Текст книги "Сочинения"

 
За окном белый сумрак; над крышами
Звезды спорят с улыбкой дневной;
Вскрыты улицы темными нишами…
– Почему ты теперь не со мной?
 
 
Тени комнаты хищными птицами
Все следят, умирая в углах;
Все смеются совиными лицами;
Весь мой день в их костлявых когтях.
 
 
Шепчут, шепчут: «Вот – мудрый,
прославленный,
Эсотерик, кто разумом горд!
Он не гнется к монете заржавленной,
Не сидит он меж книг и реторт!
 
 
Юный паж, он в наивной влюбленности
Позабыл все морщины годов,
Старый Фауст, в зеркальной бездонности
Он das Weiblicht[345]345
  Женственность (нем.)


[Закрыть] славить готов.
 
 
Любо нам хохотать Мефистофелем,
В ранний час поникая во мглу,
Над его бледным, сумрачным профилем,
Что прижат к заревому стеклу!»
 
 
– Полно, тени! Вы тщетно насмешливы!
Иль для ваших я стрел уязвим?
Вами властвовать знаю! Не те ж ли вы,
Что склонялись пред счастьем моим?
 
 
Вновь ложитесь в покорной предельности, —
Тайте робко в улыбке дневной,
Вторьте крику свободной безвольности:
«Почему ты теперь не со мной!»
 

26–27 июля 1920

 
Гордись! я свой корабль в Египет,
Как он, вслед за тобой провлек;
Фиал стыда был молча выпит,
Под гордой маской скрыт упрек.
 
 
Но здесь мне плечи давит тога!
Нет! я – не тот, и ты – не та!
Сквозь огнь и гром их шла дорога,
Их жизнь сном страсти обвита.
 
 
Он был как бог входящий принят;
Она, предав любовь и власть,
Могла сказать, что бой он кинет, —
Гибель за гибель, страсть за страсть.
 
 
А мы? Пришел я с детской верой,
Что будет чудо, – чуда нет.
Нас мягко вяжет отсвет серый,
Наш путь не жарким днем согрет.
 
 
Те пропылали! Как завидны
Их раны: твердый взмах клинка,
Кровь с пирамиды, две ехидны,
Все, все, что жжет нас сквозь века!
 
 
А нас лишь в снах тревожит рана,
Мы мудро сроков тайны ждем.
Что ж даст нам суд Октавиана,
Будь даже мы тогда вдвоем!
 
 
Прощай! Я в чудо верил слепо…
Вот славлю смерть мечты моей.
И пусть в свой день с другим у склепа
Ты взнежишь яд священных змей!
 

6 августа 1920

 
Уныние! твой берег скал безлесных
Глухим прибоем пленных пен омыт;
Зловеще рыжи срывы стен отвесных,
Сер низкий купол, в жутких тучах скрыт.
 
 
К уклону круч, где смутно вход обещан,
Свой снизив парус, легкий челн причаль.
Свистящим ветрам петь из влажных трещин,
По камням мчать, как смерч крутя, печаль.
 
 
Безлюдье; чаек нет; не взбрызнут рыбы;
Лишь с вихрем раковин чуть слышный вздох..
Прянь на утес, стань на нагие глыбы,
Ползи, сметая пыль, мни мертвый мох.
 
 
В очах темно, дрожь в груди, руки стынут,
Кровь под ногтями; скользок узкий путь…
Жди, там, с высот, где кряжа гребень минут,
На новый склон, в провал огня, взглянуть!
 
 
Верь, только верь, – есть пламенные долы!
Жди, вечно жди, – там в пальмах реет зной.
Всходи, всползай, ломай гранит тяжелый,
Славь сад надежд, вися над крутизной!
 

24 августа 1920

 
Как с камней пыль, мгновеньем свиты
Огни «Лито», темь «Домино».
Крута ступень в храм Афродиты,
Лицо, в знак страха, склонено!
 
 
Дианы светоч, тих и ярок,
Кидает дождь прозрачных пен
К снам колоннад, к раздумьям арок,
На гордый мрамор строгих стен.
 
 
Над зыбью крыш встал Капитолий;
Он венчан златом, недвижим;
По Тибру с ветром негу соли
Вдыхает с моря вечный Рим.
 
 
Мы тайны ждем, воздев ладони,
Обряд молитв без слов творя.
Тебе, рожденный в светлом лоне,
Наш скромный дар, цвет сентября.
 
 
Киприда, ты, чья власть нетленна,
Нас, падших ниц, благослови!
Не мы ль пришли сквозь мрак вселенной,
Века пробив тропой любви?
 
 
Не числь, благая, в грозной славе,
Людских обид! Взгляни: как встарь,
Здесь вольный Скиф и дочь Аравии
Чтут, в сладкой дрожи, твой алтарь.
 
 
Дней миллион, разгром империй,
Взнесенный дерзко к небу крест, —
Исчезло все! Нам к прежней вере
Путь указал блеск вещих звезд.
 
 
Слух напряжен. Смех благосклонный —
Богини отзыв нас достиг…
Спит Рим, Селеной окропленный;
Но третьей стражи слышен крик.
 
 
Пора! Всплывает пар тумана?
Тибр тмится, форум мглой повит.
Стрельчатый вход к мечтам Тристана,
Струя багряный свет, открыт.
 
 
Там строй колонн взвел Сансовино,
Здесь дом, где Гретхен длила сон…
Блестя, взнесла нож гильотина…
Встал в свет окна Наполеон…
 
 
Спешим! веков и миг не метит;
Пусть чары крепки, ночь везде, —
Уже со стен, угль жуткий, светит
Вязь четких букв: Эс-эр-ка-де.
 

28 августа 1920

 
Не лги, мечта! былого жгуче жаль,
Тех светлых ласк, тех нежных откровений,
Когда, дрожа в рассветной мгле мгновений,
Была любовь прекрасна, как печаль.
 
 
По нас влечет дыханьем дымным даль,
Пьяня огнем неверных дерзновений.
В наш бред воспоминаний и забвений
Вонзает время режущую сталь.
 
 
В какой стране очнемся мы, кто скажет?
Гудящий ток разлившейся реки
Меж прошлым сном и настоящим ляжет.
 
 
И эти дни томленья и тоски
Растают тенью заревых обманов,
Как там, за лесом, завеса туманов.
 

4 декабря 1920

 
Из тьмы, из бездн иных столетий,
Встает, как некий исполин,
Величествен в недвижном свете,
Центродворец мотомашин.
 
 
Сталь ребер он согнул высоко,
До облаков внес два плеча;
Циклопа огненное око
Слепит неистовством луча.
 
 
Хребет залег, горе подобный,
Стеклянной чешуей повит;
Но днем и ночью жар утробный
Сквозь тело тусклое разит.
 
 
Растя до звезд, он в глуби вдвинут,
В земные недра тяжко врос,
И горны легких не остынут,
Дыша в просторы гулом гроз.
 
 
Кипит расплавленное чрево,
Дрожит натруженная грудь,
Крутясь, из алчущего зева
Исходит в дымном клубе муть.
 
 
Огромной грудой угля сытый,
Дракон бескрылый, не устань!
Над распрями стихий– гуди ты
Призыв на вековую брань!
 
 
Вращайтесь, мощные колеса,
Свистите, длинные ремни,
Горите свыше, впрямь и косо,
Над взмахами валов огни!
 
 
Пуды бросая, как пригоршни,
В своем разлете роковом,
Спешите, яростные поршни,
Бороться с мертвым естеством!
 
 
А вы, живые циферблаты,
Надменно-медленным перстом,
Безумьем точности объяты,
Взноситесь молча над числом!
 
 
Здесь – сердце города, здесь – в жилы
Столицы льются, вновь и вновь,
Незримо зиждущие силы,
Ее божественная кровь;
 
 
Чтоб город жил в огнях оконных,
В пыланьи лун на площадях;
Чтоб гром трамваев неуклонных
Не молк на спутанных путях;
 
 
Чтоб в кино быстрые картины
Сменялись в мерной череде;
Чтоб дружно лязгали машины,
Пот нефтяной струя в труде!
 
 
Реви, зверь мощный, множь удары,
Шли токи воль, не ослабей,
Чтоб город, созидатель старый,
Дышал свободно грудью всей,
 
 
Чтоб он, тебе придав заботы,
Тобой храним на всем пути,
За грань, сквозь толщу тайн, в высоты,
Мог мысль победную взнести!
 

17 декабря 1920

 
Когда над городом сквозь пыль поют
Глухие сны лимонного заката,
И торсы дряблые сквозь тень снуют, —
В зачахлом сквере жалкая заплата.
 
 
Вновь ненавистны мне и дом и труд,
Мечта опять знакомой злобой сжата;
Над дряхлым миром я вершу свой суд,
И боль моя – за ряд веков расплата.
 

1920

 
В огне ночном мне некий дух предрек:
«Что значит бунт? – Начало жизни новой.
Объято небо полосой багровой,
Кровь метит волны возмущенных рек.
 
 
Великим днем в века пройдет наш век,
Крушит он яро скрепы и основы,
Разверзта даль; принять венец готовый,
В сиянье братства входит человек.
 
 
Дни просияют маем небывалым,
Жизнь будет песней; севом злато-алым
На всех могилах прорастут цветы.
 
 
Пусть пашни черны; веет ветер горний;
Поют, поют в земле святые корни, —
Но первой жатвы не увидишь ты!»
 

1920

 
Мечта, внимай! Здесь, в полночи бездонной,
Где изнемог мрак, пологи стеля,
Как враг врагу, как другу брат влюбленный,
Тебе кричит, верша свой круг, Земля:
 
 
«Довольно, люди, грозных распрь! устала
Я дым вдыхать, кровь телом всем впивать!
Иль вам убийств, слав, дележей – все мало?
К оливе мира длань – вас молит мать.
 
 
Взрыт океан огнем эскадр бродячих,
Поля пальбой дрожат до тучных недр,
Пожаров буйный блеск слепит незрячих…
Смиритесь, дети! дар мой будет щедр.
 
 
Грызите грудь мне остро-тяжким плугом,
Вдвигайте в чрево камни стройных стен, —
Но пусть с востоком запад, север с югом
Признают вновь мой дружественный плен!»
 
 
– Нет, мать-Земля, молчи! ты миллиарды
Веков жила, чтоб встретить этот век;
Рождались черви, ящеры и парды,
Но смысл твоих рождений – человек!
 
 
Теперь он встал, чтоб жизнь твою осмыслить,
Твои дела венчать своим венцом.
Он смеет ныне мыслить, мерить, числить,
Он во вселенной хочет стать творцом.
 
 
Гул наших битв есть бой святой, последний,
Чтоб земли все связать в единый жгут,
Все силы слить в один порыв, победней
Взнести над миром мудро-дружный труд.
 
 
Земля, смотри! упор единой выи
Ввысь всюду взводит светлый ряд аркад:
Рабы нам воды, ветры, все стихии,
Ты вся – эдем, ты вся – поющий сад.
 
 
Мы челны шлем путем междупланетным,
Мы учим правде звездных мудрецов,
Твой мир несем мы, именем заветным
Твоим крестим мы жизнь иных миров.
 
 
Тебе, Земля, путь устрояем новый,
Твой, мощью знаний, оживляем прах,
Жуть вечных далей одолев, готовы
От солнца к солнцу плыть в эфирных днях!
 

<1920>

 
Когда стоишь ты в звездном свете,
Смотря на небо, не забудь,
Что эти звезды, блестки эти
И те, что слиты в Млечный Путь, —
 
 
Все это – солнца огневые,
Как наше солнце, и кругом
Плывут шары земель, – такие,
Как шар земной, где мы живем.
 
 
В просторном океане неба,
Как в жизни нашей, – тот же круг;
Там тот же бодрый труд для хлеба,
Та ж радость песен и наук!
 

1920

 
Современность грохочет, грозит, негодует,
Взрезом молний браздит наш уклончивый путь,
Сон грядущего в зорких зарницах рисует,
Валит слабых и сильных стремится столкнуть.
 
 
Но ведь ярусы розы по-прежнему красны,
Пестры бабочки в поле, легки облака,
Камни мертвых строений упруго-бесстрастны.
Быстро миги летят, собираясь в века.
 
 
Так стройте призрак жизни новой
Из старых камней давних стен.
Меня ж всегда закат багровый
Влечет, как узника, в свой плен.
 
 
Пройдут века, над вашим домом
Воздвигнут новые дома, —
Но будут жечь огнем знакомым
Все тот же блеск, все та же тьма.
 
 
Еще священней и чудесней
За ночью ночь воздвигнет храм,
Чтоб в нем по зову Песни Песней
Клонили зной уста к устам!
 

<1920>

 
Не довольно ль вы прошлое нежили,
К былому льнули, как дети?
Не прекрасней ли мир нынешний, нежели
Мертвый хлам изжитых столетий?
 
 
Иль незримо не скрещены радио,
Чтоб кричать о вселенской правде,
Над дворцами, что строил Палладио,
Над твоими стенами, Клавдий!
 
 
Не жужжат монопланы пропеллером,
Не гремят крылом цеппелины.
Над старым Ауэрбах-келлером,
Где пел дьявол под звон мандолины?
 
 
На дорогах, изогнутых змеями,
Авто не хохочут ли пьяно
Над застывшими в зное Помпеями,
Над черным сном Геркулана?
 
 
А там на просторе, гляньте-ка,
Вспенены китами ль пучины?
Под флотами стонет Атлантика,
Взрезают глубь субмарины!
 

<1920>

 
С тех пор как я долго в немом ожидании,
В тихом веселии,
Качался над пропастью смерти, —
Мне стали мучительны повествования
О невинной Офелии,
О честном Лаэрте,
И много таких же золотоволосых
Историй
О любви и о горе.
 
 
Волны у взморий
Стыдливо рокочут;
На зеленых откосах
Кузнечики сладко стрекочут;
Розы в стразовых росах
Влюбленным пророчат,
И та же луна
(О которой пела Ассирия),
«Царица сна»
(И лунатичек),
 
 
Льет с высоты
Свои древние, дряхлые чары
На круг неизменных привычек,
На новый, но старый,
Ах, старый по-прежнему свет.
Да, та же луна
Глядит с высоты,
Луна, о которой пела Ассирия,
Нет!
Иной красоты
Жажду в мире
Я.
 

<1920>

 
Снова сумрак леса зелен,
Солнце жгуче, ветер чист;
В яме, вдоль ее расселин,
Тянут травы тонкий лист.
 
 
Сквозь хвою недвижных елей
Полдень реет, как туман.
Вот он, царь земных веселий,
Древний бог, великий Пан!
 
 
Здравствуй, старый, мы знакомы,
Много раз я чтил тебя.
Вновь пришел, мечтой влекомый,
Веря, радуясь, любя.
 
 
Я ль не славил, в вещей песне,
Запах листьев, ширь полян, —
Жажду петь еще чудесней:
Милый Пан! я счастьем пьян.
 
 
Старый, мудрый, стародавний,
Ты поймешь ли в этот день,
Что восторг любви – державной,
Чем высоких сосен тень?
 
 
Что лишь в час, когда ликуем
Мы от новых страстных ран,
Сладко метить поцелуем
Шерсть твою, Великий Пан!
 

<1920>

 
Дух наших дней свое величество
Являл торжественно и зло:
Горело дерзко электричество
И в высоте, и сквозь стекло;
Людей несметное количество
По тротуарам вдоль текло;
 
 
Как звери, в мире не случайные,
Авто неслись – глаза в огне;
Рисуя сны необычайные,
Горели кино в вышине;
И за углом звонки трамвайные
Терялись в черной глубине.
 
 
И вот, как гость иного времени,
Красивый всадник врезан в свет;
Носки он твердо держит в стремени,
Изящно, но пестро одет:
Ботфорты, хлыст, берет на темени,
Былой охотничий жакет.
 
 
Как этот конь исполнен грации!
Его копыт как звучен звон!
Он весь подобен иллюстрации
К роману рыцарских времен.
Но как неверны декорации,
Восставшие со всех сторон.
 
 
Здесь, где шумит толпа столичная,
Полна всесилья своего,
Здесь, где, дымя, труба фабричная
Стоит – немое божество, —
Где стук машин – игра привычная,
Ты, выходец, искал чего!
 
 
Ты нарушаешь тон торжественный
Всей современности. Гляди:
Толпа, смеясь, на зов естественный,
Играя, мчится впереди.
Что ж! как кентавр, как миф божественный,
В былых преданьях пропади!
 

1920

 
Душно, тесно, в окна валит
Дымный жар, горячий дым,
Весь вагон дыханьем залит
Жарким, потным и живым.
 
 
За окном свершают сосны
Дикий танец круговой.
Дали яркостью несносны,
Солнце – уголь огневой.
 
 
Тело к телу, всем досадно,
Все, как мухи, к стеклам льнут,
Ветер бега ловят жадно,
Пыль воздушную жуют.
 
 
Лица к лицам, перебранка,
Грубость брани, визглый крик,
Чахлый облик полустанка,
В дым окутанный, возник.
 
 
Свет надежды; там, быть может,
Ковш воды, студен и чист!
Нет, напрасно не треножит
Паровоза машинист!
 
 
Прежний дым и грохот старый,
Духота, что раньше, та ж,
Караван в песках Сахары,
Быстро зыблемый мираж.
 
 
Все песок, пески, песчаник,
Путь ведет в песках, в песках.
Сон иль явь, ах, бедный странник,
Да хранит тебя Аллах!
 

1920

 
Демон сумрачной болезни
Сел на грудь мою и жмет.
Все бесплодней, бесполезней
Дней бесцветных долгий счет.
 
 
Ночью сумрак мучит думы,
Утром светы множат грусть,
За окном все гулы, шумы
Знаю, помню наизусть.
 
 
То, что прежде так страшило,
Стало близким и простым:
Скоро новая могила
Встанет – с именем моим.
 
 
Что ж! Порвать давно готов я
Жизни спутанную нить,
Кончив повесть, послесловья,
Всем понятного, не длить.
 
 
Только жаль, мне не дождаться
До конца тех бурь слепых,
Что гудят, летят, крутятся
Над судьбой племен земных.
 
 
Словно бывши на спектакле,
Пятый акт не досмотреть
И уйти… куда? – во мрак ли,
В свет ли яркий?.. Мысль, ответь!
 

1920

 
Возвращаясь, мечтать, что завтра,
В той комнате, где свалены книги,
Этих строк непризнанный автор
Опять будет длить повторенные миги
И, склоняясь у печки к остывающим трубам,
Следить, как полудетские губы
«Нет» неверно твердят,
Как лукавые веки упорно
Прикрывают наивно-обманный взгляд,
А около,
Из-под шапочки черной,
Вьются два маленьких локона.
 
 
Возвращаясь, мечтать, что снова
Завтра, под снежным дождем,
Как в повести старой,
Мы пройдем вдоль Страстного бульвара
Вдвоем,
Говоря о причудах маркиза де Сада,
Об том, что мудро таит Кама-Шутра,
Об чем исступленно кричал Захер-Мазах, —
И будет все равно – вечер, день или утро,
Так как вечность будет идти рядом,
Та вечность, где живы
Каждый лепет счастливый
И каждый вздох.
 
 
Возвращаясь, мечтать о простом,
Об том,
Что завтра, маленьким чудом,
Я снова буду, – я буду! —
Тем же и с ней же!
Смейся, февраль, колючий и свежий,
В лицо мне,
С насмешкой тверди о моем вчера!
 
 
Ничего не хочу я помнить!
В памяти, умирая, простерты
Все прежние дни и ночи,
И возле,
Окоченели и мертвы,
Все утра и все вечера.
Февраль! Чего ж ты хохочешь,
«А после?» твердя ледяным языком!
Что будет после,
Подумаем после об том.
 

14 февраля 1921

 
Дни для меня незамысловатые фокусы,
В них стройность математического уравнения.
Пусть звездятся по водам безжизненные лилий,
Но и ало пылают бесстыдные крокусы.
Лишь взвихренный атом космической пыли я,
Но тем не менее
Эти прожитые годы
(Точка в вечности вечной природы)
Так же полны значения,
Как f (x, у) = 0.
Богомольно сгибало страдание страсти,
К золотым островам уводили наркотики,
Гулы борьбы оглушали симфонией,
В безмерные дали
Провал разверзали,
Шелестя сцепленьями слов, библиотеки.
Но с горькой иронией,
Анализируя
Переменные мигов и лет,
Вижу, что миру я
Был кем-то назначен,
Как назначены эллипсы солнц и планет.
И когда, умиленным безумьем охвачен
Иль кротко покорен судьбе,
Я целую чье-то дрожащее веко,
Это – к формуле некой
Добавляю я «а» или «b».
 

26 февраля 1921

 
Еще раз, может быть, в последний,
Дороги выбор мне дарован,
На высях жизни, здесь, где воздух
Прозрачной ясностью окован,
Где жуть волшебной, заповедней,
Где часто на порфирных скалах
В сны без надежд проснуться – роздых
Склоняет путников усталых.
 
 
Высок бесстрастно купол синий,
Внизу, как змей извивы, тучи,
Под ними грива острых сосен,
Чу! водопад с соседней кручи…
Я ль не над миром, на вершине?
И ропщет ветер с лживой лаской;
Усни! Довольно зим и весен,
Путь завершен, стань вечной сказкой!
 
 
Не верю! Посох мой не сломан,
И тропы вьют к иным высотам,
Чрез новый лог, былых – огромней,
Где шумен пчел разлет по сотам,
Где легких птиц певучий гомон,
Где высь безмерней, даль бескрайней,
Где, может быть, припасть дано мне
К твоей, Любовь, предельной тайне!
 

28 февраля 1921

 
В священной бездне мглы архангел мне предстал,
В его зрачках сверкал карбункул и опал.
И вестник вечности сказал мне строго: «Следуй!»
Я встал и шел за ним. Все стало сродно бреду.
Мы понеслись, как вихрь, меж огненных светил,
Внизу, у ног, желтел водой священный Нил,
Где ныне барка Ра уже не гнет папирус;
Потом меж гибких пальм Ганг многоводный вырос
Но спал на берегу осмеянный факир;
Мелькнул тот кругозор, где буйный триумвир
Бежал от Августа, в бою палим любовью;
И арки, давшие мечту средневековью,
Веселье, что творил свободный Рафаэль,
Конкистадоров гром и вдохновенный хмель,
Маркиз нарядных сон, под звуки менуэта,
Когда была вся жизнь беспечностью одета;
Кровавый блеск, где был нож гильотин взнесен,
Твой пламенный пожар меж битв, Наполеон,
Разгары новых войн и мятежей, стихии,
Зажегшие векам огни Ресеферии.
 
 
Все в диком хаосе взметалось подо мной,
И голос слышал я, катившийся волной:
«Внемли! Изведал я все таинства Изиды,
И то, как, бросив храм разящей Артемиды,
Бежали эллины туда, где деял чары Вакх;
Как возбуждал вражду в квиритах смелый Гракх,
Как с гибеллинами боролись яро гвельфы
В лесах, где при луне играли резво эльфы;
Как, океан браздя, Колумб едва не сгиб,
Как молча созерцал аутодафе Филипп,
И был Эскуриал весь дымами окутан,
Как в яблоке закон миров провидел Ньютон
И в лагере постиг сознанья смысл Декарт.
Как в дождевой апрель (по-старому – был март),
В светлице, где сидел недавно сторож царский,
Стихам Гюго внимал с улыбкой Луначарский».
 
 
Внимая, я дрожал, а вестник мне: «Гляди!»
И хартии тогда раскрылись впереди.
Гласила первая: я – истина Биона,
Чрез меру – ничего! вот правило закона!
Вторая: не забудь – я мыслю, ergo sum[346]346
  Следовательно, существую (лат.)


[Закрыть].
Но слишком много слов запутают и ум.
А третья: сам Гюго сказал: мне рек Всевышний —
Искусство в том, чтоб все зачеркивать, что лишне.
 

3 апреля 1921

 
Эй, рабочие мира! ложь – все то сладкопенье!
Держите к ружьям примкнуты штыки!
Лишь в день, когда лопнет земное терпенье,
С ним цепь милитаризма разлетится в куски.
 
 
Чем орды гудели, даль тряся, при Саргоне,
Чем ухали пушки под топот Аттил, —
Нам вчера звенело с аппаратов Маркони,
Сегодня говор газет подхватил.
 
 
И бои, где за греком стоит англичанин, —
Перезвон под набатом исторических дат:
Что и сотый век на земле не причален
И к войне против войн вызван красный солдат.
 

Сентябрь 1922

 
Слава – властителю звуков! творцу вдохновенному —
слава!
Звуками нас ты прославил, мы звуками славного славим!
 
 
Стелется вольное Море;
раскинулся Лес на раздольи;
Веет Весна по просторам;
по Волге плывет Стенька Разин;
Чу! Трубадура припевы;
чу! стук костяков, – Пляска Смерти;
Нет, то Мазурка топочет!
нет, это – Славянская Свадьба!
Западный марш, честь Чикаго…
Причудливость Грез о Востоке...
Радостен взлет Саломеи;
но Песня Судьбы беспощадна.
 
 
Звуками мир ты прославил, мы звуками славного славим!
Слава – властителю звуков, творцу вдохновенному —
слава!
 

12 октября 1922

 
Странствующий рыцарь, Дон Кихот!
Чуден был, был вдумчив твой приход.
Двадцать пять столетий ждали мы;
Вдруг пробил Сервантес толщу тьмы.
С толстым Санчо Панса на осле,
Тощий, ты поехал по земле
Из родной Ламанчи вдаль и вдаль.
Ты поныне едешь, и едва ль
Ехать перестанешь где-нибудь.
Странствующий рыцарь, здесь побудь!
 

<1922>

 
Быть может, у египетских жрецов
Учился ты; кой-что познал, быть может,
Из тайн халдейских; споры в синагогах
Ты слушал; в строки Библии вникал
И много думал о вопросах вечных.
Твой ум был остр, но тесен кругозор
И замкнут гранью тесной Палестины.
Тир и Сидон, с их роскошью увядшей,
Тебе казались образцом богатств,
Лишь по бродячим греческим купцам
Ты знал Элладу, глух к стихам Гомера,
К виденьям Фидия, к мечтам Платона;
Рим – по солдатам, что привел Пилат,
Да по монетам, где представлен «Кесарь».
Шел грозный век, империя творилась,
В горниле римском плавились культуры,
А ты в глуши своих родных пустынь,
Сын плотника, в затишьи Назарета,
Мечтал восстать учителем земли…
 
 
Земли?.. быть может… может быть, и нет.
Как разгадать мечты твои в пустыне,
Где Дьяволом ты искушаем был!
Ты вышел как соперник Иоанна,
Чтоб скромно поучать родной народ.
Но рыбаки со скал Генисаретских, —
Простой и грубый, неученый люд, —
Твоим словам восторженно дивились
И ужасались мудрости твоей.
Ты их учил – и представал пророком;
Ты исцелял – казался чудотворцем,
И вот, успехом легким опьянен, —
Сначала тайно, после все открытей,
Ты дерзко объявлял себя Мессией,
И рыбаки поверили тебе…
Свою мечту запечатлел ты смертью,
Как тысячи пророков, и пошла
Молва глухая о тебе по свету…
И все бы кончилось глухой молвой.
 

<1922>