Текст книги "Сочинения"

 
Пусть пред окном моим не взносит
Юнгфрау купол вековой,
И знаю, что закат не бросит
Змей на лагуны предо мной;
 
 
Пусть нынче с гондол не окликнут
Меня коварно, и в уют,
Где над палаткой пальмы никнут,
Под вечер не помчит верблюд;
 
 
Деревья чахлого бульвара
Да стены строгие домов, —
Вот сумрачно-немые чары
Всех наших дней, всех наших снов.
 
 
Но так же пламенны закаты,
И то же золото зари.
Там, где домами дали сжаты
И встали строем фонари;
 
 
И пляска радужных пылинок
В луче все та же – у окна;
И белые рои снежинок
Все так же серебрит луна;
 
 
Причудливо ползут туманы
Вдоль улиц, и ночная мгла
То множит странные обманы,
То, летом, призрачно бела.
 
 
Торжественно река струится,
Стучась в столицах о гранит,
И мир созвездий в ней глядится,
Храня величественный вид.
 
 
Над площадями полн величий
Колоколов ночной псалом,
А утром, в сквере, голос птичий
Так бодро-весел за окном.
 

1917

 
Пусть мучит жизнь, и день, что прожит,
Отзвучьем горьких дум тревожит,
И душу скорбь коварно гложет;
Взгляни в ночные небеса,
Где пала звездная роса,
Где Млечный Путь, как полоса,
Пролег и свет на светы множит;
Вглядись покорно в чудеса, —
И Вечность нежно уничтожит
В тебе земные голоса,
Бессонной памяти положит
Повязку мрака на глаза;
Застынет, не упав, слеза,
И миг в безбрежном изнеможет!
 
 
Целит священная безбрежность
Всю боль, всю алчность, всю мятежность,
Смиряя властно безнадежность
Мечтой иного бытия!
Ночь, тайн созданья не тая,
Бессчетных звезд лучи струя,
Гласит, что с нами рядом – смежность
Других миров, что там – края,
Где тоже есть любовь и нежность,
И смерть и жизнь, – кто знает, чья?
Что небо – только порубежность
Планетных сфер, даль – колея,
Что сонмы солнц и наше «я»
Влечет в пространстве – Неизбежность!
 

23 сентября 1917

 
О, книга книг! Кто не изведал,
В своей изменчивой судьбе,
Как ты целишь того, кто предал
Свой утомленный дух – тебе!
 
 
В чреде видений неизменных,
Как совершенна и чиста —
Твоих страниц проникновенных
Младенческая простота!
 
 
Не меркнут образы святые,
Однажды вызваны тобой:
Пред Евой – искушенье Змия,
С голубкой возвращенной – Ной!
 
 
Все, в страшный час, в горах, застыли
Отец и сын, костер сложив;
Жив облик женственной Рахили,
Израиль-богоборец – жив!
 
 
И кто, житейское отбросив,
Не плакал, в детстве, прочитав,
Как братьев обнимал Иосиф
На высоте честей и слав!
 
 
Кто проникал, не пламенея,
Веков таинственную даль,
Познав сиянье Моисея,
С горы несущего скрижаль!
 
 
Резец, и карандаш, и кисти,
И струны, и певучий стих —
Еще светлей, еще лучистей
Творят ряд образов твоих!
 
 
Какой поэт, какой художник
К тебе не приходил, любя:
Еврей, христианин, безбожник,
Все, все учились у тебя!
 
 
И сколько мыслей гениальных
С тобой невидимо слиты:
Сквозь блеск твоих страниц кристальных
Нам светят гениев мечты.
 
 
Ты вечно новой, век за веком,
За годом год, за мигом миг,
Встаешь – алтарь пред человеком,
О Библия! о книга книг!
 
 
Ты – правда тайны сокровенной,
Ты – откровенье, ты – завет,
Всевышним данный всей вселенной
Для прошлых и грядущих лет!
 

1918

 
Три яблока, излюбленных преданьем,
Три символа земного мятежа,
В саду веков, воссозданном сознаньем,
Они горят, под ветром грез дрожа.
 
 
Ты, яблоко губительное Евы!
Ты вырвало из глаз эдемский свет,
На нас обрушив божеские гневы, —
Но было то – восстанье на запрет!
 
 
Другое – яблоко Вильгельма Теля, —
Свободы весть промчало над землей:
Одной стрелой в родного сына целя,
Стрелок в тиранов метился другой!
 
 
А третье – третье яблоко Ньютона;
Оно упало в час своей поры,
И понял ум незыблемость закона,
Что движет землю, небо и миры.
 
 
То третье яблоко вернуло рай нам,
Сравняло всех, владыку и раба,
Открыло нам дорогу к вечным тайнам,
Чтоб не страшила больше – и Судьба!
 

1916

 
Ариадна! Ариадна!
Ты, кого я на песке,
Где-то, в бездне беспощадной
Моря, бросил вдалеке!
 
 
Златоокая царевна!
Ты, кто мне вручила нить,
Чтобы путь во тьме бездневной
Лабиринта различить!
 
 
Дочь угрюмого Миноса!
Ты, кто ночью, во дворце,
Подошла – светловолосой
Тенью, с тайной на лице!
 
 
Дева мудрая и жрица
Мне неведомых богов,
В царстве вражьем, чья столица
На меня ковала ков!
 
 
И – возлюбленная! тело,
Мне предавшая вполне,
В час, когда ладья летела
По зыбям, с волны к волне!
 
 
Где ты? С кем ты? Что сказала,
Видя пенную корму,
Что, качаясь, прорезала
Заревую полутьму?
 
 
Что подумала о друге,
Кто тебя, тобой спасен,
Предал – плата за услуги!—
Обманул твой мирный сон?
 
 
Стала ль ты добычей зверя
Иль змеей уязвлена, —
Страшной истине не веря,
Но поверить ей должна?
 
 
Ты клянешь иль кличешь, плача,
Жалко кудри теребя?
Или, – горькая удача!—
Принял бог лесной тебя?
 
 
Ах! ждала ль тебя могила,
Иль обжег тебя венец, —
За тебя Судьба отметила:
В море сгинул мой отец!
 
 
Я с подругой нелюбимой
Дни влачу, но – реешь ты
Возле ложа, еле зримый
Призрак, в глубях темноты!
 
 
Мне покорствуют Афины;
Но отдать я был бы рад
Эту власть за твой единый
Поцелуй иль нежный взгляд!
 
 
Победитель Минотавра,
Славен я! Но мой висок
Осребрен: под сенью лавра
Жизнь я бросил на песок!
 
 
Бросил, дерзкий! и изменой
За спасенье заплатил…
Белый остров, белой пеной
Ты ль мне кудри убелил?
 

1917

 
Во дворце Афинском, скорбно мрачен,
Спит Фессей и видит вещий сон:
В теми вод белеет Накс; прозрачен
Воздух ночи; в звездах небосклон.
 
 
В страхе, встретя вкруг песок прибрежий,
Чуть привстав, царевна смотрит вниз;
А над ней, прекрасен, светел – свежий
Хмель меж кудрей – юный Дионис.
 
 
Буйным сонмом попирая зелень,
Тигров холя, тирсы лентой свив,
Фавны, нимфы, люди виноделен
Ждут царя назад, в тени олив.
 
 
Он же, страстью вдруг обезоружен,
Раб восторга, к деве клонит лик…
Вот схватил ее венец жемчужин.
«Ты – небес достойна!» – слышен всклик.
 
 
В небо вскинут, вспыхнул, – семизвездье —
Там венец. Бог с девой слит. Полна
Ночь их славой, – Горькое возмездье
Пьет Фессей во сне, и молит сна!
 

12/25 февраля 1918

 
В годину бед, когда народной вере
Рок слишком много ставит испытаний, —
В безмерном зале мировых преданий
Проходят призраки былых империй,
Как ряд картин на световом экране.
 
 
По Нилу мчится барка Сына Солнца;
До неба всходят башни Вавилона;
Перс возвещает землям волю с трона, —
Но дерзко рушат рати Македонца
Престол Царя Царей и Фараона.
 
 
Выходят римляне, сурово-строги.
Под стук мечей куется их держава,
И кесарских орлов не меркнет слава.
Бегут в пустынях римские дороги,
Народы рабствуют в оковах права.
 
 
Пирует Рим, льет вина, множит яства…
Вдруг варвары, как буря, злы и дики,
Спадают с гор, крушат всё в яром крике,
И, вновь пленен мечтой миродержавства,
Свой трон в руинах высит Карл Великий.
 
 
Потом, самумом пролетают в мире
Арабы, славя свой Коран; монголы
Несметным сонмом топчут высь и долы…
Над царством царства вырастают шире…
Сверкает Бонапарта меч тяжелый…
 
 
Но, жив и волен, из глухих крушений
Выходит строй народов – грозно длинный:
Армяне, эллины, германцы, финны,
Славяне, персы, италийцы, – тени,
Восставшие, чтоб спеть свой гимн старинный!
 
 
О, сколько царств, сжимавших мир! Природа
Глядит с улыбкой на державства эти:
Нет, не цари – ее родные дети!
Пусть гибнут троны, только б дух народа,
Как феникс, ожил на костре столетий!
 

14 марта 1918

 
Есть в мире демон, с женственным лицом,
С когтями львицы, с телом сухопарым;
Садится к спящим он, согнут кольцом,
На грудь, и мы – зовем его Кошмаром.
 
 
Он давит нас, и вот, в тяжелом сне,
Черед видений сумрачных проходит;
Дыханье стеснено, чело в огне,
И судорога тщетно пальцы сводит.
 
 
Нам грезится ужасных ликов ряд:
Смеются дьяволы над всем заветным,
Терзают близких, алтари сквернят
И стонам вторят хохотом ответным.
 
 
Нельзя бороться и бежать нет сил:
Оковы на ногах и руки в путах,
Повсюду вскрыты пропасти могил…
Блестят из мглы орудья пыток лютых…
 
 
И вдруг мы вспомним: это все – кошмар!
Рукой свободной призраков коснемся…
Все сгинет вмиг, исчезнут страхи чар,
И мы, дрожа от радости, – проснемся!
 

 
Олень затравленный напрасно взор молящий
Обводит вкруг, дыша прерывно, – смерть везде;
Собаки рвутся вслед, сверкают ружья в чаще…
И зверь, ища пути, бросается к воде.
 
 
Плывет, глотая пар, а сзади слышит глухо
Лай, крики, зов рогов; пес беспощадный, вновь
Врага догнав, ему вонзает зубы в ухо…
Окрасив зыбь реки, струей стекает кровь.
 
 
А лес кругом стоит роскошен, как бывало;
Меж камней и коряг, журча, бежит ручей;
Круг солнечный, горя торжественно и ало,
Сквозь изумруд ветвей кидает сноп лучей.
 
 
Слабея, смотрит зверь вверх, в небеса, откуда
Лилось тепло, и дождь, и свежесть вешних бура;
Защита с высоты не явится ли? Чудо
Не совершится ль? – Нет! Пуста, нема лазурь.
 
 
И стону слабому уже не вторит эхо…
Сквозь радугу слезы так странны берега…
Но всюду – взвизг собак, гром криков, гулы смеха,
И, кроя все, поют охотничьи рога!
 

16 февраля 1918

 
Власть, времени сильней, затаена
В рядах страниц, на полках библиотек:
Пылая факелом во мгле, она
Порой язвит, как ядовитый дротик.
 
 
В былых столетьях чей-то ум зажег
Сверканье, – и оно доныне светит!
Иль жилы тетивы напрячь возмог, —
И в ту же цель стрела поныне метит!
 
 
Мы дышим светом отжитых веков,
Вскрывающих пред нами даль дороги,
Повсюду отблеск вдохновенных слов, —
То солнце дня, то месяц сребророгий!
 
 
Но нам дороже золотой колчан,
Певучих стрел, завещанный в страницах,
Оружие для всех времен и стран,
На всех путях, на всех земных границах.
 
 
Во мгле, куда суд жизни не достиг,
Где тени лжи извилисты и зыбки, —
Там дротик мстительный бессмертных книг,
Веками изощрен, бьет без ошибки.
 

1917

 
Чу! под окошком звенят колокольчики,
Белые, синие, разных оправ;
Листья ольхи завиваются в кольчики,
Запахи веют с обрызганных трав;
 
 
Солнце ко мне проникает приветливо
Длинным лучом, между ставень, сквозь щель;
Где-то гудит, осторожно и сметливо,
К сладким цветам подлетающий шмель;
 
 
Все так знакомо… И песня не новая
Сладко ласкает: «Ты дома, дитя!»
То напевает мне печь изразцовая,
Вторят ей стены, смеясь и шутя.
 
 
В теле – истома. Я дома! Давно ли я
Дерзко плясала, раздета, в кругу!
…В душу нисходит опять меланхолия.
Нет! жизнью мирной я жить не могу!
 

1919

 
Меж лун искусственных – луна,
Вися на небе, в перспективе,
Вздымается, робка, бледна
И с каждым мигом боязливей.
 
 
Внизу, как буйственный бурун,
Прибой людей и экипажей,
И наглое блистанье лун,
Вдоль улиц выставленных стражей;
 
 
Таксованных прелестниц смех,
Сухое грассованье франтов,
Боа неимоверных мех
И перебои шляп и бантов;
 
 
В гостиницах белеет ряд
Оконный, – комнаты, где двое
Пародию любви творят,
Пороча таинство ночное…
 
 
А там, вверху, несмелых звезд
Чуть-чуть зубчатый свет – белеет;
Туман, как туника невест,
Кой-где разорванная, веет.
 
 
И та ж безмолвная луна,
Свидетельница жертв Ашере,
Висит, глядя, робка, бледна,
На буйства в оскверненном сквере!
 

Октябрь 1917

 
Злобный змей, зигзагом длинным
Раздевавший темень туч,
Чтоб, гремя, в лесу пустынном
Иль на склоне горных круч,
 
 
Ветви, поднятые дубом,
Серным пламенем Зажечь,
И, ликуя, дымным клубом —
Смертным саваном – облечь!
Змей, сносивший с неба, древле,
 
 
Прометеев дар земле!
Что таишь ты, стыд ли, гнев ли,
Ныне замкнутый в стекле, —
 
 
Сгибы проволоки тонкой
Раскалять покорно там,
Подчинись руке ребенка,
Осужден – в угоду нам.
 
 
И, струя лучи из шара,
Ветром зыблем над толпой,
Скрывшей ленту тротуара,
Пестрой, шумной и тупой, —
 
 
Чем ты занят? Иль, в причуде
Смутной грезы, веришь ты,
Что вокруг – вес те же люди,
Те же гулы суеты;
 
 
Что, как прежде было, сыты
Мясом мамонта, тебя
Славят пляской троглодиты,
Дико космы теребя?
 
 
В злобных лицах, в ярых взорах
Ты узнать бы ныне мог
Те же сонмы, для которых
Ты в былом сверкал, как бог.
 
 
Иль века виденье стерли,
И теперь, могуч и слаб,
Мыслишь ты: «Не на позор ли
Здесь я выставлен, как раб?»
 
 
И, без сил, влеком на угли
Длинным проводом, зигзаг
В небе помнишь ты, – нам друг ли,
Иль, горящий местью, враг?
 

1918

 
В ярком летнем свете,
В сквере, в цветнике,
Маленькие дети
Возятся в песке:
 
 
Гречники готовят,
Катят колесо,
Неумело ловят
Палочкой серсо;
 
 
Говорят, смеются,
Плачут невпопад, —
В хоровод сплетутся,
Выстроятся в ряд;
 
 
Все, во всем – беспечны,
И, в пылу игры,
Все – добросердечны…
Ах! лишь до поры!
 
 
Сколько лет им, спросим.
Редкий даст ответ:
Тем – лет пять, тем – восемь,
Старше в круге нет.
 
 
Но, как знать, быть может,
Здесь, в кругу детей, —
Тот, кто потревожит
Мглу грядущих дней, —
 
 
Будущий воитель,
Будущий мудрец,
Прав благовеститель,
Тайновед сердец;
 
 
Иль преступник некий,
Имя чье потом
Будет жить вовеки,
Облито стыдом…
 
 
Скрыты в шуме круга
Оба, может быть,
И сейчас друг друга
Погнались ловить;
 
 
И, смеясь затеям,
Вот несется вскачь
С будущим злодеем
Будущий палач!
 
 
Маленькие дети!
В этот летний час
Вся судьба столетий
Зиждется на вас!
 

Июль 1918

 
Ждать в детстве воскресенья,
Дня пасхи, рождества,
Дня именин, рожденья
Иль просто торжества, —
Какое восхищенье,
Когда вся жизнь – нова!
 
 
Зажгут в сочельник елку,
Мы раньше, вечерком,
Ее подсмотрим в щелку!
И в масках мы потом
Запляшем, втихомолку
Пугая целый дом!
 
 
И будем мы, при бое
Часов, под Новый год,
Записывать простое
Желанье в свой черед…
Зато нам ангел вдвое
Подарков принесет!
 
 
На масленой неделе
Кататься мы должны!
И утром чуть с постели, —
Вопрос: когда ж блины?
А голосом свирели
Поют ручьи весны.
 
 
Под пасху мать заставит
Нам волоса подстричь,
Но праздник все поправит…
Ах! пасха! ах! кулич!
Пусть вечером слукавит,
Катя яйцо, Лукич!
 
 
Но не довольно ль, впрочем,
И именин простых.
Мы поутру бормочем
Свой именинный стих,
А целый день хохочем
Среди друзей своих!
 
 
И даже день воскресный,
Когда уроков нет, —
Сияет, как чудесный,
Небесный чистый свет!
Так после влаги пресной
Солдат вином согрет!
 
 
Вы, праздники меж будней, —
Как звезды в груде страз!
Чем рок был многотрудней,
Тем слаще вспомнить вас, —
Рубинной, изумрудной
Алмазной, чем алмаз!
 

16 марта 1918

 
На веселой спевочке,
В роще, у реки,
Мальчик и две девочки
Говорят стихи.
 
 
Это – поздравление
Бабушке: она
Завтра день рождения
Праздновать должна.
 
 
Мальчик запевалою
Начинает так:
«Нашу лепту малую
Преданности в знак…»
 
 
И сестренки вдумчиво
Оглашают лес,
Вторя: «Детский ум чего
Просит у небес…»
 
 
Песенка нескладная
Стоит им труда…
А вблизи, прохладная,
Катится вода.
 
 
Рядом – ели острые,
Белизна берез;
Над цветами – пестрые
Крылышки стрекоз.
 
 
Реют однодневочки,
Бабочки весны…
Мальчик и две девочки,
Aх, как им смешны!
 

1918

 
Спи, мой мальчик! Птицы спят;
Накормили львицы львят;
Прислонясь к дубам, заснули
В роще робкие косули;
Дремлют рыбы под водой;
Почивает сом седой.
 
 
Только волки, только совы
По ночам гулять готовы,
Рыщут, ищут, где украсть,
Разевают клюв и пасть.
Зажжена у нас лампадка.
Спи, мой мальчик, мирно, сладко.
 
 
Спи, как рыбы, птицы, львы,
Как жучки в кустах травы,
Как в берлогах, норах, гнездах
Звери, легшие на роздых…
Вой волков и крики сом,
Не тревожьте детских снов!
 

1919

 
Бывают миги тягостных раздумий,
Когда душа скорбит, утомлена;
И в книжных тайнах, и в житейском шуме
Уже не слышит нового она.
 
 
И кажется, что выпит мной до дна
Весь кубок счастья, горя и безумий.
Но, как Эгерия являлась Нуме, —
Мне нимфа предстает светла, ясна.
 
 
Моей мечты созданье, в эти миги
Она – живей, чем люди и чем книги,
Ее слова доносятся извне.
 
 
И шепчет мне она: «Роптать позорно.
Пусть эта жизнь подобна бездне черной;
Есть жизнь иная в вечной вышине!»
 

1918

 
За годом год, ряды тысячелетий, —
Нет! неисчетных миллионов лет,
Май, воскрешая луговины эти,
Их убирает в травянистый цвет.
 
 
Пытливцы видят на иной планете,
Что шар земной в зеленый блеск одет;
Быть может, в гимне там поет поэт:
«Как жизнь чудесна в изумрудном свете!»
 
 
Лишь наш привычный взор, угрюм и туп,
Обходит равнодушно зелень куп
И свежесть нив под возрожденной новью;
 
 
Наряд весны, мы свыклись в мире с ним;
И изумруд весенних трав багрим,
Во имя призрака, горячей кровью!
 

1918

 
Гремя, прошел экспресс. У светлых окон
Мелькнули шарфы, пледы, пижама;
Там – резкий блеск пенсне, там – черный локон,
Там – нежный женский лик, мечта сама!
 
 
Лишь дым – за поездом; в снега увлек он
Огни и образы; вкруг – снова тьма…
Блестя в морозной мгле, уже далек он,
А здесь – безлюдье, холод, ночь – нема.
 
 
Лишь тень одна стоит на полустанке
Под фонарем; вперен, должно быть, взгляд
Во тьму, но грусть – в безжизненной осанке!
 
 
Жить? Для чего? – Встречать товарных ряд,
Читать роман, где действует Агнесса,
Да снова ждать живых огней экспресса!
 

16 ноября 1917

В *** громили памятник Пушкина;

В *** артисты отказались играть «На дне».

(Газетное сообщение 1917 г.)

 
Не в первый раз мы наблюдаем это:
В толпе опять безумный шум возник,
И вот она, подъемля буйный крик,
Заносит руку на кумир поэта.
 
 
Но неизменен, в новых бурях света,
Его спокойный и прекрасный лик;
На вопль детей он не дает ответа,
Задумчив и божественно велик.
 
 
И тот же шум вокруг твоих созданий, —
В толпе, забывшей гром рукоплесканий,
С каким она лелеяла «На дне».
 
 
И так же образы любимой драмы,
Бессмертные, величественно-прямы,
Стоят над нами в ясной вышине.
 

17 июля 1917

 
Стон роковой прошел по Риму: «Канны!»
Там консул пал и войска лучший цвет
Полег; в руках врагов – весь юг пространный;
Идти на Город им – преграды нет!
 
 
У кораблей, под гнетом горьких бед,
В отчаяньи, в успех не веря бранный,
Народ шумит: искать обетованный
Край за морем – готов, судьбе в ответ.
 
 
Но Публий Сципион и Аппий Клавдий
Вдруг предстают, гласят о высшей правде,
О славе тех, кто за отчизну пал.
 
 
Смутясь, внимают беглецы укорам,
И с палуб сходят… Это – час, которым
Был побежден надменный Ганнибал!
 

24 сентября 1917

 
Ища забав, быть может, сатана
Является порой у нас в столице:
Одет изысканно, цветок в петлице,
Рубин в булавке, грудь надушена.
 
 
И улица шумит пред ним, пьяна;
Трамваи мчатся длинной вереницей…
По ней читает он, как по странице
Открытой книги, что вся жизнь – гнусна.
 
 
Но встретится, в толпе шумливо-тесной,
Он с девушкой, наивной и прелестной,
В чьих взорах ярко светится любовь…
 
 
И вспыхнет гнев у дьявола во взоре,
И, исчезая из столицы вновь,
Прошепчет он одно: memento mori!
 

14 мая 1918

В такие дни
1919–1920

 
В стозарном зареве пожара,
Под ярый вопль вражды всемирной,
В дыму неукрощенных бурь, —
Твой облик реет властной чарой:
Венец рубинный и сапфирный
Превыше туч пронзил лазурь.
 
 
Россия! в злые дни Батыя,
Кто, кто монгольскому потопу
Возвел плотину, как не ты?
Чья, в напряженной воле, выя,
За плату рабств, спасла Европу
От Чингис-хановой пяты?
 
 
Но из глухих глубин позора,
Из тьмы бессменных унижений,
Вдруг, ярким выкриком костра, —
Не ты ль, с палящей сталью взора,
Взнеслась к державности велений
В дни революции Петра?
 
 
И вновь, в час мировой расплаты,
Дыша сквозь пушечные дула,
Огня твоя хлебнула грудь, —
Всех впереди, страна вожатый,
Над мраком факел ты взметнула,
Народам озаряя путь.
 
 
Что ж нам пред этой страшной силой?
Где ты, кто смеет прекословить?
Где ты, кто может ведать страх?
Нам – лишь вершить, что ты решила,
Нам – быть с тобой, нам – славословить
Твое величие в веках!
 

1920

 
Вой, ветер осени третьей,
Просторы России мети,
Пустые обшаривай клети,
Нищих вали по пути;
 
 
Догоняй поезда на уклонах,
Где в теплушках люди гурьбой
Ругаются, корчатся, стонут,
Дрожа на мешках с крупой;
 
 
Насмехайся горестным плачем,
Глядя, как голод, твой брат,
То зерно в подземельях прячет,
То душит грудных ребят;
 
 
В городах, бесфонарных, беззаборных,
Где пляшет Нужда в домах,
Покрутись в безлюдии черном,
Когда-то шумном, в огнях;
 
 
А там, на погнутых фронтах,
Куда толпы пришли на убой,
Дым расстилай к горизонтам,
Поднятый пьяной пальбой!
 
 
Эй, ветер с горячих взморий,
Где спит в олеандрах рай, —
Развевай наше русское горе,
Наши язвы огнем опаляй!
 
 
Но вслушайся: в гуле орудий,
Под проклятья, под вопли, под гром,
Не дружно ли, общею грудью,
Мы новые гимны поем?
 
 
Ты, летящий с морей на равнины,
С равнин к зазубринам гор,
Иль не видишь: под стягом единым
Вновь сомкнут древний простор!
 
 
Над нашим нищенским пиром
Свет небывалый зажжен,
Торопя над встревоженным миром
Золотую зарю времен.
 
 
Эй, ветер, ветер! поведай,
Что в распрях, в тоске, в нищете,
Идет к заповедным победам
Вся Россия, верна мечте;
 
 
Что прежняя сила жива в ней,
Что, уже торжествуя, она
За собой все властней, все державней
Земные ведет племена!
 

7 октября 1920

 
Ломая кольцо блокады,
Бросая обломки ввысь,
Все вперед, за грань, за преграды
Алым всадником – мчись!
 
 
Сквозь жалобы, вопли и ропот
Трубным призывом встает
Твой торжествующий топот,
Над простертым миром полет.
 
 
Ты дробишь тяжелым копытом
Обветшалые стены веков,
И жуток по треснувшим плитам
Стук беспощадных подков,
 
 
Отважный! Яростно прянув,
Ты взвил потревоженный прах.
Оседает гряда туманов,
Кругозор в заревых янтарях.
 
 
И все, и пророк и незоркий,
Глаза обратив на восток, —
В Берлине, в Париже, в Нью-Йорке, —
Видят твой огненный скок.
 
 
Там взыграв, там кляня свой жребий,
Встречает в смятеньи земля
На рассветном пылающем небе
Красный призрак Кремля.
 

4 декабря, 1920