый месяц, Смерть и Голод,
Бродя, стучат у всех дверей:
Клеймят, кто стар, клеймят, кто молод,
Детей в объятьях матерей!
 
 
Тридцатый месяц, бог Европы,
Свободный Труд – порабощен;
Он роет для Войны окопы,
Для Смерти льет снаряды он!
 
 
Призывы светлые забыты
Первоначальных дней борьбы,
В лесах грызутся троглодиты
Под барабан и зов трубы!
 
 
Достались в жертву суесловью
Мечты порабощенных стран:
Тот опьянел бездонной кровью,
Тот золотом безмерным пьян…
 
 
Борьба за право стала бойней;
Унижен, Идеал поник…
И все нелепей, все нестройней
Крик о победе, дикий крик!
 
 
А Некто темный, Некто властный,
Событий нити ухватив,
С улыбкой дьявольски-бесстрастной
Длит обескрыленный порыв.
 
 
О горе! Будет! будет! будет!
Мы хаос развязали. Кто ж
Решеньем роковым рассудит
Весь этот ужас, эту ложь?
 
 
Пора отвергнуть призрак мнимый,
Понять, что подменили цель…
О, счастье – под напев любимый
Родную зыблить колыбель!
 

Январь 1917

 
Да! Вы поставлены на грани
Двух разных спорящих миров,
И в глубине родных преданий
Вам слышны отзвуки веков.
 
 
Все бури, все волненья мира,
Летя, касались вас крылом, —
И гром глухой походов Кира,
И Александра бранный гром.
 
 
Вы низили, в смятеньи стана,
При Каррах римские значки;
Вы за мечом Юстиниана
Вели на бой свои полки;
 
 
Нередко вас клонили бури,
Как вихри – нежный цвет весны, —
При Чингис-хане, Ленгтимуре,
При мрачном торжестве Луны.
 
 
Но, – воин стойкий, – под ударом
Ваш дух не уступал Судьбе, —
Два мира вкруг него недаром
Кипели, смешаны в борьбе.
 
 
Гранился он, как твердь алмаза,
В себе все отсветы храня:
И краски нежных роз Шираза,
И блеск Гомерова огня.
 
 
И уцелел ваш край Наирский
В крушеньях царств, меж мук земли:
Вы за оградой монастырской
Свои святыни сберегли.
 
 
Там, откровенья скрыв глубоко,
Таила скорбная мечта
Мысль Запада и мысль Востока,
Агурамазды и Христа, —
 
 
И, ключ божественной услады,
Нетленный в переменах лет,
На светлом пламени Эллады
Зажженный – ваших песен свет!
 
 
И ныне, в этом мире новом,
В толпе мятущихся племен,
Вы встали обликом суровым
Для нас таинственных времен.
 
 
Но то, что было, вечно живо,
В былом – награда и урок,
Носить вы вправе горделиво
Свой многовековой венок.
 
 
А мы, великому наследью
Дивясь, обеты слышим в нем…
Так! Прошлое тяжелой медью
Гудит над каждым новым днем.
 
 
И верится, народ Тиграна,
Что, бурю вновь преодолев,
Звездой ты выйдешь из тумана,
Для новых подвигов созрев,
 
 
Что вновь твоя живая лира,
Над камнями истлевших плит,
Два чуждых, два враждебных мира
В напеве высшем съединит!
 

23 января 1916

Тифлис

 
В тот год, когда господь сурово
Над нами длань отяготил,
Я, в жажде сумрачного крова,
Скрываясь от лица дневного,
Бежал к бесстрастию могил.
 
 
Я думал: божескую гневность
Избуду я в святой тиши:
Смирит тоску седая древность,
Тысячелетних строф напевность
Излечит недуги души.
 
 
Но там, где я искал гробницы,
Я целый мир живой обрел.
Запели, в сретенье денницы,
Давно истлевшие цевницы,
И смерти луг – в цветах расцвел.
 
 
Не мертвым голосом былины,
Живым приветствием любви
Окрестно дрогнули долины,
И древний мир, как зов единый,
Мне грянул грозное: Живи!
 
 
Сквозь разделяющие годы
Услышал я ту песнь веков,
Во славу благостной природы,
Любви, познанья и свободы,
Песнь, цепь ломающих, рабов.
 
 
Армения! Твой древний голос—
Как свежий ветер в летний зной!
Как бодро он взвивает волос,
И, как дождем омытый колос,
Я выпрямляюсь под грозой!
 

9 декабря 1915

 
Холодно Каспию, старый ворчит;
Длится зима утомительно-долго.
Норд, налетев, его волны рябит;
Льдом его колет любовница-Волга!
 
 
Бок свой погреет усталый старик
Там, у горячих персидских предгорий…
Тщетно! вновь с севера ветер возник,
Веет с России метелями… Горе!
 
 
Злобно подымет старик-исполин
Дряхлые воды, – ударит с размаху,
Кинет суда по простору пучин…
То-то матросы натерпятся страху!
 
 
Помнит старик, как в былые века
Он широко разлегался на ложе…
Волга-Ахтуба была не река,
Моря Азовского не было тоже;
 
 
Все эти речки: Аму, Сыр-Дарья,
Все, чем сегодня мы карты узорим,
Были – его побережий семья;
С Черным, как с братом, сливался он морем!
 
 
И, обойдя сонм Кавказских громад,
Узким далеко простершись проливом,
Он омывал вековой Арарат,
Спал у него под челом горделивым.
 
 
Ныне увидишь ли старых друзей?
Где ты, Масис, охранитель ковчега?
Так же ли дремлешь в гордыне своей?
– Хмурится Каспий, бьет в берег с разбега.
 
 
Всё здесь и чуждо и ново ему:
Речки, холмы, города и народы!
Вновь бы вернуться к былому, к тому,
Что он знавал на рассвете природы!
 
 
Видеть бы лес из безмерных стволов,
А не из этих лимонов да лавров!
Ждать мастодонтов и в глуби валов
Прятать заботливо ихтиозавров!
 
 
Ах, эти люди! Покинув свой прах,
Бродят они средь зыбей и в туманах,
Режут валы на стальных скорлупах,
Прыгают ввысь на своих гидропланах!
 
 
Всё ненавистно теперь старику:
Всё б затопить, истребить, обесславить, —
Нивы, селенья и это Баку,
Что его прежние глуби буравит!
 

25 января 1917

Баку

 
Увидеть с улицы грохочущей
Вершины снежных гор, —
Неизъяснимое пророчащий
Зазубренный узор;
 
 
Отметить монастырь, поставленный
На сгорбленный уступ.
И вдоль реки, снегами сдавленной,
Ряд кипарисных куп;
 
 
Вступив в толпу многоодежную,
В шум разных языков,
Следить чадру, как дали, снежную,
Иль строгий ход волов;
 
 
Смотреть на поступи верблюжие
Под зеркалом-окном,
Где эталажи неуклюжие
Сверкают серебром;
 
 
Пройдя базары многолюдные,
С их криком без конца,
Разглядывать остатки скудные
Грузинского дворца;
 
 
В мечтах восставить над обломками
Пленителен: молвы:
Тамары век, с делами громкими,
И век Саят-Новы;
 
 
Припоминать преданья пестрые,
Веков цветной узор, —
И заглядеться вновь на острые
Вершины снежных гор.
 

1916

Тифлис

 
Море, прибоем взмятеженным,
К рельсам стальным, оприбреженным,
Мечет лазурную гладь;
Дали оттенком изнеженным
Манят к путям неисслеженным…
Но – время ль с морем мечтать!
Мчимся к вершинам оснеженным
Воздухом свеже-разреженным
В жизни опять подышать!
 

Январь 1916

Петровск-порт

 
Искры потоками сея,
В сумрак летит паровоз.
Сказочный край Прометея
Кажется призраком грез.
Дремлют вершины, белея…
Там поникал на утес
Демон, над Тереком рея…
Ах!.. Не дыхания роз
Жду! – Различаю во тьме я
Море безбрежное слез.
 

Январь 1916

Долина Куры

 
Разноодежная, разноплеменная,
Движется мерно толпа у вокзала:
Словно воскресла былая вселенная,
Древняя Азия встала!
Грязные куртки и взоры воителей,
Поступь царя и башлык полурваный.
Реют воочию души властителей:
Смбаты, Аршаки, Тиграны…
 

1916

Елисаветполь

 
Благодарю, священный Хронос!
Ты двинул дней бесцветных ряд —
И предо мной свой белый конус
Ты высишь, старый Арарат!
 
 
В огромной шапке Мономаха,
Как властелин окрестных гор,
Ты взнесся от земного праха
В свободный, голубой простор.
 
 
Овеян ласковым закатом
И сизым облаком повит,
Твой снег сияньем розоватым
На кручах каменных горит.
 
 
Внизу, на поле в белых росах,
Пастух с тесьмой у дряхлых чресл,
И, в тихом свете, длинный посох
Похож на Авраамов жезл.
 
 
Вдали – убогие деревни,
Уступы, скалы, камни, снег…
Весь мир кругом – суровый, древний,
Как тот, где опочил ковчег.
 
 
А против Арарата, слева,
В снегах, алея, Алагяз,
Короной венчанная дева
Со старика не сводит глаз.
 

1916

Эчмиадзин

 
Весь ослепительный, весь белый,
В рубцах задумчивых морщин,
Ты взнес над плоскостью равнин
Свой облик древле-онемелый,
Накинув на плечи покров
Таких же белых облаков.
 
 
Внизу кипят и рукоплещут
Потоки шумные Зангу;
Дивясь тебе, на берегу
Раины стройные трепещут,
Как белых девственниц ряды,
Прикрыв застывшие сады.
 
 
С утеса, стены Саардара,
Забыв о славе прошлой, ждут,
Когда пройдет внизу верблюд,
Когда домчится гул с базара,
Когда с мурлыканьем купец
Протянет блеющих овец.
 
 
Но ты, седой Масис, не слышишь
Ни шумных хвал, ни нужд земных,
Ты их отверг, ты выше их,
Ты небом и веками дышишь,
Тебе шептать – лишь младший брат
Дерзает – Малый Арарат.
 
 
И пусть, взглянув угрюмо к Югу,
Как древле, ты увидишь вновь —
Дым, сталь, огни, тела и кровь,
Миры, грозящие друг другу:
Ты хмурый вновь отводишь лоб,
Как в дни, когда шумел потоп.
 
 
Творенья современник, ведал
Ты человечества конец,
И тайну новых дней – Творец
Твоим сединам заповедал:
Встав над кровавостью равнин,
Что будет, – знаешь ты один.
 

Январь 1916

Эривань

 
Стыдливо стучатся о пристань валы
Каспийского моря,
Подкрашенной пеной – и выступ скалы,
И плиты узоря,
 
 
На рейде ряды разноцветных судов
Качаются кротко,
И мирно дрожит на волненьи валов
Подводная лодка.
 
 
Сплетается ветер с январским теплом,
Живительно-свежий,
И ищет мечта, в далеке голубом,
Персидских прибрежий.
 
 
Там розы Шираза, там сад Шах-наме,
Газели Гафиза…
И грезы о прошлом блистают в уме,
Как пестрая риза.
 
 
Привет тебе, дальний и дивный Иран,
Ты, праотец мира,
Где некогда шли спарапеты армян
За знаменем Кира…
 
 
Но мирно на рейде трепещут суда
С шелками, с изюмом;
Стыдливо о пристань стучится вода
С приветливым шумом;
 
 
На улице быстрая смена толпы,
Покорной минуте,
И гордо стоят нефтяные столпы
На Биби-Эйбуте.
 

24 января 1916

Баку

 
В торжественном, лучистом свете,
Что блещет сквозь густой туман
Отшедших вдаль тысячелетий, —
Подобен огненной комете,
Над миром ты горишь, Тигран!
 
 
Ты понял помыслом крылатым
Свой век, ты взвесил мощь племен,
И знамя брани над Евфратом
Вознес, в союзе с Митридатом,
Но не в безумии, как он.
 
 
Ты ставил боевого стана
Шатры на всех концах земных:
В горах Кавказа и Ливана,
У струй Куры, у Иордана,
В виду столиц, в степях нагих.
 
 
И грозен был твой зов военный,
Как гром спадавший на врагов:
Дрожал, заслыша, парф надменный,
И гневно, властелин вселенной,
Рим отвечал с семи холмов.
 
 
Но, воин, ты умел Эллады
Гармонию и чару чтить;
В стихах Гомера знал услады,
И образ Мудрости-Паллады
С Нанэ хотел отожествить!
 
 
Ты видел в нем не мертвый идол;
Свою заветную мечту,
Вводя Олимп в свой храм, ты выдал:
Навек – к армянской мощи придал
Ты эллинскую красоту!
 
 
И, взором вдаль смотря орлиным,
Ты видел свой народ, в веках,
Стоящим гордо исполином:
Ты к светлым вел его годинам
Чрез войны, чрез тоску и страх…
 
 
Когда ж военная невзгода
Смела намеченный узор, —
Ты помнил благо лишь народа,
Не честь свою, не гордость рода, —
Как кубок яда, пил позор.
 
 
Тигран! мы чтим твой вознесенный
И лаврами венчанный лик!
Но ты, изменой угнетенный,
Ты, пред Помпеем преклоненный
Во имя родины, – велик!
 

11 декабря 1916

 
Забыть ли час, когда у сцены,
Минуя весь амфитеатр,
Явился посланный Сурены,
С другой, не праздничной арены, —
И дрогнул радостью театр!
 
 
Актер, играя роль Агавы,
Из рук усталого гонца
Поспешно принял символ славы,
Трофей жестокий и кровавый
С чертами римского лица.
 
 
Не куклу с обликом Пенфея,
Но вражий череп взнес Ясон!
Не лживой страстью лицедея,
Но правым гневом пламенея,
Предстал пред зрителями он.
 
 
Подобен воинскому кличу
Был Еврипида стих живой:
«Мы, дедовский храня обычай,
Несем из гор домой добычу,
Оленя, сбитого стрелой!»
 
 
Катясь, упала на подмостки,
Надменный Красе, твоя глава.
В ответ на стук, глухой и жесткий,
По всем рядам, как отголоски,
Прошла мгновенная молва.
 
 
Все понял каждый. Как в тумане,
Вдали предстало поле Карр,
И стяг армянский в римском стане…
И грянул гул рукоплесканий,
Как с неба громовой удар.
 
 
В пыланьи алого заката,
Под небом ясно-голубым,
Тем плеском, гордостью объята,
Благодарила Арташата
Царя, унизившего Рим!
 

1916

Меж прошлым и будущим нить

Я тку неустанной проворной рукою.

К. Бальмонт

Золотой олень на эбеновой подставке,

китайская статуэтка XIV в, до р. Х

из собрания И. С. Остроухова

 
Кем этот призрак заколдован?
Кто задержал навеки тень?
Стоит и смотрит, очарован,
В зубах сжав веточку, олень.
 
 
С какой изысканностью согнут
Его уверенный хребет!
И ноги тонкие не дрогнут,
Незримый оставляя след.
 
 
Летят века в безумной смене…
Но, вдохновительной мечтой,
На черно-блещущем эбене
Зверь неподвижен золотой.
 
 
Золотошерстный, златорогий,
Во рту с побегом золотым,
Он гордо говорит: «Не трогай
Того, что сделалось святым!
 
 
Здесь – истина тысячелетий,
Народов избранных восторг.
Лишь вы могли, земные дети,
Святыню выставить на торг.
 
 
Я жду: вращеньем не случайным
Мой, давний, возвратится день, —
И вам дорогу к вечным тайнам
Укажет золотой олень!»
 

Февраль 1917

 
Мы – те, об ком шептали в старину,
С невольной дрожью, эллинские мифы:
Народ, взлюбивший буйство и войну,
Сыны Геракла и Ехидны, – скифы.
 
 
Вкруг моря Черного, в пустых степях,
Как демоны, мы облетали быстро,
Являясь вдруг, чтоб сеять всюду страх:
К верховьям Тигра иль к низовьям Истра.
 
 
Мы ужасали дикой волей мир,
Горя зловеще, там и здесь, зарницей:
Пред нами Дарий отступил, и Кир
Был скифской на. пути смирен царицей.
 
 
Что были мы? – Щит, нож, колчан, копье,
Лук, стрелы, панцирь да коня удила!
Блеск, звон, крик, смех, налет, – всё бытие
В разгуле бранном, в пире пьяном было!
 
 
Лелеяли нас вьюги да мороз;
Нас холод влек в метельный вихрь событий;
Ножом вино рубили мы, волос
Замерзших звякали льдяные нити!
 
 
Наш верный друг, учитель мудрый наш,
Вино ячменное живило силы:
Мы мчались в бой под звоны медных чаш,
На поясе, и с ними шли в могилы.
 
 
Дни битв, охот и буйственных пиров,
Сменяясь, облик создавали жизни…
Как было весело колоть рабов,
Пред тем, как зажигать костер, на тризне!
 
 
В курганах грузных, сидя на коне,
Среди богатств, как завещали деды,
Спят наши грозные цари; во сне
Им грезятся пиры, бои, победы.
 
 
Но, в стороне от очага присев,
Порой, когда хмелели сладко гости,
Наш юноша выделывал для дев
Коней и львов из серебра и кости.
 
 
Иль, окружив сурового жреца,
Держа в руке высоко факел дымный,
Мы, в пляске ярой, пели без конца
Неистово-восторженные гимны!
 

1916