Текст книги "Сочинения"

 
В полях забытые усадьбы
Свой давний дозирают сон.
И церкви сельские, простые
Забыли про былые свадьбы,
Про роскошь барских похорон.
 
 
Дряхлеют парки вековые
С аллеями душистых лип.
Над прудом, где гниют беседки,
В тиши, в часы вечеровые,
Лишь выпи слышен зыбкий всхлип.
 
 
Выходит месяц, нежит ветки
Акаций, нежит робость струй.
Он помнит прошлые затеи,
Шелк, кружева, на косах сетки,
Смех, шепот, быстрый поцелуй.
 
 
Теперь всё тихо. По аллее
Лишь жаба, волочась, ползет
Да еж проходит осторожно…
И всё бессильней, всё грустнее
Сгибаются столбы ворот.
 
 
Лишь в бурю, осенью, тревожно
Парк стонет громко, как больной,
Стряхнуть стараясь ужас сонный…
Старик! жить дважды невозможно;
Ты вдруг проснешься, пробужденный
Внезапно взвизгнувшей пилой!
 

1910–1911

 
Большой дорогой, шоссе открытым,
Широкой шиной вздымая пыль,
Легко несется автомобиль.
 
 
Смеемся рощам, дождем омытым,
Смеемся далям, где темен лес,
Смеемся сини живых небес!
 
 
Поля, пригорки, луга, долинки,
Внезапно – церковь, изб темный ряд,
Мелькают лица, столбы летят…
 
 
И на подушках мы в лимузинке,
Куря беспечно, бесплодный взор
Бросаем бегло на весь простор…
 

25 мая 1911

 
На сухой осине серая ворона,
Поле за оврагом, отдаленный лес,
Серый молочайник у крутого склона,
Мухомор на кочке, вздутый, словно бес.
 
 
Грустно, нелюдимо, пусто в мире целом,
Колеи дороги поросли травой,
Только слабо в небе, синевато-белом,
Виден дым далекий, верно, над избой.
 
 
Взором утомленным вижу в отдаленьи
Разноцветный веер недожатых нив,
Где-то есть жилище, где-то есть селенье,
Кто-то здесь, в просторах, уцелел и жив…
 
 
Или я чужой здесь, в этой дикой шири,
Одинок, как эта птица на суку,
Говорящий странник в молчаливом мире,
В даль полей принесший чуждую тоску?..
 

18 июля 1911

 
Синие, чистые дали
Между зеленых ветвей
Бело-молочными стали…
Ветер играет смелей.
 
 
Говор негромкого грома
Глухо рокочет вдали…
Всё еще веет истома
От неостывшей земли.
 
 
Птицы кричали и смолкли;
С каждым мгновеньем темней.
В небо выходит не полк ли
Сумрачных, страшных теней.
 
 
Вновь громовые угрозы,
Молнии резкий зигзаг.
Неба тяжелые слезы
Клонят испуганный мак.
 
 
Ливень, и буря, и где-то
Солнца мелькнувшего луч…
Русское, буйное лето,
Месяцы зноя и туч!
 

1911

 
И снова давние картины
(Иль только смутные мечты):
За перелеском луговины,
За далью светлые кресты.
 
 
Тропинка сквозь орешник дикий
С крутого берега реки,
Откос, поросший повиликой,
И в черных шапках тростники.
 
 
В воде виляющие рыбы,
Над ней мелькание стрекоз;
Далеко видные изгибы
Реки, ее крутой откос.
 
 
А дальше снова косогоры,
Нив, закруживших кругозор,
Пустые, сжатые просторы
И хмурый, синеватый бор.
 
 
И первый плуг в далеком поле
В сопровожденьи бороны…
Виденья давней, детской воли, —
Иль только радостные сны.
 

27 июля 1910

 
По дороге встречный странник,
В сером, рваном армяке,
Кто ты? может быть, избранник,
Бога ищущий в тоске?
 
 
Иль безвестный проходящий,
Раздружившийся с трудом,
Божьим именем просящий
Подаянья под окном?
 
 
Иль, тая свои надежды,
Ты безлунной ночи ждешь,
Под полой простой одежды
Пронося разбойный нож?
 
 
Как узнать? мы оба скроем
Наши мысли и мечты.
Лишь на миг мелькнут обоим
Те ж дорожные кусты,
 
 
Лишь на миг увидят двое,
Меж незыблемой листвы,
Те же, дремлющие в зное,
Дали вечной синевы.
 
 
Разошлись – и ты далече…
Колеи крутой изгиб…
И уж я забыл о встрече,
Заглядясь на красный гриб.
 

2—6 августа 1910

Страсти сны нам только снятся…

Я жить хочу! хочу печали,

Любви и счастию назло.

Они мой ум избаловали

И слишком сгладили чело!

М. Лермонтов

 
И снова я, простерши руки,
Стремглав бросаюсь в глубину,
Чтоб испытать и страх и муки,
Дробя кипящую волну.
 
 
Влеки меня, поток шумящий,
Бросай и бей о гребни скал,
Хочу тоски животворящей,
Я по отчаянью взалкал!
 
 
Ах, слишком долго, с маской строгой,
Бродил я в тесноте земной,
Я разучился жить тревогой,
Я раздружился с широтой!
 
 
Куда меня поток ни кинет,
Живым иль мертвым, – все равно:
Но сердце ужаса не минет,
Но грудь опять узнает дно!
 
 
Еще мне видны, как картины,
Реки крутые берега,
Стадам любезные долины
И плугу милые луга.
 
 
Их не хочу! все ближе пена
Порогов каменных, – и вот
Меня, нежнее, чем измена,
Крутит глухой водоворот.
 

1911

 
Ты – мой демон, ты – эринния,
Неразлучная со мной!
В целом мире – как в пустыне я,
И все миги я с тобой!
 
 
Одинок я под смоковницей, —
Но с тобой мои мечты;
На постели я с любовницей, —
Но в моих объятьях – ты!
 
 
Я – в весельи вдохновения, —
Шепчешь ты начало строк;
Я замыслил преступление, —
Подаешь мне ты клинок!
 
 
Тайной волей вместе связаны,
Мы напрасно узы рвем,
Наши клятвы не досказаны,
Но вовеки мы вдвоем!
 
 
Ненавистная! любимая!
Призрак! Дьявол! Божество!
Душу жжет неутолимая
Жажда тела твоего!
 
 
Как убийца к телу мертвому,
Возвращаюсь я к тебе.
Что дано мне, распростертому?
Лишь покорствовать Судьбе.
 

1910. 1911

Odi et amo.

Catullus[308]308
  Ненавижу и люблю.
Катулл (лат.).

[Закрыть]

 
Да, можно любить, ненавидя,
Любить с омраченной душой,
С последним проклятием видя
Последнее счастье – в одной!
 
 
О, слишком жестокие губы,
О, лживый, приманчивый взор,
Весь облик, и нежный и грубый,
Влекущий, как тьма, разговор!
 
 
Кто магию сумрачной власти
В ее приближения влил?
Кто ядом мучительной страсти
Объятья ее напоил?
 
 
Хочу проклинать, но невольно
О ласках привычных молю.
Мне страшно, мне душно, мне больно.
Но я повторяю: люблю!
 
 
Читаю в насмешливом взоре
Обман, и притворство, и торг…
Но есть упоенье в позоре
И есть в униженьи восторг!
 
 
Когда поцелуи во мраке
Вонзают в меня лезвее,
Я, как Одиссей о Итаке,
Мечтаю о днях без нее.
 
 
Но лишь Калипсо я покинул,
Тоскую опять об одной.
О горе мне! жребий я вынул,
Означенный черной чертой!
 

1911

 
Опять безжалостные руки
Меня во мраке оплели.
Опять на счастье и на муки
Меня мгновенья обрекли.
 
 
Бери меня! Я твой по праву!
Пусть снова торжествует ложь!
Свою не радостную славу
Еще одним венком умножь!
 
 
Я – пленник (горе побежденным!)
Твоих колен и алчных уст.
Но в стоне сладостно-влюбленном
Расслышь костей дробимых хруст!
 
 
С тобой, лак цепью, спаян вместе,
Полузакрыв истомный взор,
Я не забыл о тайной мести
За твой восторг, за мой позор!
 
 
А! зверь неутомимо-гибкий!
Быть может, я тебя люблю!
Но все движенья, все улыбки
Твои – я жадно уловлю.
 
 
Дрожа, прислушаюсь к стенанью.
Запечатлею звуки слов,
И с ними, как с богатой данью,
Вернусь к свободе из оков.
 
 
Потом – моим стихам покорным,
С весельем, передам твой лик,
Чтоб долго призраком упорным
Стоял пред миром твой двойник!
 

1911

 
Как птицы очковой змеей очарованы,
Поднять мы не смеем измученных рук,
И, двое, железами давними скованы,
Мы сносим покорно медлительность мук.
 
 
Всегда предо мною улыбка поблекшая
Когда-то горевших, как пурпуром, губ.
Ты никнешь в оковах, сестра изнемогшая,
И я неподвижен, как брошенный труп.
 
 
Привстать бы, сорвать бы оковы железные,
И кольца и цепи! и вольными вновь
Бежать в дали синие, в сумерки звездные,
Где ставит алтарь свой меж сосен Любовь!
 
 
Со смехом упасть там на мхи потемневшие,
Объятья святые, как детям, сплести, —
Забыть эти муки, как сны отлетевшие,
Как камни на прежнем, пройденном пути!
 
 
Я знаю, исчезнет тоска нестерпимая
При веяньи первом прохлады лесной,
И снова ты станешь былая, любимая,
И я на колени склонюсь пред тобой!
 
 
Но воля бессильна, как птица бескрылая,
И залиты руки тяжелым свинцом.
Ты никнешь, в слезах, ненавистная, милая,
В оковах железных мы никнем вдвоем…
 

1911

 
Прощаю все, – и то, что ты лгала мне
Губами алыми, дарами долгих ласк,
Что вместо хлеба мне давала камни,
Что на руках цепей я слышал лязг;
 
 
И то, что мной целованное тело
Бросала ты лобзаниям других,
И то, что сделать лживым ты хотела
Мой праведный, мой богомольный стих!
 
 
Прощаю все, – за то, что были алы
Твои, всечасно лгавшие, уста,
Что жгли меня твоих грудей овалы,
Что есть в твоем лице одна черта;
 
 
Еще за то, что ласковым названьем
Ты нежила меня в час темноты;
За то, что всем томленьям, всем страданьям
Меня обречь умела только ты!
 

1911

Я вспомню речи неги страстной,

Слова тоскующей любви.

А. Пушкин

Amor condusse noi ad una…[309]309
  Любовь ведет нас к единой <смерти> (ит.).


[Закрыть]

 
Любовь ведет нас к одному,
Но разными путями:
Проходишь ты сквозь скорбь и тьму,
Я ослеплен лучами.
 
 
Есть путь по гребням грозных гор,
По гибельному склону;
Привел он с трона на костер
Прекрасную Дидону.
 
 
Есть темный путь, ведущий в ночь,
Во глубь, в земные недра.
На нем кто б мог тебе помочь,
Удавленница Федра?
 
 
Есть путь меж молнийных огней,
Меж ужаса и блеска.
Путь кратких, но прекрасных дней, —
Твой страшный путь, Франческа!
 
 
Лазурный, лучезарный путь
Пригрезился Джульетте.
Она могла восторг вдохнуть,
Но нет! не жить на свете!
 
 
Любовь приводит к одному, —
Вы, любящие, верьте!—
Сквозь скорбь и радость, свет и тьму
К блаженно-страшной смерти!
 

6 декабря 1911

 
Ветер вешний, ветер нежный
С лаской веет над душой.
Над поляной зимне-снежной
Утро дышит синевой.
 
 
Здравствуй, ветер, вестник вольный
Новых дней и вновь весны,
Безглагольный, богомольный
Голос ясной вышины!
 
 
Все, что было, будет снова, —
Зелень луга, щебет птиц.
Всё былое будет ново
В белых отсветах зарниц.
 
 
Будет знойный праздник света,
Дрожь бессумрачных ночей…
Здравствуй, солнце! здравствуй, лето!
Опьяни и облелей!
 
 
Веет ветер. Сладко тает
На поляне вешний снег.
Небо тайно обещает
Радость жизни, сладость нег.
 
 
Где же первая былинка,
Робкий цветик голубой?
В синем небе тает льдинка,
Расплываясь синевой.
 

20 ноября 1911

 
Я долго шел и, выбрав для ночлега
Холм ледяной, поставил гибкий шест.
В полярной тьме не Сириус, не Вега,
Как знак Любви, сверкает Южный Крест.
 
 
Вот дунул ветер, поднял вихри снега;
Запел унылый гимн безлюдных мест…
Но для мечты есть в скорбной песне нега,
И тени белые – как сонм невест.
 
 
Да, я – один, во льдах пустых затерян,
Мой путь в снегах обманчив и неверен,
Мне призраки пророчат гибель вновь.
 
 
Но Южный Крест, мерцающий в тумане,
Залог, что я – не завершил скитаний,
Что впереди – последняя любовь!
 

Ноябрь 1911

 
В лицо осенний ветер веет. Колос,
Забытый в поле, клонится, дрожа.
Меня ведет заросшая межа
Средь озимей. За речкой веер полос.
 
 
В воспоминаньях тонкий черный волос,
Упавший на лицо. Глаза смежа,
Я помню, как мои мечты кружа,
Звенел в тиши негромкий, нежный голос.
 
 
Ужели осень? Даль полей пуста.
Последний мотылек над нивой сжатой
Напрасно грезит опьяниться мятой.
 
 
Но почему вдыхает май мечта?
И почему все громче, откровенней
О счастья шепчет вздох глухой, осенний?
 

Декабрь 1911

 
Бледнеет ночь. Свой труд окончив,
С улыбкой думаю о ней,
О той, чей детский взор уклончив,
Чей голос – дрожь весенних дней.
 
 
Все это видел я когда-то,
И этот взор, и эту дрожь…
Но всё земное вечно свято,
И в жизни каждый миг хорош!
 
 
Я снова, с радостным мученьем,
Готов, как в годы первых встреч,
Следить покорно за движеньем
Ее стыдливо-робких плеч.
 
 
И все, что мне казалось мертвым,
В моей душе живет опять,
И краскам выцветшим и стертым
Дано гореть, дано блистать!
 
 
Как неизменны, как всесильны,
Вы, звуки нежные: люблю!
Пускай умру, как стебель пыльный, —
В час смерти жизнь благословлю!
 
 
Склонясь к окну, о ней мечтаю —
Мечтами тысячи веков,
И, как врата к земному раю,
Горят завесы облаков.
 

<1911>

 
Не надо спора. Буду мудрым.
Склонюсь покорно головой
Пред тем ребенком златокудрым,
Что люди назвали Судьбой.
 
 
Пусть он моей играет долей,
Как пестрым, маленьким мячом.
Взлетая, буду видеть поле,
Упав, к земле прильну лицом.
 
 
Есть радость в блещущем просторе
И в нежной свежести росы,
Люблю восторг, и славлю горе,
Чту все виденья, все часы.
 
 
Хочу всего: стихам певучим
Томленья чувства передать;
Над пропастью, по горным кручам,
Закрыв глаза, идти опять;
 
 
Хочу: в твоем спокойном взоре
Увидеть искры новых слез;
Хочу, чтоб ввысь, где сладко горе,
Двоих – один порыв вознес!
 
 
Но буду мудр. Не надо спора.
Бесцелен ропот, тщетен плач.
Пусть вверх и вниз, легко и скоро,
Мелькает жизнь, как пестрый мяч!
 

Ночь 10/11 ноября 1911

Продлись, продлись, очарованье!

Ф. Тютчев

 
Друг моих былых мечтаний, милый сон,
Ты чредой чьих заклинаний воскрешен?
 
 
Кто отвеял безнадежность от мечты?
Та же нега, та же нежность, прежний – ты!
 
 
На тебе венок весенний васильков,
Над твоей улыбкой тени сладких слов.
 
 
Ты стоишь в кругу священном тишины;
Ты творишь волшебно-пленным луч луны,
 
 
Развеваешь все тревоги, словно дым;
Возвращаешь, нежно-строгий, мир – двоим.
 
 
Давний призрак, друг былого, милый сон,
Ты шепнул ли, что я снова воскрешен?
 
 
Что из мглы встают вершины, даль зовет,
Что до цели лишь единый переход?
 
 
Что сияют вновь надежды лучших лет?..
Иль опять откроет вежды мертвый свет?
 
 
Давний друг, мой сон, помедли! Я – готов.
Чу! унылый звон. Не медь ли злых часов?
 

1912

Так, в жизни есть мгновения,

Их трудно передать.

Ф. Тютчев

 
Я тебе посвятил умиленные песни,
Вечерний час!
Эта тихая радость воскресни, воскресни
Еще хоть раз!
 
 
Разливается сумрак, – голубоватый, —
Меж стен домов.
Дали синие неба миром объяты,
Без звезд, без слов…
 
 
Электричество вспыхнуло, – полны и пены
Луны дрожат.
Трамваев огни, там зеленый, здесь красный,
Потянулись в ряд.
 
 
Предвесеннею свежестью дышится вольно,
Стерлись года,
И кажется сердцу, невольно, безбольно:
Всё – как тогда!
 
 
Я снова в толпе, молодой, одинокий…
И, как во сне,
Идет меж прохожих мой призрак далекий
Навстречу мне…
 

<1911>

 
Возвысила ночь свою черную голову,
Созвездьями смотрит на море и сушу,
И, в волны пролитому, яркому олову
Вверяю ночную, бездомную душу.
 
 
Мечта моя! челн в беспредельности кинутый!
Качают тебя огне-синие дали,
Заброшены весла, уключины вынуты,
Со скрипом ненужные реи упали.
 
 
Не надо руля и косматого паруса!
Прочь, прежние гавани, берег знакомый!
А волны вздымают за ярусом ярусы,
И водные шире и шире объемы.
 
 
Мечта моя! челн в роковой беспредельности!
Ты дышишь соленым дыханием влаги,
Ты счастлив бродячим восторгом бесцельности,
В часы, когда дремлют у пристаней флаги.
 
 
Душа моя вверена зыбкому олову, —
До утра той связи святой не нарушу!
А ночь подняла свою черную голову,
Созвездьями смотрит на море и сушу.
 

1911

 
Закрыв измученные веки,
Миг отошедший берегу.
О если б так стоять вовеки
На этом тихом берегу!
 
 
Мгновенья двигались и стали,
Лишь ты царишь, свой свет струя.
Меж тем в реке – из сизой стали
Влачится за струёй струя.
 
 
Проходишь ты аллеей парка
И помнишь краткий поцелуй…
Рви нить мою, седая Парка!
Смерть, прямо в губы поцелуй!
 
 
Глаза открою. Снова дали
Разверзнут огненную пасть.
О если б Судьбы тут же дали
Мне мертвым и счастливым пасть!
 

1911

 
Стоял я в этот час, незрящий
Пред будущей судьбой Эдип,
И видел лишь ее дрожащей
Руки пленительный изгиб.
 
 
Но знал, что спорить бесполезно
С порывом, вдруг увлекшим нас,
И чувствовал: тесьмой железной
Объединил нас поздний час.
 
 
Она беспомощно клонилась
К подушке алой, в глубь и в тень…
И мне казалось, что вонзилась
Стрела случайная в мишень.
 
 
И, жестом медленным, безвинный
Убийца, я припал к устам…
И миг продлился, длинный, длинный,
Врата к мучительным часам.
 

1911

 
Стонет старая шарманка
Вальс знакомый под окном.
Ты глядишь, как иностранка
Где-то в городе чужом.
 
 
Не пойму твоих улыбок,
Страха мне не превозмочь.
Иль что было – ряд ошибок,
Это счастье, эта ночь?
 
 
Ты смеешься, отошла ты,
У окна стоишь в тени…
Иль, скажи, не нами смяты
На постели простыни?
 
 
Изменив своей привычке,
Ты, как римлянка рабу,
Пятачок бросаешь птичке,
Предвещающей судьбу.
 
 
Знаю, что за предсказанье
Птичка вытащит тебе:
«Исполнение желанья,
Изменение в судьбе».
 
 
Нет! былое не ошибка!
Ты смеешься не над ним!
Счастлив тот, чье сердце зыбко,
Кто способен стать иным!
 
 
Счастлив тот, кто утром встанет,
Позабыв про ночь и тень.
Счастлив цвет, что быстро вянет,
Что цветет единый день.
 
 
Будь же в мире – иностранка,
Каждый день в краю другом!
Стонет старая шарманка
Вальс знакомый под окном.
 

<1910>

 
В наемной комнате все ранит сердце:
И рама зеркала, и стульев стиль,
Зачем-то со стены глядящий Герцен,
И не сметенная с комода пыль.
 
 
Нежней прильни ко мне; глаза закроем;
И будем слушать шаг печальных дум,
Как будто мы сошли на дно морское,
Где бледен солнца свет и смутен шум.
 
 
Твое дыхание мне рядом слышно,
Замедленный твой пульс слежу рукой…
Подводные цветы надменно пышны,
И разноцветных рыб мелькает рой.
 
 
Ах, только об одном могу жалеть я,
Что в той же комнате – очнуться мне!
Акула проплыла, другая, третья…
Закатный рдяный луч скользит на дне.
 
 
Как эти миги дум со счастьем схожи,
Как к этой нежности близка любовь!
Но я открыл глаза, и Герцен тот же
Пытливый взор в меня вперяет вновь.
 
 
В наемной комнате все сердце ранит.
В ней миг мечты – обман, в ней счастье – ложь,
Нет, не клонись ко мне! Боюсь желаний!
Не надо губ твоих: они язвят, как нож.
 

<1912>

 
Вспоминаю под жалобы скрипки,
В полусне ресторанных огней,
Ускользающий трепет улыбки —
Полудетской, желанной, твоей.
 
 
С тихим вальсом, знакомо печальным,
В темный парк ускользают мечты.
Липы дремлют в наряде венчальном,
И во мгле улыбаешься – ты.
 
 
Этот вальс, этот зов, эти звуки —
Возвращает и годы и дни.
Я целую дрожащие руки,
Мы – во сне, мы – в тени, мы – одни.
 
 
Вижу вызовы дерзкого взгляда,
Вижу алые губы, как кровь…
Ах, не надо, не надо, не надо,
Душу снова качает любовь.
 
 
Неподвижны у стойки лакеи,
Искры брызжет вино и хрусталь…
Мы идем по вечерней аллее
В непостижно-прозрачную даль.
 
 
Все безжалостней жалобы скрипки,
Все безумней взлетают смычки…
Ивы темные нежны и гибки
Над лукой потемневшей реки.
 

1911

 
После ночи свиданья любовного,
Тихой улицей, тающей тьмой,
В упоеньи восторга греховного,
Возвращаться неспешно домой.
 
 
Проходя тротуарами темными,
Помнить, в ясном сиянии грез,
Как ласкал ты руками нескромными
Горностай ее нежных волос.
 
 
Чуя в теле истому палящую,
Слыша шаг свой в глухой тишине,
Представлять ее, дремную, спящую,
Говорящую «милый» во сне.
 
 
И, встречая ночную прелестницу,
Улыбаясь в лучах фонаря,
Наблюдать, как небесную лестницу
В алый шелк убирает заря…
 

1904

По торжищам влача тяжелый крест поэта.

Я. Полонский

 
Ты приходил ко мне, холодный,
С жемчужным инеем в усах.
В вечерний час, со смертью сходный,
Твой лоб, твои глаза и щеки
 
 
Я грела в маленьких руках.
О, как мы были одиноки,
Вдвоем, и в мире и в мечтах!
Ты приходил ко мне, весенний,
 
 
Обвеян запахом листвы.
И в час, когда прозрачны тени,
Я целовала абрис милый
Твоей склоненной головы,
 
 
А древняя луна скользила
По кругу древней синевы.
Ты приходил ко мне, усталый
От зноя, в пыльный летний день.
 
 
Твой рот, страдальческий и алый,
Я целовала, берегла я
Твою тоскующую лень.
Пока, все думы погашая,
 
 
Не проникала в окна тень.
Настала осень; дождь протяжный
Шумит в ленивой тишине,
А ты, весь радостный, весь влажный,
 
 
Осенних астр цветную связку
Несешь кому-то, но не мне…
И вечер грустно шепчет сказку
О невозвратном, о весне…
 

<1910>

 
Ей лет четырнадцать; ее глаза
Как на сережке пара спелых вишен;
Она тонка, легка, как стрекоза;
И в голосе ее трав шелест слышен.
 
 
Она всегда беспечна, и на всех
Глядит прищурясь, скупо, как в просонках.
Но как, порой, ее коварен смех!..
Иль то – Цирцея, спящая в пеленках?
 
 
Она одета просто, и едва
Терпимы ей простые украшенья.
Но ей бы шли шелка, и кружева,
И золото, и пышные каменья!
 
 
Она еще ни разу алых губ
В любовном поцелуе не сближала, —
Но взгляд ее, порой, так странно-груб…
Иль поцелуя было бы ей мало?
 
 
Мне жаль того, кто, ей вручив кольцо,
В обмен получит право первой ночи.
Свой смех она ему швырнет в лицо,
Иль что-то совершит еще жесточе!
 

1910

 
На горячем песке, пред ленивым прибоем,
Ты легла; ты одна; ты обласкана зноем.
Над «тобой небеса от лучей побледнели.
Тихо миги проходят без цели, без цели.
За тобой на откосе спокойные сосны.
Были осени, зимы, и вёсны, и вёсны…
Море мирно подходит с ленивым прибоем.
Этим морем, мгновеньем, покоем и зноем
Хорошо упиваться без дум, без загадок.
Час дремотный на взморье так сладок, так сладок.
Быть как волны, как солнце, как миги, как вёсны…
Полдень жжет, море вкрадчиво, пламенны сосны,
Небеса в высоте от лучей побледнели…
Жизнь неслышно проходит, без цели, без цели…
 

Декабрь 1909 – январь 1910

 
Дождь окрасил цветом бурым
Камни старой мостовой.
Город хмур под небом хмурым,
Даль – за серой пеленой.
 
 
Как в стекле, в асфальте влажном
Стены, облака и я.
Чу! бежит, с журчаньем важным,
Пенно-желтая струя.
 
 
Глухо пусты тротуары,
Каждый дом и нем и глух…
Дождь над миром деет чары,
Дождь заклятья шепчет вслух.
 
 
Как черны верхи пролеток,
Лакированных дождем!
– Промелькнули двух кокоток
Шляпы под одним зонтом.
 

<1912>

 
(На пристани пустынной бледный мальчик
Глядит, как гаснет огненный закат…)
– Плыви, наш пароход! свой тонкий пальчик
Я положила на канат.
 
 
(Тень меж теней, по гладким глыбам мола
Бродить он будет, молча, до зари.)
– Моя душа! печальная виола!
Плачь и о прошлом говори!
 
 
(Он вспомнит, вспомнит, как над морем буйным
Сидели двое, ночью, на скале!)
– Я прикоснусь обрядом поцелуйным,
Как он, к своей руке во мгле.
 
 
(Проглянет утро. Пламенный румянец
Небес – коснется чьих-то бледных щек…)
– Пляшите, волны, свой безумный танец!
Наш путь невесел и далек.
 

<1911?>