Текст книги "Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский"

5

И с искренним пафосом скажет позднейший историк, истинный патриот:

«Ярославский край в истории нашего отечества во всех отношениях играет роль весьма немаловажную. Служа в течение многих веков театром беспрестанных кровопролитий, он, во время тысячелетнего существования Руси, служил ей всегда верно и в тяжкие годины общественных бедствий являлся на помощь всегда в числе первых».

И быть посему.

Глава четвертая

1

Внезапно умирает брат его Вышеслав, не достигнув тридцатилетнего возраста.

Какое-то время княжеский стол в Великом Новгороде остается не занят. Что-то не ладится между новгородскими боярами, независимыми и своевольными, и киевским князем, крутым на расправу, не в силах забыть новгородцы кровавой бани, устроенной им под видом крещения приказом Владимира. Не забывают и в Турове.

Ради мира с немирными, алчными на захваты соседями совершает свою последнюю политическую ошибку: сам женится на старости лет на германской графине, внучке Оттона 1, а Святополку дает в жены дочь польского великого князя. Собственная женитьба не приносит ему прочного мира, а женитьба сына приносит войну.

Ревностная католичка берет с собой в туров колобжегского епископа Рейнберна, и оба в два голоса нашептывают глупому, но честолюбивому Святополку, что негоже ему, славному воину и государю великому, ходить под киевским князем, который в грош не ставит его и вертит им во все стороны, точно ребенком. Заодно нашептывают и торговым людям выгодно стоящего Турова, что независимость и сближение с Польшей принесет им несравненно большие барыши, чем жалкое положение по каблуком остервенелого киевлянина.

Проповедь независимости падает на благоприятную почву, подготовленную самим киевским князем его поспешным, необдуманным, кровавым крещением Русской земли. Глупый Святополк и далеко не глупые туровцы склоняются к бунту.

Правда, не все. И в Турове находятся умные люди, которые понимают, что никакой независимости они не получат, а получат полное порабощение Польшей, уже поработившей, и с ещё большей кровью, соседних славян.

Доброхоты доносят Владимиру о подлых проделках ненавистной полячки и сладкоречивого Рейнберна.

Владимир вовремя является в Туров с дружиной, захватывает неразумного сына, его жену-католичку и чересчур разговорчивого епископа и бросает их в заточение, предотвращая бунт ещё до того, как он успел разразиться, однако настроил против себя польского великого князя, который устремился освобождать свою дочь.

Владимиру легко догадаться, что его ждет нападение с запада.

Ему необходимо собрать все свои силы на отражение неприятеля, который ударит неизвестно где и неизвестно когда, но непременно ударит. Перед угрозой нашествия ему необходимо, чтобы все русские города были с ним заедино. Особенно заинтересован он в дружбе Великого Новгорода, самого богатого, но и самого беспокойного города во всей Русской земле.

Вот почему новгородский пустующий стол Владимир дает наконец Ярославу, нелюбимому, зато самому кроткому, самому разумному сыну, а в Ростов Великий отправляет младшего сына Бориса.

Выбор его не удачен. Будущий святой, «благочестиво властвуя», обращая «неверных к святой вере», устраивает ростовчанам такую кровавую баню, что ростовчане ещё долго проклинают христианскую веру, а Владимир вскоре вынужден отозвать его в Киев.

2

Ярослав же без слез и печали расстается с Ростовом Великим. В Великом Новгороде его ждет куда более славное и широкое поприще.

Он не ждет, пока весеннее солнце растопит снега, взломает льды и очистит водный путь для его каравана. Во главе всё той же малой дружиной, которую сумел пополнить десятком-другим охочих людей из Ростова Великого, он спешит занять новый стол, пока не передумал переменчивый, своевольный отец.

Великий Новгород предстает перед ним весь в снегу, отчего с первого взгляда представляется меньше своих настоящих размеров. На вершине холма, деревянным мостом соединенного с другим берегом Волхова, стоит деревянная крепость, которая здесь именуется Детинцем, очевидно, в знак пренебрежения к воинам, которых им на защиту приводят князья. По соседним холмам привольно разбросаны похожие на крепости хоромы торговых людей, которых в Великом Новгороде с явным вызовом именуют боярами. По из склонам спускаются Словенский и Людин концы, густо населенные ремесленным людом.

После Ладоги это первый город на Русской земле. Отсюда пошла она, распространяясь на восток и на запад, на север и юг. Своего первенства кичливые новгородцы никому не хотят уступать. Да и в самом деле это первый город, с одной стороны, по богатству, с другой – по упрямой своей независимости.

В самом деле, он замечательно хорошо расположен.

Волхов соединяет Великий Новгород с Ладожским озером, откуда полноводной Невой его ладьи выходят в Финский залив. Из Ильменского озера Ловать выводит к верховьям Днепра. По реке Поле и её притокам дорога ведет к озеру Селигер и отсюда к верхнему течению Волги, а по рекам Мсте и Медведице можно попасть в Волгу в месте впадения в неё реки Нерль, ведущей в ополье Переяславля Залесского, богатого хлебом. На западе Шелонь близко подходит к Череху, притоку Великой, на которой стоит Псков, подобный древнему богатырю. Ладожским озером, Свирью, Онежским озером, Белым озером, Сухоной и Онегой Великий Новгород имеет выход в Белое море и ко всему русскому северу.

Благодаря своему положению Великий Новгород торгует со всем миром, и весь мир торгует с Великим Новгородом.

Он поднимается и растет на великом серебряном пути из Багдада и тогда ещё первобытной Сибири по Волге, Ладоге и Неве к варягам и по южному побережью Балтийского моря в Данию, империю франков и в Англию. На этом пути один за другим зарождаются торговые города Ральсвик, Менцлин, Колобжег, Волин и Зеебург, затем осваивается водный путь по Висле, Неману и Западной Двине на Волгу и Днепр, после чего варяги неминуемо устремляются в Грецию.

Корабли из Европы находят себе пристанище на Борнхольме и Готланде. Отсюда они ведут свои корабли до острова Котлин и не смеют двинуться дальше. Новгородцы не гарантируют им путь по Неве, и если они продолжают плавание на свой страх и риск, те же новгородцы грабят их с чистой совестью на той же Неве или в Ладоге.

Осторожным иноземцам приходится посылать предварительно в устье Невы и сообщать на пост новгородцев, что, мол, прибыли, просим охрану и лоцманов дать.

С поста отправляют на Котлин для встречи гостей пристава, лоцмана и именитых купцов. Под их бдительным оком иноземные корабли проходят Неву и Ладожским озером достигают до Ладоги. Здесь их товары перегружают в ладьи. Другие лоцманы проводят ладьи через пороги. Ниже порогов в Гостинополье товары оценивают и определяют, какую пошлину иноземцы должны уплатить, однако сама пошлина взимается уже сластями самого Великого Новгорода. Ладьи пристают на правом низменном берегу. Здесь товары принимают извозчики и на телегах перевозят на склады.

Главные расходы иноземных купцов идут на лоцманов и на извозчиков. Пошлины очень низки. По этой причине умудренные жадностью иноземцы почитают новгородцев глупцами и варварами, тогда как новгородцы втихомолку смеются над ними: свой барыш они получают, сбывая иноземные товары на внутренних рынках.

Торговля обильна не столько количеством, сколько разнообразием: бедность да бедность кругом, как в Европе, так и в Русской земле, так что потребности не велики.

Иноземцы доставляют грубые сукна из Англии, тонкие сукна из Фландрии, полотна из Голландии и Вестфалии, олово из Англии, медь из Швеции, иголки из Германии, богемское железо и испанский свинец, выделанную кожу, пергамент, стекло, бочки с вином.

Они норовят подсунуть новгородцам низкопробный товар, то порченое полотно, то укороченные штуки сукна, в особенности следят, чтобы на Русскую землю не попадали золото и серебро и чуть ли не под страхом смерти – оружие, страсть как страшась, чтобы Русская земля как-нибудь не разбогатела и не поднимала меча на иноземных захватчиков, которым торговые люди служат шпионами.

Новгородцы отвечают им тем же, опуская в бочки с воском и медом булыжники, а в общем торгуют широко и открыто, не испытывая недостатка в товарах.

Они выбрасывают на европейские рынки меха собольи, лисьи, бобровые, куньи и шкуры волков, медведей и прочего зверя, какого несть числа в лесах Заволочья, Печоры, Югры и Перми. Оттуда же получают они серебро, которое вырабатывает с давних времен на берегах Енисея, китовое и моржовое сало, мамонтовую и моржовую кость, на берегах Волги запасаются дегтем и поташом, вывозят сырые кожи и юфть, лен и конопля поступают из Вологды, мед и воск из Поволжья.

Почти те же товары идут на восток. В Булгаре новгородцы встречаются с торговыми людьми из Персии, Бухары и Хивы, получают от них китайский шелк, индийский кашемир и драгоценные камни, ковры и на берегу Волхова перепродают их варягам и немцам или сами отправляются в трудное плаванье по Балтийскому морю в Любек и торговые рейнские города.

Для себя новгородцы берут только хлеб на Днепре и на Волге. Это их слабое место, поскольку их скудные почвы почти не родят, и стоит перекрыть подвоз зерна по рекам и речкам, как Великий Новгород запросит пощады и сдастся на милость любого врага.

Кроме хлеба, и меха и шкуры и кожи и мед и воск у них под рукой, по берегам тех рек и речек, по которым снуют туда и сюда их груженные товаром ладьи, однако их нелегко получить.

У новгородцев скапливаются огромные капиталы, а капитал ненасытен, капитал жаждет наращивать себя, распространять вглубь и вширь, не зная предела. Ему требуется всё большее количество мехов, шкур, кож, меда и воска, поскольку рынки сбыта в Европе и в Азии как ни медленно, а всё же растут и с той же ненасытностью требуют товаров, чтобы продать, и денег, чтобы купить.

Новгородцы готовы предложить ближним и дальним звероловам и бортникам любой товар на обмен, серебро и шелк, кашемир и ковры, янтарь, драгоценные камни, полотно и вино.

Беда в том, что ближние и дальние звероловы и бортники не нуждаются ни в серебре и шелке, ни в кашемире, коврах и янтаре, ни в драгоценных камнях, полотне и вине. Они вообще ни в чем не нуждаются. Решительно всё, что требует нехитрый их обиход, они сами мастерят, режут, ткут и плетут.

Они веками живут без торгового капитала и ещё века проживут, вполне довольные своими достатками да своей ненаглядной волюшкой-волей, тогда как торговый капитал, раз появившись на свет, не может жить, не может дышать без этих звероловов и бортников, всем довольных, ни в чем не испытывающих нужды.

И капитал, как исстари повелось, оказывается перед необходимостью силой отобрать и зверолова и бортника его мед, его воск, его меха белок, соболей и лисиц, которые зверолов и бортник думать не думает и даже представить не может, на что бы их ему обменять.

И капитал нанимает вооруженную силу, чтобы отнять и зверолова и бортника его естественную добычу, решительно ничего не давая взамен, и время от времени и сами новгородцы из молодых удальцов отправляются в путь на узких ладьях ушкуях, чтобы ограбить до нитки Корелу, Белое озеро, Печору, Волгу и Каму вплоть до Перми и Камня, до того отягощаясь добычей, что излишнее воровство сжигают на берегу.

С этого мелкого, ежедневного, постоянного насилия, направленного на ограбление землепашца, зверолова и бортника, начинается история Русской земли. Оно растягивается на тысячу лет. В этом мелком, постоянном, ежедневном насилии все особенности, вся запутанность, все парадоксы и весь трагизм истории Русской земли.

3

Ярослав не сразу замечает эти парадоксы и этот трагизм, но сразу испытывает его на себе.

Новгородцы смотрят на него, мало сказать, неприязненно. Они питают к нему враждебные чувства.

Для них он сын Владимира и представитель Владимира, а Владимира они ненавидят.

Ненавидят, во-первых, за то, что по его милости принимали крещение в кровавой купели, за то, во-вторых, что он своей силой, которая превосходит их силу, принуждает их платить Киеву дань, а дань означает зависимость, если не рабство.

Зависимость непереносима богатому городу, уже сознающему свое значение в мире, ставшему мостом между Европой и Азией. Он готов освободиться от этой зависимости, но как? Кто станет во главе их борьбы? Кто организует и поведет за собой сильное войско, способное победить киевлян, а лучше уничтожить, стереть в порошок, чтобы больше никогда не слышать их презренного имени.

И они присматриваются к Ярославу, все-таки нелюбимому сыну Владимира.

Присматривается и Ярослав.

В сущности здесь и в этот момент решается, станет ли он рядовым русским князем, отчасти защитником, отчасти грабителем Русской земли, или её устроителем, правителем и мудрецом.

Он очень скоро и верно оценивает положение Великого Новгорода.

Богатый город жаждет свободы, но он неорганизован и слаб. Овладеть им можно только в том случае, если будут разбиты цепи, наложенные Владимиром, а разбить эти цепи он сможет только тогда, за ним будет стоять вооруженная сила.

Он действительно не любит отца. Последняя женитьба Владимира на внучке германского императора, видимо, окончательно выводит его из себя.

Его мать только что умерла, умерла в одиночестве, заточенная в монастырь, который она сама основала во имя Софии Премудрости Божией.

Приходит время за неё отомстить, а заодно получить деньги, без которых нельзя иметь вооруженную силу.

И он решается на смелый и неожиданный шаг.

Ежегодно Великий Новгород платит ненавистному Киеву три тысячи гривен, причем две тысячи отправляются в казну великого князя, а тысячу получает его наместник на месте, в данном случае сам Ярослав.

Эту дань Ярослав получает вскоре после прибытия, однако отцу ничего не дает, а все три тысячи оставляет себе, за что очень скоро получает репутацию скряги.

Перемена Великому Новгороду не дает облегчения. Сами люди прижимистые, новгородцы только диву даются, что великие боги привели к ним сквалыгу ещё более ненасытного, чем они сами, и нисколько не сочувствуют Ярославу, тем более не спешат встать на его сторону в столь оригинальном споре с жестоким, непримиримым отцом.

Зато эти две тысячи гривен бьют в самое чувствительное место Владимира. Сын бунтует, деньги украл! У Владимира, человека хоть и старого, но самовластного, ум заходит за разум. Он тут же поднимает дружину и посылает мостить мосты, чтобы ещё раз броситься на Великий Новгород с огнем и мечом.

Великий Новгород выжидает. На сторону Ярослава очень соблазнительно встать и сбросить наконец позорное иго, да Ярослав хром и слаб, его дружина невелика, по всему видать, что Владимир, старый, испытанный воин, разобьет его в пух и прах, и что тогда? Известно что: город сожгут и разграбят, мужчин посекут, возьмут в полон девок и баб и отправят на невольничьи рынки туда, куда Макар телят не гоняет.

А если не вставать на сторону Ярослава, дать отцу поколотить непокорного сына, для Великого Новгорода неприятное дело обойдется малым уроном, пожалуй, за верность великому князю Владимир даже отплатит добром, с дани сбросит хоть гривен пятьсот, да мало ли что.

И Ярослав очень скоро догадывается, что затея его провалилась, что он обречен, в пору плюнуть на всё и пойти отцу на поклон, надеясь на то, что повинную голову меч не сечет.

Однако Ярослав покориться не может, оказалось, что у него характер не тот.

Остается с малой дружиной выйти навстречу большому и сильному войску, которое отец поведет на него, как только наведут мосты и дороги, и пасть в битве без всякого смысла, за здорово живешь.

Оказывается, и с этой стороны у Ярослава характер не тот, не желает он, подобно витязю былинных времен, сражаться единственно ради счастья сражения.

Остается следовать примеру отца, и Ярослав, оставив нерешительный Новгород, по Волхову, Ладоге и Неве уходит к варягам, размыслив, что отец идет войной единственно против него, а потому не тронет граждан Великого Новгорода, зачтя им в заслугу, что не взяли сторону блудного сына.

В Швеции, к своему удивлению, он находит народ, который живет по законам, понятным и близким каждому русскому человеку.

Варяги занимаются земледелием точно так же, как русские в окрестностях Ростова Великого, с которых Ярослав силился содрать посильную дань.

Они живут такими же семьями. Как и у нас, в нее входят родственники по мужской линии. Как у нас дворище, у варягов жизнь семьи проходит в ограде. В пределах ограды проживает семья свободных крестьян. Она состоит из мужа, жены, детей, домочадцев и пленников, которых могут принимать в члены семьи или оставлять в рабстве какое-то время. В пределах ограды все они имею право неприкосновенности, из чего следует, что каждый обязан защищать родича, мстить за него или требовать виру.

Всем им сообща принадлежит пашня, пастбище, покосы, леса и вода. Свой участок они обносят огнем и таким способом не только освящают его, но и заявляют свое право собственности.

Ограда блюдет в неприкосновенности все права, сохраняет свободу личности, политическую самостоятельность и не поддается закрепощению. Земледелец – он же землевладелец, он же воин, он же полноправный участник в народном собрании, а потому решающей силой оказывается не дружина, а народное ополчение.

Больше того, народное собрание располагает правом восстать против конунга, утопить в трясине или убить, принять к себе или прогнать, точно так, как водится в народном собрании Великого Новгорода.

Писаных законов у них не имеется. Живут они по традициям, по преданиям, по примерам из старины, и руководит народным собранием тот, кто знает их наизусть и умеет их говорить.

Конунги нередко сталкиваются с народным собранием, но не в состоянии его одолеть. Конунгам ничего не остается, как покориться, но это не нравится их младшим детям. Эти буйные молодцы, подобно новгородским ушкуйникам не признают над собой ни законов, ни дисциплины, ни родственных связей. Они не созидатели. Они разрушители. Ими руководит только жажда наживы.

Они сбиваются в дружины, от ста до трехсот воинов в каждой. Одни идут на восток, однако на востоке некого грабить, там такие же земледельцы – землевладельцы, как дома, и здесь ими остается только служить наемниками местному князю. Большинство устремляется в Северную Германию, в Англию, Францию, Испанию и Сицилию и грабят там богатые церкви и ещё более богатые монастыри.

Что остается после этого конунгу? Подобно Ярославу в Ростове Великом, он с малой дружиной в два-три десятка из самых неудачливых воинов разъезжает по окрестным селениям свободных крестьян, которые только что не из милости кормят его и дружину. Более прочный доход дает ему собственная усадьба, которую он населяет бездельной родней и рабами.

Ярославу нетрудно нанять здесь воинов сколько угодно, были бы деньги.

У него всего три тысячи гривен, вся новгородская дань. На такие деньги не разгуляешься.

Он находит выход из положения. С удивительной легкостью он входит в дружеские отношения с наиболее влиятельным местным конунгом Олавом и женится на его дочери Ингигерде, которую на Русской земле нарекают Ириной.

Благодаря этому браку ему удается набрать приблизительно тысячу воинов, готовых, из уважения к Олаву, служить у него за небольшую плату, одежду и полное содержание.

Он возвращается с этим воинством и с надеждой, что теперь новгородцы поддержат его против отца.

4

Великий Новгород встречает его неожиданной новостью. Польский великий князь Болеслав, поклявшийся мстить за свою дочь и зятя своего Святополка, заточенных Владимиром в Вышгороде, спешно прекращает войну, которую ведет с германским императором Генрихом 11, встречается с ним в Мерзебурге, заключает с ним мир и просит у него помощи в войне против русских. В Сицилии и Южной Италии Генриха бьют с большим успехом варяги, которые тоже называются русскими, и потому Генрих с удовольствием дает Болеславу несколько сот немецких рейтар. Окрыленный Болеслав заключает союз с печенегами, всегда готовыми пограбить соседей, проводит своих поляков и немцев через южные степи и вместе с печенегами обрушивается на киевские украйны.

Владимир растерян.

Уже наведены мосты в направлении Великого Новгорода, а новый враг, опасный и сильный, хозяйничает у Родни и Канева.

Волей-неволей он отправляет дружину во главе с сыном Борисом, подкрепленную киевским ополчением, а сам укрывается в Берестове, загородной усадьбе, проклиная старческие болезни и немощь, тяжко страдая от уязвленного самолюбия.

Ярославу, уже готовому биться с отцом, приходится ждать.

Он ждет с легким сердцем, ведь не он затеял эту войну, однако новое бедствие сваливается на него, как и на Владимира, с другой стороны.

Его варяги жаждут сражений, крови и грабежа, а им тоже приходится ждать. Их русский конунг платит им скудно, новгородцы смотрят неласково и кормят их неохотно. Рядовые воины кое-как терпят, поскольку на родине не имели и этого, но их вожди негодуют, захватывают двор Парамона, одного из богатейших новгородских бояр, пьянствуют там, бесчинствуют, сильничают девок и жен, точно они победители, а это завоеванная страна.

Новгородцы и самого Ярослава терпят с трудом. Бесчинства пришельцев выводит их из себя. Каждый горожанин вооружен, весь город разбит на десятки и сотни во главе с десятниками и сотниками. Выборный тысяцкий стоит во главе ополчения. Это вооруженный народ, способный себя защитить.

Среди них составляется заговор. Однажды ночью они проникают на Парамонов двор и убивают всех варягов, которые попадают им под руку, мстя за честь города, за честь жен, дочерей и сестер.

Эту расправу Ярослав принимает как личное оскорбление. Конечно, варяги бесчинствует, а он преданный, даже щепетильный сторонник порядка, но это его варяги и новгородцам за судом и расправой следовало обратиться к нему.

В знак своего негодования он выезжает в княжескую усадьбу в селе Раком в окрестностях города, но скоро приходит в себя, успокаивается и разрабатывает план мести, замешанный на черном коварстве.

С притворным великодушием он посылает сказать заговорщикам, что на них больше не сердится и в знак примирения приглашает на пир. Заговорщики в своем предприятии не видят ничего бесчестного или позорного, поскольку кровная месть ещё в полном ходу, а потому прибывают в роком со покойной душой, садятся за стол, целуются, мирятся и пируют на славу.

Пируют недолго. В столовую палату врываются воины, и беспечные заговорщики находят в Рокоме такую же внезапную смерть, как и варяги на дворе Парамона.

В поступке Ярослава нет преступления, поскольку он проливает кровь тех, кто только что сам пролил кровь, но он совершает большую ошибку, которая в данном случае хуже, чем преступление.

Не успевают холопы вынести ещё теплые трупы и смыть кровь в столовой палате, как на его голову сваливается гонец. Сестра Предслава пишет ему:

«Отец умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, послал и на Глеба, берегись его».

Гонец передает и подробности.

Князь Владимир разболелся совсем в Берестове и помер 1015 года, от сотворения мира 6523-го, июля в пятнадцатый день. Его бояре были напуганы. Борис с дружиной и войском, искал на юге встречи с поляками, немцами и печенегами. Киев стоит безоружен, а в Вышгороде неосторожно выпущенный из заточения сердобольным отцом Святополк, окруженный поляками, уже вошел в соглашение с тамошними боярами, которые охраняют его, того гляди явится в Киеве, сядет на отеческий стол и учинит расправу над всеми, чьи братья и сыновья ушли вместе с Борисом и не могут не быть на его стороне.

Они пытаются скрыть кончину Владимира. Ночью они разбирают помост, соединяющий клети, заворачивают ещё неостывшее тело в ковер, бережно спускают его вниз на веревках, тайно перевозят в Киев и укрывают в Десятинной церкви, свято веря в неприкосновенность освященного места.

Все-таки находится между ними предатель и подает весть Святополку. Святополк с немногими слугами в Киеве и занимает отеческий стол. До тела Владимира ему дела нет. Он не только не опускается до того, чтобы мстить мертвецу за свое заточение, но возвышается до того, что тело Владимира с молебнами и должными почестями помещают в мраморную гробницу ставят в той же церкви на видное место рядом с мраморной гробницей одной из его жен, по преданию Анны.

Святополка больше беспокоит Борис, на стороне которого вооруженная сила. Он пытается задобрить киевлян, особенно тех, чья родня в эти дни наверняка стоит за Бориса, делает дорогие подарки, наделяет именьями. Киевляне подарки берут, однако Святополк им не люб, они предпочитают Бориса и с должным терпением ждут его возвращения.

Между тем из похода Бориса ничего не выходит. Очень скоро алчные союзники ссорятся между собой, не поделив между собой ещё не добытую добычу. Поляки и немцы нападают на печенегов. Печенеги скрываются в свои бескрайние степи. Вместо того, чтобы напасть так же браво на русских, поляки и немцы не находят ничего лучшего, как удалиться в родные пределы и приняться за истребление лютичей.

Борис напрасно ищет их по всей украйне и не находит. Он уже возвращается, когда запыленный гонец приносит ему недобрую весть:

– Отец у тебя умер.

«И плакался по отце горько, потому что любим был отцом больше всех, и остановился, дойдя до Альты…»

На Альте его настигает новая, ещё худшая весть:

– Святополк в Киеве, сидит на отцовом столе.

Весть поражает дружину и войско. Святополка не хотят ни первые из княжих мужей, ни сотники ополчения, как не хотят его киевляне. Они приходят в шатер своего предводителя и в полном согласии ему говорят:

– У тебя отцова дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовом столе.

Князь-рубака или викинг-варяг и ждать бы не стал такого совета, как никакого совета не ждал Святополк. Князь-рубака или викинг-варяг поднял бы дружину и войско ещё до рассвета, достиг бы Киева стремительным маршем и вышиб оттуда самозванного князя, ещё вчера отрешенного от власти отцом за измену.

Однако Борис не князь-рубака, не викинг-варяг, но и не государственный муж.

Он задумывается, в отличие от князя-рубаки, который не думает ни о чем, кроме меча, и попадает в безвыходное для него положение.

Какое право он имеет на киевский стол?

По домашнему праву русских землепашцев, звероловов и рыбарей дом, построенный отцом, отходит младшему сыну.

Но как распространить семейное право дворища, печища на всю Русскую землю от Киева до Великого Новгорода, от Владимира Волынского до Ярославля? Разве Русская земля одна большая семья? Разве едина большая семья отца его князя Владимира? Разве отец перед смертью выразил свою волю, кто должен занять киевский стол?

Владимир не только не выразил своей воли, то ли не успев её выразить, то ли не решив до последнего часа, кто достоин и в состоянии его заменить. Своей беспорядочной жизнью Владимир так запутал семейные отношения, что разобраться в них едва ли под силу и мудрецу, а Борис явным образом не мудрец.

В самом деле, если следовать домашнему праву русских землепашцев, звероловов и рыбарей, киевский стол должен принадлежать младшему сыну, но от какой жены, от первой, второй или третьей?

Похоже, голова у Бориса кругом идет. От последней, вернее, предпоследней, жены Владимира, болгарыни, от которой он имеет детей, тогда как от внучки германского императора детей иметь не успел, Борис старший сын, а младший Глеб и тогда Глебу надлежит занять киевский стол, а Глеб сидит в Муроме, за тридевять земель.

Сам Владимир явным образом следует новому праву, раздавая сыновьям столы по старшинству, Изяславу дал Полоцк, Вышеславу Великий Новгород, а младшему на то время Мстиславу Тмутаракань. И по этому новому праву Борис не может претендовать ни киевский стол: он старший только по последней жене, а по отцу младше и Изяслава, и Святополка, и Ярослава, и даже Мстислава.

Так как ему быть?

И Борис становится печальной жертвой сомнения. Он принимает решение не князя-рубаки, не государственного мужа, но слабого человека, у которого явным образом ум заходит за разум, и говорит воинам, готовым жизнь за него положить:

– Не подниму руки на брата своего старшего. Если у меня умер отец, то пусть этот будет мне вместо отца.

Что это глупость, становится ясно для всех. И что остается после этого дружине и войску? Дружина и войско возвращается в Киев, и все расходятся по домам, а закоченевший в нерешительности Борис остается на месте, под присмотром только личной охраны, которую обыкновенно князья набирают из юных, ещё не обстрелянных воинов.

Святополк может облегченно вздохнуть. Киевляне молчат. Дружина на его стороне. Борис не подает признаков жизни. Бориса можно теперь не бояться. И Святополк посылает к Борису сказать:

– Хочу с тобой любовь иметь и к полученному от отца владению ещё придам тебе.

Возможно, он и выполнил бы свое обещание, ведь точно так же он поступил с киевлянами.

Борис сам губит себя своей нерешительностью, ибо нерешительность худший из наших врагов. Он и на Киев войной не идет, и не отвечает на братское предложение Святополка. Он затворяется на Альте в своем походном шатре и ждет. Чего ждет? Неизвестно чего.

Молчание брата не может не напугать Святополка.

Святополк предатель, измену которого вовремя пресекли крутые меры Владимира, Святополк узурпатор, не правом, даже не мечом, но низкой подлостью присвоивший себе киевский стол. Такие люди и куста боятся, как пуганая ворона, а тут брат не принимает его братской любви и молчит. Е иначе как что-то задумал против него.

И Святополк призывает подручников, которых набирает из всякого сброда, какого-то Путшу, явно из русских, Тальца, Еловита и явного поляка Лешко, и, если верить монаху-летописцу, вопрошает с иудиным лицемерием:

– Верны ли вы всем сердцем мне?

Что могут ответить своему хозяину наемные убийцы, головорезы по обстоятельствам или призванию? Отвечают то, что и должны отвечать:

– Согласны головы свои положить за тебя.

Святополк, может быть, даже и верит таким же предателям, как и он сам, и отправляет головорезов на Альту:

– Ступайте, не говоря никому, и убейте моего брата Бориса.

Тут монах-летописец выходит за все рамки правдоподобия, подчиняясь уже сотворенной легенде о Борисе и Глебе.

Судите сами. Убийцы приходят на Альту ночью, не замеченными, видимо, глубоко заснувшей охраной, пробираются к княжескому шатру, и что? Как должны поступить подлинные, не вымышленные убийцы, которые извечно предпочитают совершать свои преступления под покровом ночной темноты? Они прямо-таки обязаны броситься на спящего князя, поскорее зарезать его и тихо уйти, чтобы ни одна душа не узнала о них.

Так нет, головорезы Святополка для чего-то дожидаются утра, а утром их ждет сюрприз. Оказывается, Борис уже знает о замыслах брата, но не бежит очертя голову, хотя бы в Муром, где княжит брат его Глеб. Нет, блаженный Борис терпеливо ждет, когда наемные убийцы прирежут его, и в ожидании своей бессмысленной смерти только молитвы поет: