Текст книги "Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский"

– Садись в своем Киеве – ты старший брат. А мне пусть будет эта сторона Днепра.

И в самом деле остается в Чернигове.

Неизвестно, верит или не верит Ярослав своему победоносному брату. Известно только, что он его опасается. И странно было бы не опасаться: у него опять ни денег, ни воинов нет.

Он отправляет в Киев посадника, а сам из осторожности остается в Великом Новгороде и принимается за дела, которые ближе его сердцу, чем битвы.

Он творит, как говорится, суд и расправу. Граждане Великого Новгорода приносят ему жалобы на Константина, сына Добрыни, которого Ярослав оставлял править суд и расправу вместо себя. Похоже, Константин Добрынич слишком занесся лестным доверием князя, возможно, слишком о себе возомнил, поскольку по отцу состоит с Ярославом в близком родстве, стало быть, самоуправствует и взятки берет, которые на Руси именуются мздой. Ярослав находит жалобы справедливыми, отстраняет от должности впавшего в грех Константина и отправляет в Ростов Великий, может быть, тоже на должность посадника, впрочем, говорят, что в качестве ссыльного, а ещё говорят, что три года спустя повелевает его там удавить, в чем Ярослав не имеет нужды.

Он возводит новый княжеский двор возле Торга, который новгородцы тут же прозывают Ярославовым дворищем, и название пристает к нему на века, сколько впоследствии не сменялось самых разных князей в этом дворе.

Здесь он поселяется с любимой женой.

Здесь родится у него сын Изяслав.

Здесь он копит дани и пошлины, за что многие его считают скупым, наконец вновь набирает дружину и под её охраной возвращается в Киев, видимо, ожидая, что Мстислав только и ждет, чтобы вновь напасть на него.

Мстислав и не думает нападать. Вскоре братья мирно встречаются в чистом поле у Городца на том берегу Днепра против Киева.

«И разделили по Днепру Русскую землю: Ярослав взял эту сторону, а Мстислав ту. И начали жить мирно и в братолюбии, и затихли усобица и мятеж, и была тишина великая в стране».

Глава шестая

1

Соседи тоже оставляют Русскую землю в покое, на время, естественно, уж слишком заняты сами собой.

Болеслав Храбрый наконец возлагает на свою бедовую голову корону польского короля. Венец его желаний достигнут, и он умирает, позволительно думать, счастливым.

Польский стол достается его сыну Мечиславу 11, человеку слабому, не способному продолжить дело отца, но обидчивому и крайне тщеславному.

Начинает он тем, что, страшась покушения на свою жизнь, изгоняет своего брата Оттона. Оттон мыкается туда и сюда, умоляя всюду о помощи против вероломного братца. Немцам и чехам не до него. Руку помощи протягивают венгры, своеобразной, сугубо европейской помощи надо сказать. Используя помощь брату против брата как своего рода отпущения грехов, они не смещают короля Мечислава, не дают Оттону престол, зато отхватывают у Польши часть Моравии и землю несамостоятельных, слабосильных словаков.

Тут разыгрываются аппетиты у чехов. Чешский князь Брячислав, сын Олдриха, тоже в свое время изгнавшего своего старшего брата, отнимает у поляков другую половину Моравии, потом первую половину отнимает у венгров и воссоединяет Моравию с доставшейся ему по наследству Богемией.

Мечислав бестолково мечется туда и сюда, а Польское королевство уплывает из его слабых рук, как вода. Не успевает он помахать зазубренным мечом отца своего Болеслава, как земля лужичей переходит во владение немцам. Брату Оттону, помаявшись, принеся покаяние, отдает половину Польского королевства.

Оттону этого мало. Оттон изгоняет Мечислава, как тот изгнал совсем недавно его и правит жестоко, добиваясь от подданных беспрекословного повиновения.

Подданные объявляют Оттона тираном. Используя мнение народное вроде щита, собственные слуги убивают его. Возвращается Мечислав.

Изгнание не идет Мечиславу на пользу. Сломленный многими неудачами, он впадает в ничтожество и тем заканчивает свои несносные дни, что признает себя вассалом германского императора, угробив на неопределенное время золотые мечты о создании великого Польского государства от Эльбы до Киева.

Не многим лучше складывается судьба Священной Римской империи германской нации. Генриху 11 наследует сын его Конрад 11, недалеко ушедший от польского короля Мечислава.

Не успевают гробницу покойного накрыть мраморной крышкой, как поднимаются жители Павии, объявляют себя независимыми от немецких свиней, изгоняют немцев и сжигают ненавистный им дворец императора. Понимая, что от жадных немцев так легко не отделаешься, они обращаются за помощью к французскому королю и предлагают ему корону Италии.

Французский кроль и рад бы попользоваться неожиданно свалившимся ему в руки добром, да и во Франции его положение шатко, того гляди и его собственная корона слетит с его головы, поскольку его подданные ему не покорны, а тут придется тащиться в Италию и там биться с далеко не слабыми немцами, покорно благодарю, и он вежливо отклоняет эту слишком для него непосильную честь.

Вместо него в Италию соглашаются отправиться, предвкушая добычу, герцог аквитанский Вильгельм и граф шампанский Одо.

Конраду ничего не остается, как созывать вассалов, нанимать солдат и быстрым шагом отправляться в Италию.

В Италии его даже ждут. В Констанц, где он делает остановку, к нему прибывают посланцы римских прелатов и обещают помочь против французов, молитвами и деньгами прежде всего.

Конрад деньги принимает, за молитвы благодарит и подступает к Павии и, не найдя ничего поумней, грозит провозгласившим независимость гражданам отомстить за разрушенный королевский. Не на тех, как говорится, напал. Граждане Павии садятся в осаду и держатся стойко.

Конраду приходится отступить. Он занимает Милан. Архиепископ миланский коронует его короной неизвестно откуда взявшегося лангобардского короля, поскольку лангобардов давно и след простыл.

Все-таки, окрыленный этим успехом, Конрад понемногу прибирает к рукам Северную Италию, вместе с Павией, потом Среднюю и является в Рим. Римский папа, лицезрея закованных в латы захватчиков, благословляет поработителя и возлагает на его голову корону императора Священной Римской империи.

Из Италии его отзывают претензии собственных вассалов на независимость и претензии польского короля, слабосильного, зато по-польски тщеславного. Вассалов он понемногу утихомиривает, польский король не только отказывается от своих неразумных претензий, но и сам становится немецким вассалом.

И Бог с ними, пусть себе. Главное пока что, занятые собственной смутой и склокой, они оставляют в покое Русскую землю.

Не до Русской земли и Восточной Римской империи. В один год с Болеславом Храбрым умирает Василий 11 Болгаробойца, нелюбимый народом, изувер и аскет, во имя торжества православия в греческой форме истребивший около половины болгар.

Ему наследует его младший брат Константин, семидесятилетний гуляка, покорный самым низким страстям, с ранней юности разделивший свою жизнь между пьянством, обжорством, игрой и наложницами. Он целые дни проводит за едой и питьем, но ради игры в кости и шашки может не есть целый день. Он с удовольствием транжирит казну, накопленную скупостью брата Василия, и осыпает золотом своих приближенных, которых подбирает из евнухов.

Где-то на востоке, на юге и севере сражаются его армии, болгары поднимают восстание, он знать об этом ничего не желает. Он жестоко карает всех, кто тревожит его. Он много казнит без всякой причины, ещё больше несчастных его повелением лишаются зрения: им выжигают глаза. Восточная Римская империя стремительно разлагается под бременем его расточительства и нежелания ударить хотя бы палец о палец, но это ему безразлично.

Только перед смертью, которую он столько лет приближает вином и обжорством, он вдруг спохватывается, что кому-то обязан оставить корону, а оставлять её некому.

У него три дочери, все старые девы. Старшую он отпускает в монахини. Средняя не желает выходить замуж. Выйти замуж и принести потомство согласна только младшая Зоя, высокая ростом, с речью гладкой и сжатой, но не красивая, почему ей до сих пор не находится подходящего жениха.

Поисками жениха Константину приходит в голову заняться только на смертном одре. Он не задумывается об уме и талантах своего будущего преемника, и потому, что не ценит ни ума, ни таланта, и потому, что не разбирается в них.

Из всех своих приближенных он избирает Романа, человека родовитого и высокого ранга, с внушительным голосом, царственной внешностью и ростом героя. В глазах Константина у Романа только один небольшой недостаток: Роман давно женат и в жену свою влюблен до сих пор.

Это не преграда для Константина, привыкшего направо и налево ослеплять и казнить ни за что ни про что. Он посылает сказать счастливым супругам, что Романа ждет ослепление, если его жена сию минуту не уйдет в монастырь. Любящая жена постригается, любящий муж женится на великовозрастной Зое и становится императором спустя всего несколько дней.

Роман обуреваем тщеславием. Он помышляет основать новую династию, дав потомство от Зои, которой минуло пятьдесят, разгромить всех варваров, на западе, востоке и севере, поощрить ученых и обеспечить расцвет всех наук.

Он действительно собирает ученых, однако не тех, кто вперяет свой взор в изучение бытия, но только тех, кто пытается с высоты философии совместить целомудрие и зачатие, деву и плод. Он действительно от беседы со своими философами тотчас переходит к военным наука, в которых не идет дальше мечей и щитов, поножей и панцирей.

Своей первой жертвой он избирает восточную Сирию. Для её покорения он полагает достаточным собрать громадное войско и в самом деле пополняет ряды собственной армии и призывает союзников. Полководцы отговаривают его, намекая, что численность солдат далеко не всегда приводит к победе, что к победе большей частью приводит умение, но Роман остается непоколебим и повелевает заранее подготовить венки, которые намеревается возложить на головы победителей.

Роман все-таки выступает в поход и в двух дневных переходах от столицы восточной Сирии становится лагерем. Ему достается благоразумия отправить на разведку отряд. Отряду надлежит всего лишь установить место, где находится враг, и вернуться назад. Вместо этого своей изумительной трусостью отряд губит всё громадное войско:

«Когда он выступил из Антиохии, на холмах неожиданно показался отряд варварских воинов, засевших в засаде по обе стороны дороги. Вооруженные как попало, без доспехов, эти смельчаки боевыми криками и внезапным появлением навели ужас, оглушили наших воинов конским топотом и произвели впечатление огромных полчищ, ибо не двигались сомкнутым строем, а беспорядочно скакали отдельными группами. Они внушили такой страх, внесли такую сумятицу в ряды и так сломали волю людей, что все, в каком были виде, так и помчались, ни о ком и ни о чем больше не помышляя. Верховые повернули и пустили вскачь коней, остальные, не теряя времени, чтобы оседлать лошадей, отдавали их первому попавшемуся, а сами, кто как мог, искали спасения в беспорядочном бегстве или скитаниях. Случившееся превзошло все ожидания: те, кто благодаря своей воинской выучке и боевым порядкам покорили всю землю и, казалось, были неуязвимы для любых варварских полчищ, не выдержали одного вида врагов, были как громом оглушены и до глубины души напуганы их криками и пустились в бегство, будто понесли сокрушительное поражение. Первыми поддались панике телохранители императора, которые бросили самодержца и понеслись без оглядки. И если бы какой-то человек не подсадил его на коня, не подал узду и не велел удирать, может быть, и попал бы в руки врагов тот, кто надеялся потрясти всю земную твердь. Более того, если бы в тот день Бог не сдержал натиска варваров и не внушил им благоразумия в удаче, ничто не спасло бы от гибели ромейского воинства, и прежде всего самого самодержца…»

Всё вываливается из рук императора, почти самозваного: варвары не покоряются, науки не процветают, наследники не являются. К его явному замешательству престарелая Зоя пускается в открытый разврат, точно пытается наверстать столько лет своей утомительной девственности. Роман, от глупости или растерянности, делает вид, что в его спальне всё как нельзя более благополучно, не умея предвидеть своей печальной судьбы.

В самом деле, в конце концов ненасытная Зоя избирает Бывшего менялу из Пафлагона, не смущаясь его низким происхождением, и приближает к себе его брата, несчастного евнуха. Эта преступная троица составляет заговор против императора и супруга. Роман, как уже стало традицией, умирает от яда, а бесстыдная Зоя, после погребения не вытерпев и трех дней, выходит замуж за Михаила, который становится императором неожиданно для себя самого.

Правда, сластолюбивую Зою ждет разочарование и в браке с простолюдином. У Михаила 1V обнаруживается падучая. Впав в отчаяние, отдавшись на произвол угрызениям совести, иногда посещающих и убийц, он призывает самых искусных врачей, лечится водами, посещает гробницы знаменитых святых и щедро одаривает монастыри.

Евнух, его брат, тем временем становится правителем Восточной Римской империи, а Зоя становится его пленницей. Он дает ей в любовники своего племянника, тоже Михаила, прозванного Калафатом, сына обыкновенного корабельного мастера. Он принуждает её усыновить это ничтожество и с благословения сената и духовенства наградить титулом Цезаря.

Понятно, что усыновлением прежнему Михаилу выносится приговор. Он так и не успевает вкусить хотя бы тень счастья супруга и императора, когда его отправляют в мир иной. Императором великой империи становится Михаил V, ещё большее ничтожество, чем предыдущий. Обливаясь слезами, он публично клянется несчастной, но безжалостной Зое, что станет самым покорным, самым преданным подданным, и, разумеется, едва обжившись на императорском троне, не держит своего бесчестного слова.

2

Братья используют по-разному это во всех отношениях благоприятное время.

Мстислав благодушествует в Чернигове. Кажется, овладев левобережьем Днепра, он достигает предела мечтаний. Ничего иного он не желает. Забыты брани и поединки. Меч ржавеет, ненужные доспехи пылятся и ржавеют в чулане. Витязь превращается в захудалого прожигателя жизни и растрачивает свои богатырские силы на схватки с медведями, волками и кабанами да на пиры с любимой дружиной, которая жиреет, спивается и теряет свой боевой дух.

Ярослава обступают заботы. Всюду видит он неурядицы, но не ведает, с какой стороны на них наступить.

Землепашцы, звероловы и рыбари, укрытые от княжеской власти болотами и лесами, как жили веками, так и живут, то есть возделывают землю в поте лица, добывают зверя и мед, повинуются власти отцов, поклоняются древним богам, широко празднуют рождение солнца, масленицу, Купалу и прощание с летом, пируют с соседями, пьют брагу и мед, дерутся на кулачки, иногда ссорятся в пьяном угаре до кровных обид, иногда убивают друг друга, но, протрезвев, примиряются, покорные древним обычаям, и не видят никакой надобности поклонятся Христу, да и какой проповедник, какая церковь заберется в их непроходимые дебри, чтобы разъяснить, чем Христос выше и лучше, чем понятный и привычный Род, Рожаницы и Велес, да и где они – церкви и проповедники.

Зато город нельзя не сравнить с осиным гнездом. В городе все друг другу враги. Его населяют пришлые люди. Кто-то не поладил с отцом, кто-то не поладил с родней, кому-то от избытка энергии не сидится на месте. Город принимает их в свои стены. Все находят занятие, всем находится место. Одни нанимаются к князю в дружину, другие торгуют, третьи тачают сапоги, шьют кафтаны и полушубки, выделывают подковы и куют лошадей, богатые ставят хоромы и обносят его высоким забором, кто победней обзаводится домом, совсем бедные ютятся в землянках. Между ними ни родственных, ни дружеских связей. Между всеми то замирает за высоким забором или хлипкой оградой, то выходит наружу вражда.

Больше всех не любят друг друга дружина и город. В дни мира воины князя, набранные с бору да с сосенки, из разных племен и народов, сходят с ума от безделья, бесчинствуют, пьянствуют, бродят по городу, задирают мастеровых и торговых людей, пристают к мужним женам, как в Великом Новгороде приставали варяги, и, как в Великом Новгороде, горожане время от времени не выдерживают бесчестья, тоже сходят с ума, бьют воинов князя чем ни попало или устраивают резню, как устроили резню новгородце во дворе Парамона.

И ладно, если бы враждовали только дружина и город. В самом городе идет вечная свара. Капитал преступен по природе своей. Немцы обманывают русских, подсовывая им гнилое сукно, русские обманывают немцев, подбрасывая булыжники в бочки с солониной и медом. Одни дерут немыслимые проценты, другие не возвращают долгов. Одни составляют компании и разоряют несговорчивых или зазевавшихся одиночек. Другие тоже составляют компании и грабят торговых людей. Кузнец перебивает заказчика у кузнеца. Сосед сживает соседа в торговом ряду. Владелец усадьбы бьются с другим владельцем усадьбы за аршин земли на меже. Холоп точит нож на хозяина или спасается бегством. Бедняк норовит подсыпать соли под хвост богачу или спалить, когда терпению приходит конец.

Они живут вместе, окруженные одним тыном и рвом. Им необходимо уладиться между собой. Они и улаживаются. В городе царит кровная месть, как в дремучем лесу. Тут и зуб за зуб и око за око, а порядка все-таки нет. Собранные в одно место варяги и русичи, древляне и кривичи, радимичи и словене, вятичи, меря и чудь, они чаще всего не имеют родни, за них некому мстить, и дружинник обращается за правосудием к князю, а мастеровой и купец идет к посаднику и старшине, которые правят город и улицу.

В городе два суда и два правосудия. Князь правит суд в сенях терема, посадник и старшина правят суд в сенях больших или малых хором.

Процедура суда везде одинакова.

Перед князем, посадником и старшиной предстают истец и ответчик, у каждого рассказчик из соседей или родни. Истец излагает суть дела, ответчик, как водится, отпирается и клянется всеми богами, что брать не брал и видеть не видел и дома сидел. Рассказчики, предки адвокатов нового времени, пытаются их обелить и примирить.

Князь, посадник и старшина судят по совести, поскольку законов нет никаких, но у каждого совесть своя, и толку из такого суда выходит немного, к тому же совесть и князя и посадника и старшины и рассказчика можно купить, поскольку в городе царит капитал.

И суд поневоле идет вкривь и вкось.

Иногда примирение удается, но редко. Тогда дело решатся полем. Полем именуется поединок. Выбирается подходящее место. Истец и ответчик облекаются в воинские доспехи. В случае мелкого дела дерутся на палках, в делах покрупней используются мечи. За ходом поединка следят рассказчики и представители власти. Для подтверждения своей правоты достаточно сбить противника с ног или пустить ему кровь. Убивать запрещается, но случается, что в жару страстей убивают. Тогда кто-нибудь из соседей или родни может начать новый суд.

Ярослав воспитан на трудах Константина Багрянородного и Льва Мудрого. Суд по совести он не может не считать вернейшим признаком варварства. На его место он находит нужным поставить закон.

Только вопрос: каким должен быть этот закон?

Будь он глупцом, он перевел бы на русский язык греческие законы, собранные в трактатах Константина Багрянородного и Льва Мудрого или прямо обратился бы к законам Юстиниана, а там Русская земля от чужих законов хоть стоном стони, он свое дело сделал, он в стороне.

Только Ярослав не глупец. Он книжник, конечно. Он всё свое свободное время проводит за книгой. Но он умеет видеть, что творится вокруг.

А вокруг не приживается чужая религия, даже огнем и мечом, как действовали отец и Добрыня, ни в Киеве, ни в Великом Новгороде, ни в Ростове Великом, ни в Суздале, нечего и говорить о прочих местах. Епископов убивают, храмы пустуют. Русской церкви пока ещё нет.

Начинать надо с церкви, в расчете на то, что церковь примером жизни и проповедью распространит новую веру по всей Русской земле, а вместе с новой верой Русская земля примет закон, а как начинать?

Церкви нужен глава. Сам Ярослав не может поставить главу русской церкви. Главу русской церкви может поставить только глава существующей церкви. Лучше всего, разумеется, обратиться к патриарху в Царьград: и вера одна, и авторитет у патриарха велик, не меньше, чем у римского папы.

Но именно к патриарху в Царьград обращаться нельзя. Всем известно, что прими он поставление из Царьграда, Русская земля попадет в рабскую зависимость от Восточной Римской империи, а ему, русскому великому князю, при царьградском дворе отведут место стольника, то есть прислужника во время обеда царя, причем его желания на это даже не спросят, а как поступают с такого рода прислужниками в Царьграде, широко известно из походов Василия Болгаробойцы в Болгарию.

Можно, конечно, в ожидании снисхождения напомнить тамошнему Роману и Михаилу, что этому самому Болгаробойце он приходит, по сестре его Анне, близкой родней, да об этом лучше молчать, того гляди отравят или убьют.

Стало быть, от Царьграда следует держаться подальше, как находил нужным держаться расчетливый и умный политик отец. Владимир твердо отстаивал свою независимость, а вместе с ней независимость Русской земли. Не к грекам обратился он за поставлением первых архиепископов, а к болгарскому патриарху, и болгарский патриарх поставил архиепископов в Киев, в Великий Новгород и Белгород, дав им всю возможную самостоятельность, как сам он победами Болгарии над алчной Восточной Римской империей обрел всю возможную самостоятельность от патриарха константинопольского.

Киевский архиепископ, грек из Корсуни, легко предал Русскую землю, во время нашествия выдал польскому великому князю казну Ярослава, бежал вместе с ним и там сгинул бесследно, как и полагается бесследно сгинуть предателю. Новгородский архиепископ, кажется, умер. Белгородский архиепископ исчез неизвестно куда.

Ярославу очень хочется самому поставлять русских архиепископов, лучше митрополитов, независимых, ясное дело, от Восточной Римской империи, независимых и от Болгарии, ныне разгромленной греками, обезлюдевшей, обращенной завоевателями в одну из провинций.

Он к этому пока не готов. Сначала надо почвы вспахать и засеять зерном.

Он давно размышляет над тем, почему русские люди сопротивляются, почему так туго идут на крещение, почему убивают епископов и продолжают поклоняться своим деревянным богам.

А кому могут они поклоняться, став христианами? Какое им дело до жития какого-то святого Варфоломея или святого Пафнутия? Никакого. Русскому человеку свои святые нужны, родные, понятные, близкие. С этого и надо начать.

И вдруг открываются мощи блаженных мучеников Бориса и Глеба, павших невинной жертвой братоубийства.

Этого мало. Чтобы поклонение стало возможно, мощи необходимо признать, освятить, Бориса и Глеба причислить к лику святых. Трое архиепископов имеют право произвести освящение, однако их уже нет, а другие взамен не поставлены.

Победоносные греки не только разрушают Болгарское государство. Они сводят с патриаршества Иоанна и оставляют его на кафедре в звании архиепископа, что для начала болгарской церкви дает автономию. Архиепископ Иоанн уже не имеет права поставлять архиепископов в Русскую землю, но всё ещё имеет право причислять великомучеников к лику святых.

Ярослав призывает его, не желая хоть в чем-нибудь зависеть от греков. Бесстрашный Иоанн покидает униженную, полуразрушенную бывшую столицу бывшего Болгарского царства и, рискуя жизнью от руки печенега или поляка, перекрывших пути, добирается до южной столицы Русской земли, совершает богослужение, освящает мощи Бориса и Глеба, а заодно поставляет попов и дьяконов в церковь, которую Ярослав закладывает в Вышгороде во имя первых русских святых.

Монах-летописец не может не прийти в умиление:

«И соединились они телами, а сверх того и душами, пребывая у Владыки, Царя всех, в радости бесконечной, в свете неизреченном и подавая дары исцеления Русской земле и всех приходящих с верою из иных стран исцеляя: хромым давая ходить, слепым давая прозрение, болящим выздоровление, закованным освобождение, темницам отверзение, печальным утешение, гонимым избавление. Заступники они за Русскую землю, светильники сияющие и вечно молящиеся владыке Богу о своих людях. Вот почему и мы должны достойно восхвалять страстотерпцев этих Христовых, прилежно молясь им…»

И Ярослав, предпринимая причисление Бориса и Глеба к лику святых, помышляет об исцелении Русской земли, помышляет по-своему, как великий правитель, как мудрый государственный муж.

Греки покончили с богомильским движением, возвратили в болгарские церкви иконы, переменили богослужение. Отныне в болгарских церквях служат по греческому канону. По греческому канону архиепископ Иоанн служит и в Вышгороде и в Киеве, в сопровождении хора, облаченный в золоченые ризы.

Он возвращает в обесчещенный Охрид, а Ярослав, пораженный невиданным зрелищем, размышляет о том, что именно греческие формы богослужения не могут не захватить такое чуткое, такое подвижное воображение русского человека, который поклоняется своим богам так красиво, так празднично, с хороводами и песнопениями. Иконы, ризы и хор ближе его простодушному сердцу, чем голые стены и аскетическая простота литургий, установленные отцом, который видел суть христианства не в богослужениях и молитвах, а в добрых делах.

Ярослав не сомневается: без добрых дел истинная вера мертва, оттого не огнем и мечом, а добрым словом, увещеванием призывается языческую Русь обратиться к кресту, но видит теперь, что в русской церкви должен быть праздник, иначе русский человек туда не пойдет.

С того дня не оскудевает попечение Ярослава о православии. Первым делом он учреждает и строит в Киеве монастырь святого Георгия, в честь имени, данном ему при крещении, а в Великом Новгороде монастырь святой Ирины, в честь покровительницы его жены Ингигерды. Инокам и инокиням этих монастырей, которых отбирает, кажется, сам среди добрых и благочестивых людей, он не дает населенных земель, чтобы не взращивать чужими трудами из иноков и инокинь бездельников и тунеядцев, но дает им содержание из казны, чтобы они, просветив словом Божиим сначала себя, принялись просвещать тем же словом Русскую землю.

При монастырях он собирает писцов. Писцы переписывают и множат переводы Евангелия и Апостола, которые читаются во время богослужения, и книги Библии, переведенные Мефодием и Кириллом на славянский язык, тогда понятный каждому русскому. Отсюда манускрипты распространяются по городам и весям Русской земли, где уже действуют первые деревянные часовни и церкви. При них открываются книжные школы. Главным предметом обучения в них становятся эти книги. Неизвестно, сколько таких учеников заводится в Киеве. Известно, что в Великом Новгороде сам Ярослав отбирает в такую школу три сотни учеников. Известно также, что такая школа заводится даже в Курске, недавно заложенном на берегах Кура и Тускори при впадении Тускори в Сейм: сюда повелением Ярослава из Василева под Киевом переселяются родители Феодосия, известного впоследствии как Феодосий Печерский, и помешают его там в книжную школу, в которой получает он первые знания о Священном Писании.

«И написали они книг множество, ими же поучаются верующие люди и наслаждаются учением Божественным. Как если бы один землю вспашет, другой же засеет, а иные жнут и едят пищу неоскудевающую, – так и этот. Отец ведь его Владимир землю вспахал и размягчил, то есть крещением просветил. Этот же засеял книжными словами сердца верующих людей, а мы пожинаем, учение принимая книжное. Велика ведь бывает польза от учения книжного; книгами наставляемы и поучаемы на путь покаяния, ибо от слов книжных обретаем мудрость и воздержание. Это ведь – реки, напояющие Вселенную, это источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина…»