Текст книги "Сочинения"

 
Тебе мы поклоняемся, Нил!
Все земли оживляешь ты илом,
Течешь к нам из неведомых стран,
Чтобы севы встали зеленью рано.
 
 
Тебе мы поклоняемся, Нил!
В твоей воде живут крокодилы,
Поишь священной влагой весь год,
Хранишь на волнах медленных лотос.
 
 
Ты нам даешь живительный хлеб,
Ты к нам приходишь в образе Зеба,
Ты к нам приходишь в образе Пта,
Ты к нам приходишь богом Аммоном.
 

<1913>

 
Прекрасен восход твой, о Атон живущий, владыка столетий!
Дивный, светлый, могучий, – любви твоей – меры нет,
лучи твои – радость.
 
 
Когда ты сияешь, сердца оживают, обе земли веселятся.
Бог священный, создавший себя, сотворивший все страны:
людей, стада и деревья!
 
 
Ты светишь – и живо все! ты мать и отец для всех, чьи
глаза сотворил ты!
Ты светишь – и видят все! все души ликуют о тебе,
о владыко!
Когда ты уходишь, за край земли на закате, – все лежат,
словно мертвые;
Пока ты не встанешь с края земли на восходе, – лица
скрыты, носы не дышат.
 
 
Ты луч посылаешь – простираются руки, величая дух
твой,
 
 
Ты в небе светишь – певцы и игральцы поют и трубят,
Ибо жизнь возродишь ты, красотой огнесветлой, искрой
жизни!
 
 
И все ликуют во дворце Хатбенбена и во всяком храме,
И все ликуют во дворце Иахетатона, прекрасном месте,
Ибо им ты доволен, тебе приносят там тучные жертвы.
 
 
Чист, кто угоден – тебе, о живущий, – в своих
праздничных хорах.
Все, что ты создал, радостно скачет пред твоим ликом,
Пред тобой веселится, Атон, горящий на небе каждый
день!
 
 
Слава Атону, кто создал небо, чтобы светить с него!
Слава Атону, кто озирает с неба все, что создал он!
Слава Атону, в ком тысячи жизней, даруемых нам!
 

24 января 1915

 
Хавват владычица!
Богиня, царица!
Се – я связываю,
Я – Мацлия.
 

<1915>

 
Я, сын царя, здесь сплю, Эшмунизар,
В гробнице сей, что сам воздвиг себе,
Мое заклятье – людям и царям:
 
 
Да не откроешь ты дверей ко мне.
Да не расхитишь ты богатств моих.
Да не встревожишь ты мой тихий прах.
 
 
Не то тебя отвергнет рафаим.
Не то твой прах вовек не ляжет в гроб.
Не то не будет у тебя детей.
 
 
Ты будешь продан мощному царю.
Ты утеряешь корень, как и плод.
Ты не познаешь от людей любви.
 
 
Зане здесь сплю я, царь Эшмунизар.
Был мой отец – Сидона царь, Табнит,
И мать моя – была Эмашторен, —
 
 
Служительница Ашпорен,
Богини, сила чья
Меня оборонит;
 
 
Прохожий, не тревожь гробницы
Сына царя, Эшмунизара!
 

<1915>

 
Меж братьями я меньший был;
В дому отца был самый юный.
Овец я в поле выводил,
Перстам моим привычны были струны.
 
 
Кто б господу о мне сказал?
Он, сильный, сам о мне услышал!
Меня иноплеменник клял,
Но я с пращой ему навстречу вышел.
 
 
Семь братьев – все сильней меня,
Но бог не их призвал из кущи.
Предстал мне ангел в свете дня,
Святил меня елеем всемогущий.
 
 
Смеялся грозный Голиаф,
Глумился посредине стана.
Но, у него же меч отняв,
Я голову отсек у великана!
 

1912

 
Старик шел мимо башни;
Там девушка сидела,
Держа в руке цветок:
Подарок жениха.
 
 
Старик шел мимо башни;
Там женщина рыдала:
Лежал на ложе с ней
Ее младенец – мертв.
 
 
Старик шел мимо башни;
Там дряхлая старуха,
Держа в руке цветок,
Шептала: «Вновь весна!»
 

1913

 
Твой ум – глубок, что море!
Твой дух – высок, что горы!
 

 
Пусть этот чайник ясный,
В час нежный, отразит
Лик женщины прекрасной
И алый цвет ланит.
 

 
Ты мне дороже, чем злато,
Чем добрый взгляд государя;
Будь любви моей рада,
Как кормщик, к брегу причаля.
 

 
Все дни – друг на друга похожи;
Так муравьи – одинаково серы.
Знай заветы – работать, чтить старших
и голос божий,
Завяжи узел – труда, почтенья, веры.
 

 
Глупец восклицает: «Ломок
Стебель памяти о заслугах!»
Мудрый говорит: «Буду скромен,
И меня прославят речи друга!»
 

16 декабря 1914

Варшава

 
Роса ложится, но солнце всходит,
И в росах тают все отраженья,
Но дни, и ночи, и годы проходят, —
В душе моей все те же любви мученья.
 

 
По небу тучи ходят, крутятся,
Потом исчезают.
На том же месте неподвижные горы.
 
 
Над жизнью дни проходят, крутятся,
Как небесные тучи.
В сердце на том же месте единое гору.
 

 
Не весенний снег
Убелил весь горный скат:
Это вишни цвет!
Ах, когда б моя любовь
Дожила и до плодов!
 

 
Как золотые
Дождя упадания, —
Слезы немые, —
Будут в печальной судьбе
Думы мои о тебе.
 

 
Цветики вишни,
Обрадуйте, падайте!
В городе лишний,
Ветром, как вы, я гоним
К волнам Икуто седым…
 

<1913–1915>

 
Под бананом, под бананом
Хорошо с тобой лежать вдвоем.
Словно в беге быстром, пьяном,
В поле уносимы мы слоном, —
Под бананом, под бананом
Жарким днем.
 
 
У тебя так смуглы груди,
Нежным медом пахнут волоса.
Слышат боги, но не слышат люди
Наши хриплые от счастья голоса.
У тебя так смуглы груди,
Как леса.
 
 
В быстром беге, в быстром беге
К милой цели мы спешим вдвоем,
Тонем в озере любовной неги,
Море сомы несказанной пьем.
В быстром беге, в быстром беге
Мы умрем.
 

1913

 
Нет, никогда не мог Амур в сем мире
Так сердце мучить, как меня она!
Я из-за той, кто всех прекрасней в мире,
Не знаю отдыха, не знаю сна.
Увы! не знает жалости она,
И мне укрыться некуда в сем мире, —
Затем, что всюду мне она видна!
 
 
Лети, о песня, и скажи прекрасной,
Что чрез нее покой утратил я!
Что сердцем я страдаю по прекрасной,
Затем, что зло покинут ею я!
Ах, заслужила ль то любовь моя!
Но если я умру, пускай прекрасной
Все песня скажет, правды не тая!
 

3 марта 1908

 
Сторонитесь!
Прокаженный идет,
Сторонитесь!
 
 
Проклят мой род,
Согрешил мой отец,
За грехи карает господь,
Где же мукам конец?
Сторонитесь!
 
 
Тело мое – что плеснь,
Зловонен мой рот,
Ноги покрыты корой,
Десны съела болезнь,
Крючья – пальцы мои,
Где лежу я – там гной.
Сойди с пути:
Прокаженный идет!
 
 
Сторонитесь,
Прохожие, женщины, левиты, купцы!
Расходитесь
Во все концы.
Невеста с молодым женихом,
Юноша, что поет на псалтире,
Мальчик с своим кубарем,
Вы все, что веселы в мире, —
Сторонитесь,
Разбегитесь:
Прокаженный идет!
 
 
Дайте дорогу мне,
Шире дорогу мне!
Я в голые горы уйду,
Туда, где нет ни цветов, ни травы.
Я глухую пещеру найду,
Где есть глоток воды,
Мытари, сторонитесь меня!
Цари, страшитесь меня!
Пророки, берегитесь меня!
Я иду, в колокольчик звеня;
Прокаженный идет,
Сторонитесь.
 
 
Я иду, хохоча
Ртом без губ.
Я иду, крича;
Я страшней, чем труп!
Страшно карает господь,
Берегитесь!
Трепещи пред господом всякая плоть,
Страшитесь!
Кто, сильный, может меня побороть,
И кто устоит против меня?
 
 
Иду, звеня;
Сторонитесь,
Прокаженный идет,
Сторонитесь.
 

10 марта 1912

 
В темном поле, в темном поле
Бродит Альма без дороги;
В темном поле, в темном поле
Видит вход в шалаш убогий.
 
 
Альма входит, Альма входит,
Видит – бедно там и тесно.
Альма входит, Альма входит,
Видит – рыцарь неизвестный.
 
 
Говорит: «Я заблудилась,
В стужу ноги онемели!»
Говорит: «Я заблудилась,
Ах, довериться тебе ли!»
 
 
Рыцарь ей в ответ: «Сеньора,
Знаю, вам я неизвестен,
Но, клянусь крестом, сеньора,
Благороден я и честен.
 
 
Вот вам ложа половина,
Я свой меч кладу меж нами.
Вот вам ложа половина!
Не коснусь я вас устами».
 
 
Ночь проходит, ночь проходит,
Свет дневной румяно льется.
Альма в поле вновь выходит,
И смеется, и смеется.
 
 
Рыцарь спрашивает Альму
С грустью пламенного взора,
Рыцарь спрашивает Альму:
«Что смеетесь вы, сеньора?»
 
 
«Я смеюсь тому, мой рыцарь,
Что здесь было ночью темной,
Что могли всю ночь, мой рыцарь,
Вы со мной лежать так скромно!»
 

1920

 
Как всякий, кто Любви застенок ведал,
Где Страсть пытает, ласковый палач, —
Освобожден, я дух бесстрастью предал,
И смех стал чуждым мне, безвестным – плач.
 
 
Но в лабиринте тусклых снов, как Дедал,
Предстала ты, тоски волшебный врач,
Взманила к крыльям… Я ответа не дал,
Отвыкший верить Гению удач.
 
 
И вновь влача по миру цепь бессилья,
Вновь одинок, как скорбный Филоктет,
Я грустно помню радужные крылья
 
 
И страсти новой за тобой просвет.
Мне горько жаль, что, с юношеским жаром,
Я не взлетел, чтоб в море пасть Икаром.
 

10 марта 1912

 
Артуру ехать в далекий путь!
Вот громко трубят трубы!
Джиневру целует он нежно в грудь,
Целует и в лоб и в губы!
«Прощай, Джиневра, моя жена.
Не долог разлуки год!»
Она – в слезах, в слезах она,
Смотрит смеясь Ланцелот!
 
 
Вот едет Артур через ясный луг,
И слышны близко трубы,
Но страстно Джиневра и милый друг,
Целуясь, сблизили губы.
«Тебе служил я, любил тебя
И ждал за годом год.
Теперь блаженство узнаю я!»
Смотрит смеясь Ланцелот.
 
 
Артуру ехать в обратный путь,
Поют в его славу трубы!
Он девушек в замках целует в грудь,
Целует и в алые губы.
С Артуром нежно вдвоем жена:
«Я верен тебе был весь год!»
«А мужу я была верна!»
Смотрит смеясь Ланцелот.
 

<1916>

Последние мечты
1917–1919

 
Я сознаю, что постепенно
Душа истаивает. Мгла
Ложится в ней. Но, неизменно,
Мечта свободная – светла!
 
 
Бывало, жизнь мутили страсти,
Как черный вихрь морскую гладь;
Я, у враждебных чувств во власти,
То жаждал мстить, то мог рыдать.
 
 
Но, как орел в горах Кавказа,
За кругом круг, уходит ввысь,
Чтоб скрыться от людского глаза, —
Желанья выше вознеслись!
 
 
Я больше дольних смут не вижу,
Ничьих восторгов не делю;
Я никого не ненавижу
И – страшно мыслить – не люблю!
 
 
Но, с высоты полета, бездны
Открыты мне – былых веков:
Судьбы мне внятен ход железный
И вопль умолкших голосов.
 
 
Прошедшее, как дно морское,
Узором стелется вдали;
Там баснословных дней герои
Идут, как строем корабли.
 
 
Вникая в смысл тысячелетий,
В заветы презренных наук,
Я словно слышу, в горнем свете,
Планетных сфер певучий звук;
 
 
И, прежнему призванью верен,
Тот звук переливаю в стих,
Чтоб он, отчетлив и размерен,
Пел правду новых снов моих!
 

Июль 1918

 
В дни отрочества, я пророчествам
Весны восторженно внимал:
За первым праздничным подснежником,
Блажен пьянящим одиночеством,
В лесу, еще сыром, блуждал.
 
 
Как арка, небо над мятежником
Синело майской глубиной,
И в каждом шорохе и шелесте,
Ступая вольно по валежникам,
Я слышал голос над собой:
 
 
Все пело, полно вешней прелести;
«Живи! люби! иди вперед!
Ищи борьбы, душа крылатая,
И, как Самсон из львиной челюсти,
Добудь из грозной жизни – мед!»
 
 
И вновь весна, но – сорок пятая…
Все тот же вешний блеск вокруг:
Все так же глубь небес – божественна;
Все та ж листва, никем не смятая;
Как прежде, свеж и зелен луг!
 
 
Весна во всем осталась девственной;
Что для земли десятки лет!
Лишь я принес тоску случайную
На праздник радости естественной, —
Лишь я – иной, под гнетом лет!
 
 
Что ж! Пусть не мед, а горечь тайную
Собрал я в чашу бытия!
Сквозь боль души весну приветствую
И на призыв земли ответствую,
Как прежде, светлой песней я!
 

1918

 
Как всплывает алый щит над морем,
Издавна знакомый лунный щит, —
Юность жизни, с радостью и горем
Давних лет, над памятью стоит.
 
 
Море – змеи светов гибких жалят
И, сплетясь, уходят вглубь, на дно.
Память снова нежат и печалят
Дни и сны, изжитые давно.
 
 
Сколько ликов манят зноем ласки,
Сколько сцен, томящих вздохом грудь!
Словно взор склонен к страницам сказки,
И мечта с Синдбадом держит путь.
 
 
Жжет еще огонь былой отравы.
Мучит стыд неосторожных слов…
Улыбаюсь детской жажде славы,
Клеветам забытых мной врагов…
 
 
Но не жаль всех пережитых бредней,
Дерзких дум и гибельных страстей:
Все мечты приемлю до последней, —
Каждый стон и стих, как мать – детей.
 
 
Лучший жребий взял я в мире этом:
Тайн искать в познаньи и любви,
Быть мечтателем и быть поэтом,
Признавать один завет: «Живи!»
 
 
И, начнись все вновь, я вновь прошел бы
Те ж дороги, жизнь – за мигом миг:
Верил бы улыбкам, бросив колбы,
Рвался б из объятий к пыли книг!
 
 
Шел бы к мукам вновь, большим и малым,
Чтоб всегда лишь дрожью дорожить,
Чтоб стоять, как здесь я жду, – усталым,
Но готовым вновь – страдать и жить!
 

3 января 1918

 
Я всюду цепи строф лелеял,
Я ветру вслух твердил стихи,
Чтоб он в степи их, взвив, развеял,
Где спят, снам веря, пастухи;
 
 
Просил у эхо рифм ответных,
В ущельях гор, в тиши яйлы;
Искал черед венков сонетных
В прибое, бьющем в мол валы;
 
 
Ловил в немолчном шуме моря
Метр тех своих живых баллад,
Где ласку счастья, жгучесть горя
Вложить в античный миф был рад;
 
 
В столичном грозном гуле тоже,
Когда, гремя, звеня, стуча,
Играет Город в жизнь, – прохожий,
Я брел, напев стихов шепча;
 
 
Гудки авто, звонки трамвая,
Стук, топот, ропот, бег колес, —
В поэмы страсти, в песни мая
Вливали смутный лепет грез.
 
 
Все звуки жизни и природы
Я облекать в размер привык:
Плеск речек, гром, свист непогоды,
Треск ружей, баррикадный крик.
 
 
Везде я шел, незримо лиру
Держа, и властью струн храним,
Свой новый гимн готовя миру,
Но сам богат и счастлив им.
 
 
Орфей, сын бога, мой учитель,
Меж тигров так когда-то пел…
Я с песней в адову обитель,
Как он, сошел бы, горд и смел.
 
 
Но диким криком гимн Менады
Покрыли, сбили лавр венца;
Взвив тирсы, рвали без пощады
Грудь в ад сходившего певца.
 
 
Так мне ль осилить взвизг трамвайный.
Моторов вопль, рев толп людских?
Жду, на какой строфе случайной
Я, с жизнью, оборву свой стих.
 

20/7 февраля 1918

 
Весенней ночью встречу звон пасхальный
Я сорок пятый раз…
И вот мечта, вскрывая сумрак дальний,
Лепечет свой рассказ.
 
 
Об том, как в детстве золотились нежно
Все праздничные дни;
Как в юности огнем любви мятежно
Томили дух они;
 
 
Как позже, злобно нападали змеи
Безумства и страстей,
В весенний праздник выползая злее
Со всех моих путей…
 
 
Вновь вижу: двое, в звоне колокольном,
Укрылись в темноту,
А на окне, пред взором богомольным,
Ветвь яблони в цвету…
 
 
Вновь вижу поле дальнее… ракета,
Взлетя, прожгла эфир…
И с перезвоном робким слился где-то
Рёв пушек и мортир.
 
 
Вновь вижу ночь семнадцатого года.
Прекрасна и светла;
Толпу пасхальную ведет Свобода,
Раскинув два крыла…
 
 
Что ж принесет мне праздник сорок пятый?
О если б глубь небес
Родному краю крикнула трикраты:
«Воистину воскрес!»
 

1918

 
Призыв протяжный и двухнотный
Автомобильного гудка…
И снова манит безотчетно
К далеким странствиям – тоска.
 
 
То лесом, то в полях открытых
Лететь, бросая версты вспять;
У станций старых, позабытых,
Раскинув лагерь, отдыхать!
 
 
Когда в дороге лопнет шина,
Стоять в таинственном лесу,
Где сосны, да кусты, да глина,
А солнце серебрит росу.
 
 
А в холод в поле незнакомом,
От ветра кроясь за стеклом,
Смотреть, как вихрь над буреломом
Бросает новый бурелом.
 
 
Иль ночью, в дерзостном разбеге,
Прорезывая мглу полей,
Без мысли об ином ночлеге,
Дремать под трепет фонарей!
 
 
Скользя, как метеор, деревней,
Миг жизни видеть невзначай,
И встречным прогудеть напевней,
Чем голос девушки: «Прощай!»
 
 
И, смелые виражи в поле
Срезая, вновь взлетать на склон,
И вновь гудеть, и жить на воле
Кентавром сказочных времен!
 

Сентябрь 1917

– Банально, как лунная ночь…

Juvenilia

 
Смотрю, дыша травой и мятой,
Как стали тени туч белей,
Как льется свет, чуть синеватый,
В лиловый мрак ночных полей.
 
 
Закат погас в бесцветной вспышке,
И, прежде алый, шар луны,
Как бледный страж небесной вышки,
Стоит, лучом лелея сны.
 
 
Былинки живы свежим блеском,
Лес ожил, и живет ручей,
Бросая искры каждым всплеском, —
Змей – лента водяных лучей.
 
 
Час волшебством мечты пропитан, —
Луга, деревья, воздух, даль…
Сердца томит он, мысль пьянит он:
Везде – восторг, во всем – печаль!
 
 
И, лунной ночи полня чары,
Вливает песню в тишь ветвей
(Банальный гимн, как зов гитары!)
Друг всех влюбленных, соловей.
 

1917

 
Была зима; лежали плотно
Снега над взрытостью полей.
Над зыбкой глубиной болотной
Скользили, выводя изгибы,
Полозья ровные саней.
 
 
Была зима; и спали рыбы
Под твердым, неподвижным льдом.
И даже вихри не смогли бы,
В зерне замерзшем и холодном,
Жизнь пробудить своим бичом!
 
 
Час пробил; Чудом очередным,
Сквозь смерть, о мае вспомнил год.
Над миром белым и бесплодным
Шепнул какой-то нежный голос;
«Опять пришел солнцеворот!»
 
 
И под землею, зерна, чуя
Грядущей жизни благодать,
Очнулись, нежась и тоскуя,
И вновь готов безвестный колос
Расти, цвести и умирать!
 

17 октября 1917

 
Утро. Душа умиленно
Благовесть солнечный слышит,
Звоны весенних лучей,
Всё отвечает созвонно:
Липы, что ветер колышет,
Луг, что ромашками вышит,
Звучно-журчащий ручей…
Воздух отзвучьями дышит
Где-то стучащих мечей.
 
 
Гулко зовя богомольца,
Звоны со звонами спорят.
Солнце гудит, как набат,
В травах бренчат колокольца.
Им колокольчики вторят,
Тучки, что небо узорят,
В сто бубенцов говорят.
Зов звонари то ускорят,
То, замедляя, звонят.
 
 
Солнце восходит все выше.
Ярче, ясней, полновесней
Голос наставшего дня.
Гулы набата все тише,
Бой перезвонов чудесней:
Скрыты серебряной песней
Медные гуды огня.
Небо взывает: «Воскресни»,
Миру лазурью звеня.
 

1918

 
Лиловые тени легли по последнему снегу,
Журча, по наклонам сбежали ручьями сугробы,
Развеял по воздуху вечер истому и негу,
Апрель над зимой торжествует без гнева и злобы.
Апрель! Но вокруг все объято предчувствием мая,
И ночь обещает быть ясной, и теплой, и звездной…
Ах, тысячи юношей, нежно подругу сжимая,
Свой взор наклоняют теперь над обманчивой бездной.
Весна их пьянит, как пьянила и в глубях столетий,
В жестокие темные годы пещерного века,
Когда первобытные люди играли, как дети,
И мамонт бродячий был грозным врагом человека.
Быть может, вот здесь, где длинеют лиловые тени,
Наш пращур суровый, в любовном восторженном хмеле,
На тающий снег преклоняя нагие колени,
К возлюбленной девушке ник, в тихий вечер, в апреле!
Вот солнце краснеет, скользя за черту кругозора,
Под ласковым ветром дрожат заалевшие ветки…
Вы, девы и юноши! май нас обрадует скоро:
Дышите весной, как дышали далекие предки.
 

26 апреля 1919

 
Лишь на севере мы ценим
Весь восторг весны, —
Вешней неги не обменим
На иные сны.
 
 
После долгой ночи зимней
Нежен вешний день,
Ткани мглы гостеприимней
Расстилает тень.
 
 
Там, где землю крыл по склонам
Одноцветный снег,
Жжет глаза в лесу, зеленый
Молодой побег!
 
 
В душу к нам глядит подснежник
Взором голубым;
Даже, старый хлам, валежник
Кажется живым!
 
 
Мы весной живем, как дети,
Словно бредим вслух;
В свежих красках, в ясном свете
Оживает дух!
 
 
Каждый маю стал союзник
И врагом зимы,
Каждый счастлив, словно узник,
Выйдя из тюрьмы!
 

1918

 
Под землей, под слоем снега,
Верит сонное зерно,
Что весной воде, с разбега,
Разбудить поля дано;
 
 
Что рассветной песней птицы
Снова станут славить лес;
И, в ночной игре, зарницы
Раскрывать узор небес;
 
 
Что зеленых трав изгибы
Запах мяты разольют,
И, хвостом виляя, рыбы
Заколышут ближний пруд!
 
 
Спит зерно и грезит маем,
В мертвой мгле и в тишине…
Разве так же мы не знаем,
Что зима ведет к весне?
 
 
Так чего ж еще нам надо, —
Если всех любовно ждет
Майских радостей награда
За тоску и белый гнет!
 
 
Как же может ночь печалить,
Будь она черна, долга,
Если утром нежно жалить
Должен алый луч снега.
 
 
Зерна верят. Будем верить
Златоцветным дням и мы!
И к чему бесплодно мерить
Сроки ночи и зимы?
 
 
Пусть во мраке, – ты ли, я ли, —
Но дождется кто-то дня:
Все мы видели, все знали
Шар свободного огня!
 
 
Трепет жизни, жажда воли
Им незримо в нас влита.
В миг конца не все равно ли
Май иль майская мечта!
 

16 января. 1918

 
В снежной мгле угрюмы вопли вьюги,
Всем сулят, с проклятьем, час возмездий…
Та же ль ночь, в иных краях, на юге,
Вся дрожит, надев убор созвездий?
 
 
Там, лучистым сферам дружно вторя,
Снизу воды белым блеском светят;
Легкой тенью режа фосфор моря,
Челны след чертой огнистой метят.
 
 
Жарким ветром с пальм уснувших веет,
Свежей дрожью с далей водных тянет…
В звездных снах душа мечтать не смеет,
Мыслей нет, но ум чудесно занят.
 
 
Вот – летят, сверкнув как пламя, рыбы,
Вот – плеск весел пылью искр осыпан;
Берег – ярок, в искрах – все изгибы,
Ясный мрак игрой лучей пропитан.
 
 
В небе, в море, в сердце – всюду вспышки,
Мир – в огне не жгучем жив; воочыо
Люди чудо видят… Там, в излишке
Счастья, смерть – желанна этой ночью!
 
 
Челн застыл, горя в волшебном круге;
Южный Крест царит в ряду созвездий…
Чу! вблизи глухие вопли вьюги,
Всем сулят, с проклятьем, час возмездий.
 

17 января 1918

 
Единое счастье – работа,
В полях, за станком, за столом, —
Работа до жаркого пота,
Работа без лишнего счета, —
Часы за упорным трудом!
 
 
Иди неуклонно за плугом,
Рассчитывай взмахи косы,
Клонись к лошадиным подпругам,
Доколь не заблещут над лугом
Алмазы вечерней росы!
 
 
На фабрике в шуме стозвонном
Машин, и колес, и ремней
Заполни с лицом непреклонным
Свой день, в череду миллионном,
Рабочих, преемственных дней!
 
 
Иль – согнут над белой страницей, —
Что сердце диктует, пиши;
Пусть небо зажжется денницей, —
Всю ночь выводи вереницей
Заветные мысли души!
 
 
Посеянный хлеб разойдется
По миру; с гудящих станков
Поток животворный польется;
Печатная мысль отзовется
Во глуби бессчетных умов.
 
 
Работай! Незримо, чудесно
Работа, как сев, прорастет:
Что станет с плодами, – безвестно,
Но благостно, влагой небесной,
Труд всякий падет на народ!
 
 
Великая радость – работа,
В полях, за станком, за столом!
Работай до жаркого пота,
Работай без лишнего счета, —
Все счастье земли – за трудом!
 

18 сентября 1917

 
Пока есть небо, будь доволен!
Пока есть море, счастлив будь!
Пока простор полей раздолен,
Мир славить песней не забудь!
 
 
Пока есть горы, те, что к небу
Возносят пик над пеньем струй,
Восторга высшего не требуй
И радость жизни торжествуй!
 
 
В лазури облака белеют
Иль туча темная плывет;
И зыби то челнок лелеют,
То клонят мощный пакетбот;
 
 
И небеса по серым скатам
То золотом зари горят,
То блещут пурпурным закатом
И лед вершинный багрянят;
 
 
Под ветром зыблемые нивы
Бессчетных отсветов полны,
И знают дивные отливы
Снега под отблеском луны.
 
 
Везде – торжественно и чудно,
Везде – сиянья красоты,
Весной стоцветно-изумрудной,
Зимой – в раздольях пустоты;
 
 
Как в поле, в городе мятежном
Все те же краски без числа
Струятся с высоты, что нежным
Лучом ласкает купола;
 
 
А вечером еще чудесней
Даль улиц, в блеске фонарей,
Все – зовы грез, все – зовы к песне:
Лишь видеть и мечтать – умей.
 

Октябрь 1917